Моруа Андрэ Прометей, или Жизнь Бальзака
жүктеу/скачать 1.42 Mb.
|
|
Он дает себе слово потрудиться как следует на Украине, а в особняке Божона работа у него не спорится. "Мой ум ни на чем не может сосредоточиться; я затрагиваю множество сюжетов, и все они становятся мне противны... Целыми часами я предаюсь воспоминаниям и, право же, совсем отупел". Его гложет тоска, на него нападает хандра, и напрасно он пытается "подхлестнуть обессилевший мозг". Мозг работает вяло... А ведь у Бальзака есть обязательства, он дал обещания и должен их выполнить: докончить "Крестьян", написать роман "Депутат от Арси". "Как трудно засесть за работу! Однако нужно добыть 18000 франков ренты и выплатить 55000 долгу - на все это требуется капитал в 600000 франков. Работай, несчастный автор "Человеческой комедии", пиши "Воспитание государя", сочиняй романы, сочиняй... грошовые пьесы. Плати за свою роскошь, искупи свои сумасбродства и жди свою Еву в аду мучений перед чернильницей и девственно чистой бумагой..." Надо отослать "Крестьян" в "Ла Пресс", но его тошнит, когда он пробует перечесть рукопись. Единственный труд, доставляющий ему теперь удовольствие, - это сочинение писем, длиннейших писем к своей "далекой принцессе". "Ну что ж вы хотите! Мысли мои следуют за сердцем, и как же мне писать "Крестьян"?.." У него теперь другая идея: написать пьесу "Оргон" - продолжение мольеровского "Тартюфа", но в комедии Бальзака весь дом будет жалеть о Тартюфе, и в ней будет показано торжественное возвращение лицемера, которого приветствуют и Мариана, и Эльмира, и госпожа Пернель. Но пьесу надо написать в стихах, а Теофиль Готье отказывается сотрудничать с Бальзаком. "И вот мне пришла в голову мысль дать один акт Шарлю де Бернару, два акта - Мэри, а еще два акта распределить между двумя другими поэтами". Выясняется, однако, что тут коллективный метод работы непригоден. Рассчитывать можно только на самого себя. Бальзак вновь принимается за черный кофе. В неделю у него ушло полкилограмма кофе. Не написал ни строчки. Даже под потоками мокко мозг отказывается работать. Он буквально угасает от какой-то непонятной болезни, вызванной тем, что рушится надежда на счастье, которое было так близко. Лоран-Жан, встревоженный бездействием Бальзака, принес ему Диккенса ("Сверчок на печи"), чтобы развлечь друга. Бальзак делится с Ганской своими впечатлениями: "Эта книжечка - настоящий шедевр, без малейшего изъяна. За нее Диккенсу заплатили сорок тысяч франков. В Англии платят лучше, чем у нас!.." И вот жестокий удар дерзкое письмо Жирардена, где говорится, что если газета "Ла Пресс" и настаивает на опубликовании последней части "Крестьян", то лишь потому, что за Бальзаком числится недоимка - он возвратил не всю сумму полученного им аванса. "Если бы вы могли расквитаться с нами полностью, я охотно отказался бы от "Крестьян". Бальзак взвился на дыбы, как от удара хлыстом: "Вопреки вашему мнению я считаю свою книгу превосходной". Грубость Жирардена он объясняет опубликованием в "Ла Пресс" фельетона Даниеля Стерна (псевдоним госпожи д'Агу), "синего чулка", питающей ненависть к Бальзаку со времени выхода в свет "Беатрисы". Единственным неопровержимым ответом хулителям могла быть только новая прекрасная книга. Но "дом мой омерзителен, литература глупа, и я сижу сложа руки, когда мне нужно работать". Чем объясняется это долгое, бессилие? Прежде всего тем, что для литературного творчества необходима глубокая сосредоточенность. Раньше, когда Бальзак столько создавал и на улице Кассини, и на улице Батай, и на улице Басе, а еще больше - в Саше, во Фрапеле, в Булоньере, он забывал весь внешний мир. Теперь же душу его томит тревожная, почти болезненная любовь, и, помимо того, особняк на улице Фортюне налагает на него множество докучных обязанностей. Приходится, например, самому нанимать прислугу. Он дает расчет Милле и заменяет его эльзасцем Франсуа Мюнхом, будущим кучером "дорогой графини". Занелла, вошедшая в милость, предлагает ему превосходную горничную, набожную бельгийку, которая умеет шить, стирать и гладить. Трое слуг - значит, 90 франков в месяц на жалованье им, да еще надо прокормить их; следовательно, хозяин должен иметь 12000 франков годового дохода. Во времена Бальзака, при его славе, жить на широкую ногу считалось вполне естественным. Но едва он решил, что подобрал себе надежную прислугу, как вдруг оказалось, что вероломная Занелла предает его. Она пообещала его соседу, художнику Гюдену, показать весь дом в отсутствие Бальзака, как привратница Сибо показывает Ремонанку коллекцию, собранную кузеном Понсом. Лишний раз мы видим, что жизнь повторяет литературные произведения. Бальзак удручен печальным и мерзким опытом! "Я верю теперь только Богу и моей дорогой девочке". Потом является и отнимает у него время свирепая Алина Монюшко, сестра и враг Евы Ганской, которой она в детстве кулаком разбила нос. Дама эта, загостившаяся в Париже, находит, что Бальзак очень любезен, когда около него нет Евы. Ее Ржевусское величество сама приказала ему: "Ослепите мою сестру". Алина больше чем ослеплена - она поражена, потрясена, ошеломлена. Осматривая "гнездышко" на улице Фортюне, она будто бы произнесла слова, достойные кузины Бетты. "Она пришла в ярость при мысли, что этот, как она выразилась, дворец (где решительно все, вплоть до самого обыкновенного гвоздя, говорит о том, что это жилище обставлено для обожаемой женщины) будет принадлежать ее сестре, которую она колотила в детстве. "Ну что такое Верховня в сравнении с этим очаровательным особняком? - заявила она. - Я нигде не видела ничего подобного. Верховня, господин де Бальзак, - это образец безвкусицы, ибо мой дорогой зять как раз и грешил отсутствием вкуса". Знаешь, дорогая, я не мог удержаться и захохотал при этих словах, полных посмертной мести, ибо сразу все понял по злобному тону этого замечания. Разве мог человек, который Еву предпочел Алине, проявить в чем-нибудь хороший вкус? Добравшись до библиотеки, она сказала: "Но ведь одна эта комната, должно быть, обошлась в сто тысяч франков! Библиотека в Нейи и в Сен-Клу ничто перед ней". "В этом доме любят книги", - ответил я. Она удалилась, ошалев от восхищения и прекрасно поняв, что раз у меня такой дом, то уж по одному этому ясно видно, что я миллионер". Алина в ужасе отпрянула от кровати Бальзака, увидев на ней две подушки. Всем его близким знакомым было известно, что он спит высоко и поэтому подкладывает под голову две подушки. Но Алина полагала (и надеялась), что он прячет у себя женщину. "А почему две подушки?" - спросила она. "Ну, это в предвидении будущего". И все же домашними хлопотами, посетительницами, покупками и мечтаниями нельзя в полной мере объяснить полное бездействие Бальзака. Истинная причина в том, что он чувствует себя больным, да он и в самом деле болен. Его друг Фредерик Сулье умирает от гипертрофии сердца, кровообращение у него нарушено и ноги очень распухли. "Это меня поразило, - пишет Бальзак, - мне кажется, что и у меня гипертрофия сердца". Его поверенный, стряпчий Гаво, видя, как он томится, посоветовал - ему уехать из Парижа. "Уезжайте, - сказал Гаво, - иначе вы конченый человек". Конченый человек? Нет еще. Но бодрости духа, несомненно, уже нет, а Бальзак всегда утверждал, что состояние духа влияет на телесное состояние. Все он видит теперь в мрачном свете. Буржуазная монархия, установившаяся во Франции, кажется ему шаткой, в скором времени в Италии вспыхнет восстание, и этот пожар охватит всю Европу. "Вы не представляете себе, - пишет он Еве, - какой путь проделал коммунизм - учение, которое требует все перевернуть, все подвергнуть разделу, даже съестные припасы и товары, распределив их между всеми людьми, почитая их братьями друг другу..." Ева знает, что он думает об этом, но нельзя же вставать поперек дороги своему веку! Чтобы встряхнуться, Бальзак попробовал совершить паломничество в Лиль-Адан, куда ездил в юности, к Вилле-Ла-Фэ. Возвращение к истокам жизни иной раз бывает благодетельным. "Через тридцать лет я вновь увидел знакомый лес и долину, но эти любимые края, почти что моя родина, в восемнадцать лет возвратившие мне здоровье, теперь не помогли мне. Все было как во сне. Я отправился по Северной железной дороге. Потом шел-семь часов, как солдат в походе, с этапа на этап; обратно я вернулся по железной дороге. Ничто меня не захватило. На все я смотрел без волнения, не испытывая тех движений души, которых ждал. Ах, если б рядом со мною была ты, моя Лина, и если б я мог сказать тебе: "Вот под этим деревом я мечтал о славе; здесь я думал о женщине, которая меня полюбит; а там искал исцеления от тирании моей матери и т.д..." Все тогда обрело бы смысл!.." Он вновь становится ребенком, которому хочется приникнуть к матери и положить ей голову на плечо. В разлуке с возлюбленной он мечтает о ней, надеется найти у нее и любовь и сочувствие, какие дарила ему Dilecta. Увы! Ева ведет себя как суровый, да еще и малосведущий судья, не знающий законов нужды. Бальзак чувствует, что она уязвлена, горько обижена и почти враждебна к нему. Он так хотел бы разорвать путы всяких деловых и денежных обязательств и поспешить к ней. "-А подумаю и вижу, что я вовсе не нужен вам, и тогда отчаяние вдвойне терзает меня: из-за того, что меня уже никто не ждет, и из-за того, что я не написал ни строчки... О дух мой, где ты? В Бердичеве, на равнине русской Босы, которую я так ясно представляю себе, хотя никогда ее не видел!" И он стонет: "Будьте милостивы к отсутствующему, постарайтесь понять его лучше, чем понимали до сих пор". Ну зачем она журит его за леность, вызванную избытком любви? "Сдавайте рукопись, рукопись, милостивый государь", - насмешливо говорит волчишка. Да, рукопись, подписанную Скорбью и Горькой Тоской, - "двумя союзниками, сокрушающими жизнь". Почему же та, которую он обожает, запретила ему приехать на Украину? Потому что она боится общественного мнения, потому что погрязла в материальных делах и потому что она стара (по ее словам), а ему будто бы нужны красивые и свежие женщины, потому что Сам (то есть царь) косо посмотрел бы на его приезд? И Бальзак в отчаянии ищет помощи у "милочки Анны". "Ваша дорогая матушка пишет мне очень мало и запрещает приехать на Украину. Такое положение я считаю противоестественным. Я привык к вам троим, без вас жизнь мне стала невыносима. И ничто не может меня развлечь. Я теперь как собака, потерявшая хозяина и жаждущая найти его". Это смирение, этот печальный взгляд ласковой собаки, которую гонят прочь, раздирает душу! Эвелина все-таки любит его и не лишена доброты, в конце концов она преодолела свои страхи и склонилась на его мольбы. Пусть он приезжает! Тотчас он стряхивает с себя оцепенение, спешит завизировать паспорт и готовится к путешествию. Издатель Суверен даст ему необходимую сумму, или же он заработает ее, опубликовав несколько новелл. "Я возьму с собой шестнадцать ржаных, хлебцев и копченый язык для своего пропитания от Кракова до Верховни". Ах, как он счастлив, что едет! Без любимой нет ему жизни. "Все возможно с моим волчишкой. Без него все невозможно, и я все бросаю тут. Мое мужество иссякло в ожидании. Заметьте, я не жалуюсь, потому что ни один человек на свете не был счастливее меня... В вас таится бесконечность..." И как он спешит к этой бесконечности! Нельзя ехать быстрее. Он отправился 5 сентября 1847 года по Северной железной дороге, стоившей ему так дорого, затем мчался на почтовых - скорой почтой, экстра-почтой, трясся в кибитке и в понедельник, 13 сентября, прибыл в Верховню. Ему предсказывали, что его ждут всяческие неприятности в этом путешествии по чужим странам, языка которых он не знает. Он благоразумно запасся корзинкой с провизией - морскими сухарями, сгущенным кофе, сахаром, копченым языком и бутылкой анисовой водки. Но оказалось, что его знаменитое имя повсюду обеспечивало ему радушный прием. Начальник таможни на границе, господин Хакель, чиновник с очень приятным и умным лицом, сам вышел ему навстречу и пригласил закусить с ним "чем Бог послал". А Бог послал ему великолепную трапезу, которая привела Бальзака в восхищение. Разумеется, благодаря высокому покровительству начальника с Бальзаком обращались самым почтительным образом во всех грозных таможнях, которыми его пугали. Русская дисциплина произвела на путешественника благоприятное впечатление. Зато ему очень не понравилась кибитка - экипаж с плетенным из лозняка кузовом, "в котором у седока болят все косточки от дорожной тряски... Ночь была чудесная; небо походило на синий покров, прибитый серебряными гвоздиками. Глубокую тишину оживлял лишь колокольчик, непрестанно звеневший на шее лошади, серебристый и однообразный его звук в конце концов становится бесконечно милым..." Наконец, проехав через "знаменитейший" город Бердичев, Бальзак прибыл на Украину. "Это пустыня, царство хлебов, это прерии Купера с их безмолвием. Тут начинается украинский чернозем, слой черной и тучной почвы толщиной в "пятьдесят футов, а зачастую и больше, ее никогда не удобряют..." Бальзак заснул глубоким сном, а пробудившись от чьего-то громкого возгласа, "увидел подобие Лувра, греческий храм, позолоченный заходящим солнцем". То была Верховня. XXXVIII. У МАРКИЗЫ КАРАБАС Весьма знаменательно... что мы нередко подчиняем свои чувства собственной воле, берем своего рода обязательства перед собою и сами творим свою судьбу. Бальзак Он лелеял большие надежды. Все исполнилось. Воздушные замки, которые он строил так долго, стали вполне реальным замком на Украине. Бальзак - Лоре Сюрвиль: "Дом у них - настоящий Лувр, а поместье величиной с наши департаменты. Невозможно представить себе, какие тут просторы, как плодородна земля, которую никогда не удобряют, а засевают хлебом каждый год. У молодого графа и молодой графини вдвоем имеется около двадцати тысяч крестьян мужского пола, то есть в общем у них тысяч сорок "душ", но, чтобы обработать все эти земли, понадобилось бы четыреста тысяч душ. И засевают тут лишь столько, сколько можно убрать..." Целых тридцать лет Бальзак мечтал о счастье стать маркизом Карабасом, и вот он оказался будущим супругом маркизы. Волшебные дни. Атала, Зефирина и Гренгале встретили Бильбоке с искренней радостью. Ему отвели прекрасное помещение, состоявшее из спальни, гостиной, и кабинета. Серебро, фарфор и ковры, особенно ковры, пушистые, королевские, вполне удовлетворяли этого требовательного ценителя. Из всех окон, его покоев открывался вид на беспредельные хлебные поля Украины. Таких апартаментов "для приезжих друзей" во дворце было пять или шесть! "Эта страна удивительна тем, что наряду с величайшей роскошью тут недостает самых обыкновенных предметов, необходимых для комфорта. Здешнее поместье единственное, где употребляют карселевскую лампу и где устроена больница. В доме видишь зеркала в десять футов высотой, а стены не оклеены обоями... Мы отапливаемся здесь соломой (а ведь Верховня - сущий Лувр). За неделю в печах сгорает столько соломы, сколько ее бывает на рынке Сен-Лоран в Париже..." Но радушие хозяев заставляло забывать я об отсутствии комфорта, и о суровой русской зиме. Эти боги живут на своем Олимпе по-семейному. Анна читает марсельского историка Капефига, автора десятитомного сочинения "Европа во времена Луи-Филиппа". Сидя рядом с нею, мать вышивает. Бильбоке беседует с графом Георгом, именуемым Гренгале, о грандиозной спекуляции, ибо он видит на Украине, как и повсюду, возможность заняться выгодными деловыми операциями. По этому поводу он обращается за консультацией к Сюрвилю. Вот в чем дело. Георгу Мнишеку принадлежит в нераздельном владении с его братом Андреем поместье Вишневичи, одно из лучших в Российской империи; в этом поместье, находящемся около Брод, имеется двадцать тысяч десятин дубовых лесов. А во Франции тогда был большой спрос на дубовую древесину, которая шла на железнодорожные шпалы. Требовалось узнать, по какой цене можно было бы продавать вишневичские дубы французским железным дорогам, учитывая стоимость перевозки, 1) гужом от Брод до Кракова и 2) по железной дороге от Кракова до Парижа, включая и сплав бревен плотами через Рейн у Кельна и через Эльбу у Магдебурга, так как мосты-виадуки еще не построены и переправа речным транспортом неизбежна. "Возьмем приблизительные цифры. Если дубовое бревно обойдется в десять франков, да двадцать франков положить на перевоз, а всего тридцать франков, за какую цену можно продать в Париже шестьдесят тысяч бревен? Если барыш составит лишь двадцать франков с бревна, между компаньонами придется делить миллион двести тысяч франков. Да еще останется бесчисленное количество дров для топлива" Расчеты, достойные Феликса Гранде. Удивительно, добавляет Бальзак, что такое выгодное дело еще никем не начато, но это объясняется беспечностью русских помещиков, их можно назвать своего рода креолами, на которых вместо негров работают "мужики". Пусть Сюрвиль отвечает немедленно, так как госпожа Ганская хочет повезти своего гостя в Крым и на Кавказ - до самого Тифлиса. "Нельзя и представить себе, какие огромные богатства накопились в России, но их сводит на нет отсутствие путей сообщения... На днях я был в Верховенском фольварке, где молотят хлеб машинами, и на одно это селение приходится двадцать ометов высотою в тридцать шесть футов, длиною в пятьдесят, а шириною в двенадцать футов... Но воровство управителей и всякие траты намного уменьшают доходы... В Верховне приходится налаживать в усадьбе все ремесла: там есть и кондитер, и обойщик, и портной, и сапожник, и прочие мастера из числа домашней челяди. Теперь я понимаю слова покойного господина Ганского о его дворне, он говорил мне в Женеве, что у него триста слуг и даже создан из них целый оркестр..." Хозяева Верховни завели у себя суконную фабрику, выделывавшую очень хорошие сукна - по десять тысяч "штук" в год. Француза привели в смятение эти "колоссальные богатства". Все земельные владения Эвелина Ганская собирается отдать своей дочери Анне в обмен на пожизненную ренту. "Я знал о ее намерениях, - пишет Бальзак Лоре Сюрвиль. - И кстати сказать, восхищен тем обстоятельством, что счастье моей жизни свободно от всякой корысти". По правде говоря, только эта передача имения и делала возможным для Ганской вступление в новый брак. Но оставалось еще преодолеть много препятствий: получить дозволение царя, победить сопротивление родственников Ганской. "Только приехав сюда, я понял, сколько всевозможных трудностей стоит на пути к осуществлению моих желаний". Ходили слухи, что в Верховне две легкомысленные женщины мешали Бальзаку писать. Факты доказывают обратное. Бальзак закончил там в декабре 1847 года второй эпизод "Изнанки современной истории"; но он еще работал и над романом "Депутат от Арси" - большим произведением с огромным количеством действующих лиц (на сцену выводится сто персонажей), работал он также над "Мелкими буржуа", над "Театром, каков он есть" и над "Женщиной-писательницей" - начало этого многообещающего произведения позволяло надеяться, что писатель покажет "эволюцию бальзаковского общества, параллельную эволюции французского общества". Клод Виньон, который в романе "Кузина Бетта" выступает в роли секретаря маршала Виссембургского, военного министра, а в "Комедиантах неведомо для себя" занимает кафедру в Сорбонне и ведет фельетон в "Журналь де Деба", в романе "Женщина-писательница" становится академиком, оставаясь в то же время членом Государственного совета, и получает "по совместительству" пятнадцать тысяч франков жалованья. Жозеф Леба, бывший приказчик торговца сукнами Гильома, а затем хозяин лавки под вывеской "Кошка, играющая в мяч", пять лет занимает пост председателя коммерческого суда, а затем делается пэром Франции. Прославленный Годиссар, банкир и директор железнодорожного акционерного общества, уже и позабыл, что он был когда-то простым коммивояжером. Андош Фино, фигурирующий в записной книжке Бальзака как граф Фино де ла Кайери [под этой фамилией Бальзак поставил: "г-н де Савари" (прим.авт.)], несомненно, больше и не вспоминал о тех временах, когда молодые пираты журналистики дерзко обращались с ним. Ведь способность забывать наблюдается не только у отдельных лиц, но и у целого общества. Тот мир, который Бальзак носит в своей голове, писал Морис Бардеш, "живет своей самостоятельной жизнью, и вместе с тем верен исторической правде". Ганская не только не мешала ему продолжать работу, но побуждала к ней Бальзака. На обратном пути в Париж он писал ей: "Не упрекайте меня за то, что я мало работал. Скажите себе, что я совершил чудо - написал "Посвященного". Речь идет о втором эпизоде романа, повествующем о филантропии; Бальзак хотел озаглавить его "Братство утешения", а затем дал ему название "Изнанка современной истории". Это произведение задумано было как противоположность "Истории Тринадцати"; в нем сообщество могущественных и очень богатых людей посвящает себя служению добродетели. Первый фрагмент, "Гнев святого", появился в 1842 году в благомыслящем журнале "Мюзе де Фамий". Он написан в том же духе, что и "Сельский врач" и "Сельский священник"; за эту книгу автор мог бы удостоиться Монтионовской премии Создать ее оказалось нелегко. "Сделать интересную драму без единого волка, забравшегося в овчарню, - трудная штука". Выход найден: ввести в овчарню раскаявшегося волка. Годфруа, молодой разорившийся денди в желтых перчатках, обретает на улице Шануанес, в тени Собора Парижской Богоматери, покровительницу, старую баронессу де ла Шантери, которую окружают четыре незнакомца, бесстрастные, словно бонзы, и пользующиеся глубоким уважением как архиепископа, так и самой высокой знати. Таинственное сообщество располагает огромными капиталами и употребляет их на то, чтобы спасать несчастных. Заговор добродетели должен быть для читателей занимательным, как похождения распутницы Торпиль. Чтобы этого достигнуть, Бальзак вспоминает историю (подлинную) шуанского мятежа. В годы Империи старую маркизу де Комбре приговорили в Руане к двадцати двум годам тюремного заключения в кандалах да еще выставили у позорного столба за то, что она скрывала у себя заговорщиков. Ее дочь, Каролина Ане де Фероль, погибла на эшафоте. Бальзак сделал из госпожи де ла Шантери двойник действительно существовавшей женщины, некую mater dolorosa [скорбящую мать (лат.)], над которой тяготеют жестокие воспоминания. Через Вимара, секретаря руанского апелляционного суда, Бальзак достал текст обвинительного акта и, передавая в романе этот документ, мало отдалялся от подлинника. Зачем тут выдумывать? Это обычный прием романистов. Но множество подробностей показывают, что книга писалась под крылышком Эвелины Ганской. Незнакомцы с улицы Шануанес все читают "Подражание Христу". Почему? Потому что экземпляр "Подражания" был в 1833 году первым подарком Евы Бальзаку. Писатель хранил в нем свои любовные сувениры засушенные цветы и обрывки лент. И эту же благочестивую книгу госпожа де ла Шантери дает неофиту Годфруа. "Ведь в произведениях Бальзака религия, так же как и политика, зачастую носит сентиментальный и романтический характер", - писал Морис Регар. По вечерам Бальзак читал у камелька хозяевам Верховни страницы, написанные днем. Даже Георг Мнишек, больше любивший собирать коллекции насекомых, чем читать романы, казалось, был увлечен книгой, что можно считать "одной из крупных побед Бильбоке". жүктеу/скачать 1.42 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|