Монголия и Кам

По одной из таких долин -- Кундур-чю -- мы круто уклонились к северу и при урочище Югин-до основались почти на три дня. Здесь мне удалось произвести астрономическое определение географической широты, а А. Н. Казнакову съездить на Ялун-цзян, чтобы измерить гипсометрически высоту его долины -- 12 930 футов (3 940 м) над морем -- и вообще познакомиться с характером местности нижнего течения речки Кундур-чю. Тем временем Бадмажапов и Дадай, благодаря хорошим отношениям местных тибетцев, прикупили продовольственных запасов и променяли наиболее усталых караванных животных. Дружелюбным отношениям с туземцами и их некоторому доверию к нам помог один престарелый дзачюкавасец, по имени Болу, случайно попавший в наш караван в качестве проводника.

Относительно проводников вообще можно заметить следующее: они бывают крайне сдержанны вначале и среди населенных мест в присутствии собратов; совсем иное дело в безлюдной местности, где они невольно сближаются с переводчиками, а нередко и со всем персоналом экспедиции и при таких условиях действительно часто рассказывают много интересного.

На дальнейшем своем пути экспедиция миновала приветливую долину с порядочной, быстрой и прозрачной рекой Лам-ик-чю, берущей начало в горе Намка-рамжям, и вскоре затем, пересекши горный мыс, вступила в ещё более приветливую и ещё более многоводную долину речки Го-чю, или Рго-чю, как ее называют некоторые из тибетцев. В урочище Экши-матан, где мы имели первый ночлег в упомянутой долине, неожиданно для нашего проводника оказались жители.

Здесь же, между прочим, экспедиция имела случайное свидание с чамдоскими чиновниками, вынужденными оставить Чамдо и бежать к нголокам. Чамдосцы резко выделялись среди дзачюкавасцев своим общим видом, одеждой, манерами.

При общении с чамдосцами мы убедились, что они хорошо осведомлены о нашем путешествии по Каму. Всякого рода известие им то и дело доставляют их посредники-чамдосцы; кроме того у этих чиновников существует и письменный обмен с Чамдо и Лхасой исключительно по поводу недоразумений, происшедших из-за образа жизни Пакпалы.

Наши знакомые энергично требуют удаления из Чамдо этого великого перерожденца и его ближайшего советника Даинхамбо. Последний независимо от сего склоняет чиновников к миру и просит возвращения в Чамдо. С своей стороны беглецы-чиновники отправили уполномоченных духовных лиц к далай-ламе лично, с изложением причин их всеобщего недовольства и с просьбой немедленно оказать им полное удовлетворение, иначе они принуждены будут поднять против Чамдо нголоков, чтобы свергнуть виновника несчастья и разрушить монастырь.

В крайнем случае чамдосцы рассчитывали прибегнуть за помощью к ургинскому хутухте, так как, по их словам, у них имеется грамота Таранаты, которая будто бы гласит, что ургинский монастырь обязан в известных случаях приходить на помощь Чамдо.

"Не можем мы привыкнуть к таким холодам, ветрам и снегам, -- говорили мне чамдосцы: -- наш благодатный край несравним с этой страной по мягкости климата, красоте и обилию леса; здесь мы непроизводительно проживаем свои средства и должны часто скрывать свое происхождение, боясь открытых грабежей и насилий".

К благополучию чамдоских тибетцев, Лхаса во-время вняла настоянию и решительности этих чиновников и избавила Чамдо от Пакпалы, применив вероятно свой обычный способ -- отравление.

Одновременно с чамдосцами мы встретили и литанцев, проживавших с своими стадами на землях, принадлежащих дзачюкавасцам, примерно в полосе высокогорного района между командующими вершинами Намка-рамжям и Маму-тушюк-гунгу в верховьях левых притоков Ялун-цзяна. И литанцы также пришли в Дза-чю-кава искать обетованной земли; и эти тибетцы, подобно чамдосцам, должны были оставить насиженные места по недоразумениям с своими главными окружными начальниками.

По рассказам дзачюкавасцев осенью 1898 года литанцы явились сюда с своим хошунным начальником вот по какому случаю.

В округе Литан насчитывается более десяти хошунов. Два из них, известные под названием Дэчжун и Барин-ма, в течение семи лет, предшествовавших означенному событию, враждовали между собой. Дэчжунцы, ведущие исключительно кочевой образ жизни, нападали на баринмасцев, живущих оседло. В свою очередь и баринмасцы также не упускали случаев пограбить дэчжунцев. Отсюда неизбежно являлись ссоры, драки, кончавшиеся нередко убийствами друг друга.

Начальники хошунов, тусы и китайские власти никак не могли прекратить беспорядков и водворить мир между хошунами; мало того, весной 1898 года эти хошуны объявили друг другу войну, которая впрочем фактически продолжалась лишь одни сутки. Дэчжунцы выставили около 400 воинов против 250 человек баринмасцев. В происшедшей стычке кочевники-дэчжунцы одержали значительный перевес над оседлыми баринмасцами, которые понесли потери в числе 46 человек убитыми, кроме раненых. Помимо всего этого дэчжунцы в течение суток успели разрушить и разграбить несколько поселений, принадлежащих их недругам. Дальнейшему наступлению лихих кочевников на побежденных баринмасцев воспротивился не только литанский тусы, но и китайские власти.

Главное начальство Литана потребовало от хошуна Дэчжун помимо возмездия за убитых баринмасцев и уплаты за разорённые постройки, разграбленное имущество, ещё и их полного подчинения тусы, который в свою очередь должен был строго наказать всех чиновников в этом непокорном хошуне. Литанские власти действительно намеревались произвести строгие репрессалии среди обитателей хошуна Дэчжун: одних лишить глаз, других рук, кого заковать в кандалы, кого посадить в тюрьму и так далее. Дэчжунцы не только не изъявили согласия что-либо заплатить или отдать свое начальство в руки местных властей Литана и китайцев, но не согласились даже и на перемирие с Барин-ма. Драк, однако, более не происходило, и в таком положении дело оставалось в продолжение двух-трех месяцев после сражения.

Тем временем дэчжунцы от своих соседей и друзей узнали, что главный начальник Литана секретно разослал всем хошунным чиновникам округа предписание немедленно собрать возможно большее число воинов с каждого хошуна и напасть на дэчжунцев. При этом отдано было приказание не щадить никого и по возможности истребить все население хошуна Дэчжун. Еще ранее этого известия дэчжунцы намеревались оставить свои кочевья и уйти куда-нибудь, и поэтому, не подавая особенных причин к подозрению, понемногу выбирали из собственных складов, находившихся при кумирнях, самые дорогие свои пожитки, серебро, цветные камни и прочее, и ко времени получения такого известия почти все их имущество было свезено в кочевья, домой. Как только дэчжунцы узнали про коварное намерение главных властей Литана, они немедленно сговорились уйти из округа к северу и, действительно, быстро собрались и направились со всеми своими стадами через земли Дэргэ в кочевья Дза-чю-кава, куда и прибыли через полгода, проведенные в пути.

Власти Литана, боясь больше всего, что беглецы перейдут к нголокам и, собравши из них большую шайку головорезов, явятся к ним мстить за прежние несправедливости, которых, кстати сказать, за администрацией Литана накопилось немало, стараются всеми силами склонить дэчжунцев вернуться обратно, обещая полное прощение, но пока всё это напрасно, и дэчжунские беглецы продолжают жить среди дзачюкавасцев.

Здесь уместно будет сказать несколько слов вообще о перебежчиках и беглецах из одного хошуна или округа в другой.

Беглецы из оседлых или кочевых хошунов собственно Тибета, равно и из всех тех областей, где только существует власть Лхасы, бегут обыкновенно на север, в кочевья 25 хошунов Намцо-кава, избирая для жительства один из самых отдаленных и сильных хошунов. Так, например, из окрестностей самой Лхасы бегут в хошун Яграй; из восточных областей собственно Тибета -- в Намцо-кава или Дза-чю-кава или, наконец, к нголокам.

Сы-чуаньские перебежчики часто также направляются к нголокам, хотя бегут и в Дза-чю-кава или даже в Намцо-кава, в его ближайшие восточные хошуны.

Из северной части сининского Кама тибетцы эмигрируют в соседние более или менее отдаленные хошуны Дза-чю-кава, реже к нголокам; к последним также довольно охотно направляются и недовольные своими чиновниками или по другой какой причине обитатели дзачюкаваской территории, хотя последние иногда уходят и к своим западным соседям -- намцокавасцам.

Таким образом, не трудно заметить, что обитатели той или другой части Тибета, повидимому, без особенного труда переходят или меняют свои прежние места жительства на новые, перемещаясь из южных областей в северные, а из этих последних передвигаясь к востоку или западу, но не бывает случаев, чтобы, например, беглецы из Сы-чуани, Дза-чю-кава, Намцо-кава уходили к югу, в области, подчиненные Лхасе, так как там их неминуемо выдадут, чего никогда не сделают северные тибетцы. Поэтому в районе так называемой дэвашунской территории или в собственно Тибете, подчиненном Лхасе, перебежчиков из одного хошуна в другой не бывает: они эмигрируют только на север.

На этом основании мы встречали беглецов из округов Сы-чуани в хошуне Пурзека, беглецов из Чамдо -- во владениях хошуна Гуцэ -- северного сининского Кама, лингузцев -- в Дза-чю-кава; в Дза-чю-кава же встретили мы и отмеченных выше чамдоских и литанских эмигрантов.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В ЦАЙДАМ

Теперь, когда экспедиция оставила последние кочевья тибетских номадов, мы могли рассчитывать с большою вероятностью, что следующих местных обитателей встретим только в Цайдаме, так как промежуточный высокогорный район на протяжении около 500 верст не обитаем благодаря крайней суровости климата и постоянному рысканью нголоков-разбойников.

Самой большой неприятностью в настоящее время для нас было тибетское ненастье, выражающееся в виде дождя, чаще же снежной крупы и снега. Вообще говоря, значительные атмосферные осадки, сопровождающиеся довольно низкой для конца весны температурой, были весьма нежелательны, так как причиняли много хлопот, в особенности при естественно-исторических сборах, ведении маршрутной съемки, движении каравана, варке пищи и прочем.

На этой части Тибетского нагорья держались дикие млекопитающие: медведи, волки, рыси, лисицы, корсаки, сурки, зайпы и пищухи; среди же птиц: грифы, орлы, сарычи, соколы, вороны, тибетские чернолобые и большие хохлатые жаворонки, вьюрки, монгольские зуйки и немногие другие. Обилие травоядных привлекает охотников тибетцев, показывавшихся там и сям по гребням гор или холмов и зорко следивших, чтобы самим не сделаться жертвами грабежа со стороны более многочисленных и сильных грабительских разъездов, иногда также постреливающих антилоп и яков.

В районе маршрута нашей экспедиции хребет Водораздел в верхнем поясе имеет замечательно плоский характер. Здесь напрасно искать массивной скалистой стены {На южном луговом склоне перевала кое-где виднелись значительных размеров гранитные куски и глыбы, иногда глубоко погруженные в болцтистую почву. С вершины соседнего к югу от Чацан-ла увала открывается вид по всей вероятности на хребет пандита А-к, отстоящий в юго-юго-западном направлении и в это время запорошенный снегом.} и более или менее крутых спусков и подъёмов: как главный перевал Чацан-ла, поднятый над морем не 15 070 футов (4 600 м), так и второстепенные, стоящие к северу и к югу от него, едва превышают общий уровень нагорья на одну, самое большое две или три сотни футов (30, самое большое 60--90 м). Непосредственно на вершинах перевалов часто залегают характерные для всего плоскогорья Тибета ширики, или болцта, со множеством луж и мелких озерков, разбросанных в беспорядке. Только внимательное наблюдение даёт возможность путнику правильно провести водораздельную линию и не смешивать истоков речек одного бассейна с истоками или верховьями речек другого. В этом отношении, то-есть в правильном разграничении бассейнов, несомненно вносит громадное осложнение второстепенная горная группа, заключенная между отмеченной уже доминирующей горой Маму-тушюк-гунгу на западе и горой Лам-лунг на востоке, а именно верховья наибольших левых притоков Ялун-цзяна -- Рго-чю и Маг-муг-чю, которые зарождаются именно в этой горной группе и стремятся к северу и только впоследствии, встретив мягкие высоты водораздела, круто склоняются влево и вправо, чтобы принять направление к югу и вывести из заблуждения исследователя, по два раза на своем пути пересекающего одну и ту же речку. Подобного рода осложнения представляются вероятно и со стороны гор Го-рогрын, стоящих несколько севернее главной или водораздельной оси хребта; на нашем пути при переходе в бассейн Хуан-хэ не встречается такой запутанности среди речек, чему препятствием служит главным образом значительная глубина долины речки Сэрг-чю, первой справа данницы Желтой реки по выходе её из Орин-нора, и дальнейшая к северу одинокая гряда, отделяющая этот пресноводный бассейн.

Как на самом водоразделе, так равно и по сторонам от него раскидывается плоскогорье, видимое на большее или меньшее пространство в зависимости от положения наблюдателя: чем выше он находится и чем менее волнисто плоскогорье, тем более широкий горизонт представляется обозреванию и наоборот: спокойная прозрачная атмосфера способствует яркому отражению многочисленных речек и озерков, вдоль которых нередко красиво синеют отдаленные цепи гор или только одни их вершины. Там и сям перемещаются стада диких яков, косяки хуланов и группы антилоп или характерной точкой выделяется косолапый представитель Тибета -- медведь, спокойно разрывающий норки бесчисленных пищух (Ochotona). Откуда бы ни наблюдал путешественник -- с вершин тех или других холмов или гор -- картина животной жизни представляется одинаковой, изменяются только детали.

Движение нашего каравана по безлюдному Тибетскому нагорью шло в общем удовлетворительно: ежедневно мы проходили от 15 до 20 верст, стараясь выполнить самый переход до полудня; таким образом остальное время караванные животные могли отдыхать на хороших пастбищах.

Таким образом в течение 4--5 дней, считая с 19 мая, экспедиция продвинулась около 80 вёрст, минуя грань водораздела, и с вершин поперечных холмов, принадлежащих системе хребта Водораздел, увидела довольно обширную долину речки Сэрг-чю, которая извивается среди мягких зелёных площадей и окаймляющих долину гор, протянувшихся в северо-западном и юго-восточном направлении. Западнее означенной долины резко выделялись горы Го-рогрын.

Спустившись с холма, мы очутились на правом берегу речки Сэрг-хорог-чю, которая направляется к северо-востоку и впадает слева в главную речку Сэрг-чю, предварительно обогатившись двумя небольшими притоками: Толи-чю слева и безымянным справа. Следующим затем переходом экспедиция пришла на другой левый маленький приточек Го-чю, который на другой день, 25 мая, привел нас наконец на самоё Сэрг-чю, шумно катившую свои сероватые волны по галечному ложу. Болу быстро поскакал вперед и вдруг остановился; нетрудно было догадаться, что проводник стоял подле дороги, извивающейся вдоль левого берега речки, и радостно сообщал нам об этом.

Речка Сэрг-чю имеет общего протяжения до 150 км, беря начало в непосредственной близости горы Намка-рамжям, к северо-западу от нее, подобно тому как следующий правый приток Хуан-хэ -- Куку-усу берет начало вблизи той же горы, с севера. На протяжении верхнего и среднего течений описываемая речка стремится на северо-запад и только затем круто склоняется к северо-востоко-востоку, разрывая горы. В Сэрг-чю довольно много рыбы, относящейся преимущественно, если не исключительно, к семейству карповых (Schizopygopsis malacanthus).

Кроме отмеченных уже притоков Сэрг-чю принимает перед отворотом и в месте самого отворота, слева, ещё несколько притоков, не отмеченных нами названиями, текущих от северного склона гор Го-рогрын по очень интересной циркообразной долине, по всему вероятию бывшей некогда дном озера. Незначительные по протяжению, но довольно многоводные притоки эти доводят размеры Сэрг-чю до 20 и более сажен (до 40 и более метров) ширины, при 1--2 и 3 футах (30--60 и 90 см) глубины.

Пройденная нами большая часть Сэрг-чю необитаема; нижнее же течение, равно и прилежащая долина Желтой реки, занята кочевьями западных нголоков-хорчи, на этот раз нигде на нашем пути не встретившихся с нами.

Но зато, с первого дня вступления на левый берег речки Серг-чю, экспедиция стала встречать караваны с солью, направлявшиеся вверх по долине.

Небольшие караваны не превышали сотни яков. От численности животных в караване зависит, конечно, и состав людей: чем больше караван, тем многочисленнее и отряд или партия, его сопровождающая; обыкновенно на десять быков приходится один погонщик.

Сэртасцы ехали в полной боевой готовности с ружьями за плечами, саблями у пояса и пиками в правой руке.

Еще раньше, проходя по землям Дэргэ, мы слышали о существовании племени или округа Сэрта.

Сэрга состоит из 13 хошунов с приблизительным населением около 5 тыс. человек или более тысячи палаток, кочующих на севере и северо-востоке от Дунза; на западе же их владения примыкают к землям нголоков Анчин-допа, а на востоке и отчасти на севере к другим хошунам нголоков. Вероятно поэтому, а затем и потому, что разбойничий округ Сэрта не подчинен никому -- ни китайцам, ни Лхасе, ни даже нголокам, -- дэргэсцы, хорцы и лингузцы называют их "нголок-сэрта". Между тем это не нголоки, как рассказывают дзачю-кавасцы да и сами сэртасцы. Выяснить однако происхождение этого интересного племени нам не удалось.

Сэртасцы -- все кочевники-скотоводы, хотя охотно занимаются и грабежом. За хлебом они ездят к оседлому населению, обитающему по Ялун-цзяну, а также на Желтую реку к нголокам. Сэртасцы получают хлеб, главным образом, в обмен на соль, которую добывают из озер На-мцо-цага и Га-чжун-цага, расположенных, по сведениям тибетцев, недалеко от правого берега Хуан-хэ и от выхода её из озера Русского. Вообще же за товарами сэртасцы ездят не только в Хор-гамдзэ, но проникают даже на восток до Сун-пан-тина.

Округ Сэрта управляется одним главным начальником Сэрта-бон. Власть эта наследственна. Кроме того каждый из 13 хошунов, носящих в отдельности свое собственное название, управляется наследственным же начальником, подчиненным Сэрта-бону. Все население рассматриваемого округа кочует по обоим склонам хребта Водораздела, между реками Голубой и Желтой, к юго-востоку от верховья речки Куку-усу -- притока Хуан-хэ.

Как здесь, в долине Сэрг-чю, так и южнее и севернее её, иа всем нашем пути по безлюдному нагорью, но в особенности в районе бассейна речки Сэрг-чю, нам ежедневно приходилось наблюдать от 5--6 до 10--12 и более медведей.

Обилию медведей в Тибете, конечно, способствует то обстоятельство, что туземцы их не стреляют, за исключением охотников, желающих воспользоваться шкурой как ковром или подстилкой во время охотничьих экскурсий за травоядными. Что же касается нашей экспедиции, то мы, наоборот, редко упускали случай, чтобы не поохотиться на этого зверя. Всеми нами в общей сложности за две весны было убито до 40 медведей, из которых 15 пришлось на мою долю.

В большой маммологической коллекции экспедиции, поступившей в Зоологический музей Академии наук, имеются пищухоеды всяких возрастов и всевозможных оттенков шерсти: в ней найдете и довольно темных с белым ошейником, и однообразных темнобурых, и чалых или пестрых, и даже очень светлых с совершенно белым передом. Таких медведей, однако, встречается немного: по заключению туземцев -- по одному на тысячу. Во всяком случае, делая подбор коллекции Ursus arctos pruinosus, нам удалось добыть три экземпляра с более или менее светлой окраской шерсти, под стать четвертому, наиболее светлому, которого я добыл ещё в минувшее путешествие в среднем Нань-шане.

Охота на медведей здесь, в Тибете, производится в "открытую", если можно так выразиться. Действительно, заметив медведя ещё издали, охотник смело идет к нему поближе, затем начинает рассматривать и сообразоваться, с какой бы из сторон всего удобнее его скрасть, то-есть приблизиться на выстрел незамеченным, считаясь с отличной способностью медведя далеко чуять по ветру. Зрение же у этого зверя сравнительно довольно слабое. Всего удобнее подходить к медведю в то время, когда он занят ловлей пищух или предается отдыху, и наименее подходящее время, когда зверь направляется скорым "ходом", будучи напуган. Если же медведь спокойно разрывает грызунов, то обыкновенно норовят итти к нему ускоренно, останавливаясь во время поворотов зверя в сторону охотника. Если на пути к медведю имеются хотя мало-мальские прикрытия, то не трудно приблизиться к цели на сотню шагов, а то и ближе. Подойдя к зверю, охотник с колена или лежа стреляет в медведя. В большинстве случаев опытный охотник и умелый стрелок одним-двумя, самое большое тремя выстрелами из обыкновенной винтовки уложит зверя.

Из многочисленных охот на медведей, ведённых мной и моими спутниками в последнюю весну в Тибете, я остановлюсь лишь на некоторых из них, почему-либо наиболее интересных и поучительных. Первый случай имел место на речке Шур-чю, южном склоне хребта Водораздела 20 мая. Мы успели сделать переход и расположиться лагерем в глубокой, узкой долине, окаймленной луговыми скатами. Некоторые из людей отряда отправились на охоту, я же прилег вздремнуть. Вдруг слышу голос тибетца Болу (который, надо заметить, был в свое время страстным охотником): "Пэмбо, джэму эджери!", то-есть: "Господин, медведь идет!". Действительно, стоило мне только приподняться, как я уже увидел медведя, медленно шедшего по косогору. Зверь, повидимому, не обращал внимания на наш большой бивуак. Не долго думая, я взял свою винтовку, вложил в нее все пять патронов -- два разрывных и три обыкновенных -- и направился на пересечение пути медведя. Однако высота около 15 тыс. футов (4 580 м) над морем дает себя чувствовать: горло пересыхает, ноги подкашиваются, сердце учащенно бьется. Садишься. Невольно смотришь в сторону медведя и не спускаешь с него глаз; мишка попрежнему то движется вперед, то разрывает землю. Опять идешь; солнце пригревает, ветерок освежает. Наконец, зайдя навстречу зверю, я прилег за бугорком. Жду. Медведя нет и нет. Я осторожно приподнялся, тревожное сомнение охотника исчезло: медведь невдалеке прилег. Ползком продвинувшись десятка два шагов, я достиг второго бугорка. В бинокль отлично было видно, как ветерок колышет длинную блестящую шерсть медведя; кругом тихо, спокойно; могучие пернатые хищники зачуяли добычу и кружат на фоне неба; наш бивуак словно замер: внимание всех приковано к медведю и охотнику. Раздался выстрел, медведь сердито зарычал и тяжело приподнялся на ноги; глухо щелкнула вторая пуля -- зверь грузно свалился наземь. Не меняя положения, я взглянул в бинокль: медведь лежал не шевелясь. Встаю и направляюсь к обрыву, находившемуся от меня шагах в 200, поодаль от медведя, чтобы оттуда взглянуть по сторонам. Тем временем двое препараторов-казаков уже покинули бивуак и шли к медведю. Подойдя к обрыву, я от усталости невольно тяжело вздохнул, медведь вскочил, словно ужаленный, потряс своей мохнатой головой и с страшной стремительностью направился ко мне, неистово рыча и фыркая. Подпустив разъяренного медведя шагов до 10, я выстрелом в грудь свалил его; зверь кубарем через голову свалился вниз. Последний решающий момент, когда озлобленный мишка несся с окровавленной пастью, надолго запечатлелся в моей памяти; в нем, в этом моменте, и заключалось то особенное чувство, которое так дорого и привлекательно охотнику...

После того, как от нас уехали тибетцы-проводники, мы 27 мая направились одни вниз по долине Сэрг-чю. Дорога была отличная, ровная, без подъёмов и спусков и в течение всего перехода извивалась вдоль левого берега речки. Справа и слева виднелись цепи гор, спускавшиеся в долину мягкими луговыми увалами. Под гребнями гор, в падях {Падь -- восточно-сибирское выражение, обозначающее ответвление ущелья.}, местами темнели стада диких яков. На самой же долине зверей почти не встречалось; здесь ежедневно продолжали проходить караваны с солью все тех же тибетцев -- сэрта.