Монологи от сердца

Мама

Схватилась за голову: «Господи, помоги! Господи, помоги!» В то время никаких молитв не знала. По квартире мотаюсь туда-сюда и повторяю: «Господи, помоги!» В буквально смысле места себе не нахожу. В зале сяду, телевизор включу и минуты не утерплю, в детскую ноги уведут: «Господи, – твержу, – Господи, если ты есть, помоги!» Всё ведь тюрьма, обоим тюрьма! С милицией подрались, да ещё нетрезвые. Плачу, как заведённая прошу: «Господи, помоги!»

Ни на минуту не прилегла.

Уже под утро, радио заговорило на кухне, ключ в двери заворочался. Пришли. Улыбаются оба. Обняли меня, один с одной стороны, другой с другой: «Всё хорошо, мама, мы не виноваты. Даже сказали: можем в суд подать на милиционеров. Они спровоцировали драку».

Пострадавшие милиционеры были настроены зло. После драки моментально подсуетились с медицинской экспертизой. У одного трещина на скуле, у всех следы ударов на лицах. Плюс порванная шинель. Написали страшную бумагу на Сашу. Разбирались в присутствии начальника милиции. Повезло: муж его знал, тот по-человечески отнёсся. Муж-то уважаемый человек, директор школы-интерната. В конце концов обе стороны конфликта извинились друг перед другом, бумагу уничтожили.

Я сыновей уложила и пошла к маме. Она, Царствие ей Небесное, была дочерью священника. Отец, дед мой Анисим Иванович после революции 17-го года недолго служил, церковь его закрыли. Был он человеком грамотным, семинарию окончил, пользовался большим авторитетом в округе. Какое прошение составить – к нему односельчане идут: «Анисим Иванович, напишите». Знали: если он возьмётся, обязательно положительный ответ будет. После революции сельские власти привлекли вчерашнего священника, всеми уважаемого и самого грамотного в селе человека, вести бумажные дела, приход-расход поступающих средств. Где деньги, там жди греха. Большая часть суммы, отпущенной на строительство школы, не попала в кассу. Дед знал, у кого застряли деньги, – у курьера, что доставлял их. Бабушка называла того мужика Балакой. Анисим Иванович предупредил: «Деньги-то положи на место, иначе хуже будет». Балака по принципу «нет человека – нет проблем» убил деда. Анисим Иванович возвращался от соседа поздно вечером, Балака подкараулил, топором сзади по голове ударил.

Старший сын Анисима Ивановича Илья, пятнадцати лет, с вечеринки шёл, а под забором человек. Наклонился – тятя, весь окровавленный, но живой. Затянул домой, а какая в деревне медицина, покрутилась бабушка вокруг него, и вскоре, часа через четыре часа, Анисим Иванович умер, в себя не пришёл.

Мне одна монашка сказала, вместе совершали паломничество в Дивеево: Анисим Иванович может в святые войти, ведь за доброе дело погиб.

Пятеро детей осталось на бабушке. Маме пять лет, а тёте Симе всего-то восемь месяцев.

Сколько помню маму, каждое утро начинала с молитвы в своём уголочке с иконами. Бывало, что-нибудь скажешь по поводу её богомольства, мы ведь передовые пионеры-комсомольцы… «Лидочка, – ответит, – что ты хочешь, я тёмная, безграмотная женщина, без отца росла, что уж с меня взять. Не переделаешь на ваш лад». Мама могла только читать и печатными буквами писать. Папа машинистом на тепловозе работал. В поездку соберётся, чемоданчик уложит, мама обязательно на дорогу его перекрестит. Он сирота с одиннадцати лет. Отца расстреляли белые, через год мать умерла от чахотки, старший брат, что с красными ушёл, пропал, Егор с ума сошёл. Отцу одиннадцать лет, сестрам одной десять, другой семь, нищенствовали. Ну, а в семнадцать лет женился на маме, завербовались на Дальний Восток. Кочегаром начинал на паровозе. Грамотёшки никакой. Рассказывал: революция началась, он из школы пришёл и говорит: «Тятя, учительница сказала: Бога нет!» Отец к такой учительнице больше не отпустил. На том и закончилось образование, взрослым доучивался…

Говорят, Бог сиротам в жизни помогает. Поэтому и жену хорошую папе дал, которая постоянно за него молилась. У отца много в характере намешано. Боевой. Женщин любил. Мог изменить матери. Конечно, не поощряла, может, и происходили у них разногласия, но мы, дети, о них тне знали. Отец – гармонист знатный. На свадьбы приглашают. Он всегда говорил: «Как Аннушка, разрешит – поиграю». «Анна Степановна, – начнут упрашивать, – отпустите Виктора Андреевича, как мы без него». Разрешала. После свадьбы ведут домой. Пьяненький, конечно. Кто-то гармошку несёт, кто-то под руки держит. «Анна Степановна, спасибо! Повеселил Виктор Андреевич свадьбу! Наплясались, напелись!» Он без единой аварии всю жизнь проездил машинистом, считаю – из-за молитв мамы. И умер очень быстро, как лишился этой поддержки... Тосковал сильно. Несёт помидоры с дачи: «А кому я их несу? Никто меня не встречает?» Затосковал, сердце стало хватать. В поликлинику пошёл провериться, у него там даже карточки не заведено – никогда не болел. Мама, отправляя его в поездку, всегда проверит – есть ли крестик на шее, надел ли пояс с молитвой «Живый в помощи Вышняго». Пояс в виде шёлковой ленты, на булавку застегивался. Ни одной аварии... Мама была не крикливая, не болтливая, не собирала сплетни по соседям, не осуждала, не обсуждала никого... Я и мизинца её, Царствие ей Небесное, не стою…

Детей никого, ни меня, ни братьев, ни сестру, а нас четверо, не учила молитвам. Ни одной, даже «Господи помилуй» не переняла в детстве от мамы. Высшее образование всем дала, по поводу веры не то, что не настаивала, вообще никак. У меня даже обиды возникли, когда уверовала. Ну, почему никаких усилий не прилагала? Как я хотела, чтобы мои дети, мой муж скорее уверовали, когда сама пришла в церковь. Открылся другой мир, я увидела, что смысл жизни огромный. Многое в этом мире зависит от меня. Раньше думала: пока живу и ладно, умру и всё…

Мама была абсолютна пассивна, разве своим примером.

Я в институте на «отлично» атеизм сдавала, Господи, прости меня, грешницу. Как-то маме говорю:

– Мам, ну зачем постишься, изводишь себя? Ты у нас и так вон какая хорошая. Чужого сроду не брала, всю жизнь в работе, всегда поможешь, кто попросит. Если Бог есть, он тебя и так примет! Тебе-то и не надо поститься.

Она в ответ, мудрость у неё была великая:

– Если здесь Бога не знаешь, то хоть какая бы ты хорошая ни была, Бог тебя не примет.

Потом я читала: каким бы человек ни был великим, как бы его ни почитали и ни любили окружающие, если он при всей своей великости родителей стеснялся, считал их ниже себя, не уделял им внимания, разве можно назвать его хорошим человеком, хорошим сыном? Перевожу на себя – как я могу считаться хорошей дочерью, хорошим человеком, если своего Творца, Спасителя, меня сотворившего, игнорирую. Не нахожу времени, желания познать его…

Прибежала к маме, как сыновья вернулись из милиции:

– Мама, а ведь Бог есть! Я так просила, так просила за детей, он услышал! Казалось. всё – суда не избежать, милиционеров избили, да ещё в пьяном виде – тюрьма! Помог Господь! Услышал!

Мама уже болела. Даже не болела, а как-то слабла. В церковь ходить не могла. Частенько просила меня записочки подать, приготовит записочки, позвонит: «Подай, доченька, от меня». Детей, внуков «о здравии» всех обязательно перечислит. Себя – нет. Спросила однажды:

– Мам, себе почему здоровья не просишь?

– Жду, когда вы будете за маму молиться.

Свечки покупала ей.

В тот раз, провожая меня, наказала:

– В церковь зайди обязательно, поблагодари Бога.

В соборе Петра и Павла упала я на колени перед иконой Божьей Матери, слёзы сами льются. До того была счастлива, что так разрешилась беда с Сашей и Игорем, ни о чём не думала, что я учительница, что могут увидеть. Стояла на коленях и повторяла «Спасибо, Матерь Божья, спасибо, что сохранила моих сыновей!»

Горячо обещала, что буду теперь всю жизнь верна Богу.

Порыв быстро угас. Как это нередко у нас... Купила молитвослов. На этом и закончилось. Лень, да и страх. Жили в атеистическом государстве. По-настоящему в церковь начала ходить осенью, когда ещё больнее жареный петух клюнул и заставил на своей шкуре понять, что мама без моих институтов намного мудрее. Тогда-то зачастила я в храм. Куда и лень девалась…

И маму просила молиться. Она и без этого, конечно. Как к ней приду, это уже когда я уверовала, обязательно попросит Евангелие почитать. Читаю, а у неё слёзы из глаз: «Никогда не думала, что дочь будет мне Библию читать».

Когда я по первости зачастила в церковь, кассирша в свечной лавочке Феша – отчества и не скажу, все её Феша да Феша – она знала, что я учительница, и предупредила: «Будьте осторожны, обкомовские с проверкой приходят. Лучше вставайте на службе не на виду, в уголке, платочек так надевайте, чтобы лицо прикрытое…»

Санкции применяли крутые. На августовском городском совещании учителей устроили показательное увольнение. С позором выгнали молодую учительницу, что, выходя замуж, обвенчалась. Накануне, за месяц до совещания, побывала под венцом. Клеймили всенародно: учителю, вставшему на путь мракобесия, не место в школе! Поздравили, так сказать, с законным браком. Девчоночке чуть больше двадцати, только-только институт окончила, совещание проходило во Дворце культуры, её подняли на сцену и ну полоскать: разве может работать в школе идеологический отщепенец?

Преподнесли урок, чтоб другим неповадно.

Сижу на том совещании и молюсь: «Господи, не допусти со мной такое…» Поначалу страшно боялась. Как же, столько лет безупречной работы, уважаемый специалист, и вдруг стану изгоем. Потом принялась бороть страх. Что же я трушу? Ведь под какой защитой нахожусь! Как надобно Господу, так и устроит.

Всё тайное когда-нибудь выходит наружу. Директор школы вызывает в кабинет, я без всяких мыслей иду. За все годы в школе ко мне никаких претензий ни один директор не предъявлял. Работала добросовестно, выговоров не получала. Логопедический класс прекрасно оборудован. Когда ушла из школы, его под другой кабинет переделали. Учителя потом удивлялись: Лидия Викторовна, в вашем кабинете дети другими становятся, спокойные, только что на головах ходили, тут нормально занимаются, после вас, наверное, осталась аура… Я не открывалась, не объясняла, что за «аура». Вдруг не так поймут, начнут исправлять… Я в логопедическом кабинете на двери за обналичкой – по бокам и сверху – молитву «Живый в помощи Вышнего» заложила. Вот и вся «аура».

Директор вызвал, математичка попыталась вместе со мной зайти к нему, остановил её, попросил позже заглянуть. Дождался, пока за собой закроет дверь, и начал:

– Лидия Викторовна, в гороно на совещании показывали фото из церкви на Пасху.

На службах тайком фотографировали. Кэгэбэшники, наверное… Для последующих фотообличений. В гороно продемонстрировали такой набор директорам на предмет: нет ли их учителей, учеников.

Владимир Михайлович разглядел меня среди молящихся...

Был он из деревенских. Грубоватый, энергичный, школу держал в порядке. С учителями не панибратствовал, мог и голос повысить.

Увидев меня на фото, не признался чиновникам гороно в обнаружении своей работницы в неподобающем советскому учителю месте. Решил для начала с глазу на глаз с нарушителем побеседовать.

Я к тому времени сил набрала, уверенно себя чувствовала.

Он спрашивает:

– Вы, Лидия Викторовна, я понимаю, случайно в церкви оказались?

Вроде как вопрос задаёт, и в то же время тоном, полным уверенности в положительном ответе.

– Нет, – отвечаю, – не случайно, Владимир Михайлович, в храм попала. Я хожу в церковь, верую в Бога.

Он потерял дар речи. Не ожидал такого поворота. Я объяснила ровным голосом. Нисколько не волновалась. Период страхов миновал.

– Ну, Лидия Викторовна, вы меня ошарашили. А муж что?

Знал: муж – директор школы-интерната. Уважаемый человек.

– Муж, – говорю, – здесь совершенно ни при чём. Он сам за себя отвечает, я за себя.

Ни слова больше не проронил на эту тему, ни в тот момент, ни после.

– Ладно, – говорит, – идите.

И делу хода не дал. Я продолжала работать. А ведь было время, когда я вела атеистический факультатив в школе…

Как Горбачёв стал генеральным секретарём, началось послабление с религией. Меня даже священник агитировал школу воскресную вести. Наши учителя стали интересоваться, спрашивать меня, как записки подавать, как молебны заказывать. До смешного доходило. После армии в школу молодой физик пришёл. Могучий мужчина. На голову меня выше, широченный. Однажды останавливает в коридоре, чтобы никого рядом не было.

– Лидия Викторовна, – говорит, а самому, чувствуется, неловко, – хочу покреститься и боюсь.

– Что вы боитесь, Юрий Васильевич?

– Ну, как я туда пойду? Если бы с вами.

Повела, что ж не повести.

Когда, случается, встретимся, он обязательно приобнимет:

– Моя дорогая крёстная!

В какой-то торговой фирме работает. Последний раз на Крещение у «Иордани» столкнулись после крестного хода. Я только водичку набрать. Он одним из первых в прорубь ухнул.

В 91-м году учительница литературы Инна Евгеньевна погибла, машина сбила. Поминки делали в школе. Директор, тот самый Владимир Михайлович, подошёл:

– Лидия Викторовна, как положено по-христиански помянуть?

– Для начала, – говорю, – «Отче наш» прочитать.

В школьной столовой поминали. Перед тем как начать трапезничать. все встали, он попросил:

– Лидия Викторовна, прочитайте молитву.

Я прочитала. Тишина стояла исключительная.