Монголия и Кам

Переход от прекрасной осенней погоды к зимней совершается почти незаметно; бесснежная зима мало разнообразит общий пейзаж местности; незначительный снег наблюдается только во время его падения {Первый раз в 1900 году -- 8 декабря.}, реже в течение одного или двух последующих дней; лишь по склонам гор, обращенных к северу и покрытых лесом, эти осадки сохраняются более продолжительное время. В самый холодный период зимы, в последней трети декабря и первой трети января, по ночам температура хотя и падает до --26,5®, но днем на солнце настолько тепло, что лед, лежащий по горным ручьям и небольшим речкам, заметно тает; главная же речка Рэ-чю, в Лун-ток-ндо и ниже, до впадения в Меконг, в течение всей зимы не имеет ледяного покрова. В конце того же месяца, отличающегося наибольшей облачностью, лхадосцы удобряют свои поля навозом. Февральское солнце греет ещё более по-весеннему и успешно будит к деятельности жуков и мух. Согретый и холодный воздух часто нарушает равновесие атмосферы, выражающееся в ветрах различных направлений. Свободное от облаков, южное небо манит к себе постоянно: днем -- лазоревой прозрачностью, ночью -- дивным блеском светил.

В течение всего ноября и первой трети декабря месяцев в ясные ночи по небу проносились блестящие метеоры, или болиды, из которых один, своей величиной и эффектным падением, привлек внимание многих и служил долгое время предметом самых различных толков.

Позволю себе привести дословно выписку из метеорологического журнала, ведённого мною в течение всего экспедиционного времени.

"4 декабря 1900 года в 8 час. 10 мин. вечера местного -- чамдоского -- времени некоторые из людей отряда экспедиции были поражены и вместе с тем очарованы дивным зрелищем, какое представилось им на северной части небосклона, где от Млечного Пути, против Polaris, вспыхнул значительной величины яркоогненный метеор и быстро понесся, направляясь к северо-востоку, немного севернее созвездия Aurigae. Великолепный метеор во время своего полета осветил всю окрестность, подобно полной луне в безоблачном небе. За улетавшим болидом на мгновение оставался огненный хвост и эффектно исчезали отпадавшие части; больших и малых искр от космического тела отделилось до пяти; само же оно, исчезнув за горы, своим падением среди отдаленных скал или разрывом произвело громообразный гул, который мы все сочли или за действительный гром или за орудийный выстрел. За этим ударом последовало продолжительное, потрясающее воздух, эхо. Услышав ужасный гул, сидевшие в палатке монголы и тибетцы думали, что начинается землетрясение. От начала вспышки метеора до его исчезновения за горы прошло три четверти минуты и еще столько же до того времени, когда последовал громообразный гул. В ту же ночь, в два часа, приблизительно из того же участка неба упал отвесно на юго-запад без звука также порядочной величины метеор, на мгновение оставивший за собой радужный след; в течение же всей ночи в различных частях неба проскользнуло по небесному своду около 30 небольших и малых болидов".

Первый день нового, XX столетия экспедиция отметила некоторой торжественностью, так как у нас всё еще существовали предметы роскоши: сардины, консервированное молоко и кофе, всевозможные леденцы, коньяк, ликеры, сигары и прочее, тщательно сберегаемо" про такие исключительные праздники или другие дни, чем-либо знаменательные в нашем далеком и продолжительном странствовании

Сардины и сласти -- эти "вкусные заедочки и усладеньки", выражаясь словами незабвенного H. M. Пржевальского, также получали и нижние чины и почти в той же мере, какая полагалась и по отношению к любому из главных членов экспедиции, не позволявших себе никакого излишка и комфорта, наоборот, -- с первого дня путешествия с караваном расставшихся с привычками цивилизованной обстановки, до сна на кроватях или койках включительно: все члены экспедиции спали прямо на земле, лишь подостлав под себя войлоки. Короче -- мы жили братьями.

По поводу наших праздников и торжеств туземцы заметили, что скоро и у них настанут такие же дни и что они теперь уже приглашают нас к себе в гости. Лхадосцы к своему Новому году в 1901 году, к 7 февраля -- готовились за несколько дней: все чистилось, мылось, прибиралось. И мужчины, и женщины, и взрослые и дети -- все приводили в порядок свои лучшие одежды и наряды. Накануне же самого праздника у каждого дома, на открытом теплом воздухе, можно было видеть чуть не поголовное мытье туземцев. В роли куаферов являлись по большей части женщины, на долю которых вообще выпадало много всевозможных хлопот. Кажется, они в течение всей новогодней ночи не смыкали глаз и не покладали рук. Даже ленивые мужья их -- и те встретили этот праздник на ногах, при громком чтении молитв, а наш хозяин Церен, молцтобоец, успел кроме того приготовить несколько мани и заблаговременно отнести их на соседний горный выступ. Чуть же забрезжила заря первого дня Нового года, как население Лунток-ндо оставило жилища и сошло на берег речки к заранее приготовленному большому костру можжевельника, который не столько пылал огнем, сколько разносил густой дым, клубами стлавшийся по долине-ущелью. Можжевеловый дым -- тот же фимиам, воскуриваемый буддистами своим божествам. Подле жертвенника толпилось особенно много женщин и детей, оживлявших берега речки звонкими голосами. Из хозяев многие еще накануне уехали в ставку своего князя для принесения ему обычных новогодних поздравлений. С восходом солнца нарядные лхадосцы возвратились в дома и принялись за праздничную трапезу.

В первые дни Нового года родные и знакомые обыкновенно навещают друг друга. Наши монголы-спутники в этот праздник также побывали кое у кого из соседей лхадосцев, в другое же время они предпочитали сидеть дома или уходить со скотом в ближайшее ущелье. Джэрой, бессменный пастух, забравшись куда-нибудь на вершину скалы, так громко читал молитвы о сохранении животных и общем нашем благополучии, что распугивал зверей и птиц, находившихся поблизости. Этот добродушный человек попрежнему был любимцем всего отряда. По вечерам у экспедиционного костра, продолжавшего служить клубом, он потешал моих спутников всевозможными рассказами, но больше всего воспоминанием о совместном с нами странствовании по Тибету. Мы все немало удивлялись, до каких мелочей развита наблюдательность этого, повидимому очень ограниченного, монгола.

Большим развлечением для наших монголов служили тибетские странники, шедшие в Лхасу или обратно и по дороге почти всегда заглядывавшие в наш лагерь, иногда на несколько дней.

Всё необходимое в дороге тибетские паломники несли в котомке за плечами, опираясь на длинный посох, служивший им вместе с тем и защитой от злых собак.

Наши минуты досуга попрежнему разделял Мандрил {Прирученная камская обезьяна (Macacus lasiotis).}, который, по мере надвигания весеннего тепла, чаще и чаще отпускался на свободу. Забравшись по обыкновению на соседнее экспедиционному дому дерево, ловкий зверек подолгу проводил там время в удивительных прыжках с ветви на ветвь, нередко в погонях за пристававшими к нему воронами. Соображая о будущем своего невольного спутника, я попытался было его пристроить одному из местных тибетцев, но Мандрил на пятый день вновь прибежал в наш лагерь и в таком жалком, несчастном виде, что у всех нас вызвал глубокое сожаление, усилившееся под впечатлением той радости, которую проявил бедный зверек при виде всех нас: в глазах и движениях обезьяны нельзя было не видеть выражения просьбы не покидать её. Пробовал я также отпускать Мандрила в стадо его диких собратий, но ничего хорошего не вышло: наш зверек получил несколько пощечин, которыми его щедро наделили дикие обезьяны. После того мы решили больше не расставаться с Мандрилом.

Гренадеры в заботах о предстоящей дороге сшили для него теплый шерстяной костюм, в котором Мандрил выглядел замечательно комичным: серая курточка с кушаком и колпачек, казалось, парализовали всякое свободное движение зверька, и он превращался в настоящую мумию. Стоило же только, бывало, дать понять Мандрилу, что он может освободиться от одежды, как умный зверек тотчас сбрасывал её долой и возвращался к прежнему оживлению.

Таким образом наша жизнь на зимовке шла вполне удовлетворительно во всех отношениях. Туземцы, после одного-двух случаев удачного излечения их экспедиционным "лейб-медиком", как в шутку мы называли нашего фельдшера Бохина, стали часто приходить к нам за лекарствами и советами. Из особенно распространенных болезней среди небогатых лхадосцев известны ревматические, происходящие от неблагоприятных условий жизни. Лучшим средством для лечения этих болезней, по словам местных обитателей, служат чамдоские горячие воды, на которые больные ездят купаться.

Благодаря недалекому расстоянию от Чамдо нас несколько раз навестил, по поручению Даин-хамбо или ближайшего помощника главного чамдоского перерожденца -- Пакпалы, наш хороший знакомый, да-лама, давший экспедиции много интересных и ценных сведений.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ОТ ЗИМОВКИ ДО СЕЛЕНИЯ БАНА-ДЖУН

Выступление.-- Движение по лхадоским владениям.-- Опять на высоком плато.-- Встреча с дэргэсцами.-- Долина речки Гэ-чю.-- Хребет Русского Географического общества.-- Бивуак на Голубой реке.-- Свидание с послами далай-ламы.-- Заметка о Лхасе и ее верховном правителе.-- Округ Лия-гузэ.-- Хребет пандита А-к.-- Пересечение северных гор.

Последняя неделя пребывания экспедиции в селении Лун-ток-ндо прошла в неустанных хлопотах по снаряжению каравана и приведению его в походный порядок: сортировке багажа, переукладке коллекций, пополнении запасов продовольствия и в лечении вьючных и верховых животных. Общее число последних было доведено до 65 (45 хайныков и 20 лошадей), на что потребовалось немало труда и денег.

Знакомые соседи-туземцы приходили в наш лагерь, уже расположенный вне жилищ лунтокндосцев, и приносили в дар обычные предметы продовольствия -- местную "хлеб-соль", сопровождая её своеобразными напутствованиями в дорогу.

Эти же лхадосцы, накануне нашего выступления с зимовки, устроили в нашу честь хоровод -- круговой танец с песнями. И мужчины, и женщины, и взрослая молодежь, разделившись на две равные группы, человек по 12, открыли танцы мерным притопыванием ног, под такт песен, двигаясь то в ту, то в другую сторону. На флангах поместились более опытные танцоры и танцорки, руководившие общим хороводом. Во время ускоренного, оживленного темпа танцоры стройно подвигались на несколько шагов в одну из сторон, во время же его замедления исполняли танец на месте, приподнимая довольно высоко правую или левую ногу, в зависимости от того, в какую из сторон направлялись танцующие. Танец на месте заканчивался общим поворотом танцующих и новым плавным движением в другую сторону или навстречу другому полукругу. Таким образом круг несколько раз смыкался и размыкался. Лучшие исполнители хоровода, получив громкое одобрение со стороны зрителей, входили в экстаз. Лица танцоров и танцорок то краснели, то бледнели, черные глаза загорались блеском, острые взгляды устремлялись куда-то вдаль. Неутомимые дирижеры доводили танцующих до полного изнеможения, и танец оканчивался.

20 февраля, в 10 часов утра, наш большой караван потянулся вверх по ущелью Рэ-чю.

Дикое каменистое ущелье постепенно выводило нас на простор, сначала по главной своей речке, а затем по правому её притоку Ю-чю, при котором, за последним прорывом скал, была скрытно расположена ставка лхадог-чжалбо. Местный князь жил, подобно великим ламам богатых монастырей, в просторном деревянном доме, выкрашенном в густой кирпичный цвет. По сторонам, вблизи ставки, виднелись субурганы, а вдоль дороги, извивающейся по долине речки, -- булыжные мэньдоны.

Расположив свой бивуак между ставкой князя и его главным монастырем Мцзоцзе-гомба, у окраины заросли облепихи (Hippophдe rhamnoides), мы имели случай обменяться, хотя и заочно, прощальными приветствиями и подарками. Князь, конечно, дипломатически выразил сожаление, что болезненный недуг не позволил ему принять "дорогих гостей" у себя дома. Совсем иначе отнеслись к нам монахи при следовании экспедиции на другой день подле монастыря Мцзоцзе-гомба, красиво расположенного на скате гор. Здесь наиболее фанатичные из лам, поднявшись на кровлю монастырского храма, махали черными флагами в нашу сторону и трубили в берцовые человеческие кости, давая тем понять их явное недружелюбие по отношению к пришельцам. Это обстоятельство навело на откровенную мысль одного из многих туземцев, сопровождавших нас до дэргеской границы. Умный лхадосец заметил: "В вас ламы вполне естественно видят недругов, потому что в недалеком будущем, через вас же, таких людей, роль этих дармоедов утратится, взамен чего простые смертные свободнее вздохнут". Этим самым либеральный туземец желал сказать, что, какое бы ни было будущее, но оно, во всяком случае, не может оказаться хуже современного административного строя, созданного или непосредственно ламами или при их ближайшем участии.

Вскоре за монастырём мы оставили и вторую речку, вступив на третью -- Ро-чю, по ущелью которой успешно поднялись на луговой мягкий перевал Ванго-ла, имеющий 14 810 футов (4 520 м) над морем и в это время занесенный снегом, в особенности на северном склоне. Полуденный же склон перевала, под влиянием пригревающих лучей солнца, стоял по большей части открытым, что давало возможность кочевникам пользоваться лучшими пастбищами и проживать неподалеку от самого высокого плато, ютясь в боковых ущельицах. Свои черные банаги кочевники на зиму обставляют вспомогательными стенками, сложенными из толстых ветвей можжевельника. С вершины перевала открываются виды на западную и восточную стороны, заполненные горами, в первом направлении -- острыми скалистыми, во втором -- мягкими закругленными, тянущимися с северо-запада на юго-восток в виде настоящего хребта, омываемого с северо-востока речкой Гэ-чю. С обращенного же к нам юго-западного ската этих гор извивались речонки, составлявшие верховье хорошо нам знакомой речки Рэ-чю.

По одной из тех речонок на следующий день, 24 февраля, мы поднялись на соседнюю цепь гор, возвышающихся в месте удобного перевала Джам-ла на 16 300 футов (4 970 м) над морем и еще футов на тысячу в главных командующих вершинах. И та и другая цепи на нашем пути слагаются из песчаников {В западной цепи, в области всего пересечения, обнаружен охристый песчаник (серо-бурый, мелкозернистый), в верхнем же поясе восточной -- песчаник кварцевый сланцеватый (светлосерый, мелкозернистый), а в нижнем -- песчаник иэвестково-слюдисто-глинистый (серо-лиловый очень мелкозернистый).}, к которым, впрочем, у северо-западного подножья главных или северных гор примешиваются: выветрелый охристый сланец, пестрая брекчия биотитового дацита и дацитовый слоистый мелкозернистый туф. Эта лхадоская восточная цепь гор, будучи отделена с северо-запада от хребта Русского Географического общества лишь речкой Гэ-чю, на юго-востоке осложняется его массивным меридиональным хребтовым лучём, типично выраженным на всём своем протяжении между реками Голубой и Меконгом. Вообще лхадоский округ, да вероятно и соседний с ним ньярунский представляют очень сложный рельеф, в котором топографически правильно разобраться довольно затруднительно. Среди общего высокогорного района частным кульминационным пунктом нагорья является перевал Гэлэгон-ла и окрестные горы, откуда по всем четырем главным направлениям стремятся второстепенные речки, распределяющиеся на два соседних бассейна.

В этом месте нагорья, на перевале Джам-ла, мы вынесли на себе ужасные невзгоды зимы, так как снежный шторм, начавшийся с утра, не прекращался до полудня. Виды с перевала хребта, занесенного глубоким снегом, были конечно закрыты, и мы подвигались вперед чуть не ощупью. Сильные порывы бури относили в сторону и людей и животных, кренившихся под её ударами. Всем было тяжело, но больше других выстрадал, разумеется, бедный Мандрил, который сам попросился к одному из вблизи следовавших казаков, Жаркову, под защиту его широкой теплой груди, где благополучно и просидел до остановки каравана при урочище Джа-джун.

В более сносную погоду и по лучшему пути -- вниз по долинке речки Джам-чю, наш караван успешнее двигался к границе округов Лхадо и Дэргэ -- речке Гэ-чю, на левый берег которой мы вскоре и вступили, миновав по дороге большой мэньдон и часовню. Кругом нас открывался довольно широкий горизонт. На юго-востоке, к верховью Гэ-чю, прилегали мягкие холмы, отливавшие на солнце яркой желтизной уцелевших лугов. Там и сям виднелись стойбища тибетцев и их многочисленные стада яков и баранов. По левому берегу Гэ-чю группировались лхадосцы, по правому дэргэсцы. По просьбе первых мы расположили свой лагерь на лхадоской территории. Чиновники соседних округов, прилежащих к границе хошунов, приступили к предварительным переговорам о дальнейшем движении экспедиции, принимая в соображение наше желание следовать через монастырь Дэргэ-Гончен.

Речка Гэ-чю в верховье была скована льдом, ярко блестевшим своею серебристой поверхностью, более и более расширявшеюся по мере простирания к северо-западу. Размер и общий характер этой речки близко подходят к таковым Рэ-чю; и здесь, по мере приближения к долине Меконга и её многоводного притока Дзэ-чю, описываемая речка глубже погружается в каменное тесное ущелье, где в это время, днём, довольно тепло и по южным склонам начинает пробиваться молодая растительность. Из птиц на верховье Гэ-чю к прежним или отмеченным для нагорья добавляются: орел бурый (Aquila nepalensis), маленький сокол, похожий на дербника, сарыч, вьюрок Тачановского (Onychospiza taczanowskii), большой тибетский жаворонок (Melanocorypha maxima), крохаль и одинокий турпан, по всей вероятности пролетный.

Дэргэсцы, заранее прознавшие о времени и направлении движения экспедиции, выставили на своей границе отряд силой до 150 человек, в целях воздействия на лхадосцев, чтобы те, с своей стороны, уговорили русских избрать северную дорогу на Хоргамдзэ, а не среднюю, как того желали русские, или южную, проходившую в трудно доступной местности.

Не желая навлекать на экспедицию нареканий, я согласился следовать северным путём тем охотнее, что пересечение горной страны в этом направлении было совершенно новым, а поэтому и более интересным.

После такого решения воинственный пыл дэргэсцев исчез. Высоты правого берега Гэ-чю, занятые их сторожевыми разъездами, стали освобождаться; из оврагов, там и сям, начали показываться спешенные воины и разъезжаться или расходиться восвояси. Жилища, державшиеся словно в осадном положении, вдруг обнаружили обычгую деятельность, стада потянулись на пастбища, тибетки побрели за топливом, словом -- всё вошло в мирную обстановку, и дэргэсцы вместо врагов сделались весьма доброжелательными, спеша с разных сторон в наш лагерь с предложением купить у них баранов, масла и прочих жизненных продуктов. Под таким приятным впечатлением мы окончательно расстались с вполне успокоенными лхадосцами.

Дальнейшими нашими спутниками являлись дэргэсцы, которые, став в дружелюбные отношения, просили нас показать им наше вооружение. Опять, как и прежде, повторилась показная стрельба из трехлинейных винтовок, а также и стрельба дробовыми ружьями. Туземцы при виде наших ружей приходили в недоумение и вместе с тем в дикий восторг. Меткость винтовки, дальность полета пули и её страшное разрушительное действие совершенно отуманивали головы тибетских номадов, рассказывавших потом про русские мим-да всевозможные чудеса.

Два дня экспедиция двигалась по долине речки Гэ-чю, обогащавшейся притоками с той и другой стороны. Горы теснились и вырастали в более массивные формы. В середине пути от Гэ-чю, между, правым притоком Сим-да и левым Бом-да, поднимается на водораздельный хребет Русского Географического общества дорога в Дэргэ-Гончен. Кочевое население попрежнему ютится в боковых ответвлениях. На каждом шагу встречались большие стада довольно зажиточных тибетцев.

1 марта мы достигли правого притока Гэ-чю -- небольшой речки Го-чю, где в устье и устроили дневку. Здесь, с понижением местности до 12 710 футов (3 880 м) над уровнем моря, опять появились высокие травы, почему-то уцелевшие до сего времени, различные кустарники и древовидный можжевельник. Вместе с изменением флоры изменилась и фауна, в особенности орнитологическая; опять появились белые ушастые фазаны, дрозды Кесслера, красные вьюрки и другие непременные посетители бивуака -- сороки, вороны и черные вороны, которые, как и всегда, предпочитали держаться вблизи нашей кухни и не упускать случаев поживиться её отбросами. Интересно, что среди черных воронов нам не раз приходилось наблюдать в Каме таких, которые имели на шеях красные тесемочки или снурки с кисточкой, повязанные на манер тибетских священных снурочков "цзангя".

Речка Гэ-чю, которую мы теперь оставляли, здесь уже имеет в ширину до 20 сажен (40 м) при глубине в месте брода в 2 фута (около 60 см) и катится стремительнее, будучи в это время свободной от льда, по крайней мере по середине русла. Насколько хватал глаз, Гэ-чю направлялась к северо-западу, теряясь в прорываемых ею горах, среди которых, по словам туземцев, эта речка, последовательно склоняясь к западу и юго-западу, впадает наконец в реку Дзэ-чю, немного выше её слияния с Меконгом. Общее протяжение Гэ-чю, считая и извилины, доходит до 150 км; по верхнему и среднему течению её ютятся кочевники, в низовье же обитает оседлое население.

Наш бивуак ежедневно посещался многими дэргэсцами; эти тибетцы то и дело приезжали и уезжали, внося своего рода оживление. Местный чиновник также являлся несколько раз, выразив экспедиции обычное внимание подношением шкуры лисицы и хадака, С главным же чиновником -- Бдуйму-Гачи -- мы уже успели завязать прочное знакомство, ведя беседы и в дороге и на бивуаке.

Из дальнейших откровенных разговоров с тонкором мы пришли к общему заключению, что простые обитатели округов Восточного Тибета в основе своей имеют много добропорядочного, но беда в том, что они страшно забиты произволом чиновников и лам. В большинстве случаев ни семья ни имущество простолюдина-тибетца не гарантированы: приказа влиятельного чиновника выдать для него одно, прислать другое, принять в дом, слывущий красавицей хозяйкой, предвестника почетного ночлежного гостя -- его богато отделанную саблю или иную вещь, -- не должен никто ослушаться, иначе жестокое наказание ожидает всякого из тибетцев, дерзнувшего противиться желанию властного и надменного бэй-ху. Последний в исключительных случаях не задумается даже пригласить в себе такого несчастного собрата, ясно понявшего совершившийся над ним приговор, и предложить ему, под видом "приятельской" чашки вина, проглотить отравленный напиток... Местным начальникам ничего не стоит подвести под телесное наказание любого ненавистного тибетца; о чувствах общечеловеческого достоинства здесь не имеют понятия: все основано на силе и богатстве, причём очень часто первая подчиняется второму.

Всю последующую неделю, с 3 по 10 марта, экспедиция провела в области третьего или среднего пересечения хребта Русского Географического общества, а именно -- в той его части, где этот могучий водораздел, не менее могучих рек Голубой и Меконга, разделен на две высоких скалистых цепи, поднимающихся в главных вершинах до 18 000 футов (5 490 м) над морем, и простирается в ширину по-кратчайшему расстоянию около 70 км. Подъём на ту или другую цепь с юга, где снеговой покров обнаруживался лишь в верхнем поясе гор, более или менее доступен; спуски же на северную сторону ужасно круты, каменисты и по причине глубокого снега стоили нам неимоверных усилий и трудов, помимо холода и прочих связанных с ним невзгод.

Хребет Русского Географического общества слагается: в южной цепи из зелено-розоватого фельзитового порфира (с прожилками кварца), развитого по гребню, светлосерого плотного известняка с белыми прожилками кальцита в верхне-среднем поясе и серого глинистого, местами известковистого сланца и лиловато-серого туфа и брекчий биотитового дацита в нижнем, одного и того же южного склона; кроме того в нижнем же поясе рассматриваемого склона, при теплом ключе Пэ-чюни, температура которого 3 марта в 8 часов утра была 34®, обнажаются, в виде обособленного холмика, буро-желтый натечный известняк с охрой, жеода известкового шпата и светложелтый волокнистый известковый натёк; что же касается северной цепи, то последняя развивает красно-фиолетовый известково-слюдисто-глинистый сланец и таковой же мелкозернистый песчаник по гребню, а пониже, в пределах верхнего и среднего поясов северного склона гор, -- розовато-белый неяснозернистый кварцит и различные известняки, в нижнем поясе мелкозернистый глинистый песчаник и буро-желтый охристо-глинистый сланец. Предгорье и прилежащие береговые террасы верхнего Янцзы-цзяна слагаются в основе своей из галечника, последовательно переходящего в серо-бурый слоистый известково-слюдисто-глинистый песок, а этот последний в пористый известково-слюдистый супесок.