Монголия и Кам

Зажиточная семья в Дза-чю-кава заготовляет для себя ежегодно от 30 до 40 пудов ячменя, который жарится и перемалывается на дзамбу уже на месте, дома. Средняя семья удовлетворяется на тех же основаниях 20 или 30 пудами зерна, а бедная обходится небольшой разовой покупкой готовой дзамбы или тоже зерна от своих богатых хошунцев.

Помимо этого в кочевья Дза-чю-кава каждый год летом из Сун-пан-тина, Хэ-чжоу и Тао-чхоу приезжают торговцы "гшарва" -- окитаившиеся тибетцы или тангуты -- с товарами, заключающимися в кирпичном чае низкого достоинства, в различных цветах бумажных материй, в небольшом количестве далембы, котлов, кувшинов и другой более мелкой посуды, литой из желтой меди, с рисунками драконов или восьми буддийских символов счастья {Символы эти следующие: 1) золцтая рыба (собственно две рыбы), 2) зонт (белый), 3) раковина (победная труба), 4) диаграмма удачи, 5) победное знамя, 6) сосуд с цветами, 7) цветок лотоса, 8) колесо. Изображения этих символов, "Аштамангала" по-санкрнтски, есть в книге Waddell. "The Buddism of Tibet or Lamaism", 1895, стр. 392.}, реже фарфоровой посуде и прочей мелочи -- табаке, иголках, ножах, нитках и тому подобном. Товары свои шарва выменивают отчасти на слитки серебра и английские рупии, преимущественно же берут баранью шерсть, мускус, маральи рога, пушнину (шкуры рысей, лисиц, кошек) и хайныков.

Излишек своего скота дзачюкавасцы сбывают главным образом оседлому населению Дэргэ, Лин-гузэ и обитателям хорского округа. Цены за жирного или откормленного на мясо яка колеблются от шести до девяти рублей. Независимо от этого к этим кочевникам ежегодно приезжают за покупкой рогатого скота тангуты из юго-западной части Кукунорской области и из Амнэ-мачина. Эти номады покупают яков уже исключительно на серебро и берут только молодых самцов и самок, расценивая каждое животное в отдельности от четырех до восьми рублей, смотря по возрасту.

Большинство свободных дзачюкавасцев промышляет также и охотой. Для этой цели кочевники собираются партиями в пять или десять человек и отправляются к северу и к северо-западу, за пределы своих кочевий, где и охотятся за дикими яками, хуланами, антилопами, маралами и другими зверями. Охотники берут с собой запас продовольствия на полмесяца или даже на месяц; таким образом организуется небольшой караван из яков и лошадей; первые везут запасы продовольствия и охотничью добычу, вторые служат охотникам под верх, посменно, так как лошадей берется двойной комплект, по две на человека. По возвращении домой участники охотничьей экскурсии делят добычу -- шкуры и мясо зверей -- совершенно поровну, независимо от того обстоятельства, кто охотился наиболее успешно и кто был так несчастлив, что ни разу не выстрелил.

Нередко случается, что охотники, пользуясь превосходством сил, нападают на караван или на подобную себе охотничью компанию и грабят встречных, или, наоборот, подвергаются сами воровскому нападению и, будучи обобраны чуть не догола, пешком возвращаются восвояси. Подобные грабежи всегда происходят по ночам и обходятся без кровопролитий, чему способствует покорность слабейшей партии, предпочитающей остаться без ничего, но зато вернуться в свои кочевья всем, и если не по-добру, то во всяком случае по-здорову.

Других занятий, кроме скотоводства и охоты, среди дзачюкавасцев мы лично не наблюдали. Эти тибетцы при наличности материала, рабочих рук и досуга тем не менее не развили даже такого простого обрабатывающего промысла, как тканье материй. На какой бы то ни было физический труд кочевник смотрит с презрением. Только крайние бедняки, почти совсем не располагающие скотом, живущие подле кумирен и монастырей, имеют ткацкие станки, на которых ткут шерстяную материю для себя, реже по заказам своих однохошунцев. Впрочем нечто в этом роде можно наблюдать и среди дзачюкавасцев-скотоводов, живущих бок о бок с оседлым населением лингузского округа.

Все население Дза-чю-кава зиму проводит со всеми стадами по обоим берегам Ялун-цзяна, от границы Лин-гузэ на востоке до кочевий тибетцев сининского Кама на западе.

Случается, что как раз в это время года по долине Ялун-цзяна для многочисленных стад корма или вообще нехватает, или же выпадает глубокий снег, скрывающий своей толщей растительность долины, -- тогда, беспечные дзачюкавасцы принуждены собирать для поддержания мелкого скота до весны прошлогодние сухие травы в среднем и верхнем поясах гор. Ни серпов ни кос они не имеют, поэтому срезают траву с помощью обыкновенных ножей и сабель.

Весной и осенью они кочуют по высоким нагорным долинам и в верхнем поясе гор, там, где в летнее время бывает очень сыро, благодаря обилию болцт, или, как говорят монголы, "мото-шириков" -- травы-дерева. В жаркую же пору лета дзачюкавасцы ютятся в среднем поясе гор.

Что касается жилищ и домашней обстановки рассматриваемых номадов, равно и их общей характеристики, культа, обычая приёма гостей и их угощения, причин войн и состояния боевой готовности, то все то, что изложено по этому вопросу в главе VIII "Восточный Тибет и его обитатели", почти целиком применимо и к этим тибетцам.

Собственные хошуны Дза-чю-кава между собой никогда не воюют, а дерутся лишь с соседями: с нголоками, сининскими камцами, лиигузцами, хорцами и дунзасцами. Убийство среди хошунцев Дза-чю-кава, вообще говоря, явление чрезвычайно редкое. Для решения дела тусы назначает чиновников, которые чинят правосудие дома или на месте преступления.

Благоприятные показания влияют однако только на смягчение телесного наказания и тюремного заключения, которые налагаются сверх куна. Кун, или пеня, в Дза-чю-кава сильно разнится по составу входящих в него предметов от куна, налагаемого в сининском Каме и нами уже описанного. За убитого дзачюкавасца взимается в пользу его семьи следующие девять предметов: лошадь, ружье, по одной шкуре леопарда, рыси, волка, лисицы, корсака или той же ценности шкурки дикой кошки, кусок китайской бумажной материи, около 20 аршин (15 м) длиной, и хадак. Убийце, впрочем, разрешается внести в пользу семьи убитого, вместо перечисленных девяти предметов, кусок или слиток серебра в 50 лан. Кроме того в пользу дэргэского тусы с убийцы взимается самая лучшая лошадь и самое лучшее ружье. Помимо этого штрафа, если показания свидетелей будут благоприятны для убийцы, его присуждают к заключению в тюрьме на время от 3 до 6 месяцев и единовременно 300 ударам розог. Если же показания свидетелей неблагоприятны, то преступника сажают в тюрьму, заковывают в ручные и ножные кандалы сроком от 3 до 10 лет, причём присуждают давать ему через 10 или 20 дней, а иногда и через месяц, 30--50 ударов розог за всё время заключения в тюрьме. Ещё более тяжелое наказание грозит тому преступнику, против которого все обвинения налицо и нет ни одного смягчающего вину обстоятельства: его присуждают к заключению в тюрьме на всю жизнь с присоединением или ежедневной более или менее тяжелой порки, или через несколько дней, или недель; другими словами -- к самой продолжительной и гнусной казни.

Во время заключения в тюрьме, которая, между прочим, находится в Дэргэ-Гончене, кормить и одевать убийцу обязана его семья; если же семья его по бедности откажется от этого или если её совсем нет у преступника, то содержание его в тюрьме ложится на весь хошун, обязанный доставлять таковое в Дэргэ-Гончен до истечения срока заключения или до смерти преступника.

Жители одного и того же хошуна почти никогда и ничего не воруют друг у друга; также редки воры, промышляющие воровством в соседних хошунах Дза-чю-кава, но всё же они имеются. Разнохошунцы чаще всего воруют скот, причём крупный по одной-две головы, мелкий же, как, например, баранов -- до десятка и более штук.

Потерпевший, не поймав вора на месте преступления, и только впоследствии, по слухам, догадавшийся о своем враге, старается отплатить ему тем же -- уворовать у него то же количество скота, если конечно не удастся больше. Если же вора поймают на месте, то немедленно представляют его к его хошунному начальнику, который, по установленному обычаю, взыскивает с вора в пользу потерпевшего за одну голову украденного скота пять голов, за одну вещь -- саблю, ружье, пику, нож и прочее -- пять однородных вещей или серебром пятерную стоимость известного предмета. Затем, в свою пользу бон отбирает у вора его лошадь; ружье же виновника поступает к тому хошунному начальнику, которому непосредственно подчинен наказуемый. Из всех 27 монастырей Дза-чю-кава лишь в одном -- Омбу-гомба, считающемся одним из самых древних монастырей, настоятелями назначаются ламы из Лхасы. Дзачюкаваские монастыри все без исключения принадлежат последователям господствующего в Тибете учения Цзонхавы. О семейных отношениях можно сказать почти то же самое, что уже сказано при описании тибетцев Кама или обитателей Лхадо.

В большинстве случаев семьи не делятся, и сыновья живут вместе с родителями, имея одну общую жену, отправляющую свои супружеские обязанности с каждым из мужей-братьев по очереди, которая ведется ею очень строго. И только сыновья наиболее богатых семей или семей начальников имеют каждый отдельную жену. В таких случаях отцовская палатка служит для всей семьи днем, где члены её объединяются за трапезой или среди работ и общих разговоров; на ночь же уходят в небольшие палатки, расположенные рядом с отцовской.

В тех семьях, где старший брат уже на возрасте, а все другие братья ещё совсем малыши, родители откладывают женитьбу старшего сына до возмужалости подростков. Бывает и так, что старший сын, соскучившись ожиданием поднятия младших братьев до состояния половой зрелости, женится. Жена такого старшего сына не всегда обязывается стать впоследствии женой других сыновей или братьев, для которых родители обыкновенно берут уже другую жену.

Однако и полиандрические начала не менее нежели обыкновенные среди номадов Центральной Азии делают половые сближения вообще довольно свободными. Услугами одной жены, её привязанностью пользуются в достаточной мере лишь старшие братья; младшие же, благодаря простоте нравов, ищут взаимности и дружат с прочими женщинами или девушками. Точно так же и жена их нередко имеет по несколько поклонников и близких друзей, что совсем не считается предосудительным и конечно не преследуется. И среди дзачюкавасцев также существует обычай уступать свою жену приятелю или просто проезжему, в последнем случае за подарок.

Сватовство, порядок его, те же самые, что и для прочих тибетцев, описанных нами выше. Но в Дза-чю-кава в обычае и умыкание невест. Братья, принадлежащие к бедной семье, намечают какую-нибудь девушку и решают сообща украсть ее. Один из братьев старается завести с нею связь и уговаривает её стать женой его с братьями. Кроме этого братья стараются склонить на свою сторону её соседей, которые в свою очередь также уговаривают девушку согласиться бежать из родной семьи. Всё это делается по возможности в тайне, чтобы не проведали родственники девушки.

Девушку-невесту воруют чаще всего на пастьбе, в то время, когда она появляется со стадом баранов где-либо в укромном, известном братьям месте. Похитители являются на лучших лошадях с одной запасной, предназначенной для невесты. Похищение последней происходит иногда и от самых палаток, но тут уже помогает соседка-женщина, искусно отводящая девушку в сторону от стойбища.

На другой день после увоза невесты братья посылают своего отца или другого старейшего родственника с хадаками и вином к родителям уворованной девушки, так сказать с повинной. Родственник братьев действует примиряющим образом, просит родителей похищенной не сердиться, а принять хадаки и вино, назначить степень калыма или нори и день для начала свадебной пирушки. Родители невесты, посердившись немного скорее для вида нежели на самом деле, прощают и дочь и братьев, уворовавших ее. Сама свадьба происходит совершенно так же, как это было описано и для тибетцев сининского Кама.

Выше мы упоминали, что особенно богатые или знатные дзачюкавасцы берут или имеют каждый по одной жене; к этому можно еще прибавить, правда как редкое исключение, о неизбежных случаях повторения брака и прибавления в дом второй жены с целью обеспечения рода, то-есть когда первая жена бесплодна. В таком случае обе жены живут вместе с мужем в общей палатке. Положение их одинаково, хотя муж и отдает предпочтение младшей, в особенности если она подарит ему вскоре ребенка.

И в бедных и в богатых семьях, где несколько братьев берут одну жену, вдовы конечно редкость. Если жена переживает всех мужей, то она совершенно освобождается не только от уплаты податей, но и от несения каких бы то ни было повинностей, если при этом она остается бездетной; если же она имеет детей, то освобождается от податей и повинностей до той поры, пока её сыновья не женятся или дочери не приищут себе в дом мужей. Такие освобожденные от податей и несения повинностей вдовы известны под названием "тдархан".

Далее несколько слов о похоронах среди дзачюкавасцев.

Как только умрет человек -- мужчина, женщина или ребенок -- его переодевают в лучшее платье и кладут в небольшой палатке, нарочно поставленной для этой цели рядом с жилым подобным помещением. Покойника укладывают на определенное место -- справа от входа, на заранее разостланный войлок и всегда на правый бок.

По истечении девяти суток покойника выносят из палатки, но не в дверь, а под правую полу палатки и усаживают верхом на оседланную лошадь; затем один из родственников или знакомых берет лошадь под уздцы и ведёт её, а двое других, идущих по сторонам лошади, поддерживают труп, чтобы он не свалился; так поступают только со взрослыми; трупы же детей всадники берут прямо в руки и везут к кумирне, где того или другого покойника, то-есть взрослого или ребенка, сжигают на дровах, купленных у лам. Прежде чем покойника положить на костер, с него снимают нарядное платье и передают его ламам, на него же одевают прежнее старое, в котором тибетец умер и в котором таким образом он предается и сожжению. Бедные люди ограничиваются для своих покойников костром из аргала, устраиваемым, по обыкновению, не в соседстве кумирни, а подле своих жилищ, так как более сложные церемонии с отвозом трупов к кумирням стоят довольно дорого.

После того, как труп сгорит и жертвенный костер погаснет, родственники покойника тщательно собирают пепел, золу и пережженные кости умершего и отвозят или относят их домой, где, измельчив в порошок и смешав с глиной, делают "цаца", или небольшие конусы в виде субурганов. Последние складываются где-нибудь в пещере, в углублениях скал, подле мэньдонов; впрочем, для цаца иногда строят и специальные деревянные или каменные чортэны.

На том же месте, где умер дзачюкавасец и где он был сожжен, складывают мани -- каменные плиты, исписанные мистическими формулами и сложенные одна на другую в большем или меньшем количестве. Кроме мани высекаются и изображения буддийских божеств, раскрашиваемых в красный, желтый и белый цвета, хранимых среди тех же мани илн обширных мэньдонов.

Независимо от этого, в память покойников, и богатые и бедные дзачюкавасцы устраивают так называемый "сэтэр", то-есть посвящение богу большего или меньшего числа баранов.

Описанные нами похоронные обряды известны не только среди обитателей Дза-чю-кава, но и между другими кочевыми тибетцами соседних областей, как-то: Дунза, Лин-гузэ и отчасти Намцо.

Такова в общих чертах характеристика северных кочевых обитателей Восточного Тибета -- дзачюкавасцев, явившихся на нашем обратном пути последними представителями этой высокогорной страны.

Дзачюкаваская территория ограничивается верховьем Ялун-цзяна на протяжении 300 км от северо-запада к юго-востоку и приблизительно в два раза меньше в поперечном направлении. К югу от этой реки, параллельно её течению, тянутся приялунцзянские горы, довольно круто обрывающиеся в долину её правого берега. К северу хребет Водораздел своим мягким гребнем отстоит на значительном, раза в два-три большем расстоянии, заполняя пространство до левого берега Ялун-цзяна луговыми увалами, изрезанными в нижнем поясе полуденного склона северными притоками этой реки. Истоки второстепенных речек, из которых и образуется Ялун-цзян, берут начало на луговом плоском хребте Водоразделе, в котором подобная особенность резче всего выражена к западу от горы Намка-рамжям. Обнажения горных пород в верхнем поясе означенного хребта крайне редки, но по ущельям речек присутствие их обнаруживается в большей степени, в особенности вблизи Ялун-цзяна, где притоки разрезают более мощные материковые толщи.

На всем пересечении дзачюкаваской территории в области её северо-восточных кочевий, от долины левого берега Ялун-цзяна до гребня хребта Водораздела, нами прослежены следующие типы песчаников: во-первых, песчаник бурый твердый, слоистый, мелкозернистый, известково-слюдисто-охристо-глинистый; во-вторых -- серый или зелено-серый твердый, мелкозернистый известково-слюдисто-глинистый; в-четвертых -- серый твердый, мелкозернистый, известково-глинистый; в-пятых -- лилово-серый, очень мелкозернистый, охристо-глинистый и, наконец, в-шестых -- такой же песчаник, как и предыдущий, но с включением тонких и толстых прожилок белого кварца. Кроме песчаников в том же хребте Водоразделе, на его южном склоне, но исключительно в нижнем поясе, развиты и серый филлит, и таковой же окраски тонколистовый слюдисто-глинистый сланец, и сланец буро-серый мягкий глинистый; затем, там и сям вдоль речных русел поднимаются крутые берега, сложенные из конгломератовых толщ, характеризующих или новейший конгломерат, из мелких обломков и гальки серого и красного песчаника и известняка в розовато-буром известково-глинистом цементе, или конгломерат мелкозернистый, твердый, буро-красный из мелких обломков серых песчаников и сланцев. В заключение можно отметить белый кварц с гнездами и вкрапленностями желтой охры, в виде более или менее мощных прослоек в песчанике, и кирпично-красный известковистый суглинок, прикрывающий холмы, расположенные среди второстепенных складок.

Климат верховья Ялун-цзяна, как и климат Северного или Северо-восточного Тибета, вообще суровый: не только зимой, но даже и летом здесь зачастую бывает очень прохладно, в особенности по ночам, когда почти постоянно температура падает ниже нуля. Атмосферные осадки в эту пору года также нередки и выражаются то в виде дождя и града, то в виде снежной крупы и снега. Осенью устанавливается несравненно лучшая или приятная погода -- ясная, сухая и относительно более теплая. Зима же характеризуется крепкими морозами, бесснежием или, правильнее, малоснежием, а весна -- северо-западными бурями, поднимающими тучи пыли, омрачающей воздух.

Относительно флоры рассматриваемой местности можно сказать то же, что было уже говорено при посещении экспедицией более западного района, населяемого тибетцами северных 25 хошунов; и там и здесь преобладают травянистые формы растительности, приспособившейся переносить резкие климатические явления. Из наиболее обыкновенных для Тибетского нагорья цветковых растений нами отмечены различные генцианы, Saussurea, мытники, Przewalskia tangutica, горицвет, молочайник, тибетская осока; повыше -- красивая Incarvillea compacta, касатики, ковыль, различные злаки и многие другие. По крутым склонам глубоких долин или боковых ущелий нередки курильский чай и тальники, растущие более или менее высокими сплошными коврами.

Что касается фауны, то последняя ещё более однообразна нежели флора, как в отделе млекопитающих и птиц, так, вероятно, и в небогатом отделе пресмыкающихся и земноводных. Среди рыб в Ялун-цзяне и его левом притоке Го-чю мы не встретили ничего нового, так как добытые здесь экспедицией экземпляры маринок (Gymnocypris eckloni et Schizopygopsis malacanthus) и гольцов (Diplophysa kungessanus) характеризуют общую и уже известную для верхнего бассейна Янцзы-цзяна ихтиологическую фауну. По части жуков, бабочек и других насекомых здесь обнаружена та же сравнительная бедность, обусловливаемая впрочем, главным образом, несколько ранним периодом времени, в которое мы следовали по этой части нагорья. Малое разнообразие энтомологической фауны вознаграждалось относительным богатством новых форм, в особенности по отношению к Coleoptera -- Carabus (Neoplesius) khamensis Sem., С. (Neoplesius) insidiosus Sem., Aristochroa kaznakowi Tschitsh., Elaphus (Elophroterus) trossulus Sem.

В общем физические условия страны, населяемой дзачюкавасцами, удовлетворительны. Несмотря на разреженный воздух местные тибетцы чувствуют себя хорошо и живут по-своему счастливо; большинство встреченных нами дзачюкавасцев выглядит мужественными, рослыми, с крепким телосложением. Как и у прочих тибетцев, у дзачюкавасцев нравственные качества на наш взгляд оставляют желать много лучшего.

Их умственный кругозор очень ограничен: дальше своих гор и долин и многочисленных стад, не знающих ни изнурительной жары, ни докучливых оводов и комаров, дзачюкавасец ничего не видит и ничего не знает. Все свое довольство, благосостояние он черпает только в скоте и в состоянии его пастбищных угодий. Здоровый скот, пышные травы веселят душу номада. Радостно садится он на коня и скачет к стадам, чтобы полюбоваться теми или другими животными. Считая богатство и ничегонеделание верхом всяких благ, тибетец может не сдвинуться с места целыми неделями и месяцами. Он совершенно машинально перебирает четки и бормочет обычную мистическую формулу: "ом-ма-ни-па-дмэ-хум"; в богатых жертвах на монастыри и монашествующее сословие тибетец, помимо успокоения совести, склонен также видеть и избавление от прегрешений.

Наша встреча с дзачюкавасцами под впечатлением поражения лингузцев была несколько странной, необычной. Большинство этих тибетцев ещё до прихода экспедиции откочевало с границы вглубь страны, меньшинство же хотя и осталось на старых стойбищах, но держало себя также настороже. И только после нескольких дней нашего пребывания здесь туземцы убедились в безопасности и стали чаще показываться на нашем бивуаке.

Дзачюкавасцы сильно интересовались нами, их занимал каждый наш шаг, каждое движение, равно -- что мы едим и даже как едим, а главное, -- что нас спасает от тибетских пуль, почему мы неуязвимы?

Дзачюкавасцы в подводах нам почти никогда не отказывали, хотя скорее давали в тех случаях, когда мы двигались в районе густого населения; стоило же нам бывало уклониться в сторону, как они уже пытались протестовать, ссылаясь будто бы на возможность нападения на экспедицию нголоков и могущих произойти от того неприятных последствий не только для нас, но и для дзачюкавасцев. Один же хошунный начальник, кажется хошуна Таршю, даже позволил себе спросить у нас документы, удостоверяющие, как он заметил, наше "почетное" звание.

Первые два дня в области дзачюкаваской территории, экспедиция двигалась долиной самого Ялун-цзяна; затем, оставив эту реку, уклонилась по её левому притоку -- Омь-чю и верховьям других, к северо-северо-западу, и таким образом постепенно выбралась из глубокого лабиринта ущелий на плоскогорье, по которому уже свободнее могла держать более правильный путь к вышеозначенным озерам.

Ялун-цзян, прослеженный нами до кумирии Омбу-гомба, имеет тот же характер, какой имел и ниже. Долина его местами расширяется, местами суживается; всего больше теснят реку южные крутые горы, тогда как с севера в большинстве случаев не всегда добегают даже мягкие предгорья второстепенных хребтов или увалов. Сама же река капризно извивается и в весеннее время, будучи окаймлена яркой зеленью, приятно ласкает глаз путника, в особенности, когда последний смотрит на Ялун-цзян с вершин береговых скал или утесов и то время дня, когда солнце бросает свои лучи на его стальную поверхность.

По долине главной реки кочевников почти не наблюдалось, её оживляли одни лишь пернатые. На возвышении, там и сям, сидели угрюмые орланы, вдоль реки пролетали черные аисты, турпаны, крохали, крачки-ласточки; в более укромных местах, в выемках скал, гнездились индийские гуси и мохноногие сарычи; высоко в небе кружили грифы, а внизу, подле обрывистых берегов, проносились из стороны в сторону береговые ласточки. По боковым, более прозрачным речкам, ютились кулики: серпоклюв, улит-красноножка, песочник малый и немногие другие.

Оставив Ялун-цзян вблизи развалин кумирни и огромного -- до 200 м в длину, 6 м в ширину и 2 м в высоту -- мэньдона, известного под названием "Дэнбу-мани", выложенного вдоль речки Омь-чю, наш караван направился на пересечение многочисленных горных увалов, кряжей, грив и залегавших между ними речек и ручьев, стремившихся к главной реке. С вершин бесконечных перевалов, увенчанных обо, нередко открывались красивые далекие виды, заполненные всё теми же горами; при спусках в долины или ущелья горизонт вновь сокращался. В верхнем поясе гор было, конечно, холодно, и растительность едва пробивалась из земли, тогда как в долинах и по низким холмам стада уже наедались досыта.