IV. Руководители и парламентарии

С различием избирателей и членов партии тесно связано различие парламентариев и руководителей: парламентарии (или, говоря более обобщенно, “избранники”– национальные и местные) представляют первую общность; руководители – лидеры второй. Проблема их взаимоотношений имеет немалое значение: демократия требует, чтобы парламентарии стояли выше руководителей, избранники – выше членов партии, поскольку в парламенте они представляют интересы избирателей – группы более обширной, чем партия, в которую они сами между тем включены. На деле же нередко происходит обратное: во многих партиях отмечается тенденция руководителей властвовать над парламентариями от лица активистов. Доминирование партии над ее парламентариями представляет собой особую форму олигархии, которую можно назвать внешней – по отношению к олигархической роли лидеров внутри партийной общности.

Эта тенденция не является ни главной, ни абсолютной; к тому же нередко имеет место совпадение руководителей и парламентариев в одном лице. На практике высшие лидеры совмещают национальные избирательные мандаты и руководящие посты в партии. Разделение двух этих функций происходит очень медленно, и доминирование партии устанавливается лишь в ходе целого ряда последовательных этапов. Можно выделить три фазы эволюции партий: преобладание парламентариев над партией, относительное равновесие между парламентариями и руководителями партии и, наконец, доминирование партии над парламентариями. Каждая из них соответствует определенному типу партий.

В то же время факторы общего порядка способны, по-видимому, усилить или ослабить – и зависимости от внутренней структуры партии – указанную тенденцию. Так, [c.237] система пропорционального представительства с голосованием за избирательные блоки, когда каждая партия вносит кандидатов в свой список в строгом порядке, естественно, ставит парламентариев в зависимость от “внутренних” руководителей, которые готовят списки и определяют порядок расстановки персоналий. Умеренное блокирование ведет к тем же последствиям, что и мажоритарная система. Голосование по одномандатным округам, разумеется, влечет за собой большую независимость парламентариев - за исключением двухпартийного режима, который вновь ставит кандидата в зависимость от комитета в силу необходимости вставать под знамена того или другого из соперников, что обеспечивает каждому из них своего рода монопольное положение. [c.238]

Партия французских радикал-социалистов дает нам удачный пример методов, которые используются для того, чтобы обеспечить в партии преобладание парламентариев. В ее Исполнительный комитет входят все “члены по праву”, все сенаторы, депутаты, члены центральных и муниципальных советов городов с населением более 50.000 жителей; можно считать, что по отношению к ним делегаты, избранные федерациями, плюс их председатели и генеральные секретари составляют группу, приблизительно в три раза меньшую по численности. Избранники партии (национальные и местные) обладают, таким образом, абсолютным превосходством в комитете; среди них преобладающее влияние имеют парламентарии, и это влияние прежде всего моральное, основанное на уважении, которым они пользуются. Но причиной тому и их численность: правила кворума таковы, что достаточно присутствия 150 членов комитета, чтобы его решения считались законными (в 1936 г. он насчитывал 1800 членов). Среди присутствующих процент парламентариев, естественно, очень высок. К тому же провинциальных депутатов приглашают не на все собрания. Нужно еще добавить, что парламентская группа весьма независима от Исполнительного комитета. Не существует никаких четких [c.238] правил ни по части общей политики, ни даже относительно участия в правительстве.

Когда некоторые съезды требовали отставки министров-радикалов (в 1928 г. – во время участия в правительстве Пуанкаре; в 1934 – в правительстве Думерга), они делали это вовсе не под давлением низовых активистов, выступавших против парламентариев, но под влиянием одной группки парламентариев, выступившей против другой, и соглашения с большинством министров-радикалов, для которых решение съезда служило только поводом и оправданием. Сразу после Второй мировой войны была сделана попытка обеспечить активистам хотя бы некоторое влияние на поведение партии во время министерских кризисов: по инициативе председателя комитета радикалов Жиронды Кадиллака было решено, что проблема участия парламентариев-радикалов в новом кабинете будет рассмотрена комиссией, получившей название “комиссии Кадиллака”. Она состояла из: 1) парламентских групп; 2)членов Исполнительного комитета, присутствующих в Париже. Но парламентарии почти всегда в большинстве в этой комиссии, и их слово – закон.

Такое господство парламентариев над партией обусловлено ее чрезмерно децентрализованной структурой. Каждый депутат, будучи весьма независимым от своих коллег, управляет местными комитетами, как пожелает. Центральное же руководство несколько напоминает средневекового короля, не имеющего ни власти, ни престижа в глазах своих крупных вассалов. И только одна личность – лидер партии – способна придать ему некоторый авторитет, всегда, впрочем, весьма хрупкий. Парламентская группа не имеет собственной линии, ей не свойственно ни общее действие, ни дисциплина голосования. Если во время какого-то важного голосования депутаты-радикалы занимают единую позицию – это исключение. Обычно группа раскалывается на три части: одни голосуют “за”, другие – “против”, а третьи воздерживаются. Даже само понятие “парламентская группа” порой им неведомо. Во многих континентальных европейских странах понятие депутатской группы родилось лишь с пропорциональной системой: раньше депутатов классифицировали по направлениям, совершенно неофициальным образом. В партии радикалов вплоть до 1911 г. положение было еще более курьезным; ее депутаты [c.239] объединялись в Палате в две разные группы, часто враждебные друг другу: “левых радикалов” и “левых радикал-социалистов”. Некоторые из них к тому же получали финансовую поддержку от Демократического союза (партия центра) и одновременно – от партии радикалов. Затем Исполнительный комитет принял решение о создании в Палате с 1 января 1911 г. единой группы под названием “Группа республиканской партии радикалов и радикал-социалистов”. Но в Сенате радикалы по-прежнему продолжают называть себя “радикальной левой”, и их политическая линия нередко отличается от линии радикалов Палаты. Таким образом, доминирование парламентариев соответствует слабой инфраструктуре и большой децентрализации.

Указанное совпадение можно рассматривать в качестве общего правила. Доминирование парламентариев характеризует известную фазу развития партий, и в то же время – определенную социальную структуру. Оно характерно главным образом для партий старого типа, основанных на комитетах, которые принято называть партиями “буржуазного” типа, то есть консервативных и умеренных. Участие в выборах и парламентская деятельность составляют саму цель их создания, дают им право на существование. Любое усилие этих партий имеет целью провести в парламент максимум депутатов и через них участвовать во власти или в оппозиции. И совершенно естественно, что в такой партии парламентарии занимают ведущее положение. Никто к тому же и не способен его у них оспаривать, разве что побежденные кандидаты или претенденты на кандидатство, то есть те же потенциальные парламентарии. Никакая партийная иерархия не может установиться здесь вне электоральной и парламентской сферы, ей просто не на чем было бы держаться. Активисты кадровых партий слишком малочисленны, чтобы служить опорой; они к тому же слишком зависимы от депутатов, обеспечивающих им льготы и привилегии; они с чересчур большим пиететом относятся к парламентским и правительственным должностям. Партийная же администрация слишком слаба и неразвита, чтобы породить настоящую бюрократию. Наконец, в буржуазных партиях избрание в парламент не имеет своим следствием де классирование избранников по отношению к активистам, как это происходит в социалистических партиях, где наблюдается тенденция восстанавливать “пролетарскую” [c.240] базу против “обуржуазившихся” депутатов. Одна только власть денег могла бы уравновесить власть парламентариев. Но, как уже отмечено, кредиторы редко оказывают постоянное давление на руководство партии. Острогорский, описывая партию английских консерваторов конца XIX века, очень верно отмечал, что они предоставили это дело “маленьким людям”. Сами же они обычно вмешиваются лишь в определенные моменты, имея в виду вполне конкретные цели. Таким образом они могут достигнуть того, чтобы партийные руководители заставляли партию действовать в том или ином направлении, но они не подменяют их в качестве альтернативной иерархии; сами они партией не руководят. Их нельзя рассматривать в качестве настоящих соперников парламентариев.

Разумеется, эти правила подтверждаются исключениями. Достаточно четкие тенденции доминирования парламентариев иногда встречаются в партиях, базирующихся на секциях, с сильной структурой и продвинутой централизацией. Народное республиканское движение (МРП) – убедительный тому пример. Его активисты достаточно многочисленны, чтобы построить внутреннюю иерархию, отличную от парламентской (она равно могла бы опираться и на другие силы, например, на христианские профсоюзы или “специализированные команды” партии), и такая иерархия фактически существует. Но устав МРП предусматривает серьезные меры предосторожности, чтобы помешать ей играть главную роль в руководстве партией: все пущено в ход, чтобы гарантировать преобладание парламентариев. В Национальном комитете делегаты парламентских групп официально занимают только треть мест (ст. 32 устава), но практически имеют значительно больше. На самом деле туда наряду с официальными представителями групп Национального собрания и Совета Республики входят еще: 1) председатель и Генеральный секретарь движения (они могут быть парламентариями и фактически чаще всего ими и являются; 2) председатели парламентских палат, если они – члены движения; 3) действующие министры и те, кто выполнял эти обязанности ко времени последнего съезда; 4) два местных депутата; 5) кооптированные активисты (они тоже могут оказаться парламентариями); 6) члены, избранные группой Ассамблеи Французского Союза [6], “в количестве, которое эта группа могла бы представить, [c.241] учитывая ее состав, в той же самой пропорции, что и две другие”. Выдвинутые парламентом или местными собраниями, все они обладают менталитетом парламентариев:

вместе с ними депутаты имеют большинство в комитете, а представители федераций остаются в меньшинстве. Более того, если парламентарии не сумеют добиться избрания в качестве штатных делегатов, они могут быть делегированы как запасные и благодаря своему постоянному присутствию в Париже имеют реальную возможность заменить штатных.

В Исполнительной комиссии – постоянном органе, который обеспечивает фактическое руководство партией, преобладание депутатов еще более явно: против 18 делегатов федераций насчитывается 12 парламентариев, плюс действующие министры или 5 отставных, плюс председатель и Генеральный секретарь партии (зачастую тоже парламентарии), плюс 5 кооптированных членов (и они могут оказаться парламентариями), плюс два члена группы Палаты Союза. Присутствие действующих министров в обоих органах тоже увеличивает возможности парламентариев в силу их явного престижа среди активистов. Сопоставим эти уставные положения с прямо противоположными, принятыми в христианской социальной партии Бельгии, где министерский пост несовместим с членством в Национальном комитете (аналогичные положения существуют в уставе христианско-демократической партии Италии). Именно преобладание парламентариев и министров значительно ослабляет динамизм МРП, сводя движение к одной из разновидностей христианского радикал-социализма. Это, вероятно, объясняется очень большим разрывом между передовыми социальными доктринами, которые исповедуют активисты партии, и общим консерватизмом ее избирателей. Чтобы сохранить избирателей, нужно было не допустить того, чтобы первые взяли руководство партией на себя и придали бы ей значительный крен влево. Разумеется, такая противоположность активистов и избирателей – умеренность одних и радикализм других – встречается во всех партиях. Нигде, однако, она не принимает столь острого характера; тем более нигде диспропорция этих двух общностей не была столь велика. Указанные особенности можно объяснить тем исключительным влиянием, которое приобрели парламентарии в руководстве партий данного типа. [c.242]

Американские политические партии дали бы нам пример противоположного исключения – децентрализованной партии со слабой структурой, основанной на комитетах, где парламентарии обычно не играют никакой роли в руководстве. Здесь следует сделать некоторые необходимые предварительные замечания. Организация американских партий с большим трудом поддается изучению из-за тех огромных различий, которые присущими в локальном и временном отношении. В штате Нью-Йорк и в Скалистых горах, на Севере и на Юге партии организованы по-разному. В рамках одного и того же штата организации может отделять друг от друга дистанция в несколько лет, и причиной тому – смена руководящих лиц. Когда парламентарий (сенатор или депутат палаты представителей – но особенно сенатор) является шефом местной машины и занимает положение босса, он действительно руководит партией, и можно говорить о парламентском доминировании. И напротив, – если машина и руках босса не-парламентария, сенаторы и конгрессмены сильно зависят от него: тогда партия господствует над парламентариями. К тому же все это усложняется двухпартийной или даже однопартийной (для демократов – в южных штатах) системой: выдвижение кандидата партией приобретает большее значение, чем сами выборы. Быть или не быть депутатом – зависит от партии, как и при пропорциональной системе. Механизм первичных выборов как раз и был создан для того, чтобы противодействовать этой власти комитетов над кандидатами и избранниками и вернуть последним известную независимость. Но нельзя сказать, чтобы эта цель была достигнута, особенно в больших городах и на Юге. Можно привести немало случаев, когда под влиянием руководителей партийной машины от очередных первичных выборов отстраняли парламентариев с истекающими полномочиями, хотя они пользовались доверием избирателей.

Эволюция британских партий во второй половине XIX века позволяет дополнить эти соображения: в Англии, в противоположность общему правилу, доминирование парламентариев совпадает с достаточно сильной централизацией. Эта особенность несомненно объясняется внутренней организацией парламентских групп. Депутаты руководят партией, но самими депутатами руководят их лидеры и их whips:парламентская дисциплина заставляла партию централизоваться. Конечно, эта [c.243] дисциплина еще не отличалась большой строгостью, но тем не менее она была неизмеримо выше в сравнении с дисциплиной в большинстве других парламентских групп того времени. Однако примерно в восьмидесятые годы быстрый рост базовых организаций и развитие их внутренней иерархии нанесли первый удар всевластию парламентариев как в партии вигов, так и в партии тори.

Сначала кризис разразился в либеральной партии; он стал следствием перемен, внесенных в ее структуру бирмингемской системой caucus. В 1878 г. в Брэдфорте возник бурный конфликт между депутатом с истекающими полномочиями В.Ф.Форстером, бывшим министром, в течение 18 лет представлявшим город в Парламенте, и брэдфортским партийным комитетом по поводу 15-го параграфа местного устава caucus, обязывавшего кандидатов давать комитетам заверения в том, что они будут подчиняться его решениям, став депутатами. Форстер отказался. В стране развернулась острая борьба мнений, со всей определенностью поставившая проблему отношений между парламентариями и комитетами. В итоге был достигнут компромисс, довольно благоприятный для партии. И если бы в конце концов Форстер не умер в ходе текущего парламентского срока, его кандидатура не была бы выставлена партийным комитетом на следующих выборах.

Несколько лет спустя в Ньюкасле знаменитый вождь радикалов Коуэн тоже потерпел поражение от caucus. Кроме того, после победы либералов в 1880 г. центральное бюро партии призвало местные организации образумить слишком строптивых депутатов; но самим бюро практически руководили парламентские лидеры. В конечном счете проблема была решена путем реорганизации Либеральной партии. Она не столько уменьшила влияние парламентариев, сколько усилила централизацию: на местах влияние каждого депутата на свой окружной комитет уменьшилось; в национальном же масштабе власть лидеров над партией в целом скорее укрепилась. Их верховенство над парламентариями дало им еще один плюс: дисциплина в группе стала более суровой и строгой. В связи с голосованием поправки Мариотта (строптивого либерала) правительство угрожало даже распустить Палату в случае поражения, намекнув готовым последовать за Мариоттом либералам, что они не были бы выдвинуты своими комитетами, если бы не соглашались придерживаться партийной дисциплины. В итоге большинство [c.244] капитулировало: только пятеро поддержали Мариотта (1882 г.). После кризиса, связанного с Home Rule, либеральные комитеты снова оказались целиком во власти парламентских лидеров.

Партия консерваторов испытала аналогичный кризис после реформ, проведенных Рандольфом Черчиллем. В 1883 г. Объединенный совет, образованный из руководителей партийных организаций, потребовал роспуска состоящего из whips и нескольких парламентариев Центрального комитета, который распоряжался финансами, занимался выдвижением кандидатур и фактически руководил партией. После безрезультатного торга дело кончилось тем, что парламентский лидер лорд Солсбэри изгнал Объединенный совет из помещения, которое тот занимал в штаб-квартире партии. Все завершилось компромиссом: наряду с парламентариями в Центральный комитет вошли два “внутренних” руководителя; они должны были специально заниматься общей политикой, кандидатурами и финансами. После того, как Рандольф Черчилль был отодвинут на второй план, парламентские лидеры снова взяли в свои руки действительное руководство партией. К концу века лидерство парламентариев было восстановлено. Но в это же время развитие социалистических партий вновь повсюду поставило его под вопрос. [c.245]

Соперничество парламентариев и руководителей

История британских партий в конце XIX века показывает, что развитие партийных структур естественно порождает соперничество между внутренними вождями и парламентариями. Чем больше организация, тем оно сильнее и тем больше власть парламентариев ослабляется в пользу внутренних вождей. Это достигает своего предела в коммунистических и фашистских партиях, где парламентарии – не что иное как исполнители, не имеющие никакой власти. Социалистические партии (как и многие христианско-демократические, имеющие почти аналогичную структуру) представляют промежуточный тип: официально парламентарии здесь подчинены руководителям; практически [c.245] же они сохраняют довольно значительные прерогативы. Все находится как бы в состоянии перманентного колебания, неустойчивого равновесия двух сторон – внутреннего руководства и парламентариев. Нельзя говорить о доминировании одних над другими: фактически речь идет скорее о разделении полномочий между внутренним руководством и руководством парламентским и об их постоянном соперничестве.

Основания этого соперничества достаточно ясны. Решающую роль играет в этом отношении природа организации партии. Ведь отныне речь идет о массовых партиях на базе секций, имеющих разветвленную инфраструктуру и значительный административный аппарат. Эти специфические черты создают условия для становления внутренней иерархии. Чтобы вести борьбу с парламентариями и претендовать на действительное руководство партией, она может опираться на многочисленных активистов, могущественную бюрократию и жесткие уставы. Она может делать это тем более успешно, что между активистами и депутатами почти всегда обнаруживается естественное противостояние, имеющее одновременно и социальные, и политические корни – не всегда осознаваемые, даже не всегда ясно ощущаемые, но глубокие и прочные. Дело в том, что в социальном смысле парламентарии “обуржуазиваются” по отношению к рабочим активистам. Рабочий депутат всегда больше депутат, чем рабочий, и все больше и больше депутат по мере того, как течет время. “Отметьте: вышел из народа”, – такие слова Робер де Флер вкладывает в уста социалиста-парламентария – персонажа одной из своих комедий, диктующего личному секретарю биографическую заметку для малого Лярусса; “И твердо решил никогда туда не возвращаться…” – мысленно добавляет секретарь. Реплика очень смешная, но еще более – правдивая. Многие активисты бывают весьма уязвлены материальной обеспеченностью депутатов: коммунистические партии, постоянно демагогически восстающие против любого увеличения парламентских жалований, это хорошо знают. И еще гораздо больше, чем уровень доходов, разделяет парламентариев и активистов сам образ их существования. Депутат действительно педет жизнь типично буржуазную – такова среда, в которой он вращается, таковы его связи и контакты. Общая атмосфера парламента – это атмосфера буржуазная. Более того: если [c.246] применить здесь замечание Алена, усматривающего специфику буржуазии в воздействии на людей посредством убеждения, то сам род деятельности парламентария имеет природу чисто буржуазную.

Нужно еще добавить, что активисты постоянно озабочены возможной коррупцией избранников. Члены Учредительного собрания 1791 г. (как и англичане XVII века) очень опасались, как бы король не использовал правительственные посты, чтобы подкупить народных депутатов своими милостями, поэтому они запрещали ему подбирать министров среди депутатов Собрания. Сегодня члены партии точно так же опасаются, как бы парламентарии не оказались развращены могущественными финансовыми силами, которые их воображение рисует себе в виде неких таинственных всемогущих чудовищ. Отсюда их стремление надзирать и контролировать. Отсюда же и подспудное сопротивление участию в правительстве: с почвы социальной и финансовой все это переходит на почву политики, тесно переплетаясь. Активисты одновременно опасаются и политической, и финансовой коррупции министров, причем в тот период, когда социалистические партии выступали как революционные, первая волновала их гораздо больше второй. До войны 1914 г. проблема участия социалистов в буржуазном правительстве преобладала в дебатах национальных съездов и Интернационала. Она вписывалась в более общую дилемму: реформизм или революционная тактика. В 1904 г. Амстердамский конгресс осудил реформизм, что внутренне содержало в себе и осуждение участия в правительстве, но последнее не было выражено прямо и недвусмысленно. Во Франции СФИО отвергала участие вплоть до 1936 г., если не считать периода войны и Священного Единения [7]. Этот отказ выражал настроения активистов: парламентарии чаще всего были сторонниками участия. И он объясняется не одной только личной заинтересованностью и притягательностью власти: депутаты допускали участие в правительстве потому, что они склонялись к реформизму. Включенные в рамки самого государства, они видели и законы, способные улучшить условия жизни рабочих, и пути их подготовки; само положение законодателей влекло их скорее к реформизму, нежели к революционной деятельности: “обуржуазивание” сочетается здесь с профессиональной деформацией. [c.247]

Это связано также с ощущением глубинных желаний избирателя. Ибо конфликт “активисты – парламентарии” скрывает конфликт гораздо более масштабный и серьезный: “активисты– избиратели”. Первые куда более революционны, чем вторые; а вернее, вторые почти вовсе таковыми не являются. И депутаты естественно склонны следовать скорее за вторыми, чем за первыми. Этот разрыв между активистами и избирателями в СФИО особенно обозначился в 1919–1936 гг., когда очевидный (и умеренный) реформизм избирателей резко противостоял “революционаризму” (чисто вербальному) активистов. В тактике “поддержка без участия”, вынуждавшей депутатов-социалистов голосовать за буржуазные правительства, не имея санкции в них войти, для парламентариев нашло выражение известное расхождение между их избирателями и их партией. К тому же не создается впечатления, чтобы эта тактика действительно предохраняла бы партию от реформизма и помогала ей сохранить революционную чистоту; но, впрочем, здесь замешаны и многие другие факторы.

Как же партии, если она стремилась удержать своих депутатов в зависимости, удавалось заменить парламентское доминирование партийным? Прежде всего, сокращая их присутствие в руководящих органах. Появившись на свет, партии целиком состояли из парламентариев. Позднее, когда их организация усовершенствовалась и сложилась внутренняя иерархия, парламентарии приняли всяческие предосторожности, чтобы сохранить большинство по отношению к делегатам активистов. Социалистические партии попытались изменить пропорции и обеспечить большинство активистам. Во Франции, согласно первым уставам СФИО, парламентарии могли быть представлены в составе Национального совета, но не более чем 20 членами; ни один депутат не мог быть делегирован в Национальный совет индивидуально; депутаты не могли быть членами постоянной Административной комиссии. Начиная с 1913 г. парламентарии получили право входить в нее, но при этом должны были составлять не более 1/3 общей ее численности. Сегодня для депутатов уже не существует никаких количественных барьеров в Национальном совете, куда они могут быть делегированы федерациями; но по-прежнему в Руководящем комитете, заменившем бывшую Административную комиссию, их должно быть не больше 1/3. В итальянской [c.248] Объединенной социалистической партии членство в парламенте несовместимо с пребыванием в Директорате партии: туда входит (на правах консультанта) один только председатель парламентской группы. Однако и в той, и другой партии депутаты пользуются большим влиянием: пo-видимому, меры предосторожности против засилья парламентариев бывают тем конкретнее и строже, чем более реальной видится опасность превращения их в руководящую силу. Но незаметно, чтобы предосторожности эти возымели серьезное действие. В иных партиях уставы просто выводят действующих министров из руководящих органов. Так, в бельгийской социалистической партии министры могут входить в бюро только как консультанты; член Бюро, ставший министром, не имеет больше права заседать там даже с совещательным голосом: он должен быть заменен на все время своего участия в правительстве. Аналогичные ограничения существуют и а Австрийской социалистической партии – для членов Национального совета, Руководящего комитета и Контрольной комиссии. Мы уже говорили, что они имеют место и в некоторых христианско-демократических партиях.

С другой стороны, социалистические партии пытались подчинить парламентариев руководящим партийным органам – либо в индивидуальном, либо в коллективном порядке. В принципе каждый депутат подчинен власти своей федерации; но на деле эта подчиненность часто оказывается иллюзорной. И здесь очень важную роль играет избирательный режим. При системе одномандатных округов, когда выборы принимают индивидуальный характер, и округа легко превращаются в своего рода вотчины, преданные скорее человеку, нежели партийному ярлыку, позиции избранника на месте очень прочны и партийные комитеты ничего не могут с этим поделать: приходится поддерживать инвеституру партии, чтобы не лишиться места. Личная зависимость кандидата от партии в этих условиях весьма незначительна. При голосовании же по партийным спискам, когда партия становится главным фактором и поддержка ее комитета может обеспечить успех или поражение, такая зависимость гораздо больше. При пропорциональной системе с объединенными списками, где кандидаты представлены в строгом порядке, власть комитетов достигает своего максимума. В этом смысле весьма поучительно сравнение [c.249] Третьей республики и первых шагов Четвертой. Но избирательный режим – далеко не единственный фактор. Некоторые социалистические партии использовали иногда прием, позднее ставший благодаря коммунистам всеобщим достоянием: они обязывали парламентариев отдавать партии все свое депутатское вознаграждение, довольствуясь взамен более или менее скромным окладом. Таким образом, депутаты становятся наемными работниками партии, что ставит их в зависимое положение. В 1890 г. во Франции созданная под руководством Алемана Рабочая социалистическая революционная партии установила систему именно такого рода. Но ее депутатам подобный финансовый контроль пришелся не по вкусу; в 1896 г. все народные избранники вышли из нее и создали Коммунистический альянс, чтобы сохранить свою свободу и свое депутатское вознаграждение.

Самым четким признаком подчиненности депутата партии остается дисциплина голосования: она является правилом при вотировании всех более или менее важных вопросов. Парламентарий, который ей не подчинится, рискует быть исключенным. Можно привести многочисленные примеры “отлучении” такого рода, особенно и британской лейбористской и французской социалист ческой партиях. Дисциплина голосования к тому же выступает скорее следствием подчиненности парламентариев, чем средством ее обеспечения: депутаты следуют директивам своей группы, потому что они зависимы от партии, да и по другим соображениям (избирательным, финансовым, etc.). Эта дисциплина носит, кроме того, коллективный характер. Каждый депутат должен голосовать, следуя решению, принятому группой после обсуждения: но сама группа не свободна в своем решении: она должна сообразовываться с общей политикой партии – в том виде, как последняя определена партийными съездами и руководящими органами. Таким образом, парламентская группа как таковая подчинена партии. В 1929 г. группа социалистов (СФИО) приняла предложение президента Даладье об участии в правительстве, но Национальный совет, срочно созванный постоянной Административной комиссией, отменил это решение, и группа должна была с этим смириться. В то же время степень подчиненности группы существенно зависит от четкости директив, которые принимаются съездами и национальными комитетами. Все искусство парламентариев заключается [c.250] в умении оказывать на них давление, с тем чтобы добиваться принятия достаточно общих решений, оставляющих группе максимальное поле для самостоятельных действий.

Активисты нередко противодействуют этому, обязывая парламентариев собираться вместе с “внутренними руководителями”, когда речь идет о принятии решений по серьезным вопросам: участие в правительстве, вотум доверия, позиция в отношении важных реформ, etc. Это собрание может происходить в рамках национального или генерального советов, когда парламентарии приглашаются туда либо всем составом – на правах консультантов (Генеральный совет бельгийской социалистической партии), либо в качестве делегатов с совещательным голосом (Национальный совет французской социалистической партии). Оно может также происходить в форме участия какого-то одного или нескольких членов бюро партии в заседаниях парламентской группы (итальянская, бельгийская социалистические партии, etc.) или даже специальной контактной комиссии (Национальный лейбористский совет или Комитет связи лейбористской партии, контактная комиссия бельгийской христианско-социальной партии). Нужно упомянуть еще о роли исследовательских центров, в чьи обязанности входит подготовка проектов реформ и законодательных предложений, вносимых депутатами партии. Если они больше зависят от руководства партии, чем от парламентской группы, и если Группа обязана прибегать к их помощи для разработки своих текстов, то эти центры имеют на нее весьма значительное влияние, что пока еще не часто привлекает к себе внимание. Такая система весьма принята также в партиях, где депутаты низведены до полного подчинения.

Теоретически комплекс этих мер должен гарантировать внутренним руководителям весьма надежный перевес над парламентариями. Практически же последние используют многообразные приемы, обеспечивающие им такую большую фактическую власть, что впору говорить о существовании двух центров руководства. И первый из них – это извлечение выгоды из своей должности. Активисты не доверяют депутатам, но они завидуют им; они критикуют министров, но их самолюбию льстит возможность сидеть с ними бок о бок на партийных собраниях. Известность каждого из парламентариев различна, но в целом среди членов партии она почти всегда превосходит [c.251] известность внутренних руководителей. С другой стороны, парламентарии – это обычно более яркие личности, чем внутренние руководители: те, за редким исключением в лице отдельных интеллектуалов или “неистовых”, зачастую оказываются людьми довольно посредственными. Искушенные в кулуарных интригах депутаты нередко одерживают верх, манипулируя своими менее подготовленными соперниками. Зато последние берут реванш, прибегая к громким фразам о принципах, непримиримости, чистоте, etc. – словом, ко всей той демагогии, которая так нравится активистам и так раздражает депутатов; борьба вновь идет на равных. Но парламентарии сохраняют превосходство и на местной почве. За счет личного престижа и оказываемых услуг они имеют доминирующее влияние на партийные комитеты, а опираясь на комитеты, способны успешно противостоять центральному руководству. В конечном счете все зависит от степени авторитетности последнего и от степени доминирования парламентариев в местной организации, а в этом, как мы уже видели, значительную роль играет избирательный режим.

Но различие парламентариев и руководителей не столь уж абсолютно, и эта неопределенность работает и пользу первых. Прежде всего, партии зачастую страдают от нехватки внутренних руководителей: они еще могут подобрать кадры низшего звена, но почти нет руководителей высших эшелонов. Те, кто имеет необходимые данные, становятся парламентариями: эта “абсорбция” представляет собой один из самых действенных приемов для того, чтобы избежать партийной субординации. Многие руководители тоже на это рассчитывают и как потенциальные депутаты, естественно, склонны уважать корпус, к которому мечтают принадлежать. Недостаток кадров поневоле заставляет доверять парламентариям руководящие должности: отсюда развитие в широких масштабах системы “личной унии” – еще одной формы “абсорбции”, более распространенной, чем первая. Иногда ее пытаются ограничить с помощью уставов, но те обычно весьма общи, и конкретное решение в конечном счете диктует жизненная необходимость. Именно таким путем депутаты нередко добиваются своего выдвижения делегатами съездов, представителями федераций в национальных комитетах, членами руководящих подразделений: причем не столько как депутатов, сколько в личном [c.252] качестве. Из двух этих должностей, объединенных в одном лице, как показывает опыт, в партиях такого типа (практикующих подобное совмещение) парламентская должность доминирует над должностью внутреннего руководителя. Личная уния означает здесь превосходство парламентариев.

С помощью этой системы сдержек и противовесов идет постоянная борьба парламентариев и внутренних руководителей, представляющих активистов. Взаимная диспозиция двух групп меняется в зависимости от партий и эпох. По общему правилу, партии со структурой типа лейбористской лучше других противостоят парламентскому влиянию: это, несомненно, объясняется тем, что инфраструктура профсоюзов позволяет сформировать могущественную внутреннюю иерархию, способную состязаться с депутатами и в тоже время исключить поглощение и совмещение должностей. Австралийские лейбористы дали, пожалуй, первый пример партии, где парламентарии были подчинены власти внутренних вождей; подчинение депутатов партии и профсоюзам достаточно определенно выражено и у британских лейбористов, несмотря на формальное смягчение принципов дисциплины после 1945 г. Социалистические партии латинских стран, напротив, демонстрируют образец очень глубокого парламентского влияния. В то же время социал-демократическая партия Германии была в значительной степени подчинена деятельности депутатов, хотя она и опиралась на серьезное профсоюзное движение; то же самое можно сказать и о социалистической партии Бельгии. Правда, в обоих случаях речь идет о профсоюзном движении, довольно значительно зависимом от партии.

С появлением коммунистических и фашистских партий обозначился последний этап эволюции: парламентарии больше не управляют партией – партия управляет парламентариями. Второй конгресс Коммунистического интернационала недвусмысленно напомнил каждому депутату, что он не “законодатель, ищущий общего языка с другими законодателями, но агитатор партии, направленный в стан врага, чтобы выполнить ее решения”. И факты в данном случае вполне соответствуют теории.

Две категории факторов, по-видимому, объясняют это: одни заключены в структуре партии, другие носят внешний характер. Факторы внепартийные играют лишь второстепенную роль. Уместно напомнить здесь о влиянии избирательного режима: голосование по партийным спискам и система пропорционального представительства благоприятствуют доминированию партии и к тому же очень хорошо соответствуют коллективной структуре коммунистических и фашистских партий. Обратим так же внимание на конституционные положения, в некоторых странах обязывающие депутата, исключенного из партии, вновь проходить процедуру выборов; другие отводят довольно существенную роль в функционировании собраний парламентским группам как единому целому. Наибольшее значение имеют внутрипартийные факторы. Они заключаются прежде всего в целом ряде технических приемов, позволяющих усилить управляемость парламентариев. Старая идея оклада, получаемого от партии, получила здесь новое развитие. Социалистические партии всегда использовали ее из финансовых соображений: парламентарии [c.254] вносили часть своего депутатского вознаграждения в партийные кассы в порядке особого взноса. В коммунистических партиях эта идея приобрела политический смысл: прежде всего речь идет о том, чтобы превратить депутатов в настоящих наемных работников партии. Во Франции это в общих чертах намеревались сделать еще алеманисты. Но есть прием и еще более тонкий: партия платит депутату лишь скромное жалованье, но предоставляет ему “оплату натурой”, что позволяет его контролировать. Депутаты-коммунисты не имеют личного секретариата: они пользуются услугами секретариата партии, который таким образом может отслеживать почти всю деятельность парламентария до мельчайших деталей. Результативность системы весьма велика.

Меньше используется способ так называемой “отставки в пробел”, несмотря на его внешне эффективный характер. Некоторые партии обязывают кандидатов еще до их избрания подписать письмо об отставке без даты; заполнение пробела и тем самым – обеспечение отставки в случае возможного неподчинения избранника партия берет на себя. В других требуется лишь обязательство чести добровольно сложить свои полномочия в случае разрыва с партией (ст. 16 устава СФИО, например): выражение “обязательство чести” ясно говорит о чисто моральном характере договоренности. Но она ничуть не менее эффективна, чем отставка “в пробел”. На деле непокорному депутату легче нарушить письменное обязательство и выразить несогласие подчиниться силовому давлению, а уж противники партии будут просто счастливы поставить ее в затруднительное положение, разумеется, принять вынужденную отставку. Письменное обязательство способно только оттолкнуть независимых депутатов и представляет собой в сущности всего лишь ритуал, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на других депутатов. Но коммунистические и фашистские партии имеют в своем арсенале куда более надежные средства достижения тех же самых результатов.

Самое важное – прием систематической “декоренизации”. Речь идет о том, чтобы не дать депутатам превратить округа в собственные вотчины и обзавестись такими прочными местными связями, которые могут позволить им вести себя по отношению к партии независимо. С этой целью прежде всего стараются подобрать кандидатов вне [c.255] того региона, который они будут представлять; решительно порывают с “местничеством”, столь развитым в других партиях по причине его политической рентабельности. Партия готова пожертвовать голосами, лишь бы гарантировать верность своих депутатов: она выставляет бретонца в Перигоре, хотя знает, что перигорец имел бы больше шансов на успех. Кстати, голосование по партийным спискам позволяет обойти это препятствие: во главе списка ставят кандидата из некоренных, а к нему присоединяют затем уроженцев данной провинции - самых известных, местное происхождение которых поможет пройти первым. Но такой первоначальной декоренизации недостаточно: “пересаженные” депутаты начинают быстро обретать корни в новой местности. Тогда надлежит вынудить их часто менять округ, организуя настоящую чехарду, все с той же целью – избежать во имя подчинения партии всякой опасной акклиматизации. Эта систематическая декоренизация используется далеко не трафаретно. Особенно много всевозможных приемов исключения независимости парламентариев имеется у коммунистов. Поскольку им хорошо известно огромное значение местных связей – и не только с точки зрения их избирательного эффекта, но и общего влияния на партию, они далеко не всегда пренебрегают и местничеством. До войны во Франции некоторые депутаты-коммунисты, например Рено-Жан, выглядели в своих округах прямо-таки важными феодальными сеньорами.

Не уступает в действенности этому приему и систематическое вытеснение личностей. Партия обычно подбирает своих кандидатов среди “серых лошадок” и людей, не обладающих личной известностью. Если не считать выдвижения собственных лидеров, она всегда придерживалась именно такой точки зрения: ведь известность лидеров принадлежала партии, а не им самим. Во многих странах коммунистическая партия насчитывает и своих рядах немало писателей, артистов, известных ученых, но она почти никогда не жалует их парламентскими местами, хотя речь идет об очень старых членах партии, чья преданность доказана давным-давно. Разумеется, здесь можно было бы сослаться на пролетарский характер партии и ее стремление обеспечить рабочим привилегированное место в своем парламентском представительстве. Но коммунистическая партия больше не является чисто пролетарской, и преувеличенные [c.256] похвалы, обычно щедро расточаемые ею интеллектуалам, вполне могли бы оправдать то место, которое было бы отведено им в Палате. Она, кстати, иногда дает депутатские места писателям, но лишь из числа наиболее посредственных и малоизвестных: другие могли бы опереться на свою известность, чтобы занять относительно независимую позицию, и партии было бы одинаково неловко как исключить, так и оставить их в своих рядах. Личностям же в партии обычно отводят роль заглавной строки в афише; их функция чисто рекламная – ни руководящего партийного поста, ни парламентского кресла им не доверят.

Фашистские, а равно и коммунистические партии используют в этих целях и научные центры. Ни один проект, представленный депутатом в парламент, не исходит непосредственно от него самого; он подготовлен специалистами партий, а парламентарий просто уполномочен его защищать. Таким образом, любая часть парламентской деятельности обеспечена непосредственно партией. С другой стороны, она берет на себя заботу о том, чтобы дать своим депутатам весьма основательное идейное воспитание. В некоторых партиях имеются настоящие “школы депутатов”, где они совершенствуют знание принципов партии и одновременно получают в качестве парламентариев специальные директивы. Выше мы уже отмечали, что некоторые курсы в национальных школах французской компартии специально предназначались для парламентариев. Такой подход выгоден вдвойне: депутатов готовят к выполнению их функций, а заодно и ясно дают им почувствовать свою зависимость от партии.

И, наконец, последний способ гарантировать дисциплину депутатов – это личная уния. Здесь нужно отметить полный переворот: в буржуазных и социалистических партиях личная уния из средства доминирования парламентариев в партии превратилась в инструмент господства последней над ними. Парламентариев, выдвигаемых на руководящие посты в партии, сменяют партийные вожди, приобретающие парламентские кресла. Это означает, что партийная солидарность существеннее, чем парламентская. Так внутренние руководители могут использовать престиж, который дает им звание депутата или министра, для того чтобы укреплять свою власть в партии: тем самым расшатываются сами основы всевластия парламентариев. Такой переворот оказался возможным [c.257] в силу общей атмосферы партии: в конечном счете именно в ней – самое глубокое объяснение послушности депутатов; всевозможные технические приемы играют второстепенную роль. Нужно прежде всего подчеркнуть партийную дисциплину и то уважение, которое систематически насаждается здесь по отношению к высшим руководителям. Политбюро и Центральный комитет имеют в партии огромный авторитет. Все пускается и ход, чтобы усилить преклонение перед ними: всячески подчеркивается их компетентность, достоинства и значимость. И напротив, буржуазные парламенты -- всегда объект пренебрежения и принижения, поэтому звание депутата отнюдь не окружено уважением. Для коммуниста, например, совершенно очевидно, что член Центрального комитета – гораздо более важная персона, чем член парламентской группы. Ясно, что когда руководитель объединяет в одном лице две эти функции, он первый убежден: партийное звание выше депутатского; ведь он сам воспитан в духе партийной ментальности и нисколько не сомневается, что Партия (с большой буквы!) гораздо выше буржуазных парламентов.

Общая ориентация партии усиливает это ощущение. Избирательная и парламентская деятельность, как мы уже видели, играют в ней лишь второстепенную роль. Депутаты партии – это активисты, занятые на менее важных участках (за исключением некоторых периодов, когда легальная политическая деятельность по мотивам стратегического порядка временно выходит на первый план; но никто из кадровых работников не заблуждается относительно ее временного характера). Парламент обычно используется всего лишь как трибуна для агитации и пропаганды; депутатам отводится чисто агитационная роль, как это ясно выражено в процитированной выше резолюции Интернационала. Весьма близка к ней инструкция, данная в 1924 г. Политбюро французской коммунистической партии: “Депутаты должны вносить чисто демонстративные проекты, имея в виду не их принятие, но пропаганду и агитацию”. В самом Собрании депутаты-коммунисты в силу этого оказываются в явной изоляции и, как правило, сторонятся принятого в парламенте товарищества и духа солидарности: они несколько напоминают иностранцев на территории враждебного государства. Робер де Жувенель говорил: “Обнаруживаешь больше сходства между депутатами разных партий, [c.258] чем между депутатом и активистом одной и той же партии”. К депутатам-коммунистам это неприменимо: они – самые настоящие активисты, далекие от других депутатов. Когда они становятся министрами, ничего в сущности не меняется: партия внушает активистам, что министры – прежде всего представители партии, проводящие в правительстве ее политику, и потому должны не сливаться с буржуазными или социалистическими министрами, а с помощью министерской должности поднимать свой основной авторитет. Мы видим, что испытание властью в 1945-1946 гг. не “обуржуазило” сколько-нибудь ощутимо руководителей компартии Франции. И незаметно, чтобы действующие или бывшие министры пользовались бы в ней особым престижем.

Доминирование партии над парламентариями – не столько результат особых технических приемов, сколько следствие общей структуры и ориентации партии и целом. Вот почему коммунисты или фашисты могут смело пренебрегать некоторыми из этих приемов. Во французской коммунистической партии в отличие от социалистической, например, нет никаких барьеров и ограничений для избрания парламентариев в руководящие органы. Парламентарии могут иметь большинство в бюро и комитетах: этому не придается значения, поскольку ведь речь не идет о настоящих парламентариях. Статус внутренних руководителей доминирует над статусом депутата, поскольку компартия представляет собой достаточно могущественную и сплоченную общность, чтобы всегда унифицировать все составляющие ее элементы. Борьба против парламентариев – это очевидно – возможна лишь в партиях, действительно уязвимых для их деятельности. Другие просто не станут утруждать себя борьбой с несуществующим соперником. [c.259]

В любой стране (за исключением государств с однопартийным режимом) сосуществуют несколько партий: формы и способы этого сосуществования определяют “партийную систему” рассматриваемой страны. Эта детерминация включает два ряда элементов, характеризуется двумя рядами элементов. Прежде всего, это сходство и различие, присущие внутренней структуре каждой из системообразующих партий. Будем различать системы партий централизованных и децентрализованных, тоталитарных и специализированных, со слабой и жесткой структурой, etc. А далее сравнение различных партий позволяет наметить новые элементы анализа, не существующие в каждой отдельно взятой партийной общности: число партий, соответствующие количественные параметры, союзы, географическая локализация, распределение в политическом спектре, etc. Система партий характеризуется известным соотношением всех этих моментов. Подобно тому, как были описаны различные типы структур, предстоит описать и определенные типы систем. Противоположность однопартийности, англосаксонской двухпартийности и многопартийности – классическая; на это различие наслаиваются и с ним взаимодействуют многие другие: система независимых партий – или входящих в союзы; доминирующих в данной системе – и уравновешивающих ее; больших и малых, стабильных и нестабильных, эволюционирующих влево (“синистризм”) [1], или отличающихся стабильностью, etc.

Системы партий – это результат взаимодействия многочисленных и комплексных факторов; иные из них [c.263] специфически присущи отдельной стране, другие носят общий характер. Среди первых можно выделить традицию и историю, экономическую и социальную структуру, религиозные верования и этнический состав, национальные конфликты, etc. Так, противостояние республиканцев и демократов в Соединенных Штатах связано с соперничеством Джефферсона и Гамильтона на Филадельфийском конгрессе; распад французской правой и появление радикальной партии проистекают из политической ситуации 1875–1900 гг.; жизнестойкость аграрных партий в Скандинавии восходит к середине ХIХ века, когда демократические сельские общины вели борьбу против консервативной знати городов, тогда как в других странах торговая, промышленная и интеллектуальная буржуазия породила либеральные партии и выступала против партий консервативных, опиравшихся на дворянство, крестьянство и церковь. Развитие социалистических партий повсюду совпало со становлением пролетариата. Проблема светской и церковной школы непосредственным образом породила систему бельгийских партий XIX века и противоборство французской правой и левой, которое по-прежнему сохраняется за более современными делениями, и раскол голландской правой на католическую, антиреволюционную партии и партию исторических христиан. В Австро-Венгрии до 1914 г. и в Чехословакии до 1938 г. система партий отражала национальные различия и расовые конфликты, равно как и английская трехпартийность конца XIX века, когда традиционный дуализм был нарушен ирландцами; то же самое относится и к борьбе современных южноафриканских партии. В Швеции и Норвегии в соперничестве партий долгое время играла доминирующую роль проблема единства или разделения двух этих стран; в Ирландии в первых партийных делениях большую роль играла позиция по отношению к Великобритании.

Среди общих факторов наибольшее значение имеет избирательный режим. Исследовано его влияние на некоторые аспекты структуры партий: даже в этой области он выступает как элемент системы партий, поскольку способ голосования ориентирует в одном и том же направлении структуры всех партий страны. Его воздействие на количество, численность, союзы, представительство партий является решающим. И наоборот: система партий играет главную роль при определении [c.264] избирательного режима: двухпартийность способствует принятию мажоритарной системы с голосованием в один тур; наличие партии со структурой ордена заставляет ее избегать; естественная тенденция к союзам противостоит системе пропорционального представительства, etc. В конечном счете система партий и избирательная система – две реальности, неразрывно связанные друг с другом, подчас их трудно разделить даже с целью анализа: большая или меньшая адекватность политического представительства, например, зависит от избирательной системы и системы партий, рассматриваемых в качестве элементов одного и того же комплекса, и нередко эти элементы невозможно изолировать друг от друга. Общую взаимосвязь способа голосования и системы партий можно выразить в трех следующих формулах: 1) режим пропорционального представительства ведет к многопартийной системе с жесткими, независимыми и стабильными партиями (за исключением случаев всякого рода кратковременных, но бурных движений); 2) мажоритарное голосование в два тура ведет к многопартийной системе, партии которой характеризуются “мягкой” структурой, склонностью к альянсам и относительной стабильностью (во всех случаях); 3) мажоритарное голосование в один тур ведет к дуалистической системе с чередованием у власти больших независимых партий. Но эти весьма общие положения определяют лишь базовые тенденции; они далеко не исчерпывают всех моментов влияния избирательного режима на системы партий. Будем придерживаться их лишь в качестве первых и самых общих ориентиров. [c.265]