Моруа Андрэ Прометей, или Жизнь Бальзака
жүктеу/скачать 1.42 Mb.
|
|
Теофиль Готье написал восторженную статью: "Театр-Историк вопреки неблагоприятным обстоятельствам и летней жаре только что достиг успеха, которому мы очень рады, потому что он побудит гениального писателя посвятить драме и комедии редкие качества, которые он проявил в романе". Готье задается вопросом, почему самый глубокий знаток сердца человеческого раньше не проявил в театре поразительного своего таланта, делавшего его литературным феноменом, столь же удивительным для физиологов, как и для поэтов, и дает такой ответ: "Цензура, сейчас фактически уничтоженная, была в данном случае самой малой помехой, тут надо говорить о трудностях внутреннего порядка, о скрытых ловушках, о тайном отвращении, о нарочито воздвигаемых преградах, о всяческих препятствиях, отделяющих замысел произведения от его осуществления перед рампой..." Гордость гения возмущается этими западнями: "Директор, режиссер, актеры мужского и женского пола, статисты... машинисты, декоратор и осветитель одержимы одной мыслью: навязать вам не ту драму, которую вы написали, а другую... Вы уступаете их требованиям, и публика освистывает все те глупости, которые они всем скопом нагородили". На этот раз у Бальзака руки были развязаны, и критика единодушно отнеслась к нему благожелательно. Теофилю Готье, дружественному судье, вторил Жюль Жанен, зачастую враждебный Бальзаку в своих отзывах. "Мачеха", - писал он, - вполне удавшаяся пьеса; лишний раз этот замечательный романист показал, что он умеет сочетать высшую степень изящества и силу... естественность, искусство и талант". К несчастью, политические бури оказались роковыми для спектакля. Париж горел в лихорадке восстания. Многие не решались выйти из дому. Со второго представления театр на две трети пустовал. Гоштейн уведомил автора, что увозит свою труппу в Англию. Пьесу возобновят позднее, когда волнения стихнут. "Мачеха" не принесла Бальзаку и пятисот франков! Но похвалы действовали ободряюще, побуждали и дальше идти по этому пути. У Бальзака были замыслы других пьес: "Мелкие буржуа", "Меркаде", "Оргон", "Безумное испытание", "Ричард Губчатое Сердце", "Петр и Екатерина". Ганской он сообщал, что напишет все эти пьесы "для очистки совести". "Если же до декабря этого года положение не изменится ни для моей жизни, ни для моего сердца, я больше не стану бороться, пусть течение потихоньку уносит меня, как утопленника. Вы больше ничего не услышите о Бильбоке..." Этот элегический тон порожден новыми тревогами, вызванными Евой. Она была внимательна и нежна к своему любовнику, пока тот гостил в Верховне, а лишь только он вернулся в Париж, стала как будто равнодушной и черствой. Эта чувственная женщина испытывала потребность в непосредственной близости, тогда как у Бальзака с его богатым воображением любовь кристаллизовалась на расстоянии. Он писал Ганской целые тома, в ответ получал записочки. Она советовала ему жениться на молоденькой. Алина Монюшко, которой он показал это невероятное письмо, сразу же предложила ему в жены свою дочь Полину, и он счел это еще более невероятным. Бросить красивую юную девушку в объятия пятидесятилетнего мужчины... Но сестры были врагами друг другу. Маргонн, видя, что он печален и одинок, обычным своим холодным и изысканно вежливым тоном пригласил его к себе в Саше, где писатель мог спокойно поработать. Бальзаку хотелось закончить роман "Мелкие буржуа", и, кроме того, его угнетало необъяснимое молчание Чужестранки - он принял приглашение. Сначала Саше хорошо подействовало на него, он вновь увидел родную Турень, ее леса, ее прекрасные долины, маленькие замки, описанные в "Лилии долины". Вспоминая день за днем счастье, пережитое в Верховне, он сравнивал себя с Луи-Филиппом, который в своем изгнании в Клермоне наверняка с тоской вспоминал о Тюильри. Февральская революция нисколько не изменила жизни в замке. Госпожи де Маргонн, унылой горбуньи, уже не было в живых; все так же яростно после завтрака и после обеда Маргонн и его гости сражались в вист с соседними мелкими помещиками. Вино из виноградников Вуврэ бросалось в голову, а работа над "Мелкими буржуа" совсем не двигалась. Несмотря на строгую бережливость Маргонна, ели в его доме хорошо, слишком хорошо для Бальзака, у него усилились одышка и перебои в сердце. Ему трудно было подниматься в гору, а еще труднее взбираться по ступенькам лестницы - он задыхался. Он думал, что у него отек легких, что разбухшее сердце "переполнено кровью". К этому надо добавить тяжелые потрясения: кровавые июньские дни в Париже; двадцать пять тысяч убитых, Ламартин навлек на себя "глубочайшее презрение", закрылись театры. Маргонн готовился уехать из Саше, считая его не очень надежным убежищем в случае всеобщего восстания. Хотя Бальзак находил Париж еще менее надежным, у него не оставалось другого выхода, как вернуться на улицу Фортюне. Все же он радовался, что его не было в Париже в дни восстания, ведь ему пришлось бы в рядах национальной гвардии атаковать баррикады повстанцев; его плотная фигура представляла бы собой отличную мишень. К счастью, он уехал в Саше своевременно и в штабе не могли заподозрить, что он дезертировал, сознательно нарушив обязанности солдата-гражданина. В Париже его ждал чудесный сюрприз: несколько длинных писем от любимой. Значит, он напрасно обвинял ее, думал, что она забыла его. Виновата во всем оказалась почта, а не равнодушие. О, эти любовные письма! "Уже полдень, а я их читаю с десяти часов утра!.. Это райское блаженство. Видели вы когда-нибудь дрозда, опьяненного виноградным соком, когда идет сбор винограда?.. Он как в раю. Вот и я упиваюсь, пью без передышки из источника вашей души, переживаю за два часа два месяца вашей жизни. Это неописуемо..." Тотчас же он отвечает на "распекание". Ну как она могла встревожиться по поводу нелепой выходки Алины, предложившей Бальзаку в жены собственную дочь? Уже семнадцать лет, с тех пор как он увидел в Невшателе некую даму в фиолетовом бархатном платье, он мечтает только об одной женщине. "Полноте, мы будем вместе жить и вместе будем покоиться in aeternum [в вечности (лат.)] - пусть даже и в вечности меня распекает моя неизменная спутница. И сейчас в угрюмом и обезлюдевшем Париже, из которого выехала треть его населения, мне весело - вы знаете отчего. Ведь я вижу, что вы любите меня так же, как я вас люблю..." А в доме у него полный беспорядок. Занелла стряпает плохо и не прибирает как следует: "Ах, если б вы знали, как мне нужна "жи-ина"! В ожидании того счастливого времени, когда его жена возьмет в свои руки бразды правления в доме, он возлагает на мать и на своих племянниц Софи и Валентину обязанность сделать инвентарную опись всего имущества. Когда он поедет на Украину, мать, всегда готовая к услугам сына, поселится на улице Фортюне. К счастью, есть кое-какие денежные поступления. Комеди-Франсез дает ему аванс в сумме пяти тысяч франков под будущую пьесу "Мелкие буржуа", а театр Одеон предлагает пять тысяч франков за "Ричарда Губчатое Сердце". Как знать может быть, он еще проживет достаточно долго, чтобы перевести "Человеческую комедию" в драматургический план. Это было бы замечательное предприятие! Кроме того. Ганская прислала десять тысяч франков, что позволило сделать новый взнос за акции Северных железных дорог - акции нужно сохранить во что бы то ни стало, так как строительство железнодорожной сети скоро будет завершено и курс акций поднимется до тысячи франков. Сколько приятных новостей! От них исчезли перебои в сердце. Любимая прислала в письме цветок розового подснежника. Сразу Бальзак чувствует себя молодым и гонит прочь все сомнения. Четвертого июля умер Шатобриан. "Пережив июньские дни, Париж как будто отупел, в ушах у него все еще стоял шум ружейных перестрелок, гул набата, пушечных залпов, и он не услышал того торжественного молчания, что сопровождает кончину великих людей..." - писал Виктор Гюго. Бальзак участвовал в погребальном шествии. Вокруг него парижане болтали о своем. "Эти похороны были уроком. Все было холодно, рассчитано, бездушно. Пришли словно на биржу", - писал он Ганской. Вечером Бальзак обедал у Сюрвилей и играл в вист. На улицах слышалось: "Проходи! Стой! Кто идет?" Глухих или рассеянных, помедливших с ответом, убивали. Бальзак тотчас решил выставить свою кандидатуру в Академию, чтобы занять освободившееся кресло Шатобриана. Разве не нужно было для славы Академии, чтобы умершего великого писателя заменил великий живой писатель? Гюго, с которым Бальзак говорил, обещал ему свой голос. Он восхищался Бальзаком и через Вакери просил его написать фельетон для газеты "Эвенман", которую он основал. Редкостная удача в эти дни хаоса! Между Огюстом Вакери и Бальзаком завязалась дружба. Вакери, готовившийся поставить на сцене свою драму в стихах "Трагальдабас", пригласил Бальзака на репетицию. Возвращались они вместе пешком от театра Порт-Сен-Мартен до Фобур-Сент-Оноре. "Трагальдабас" совсем не нравился Бальзаку ("Отвратительная пьеса из породы "под Гюго"), но он охотно вел доверительные разговоры со своим молодым спутником. Он начинал верить в воцарение Генриха V; тогда ему, Бальзаку, можно будет попросить, чтобы его назначили послом в Лондон или в Санкт-Петербург. "Как жаль, - говорил он, - что Виктор Гюго скомпрометировал себя, присоединившись к Республике!.. Не будь этого, любые честолюбивые притязания стали бы для него дозволены". Вакери робко заметил, что ведь и Бальзак также добивался избрания в депутаты. "О, это большая разница, - ответил Бальзак, - меня же не выбрали". Семнадцатого августа он прочел в Комеди-Франсез свою пьесу "Меркаде" (по-новому называвшуюся "Делец"). Читал он изумительно. Теофиль Готье, слышавший эту пьесу раньше, восхищался актерским талантом Бальзака. "Его чудище тявкало, мяукало, ворчало, рычало, вопило на все лады, возможные и невозможные. Незаплаченный Долг сначала пел соло, и его арию поддерживал мощный хор. Кредиторы вылезали отовсюду: из-за печки, из-под кровати, из ящиков комода, из камина; одни проскальзывали сквозь замочную скважину; другие забирались через окно, как любовники; иные выпрыгивали из чемодана, как игрушечные чертики из шкатулки с сюрпризом, а прочие проходили сквозь стену, будто через люк. Такая сутолока, такой галдеж, такое нашествие, словно волны морского прилива. Меркаде тщетно пытался стряхнуть их с себя, на приступ шли другие, и до самого горизонта смутно виднелось мрачное кишенье марширующих кредиторов, целые полчища термитов спешили пожрать свою добычу". "Никогда, - сказал Жюлю Кларети один из актеров, слушавших чтение, никогда еще ни один человек не создавал у меня такого ощущения. Гений это непреодолимая сила". Пьеса была принята единогласно, но Бальзак, рискуя потерять все шансы на удачу как в театре, так и в Академии, стремился лишь к одному - вновь уехать на Украину. В нем говорил не столько страх перед революцией, сколько потребность быть возле любимой. "Я верховничал весь день, и в мечтах я настолько переношусь в Верховню, что вижу даже самые незначительные мелочи ее обихода. Мысленно я открываю шкаф со сластями, тот, что стоит у окна в твоей спальне рядом с дверью красного дерева, которая ведет в туалетную комнату, пересчитываю пятна воска от свечей, оплывавших на бархатную скатерть того стола, за которым мы играли в шахматы... Раскрыв большой шкаф, смотрю на носовые платки моего любимого волчишки... сижу за чаем, который подавали в половине девятого в спальне мадам Эвелины. Клянусь честью, любовью к тебе - я живу там..." Да, это действительно любовь. У далекой возлюбленной уже нет огромного состояния; ей сорок восемь лет. "И если меня томит неодолимая жажда быть возле своего волчонка, если я живу лишь для того, чтобы чувствовать свою киску, если меня гложет желание услышать шелест твоего платья, сомненья нет, это настоящая любовь..." Он уже готовился к путешествию и к свадьбе. Разыскав священника своей приходской церкви Сен-Филипп-дю-Руль, который был с ним очень любезен, Бальзак получил от него demissiorium - разрешение на бракосочетание в одной из польских епархий. Русский посол дает ему визу, но киевский губернатор направляет секретные инструкции военному губернатору Одессы: "Его императорское величество соблаговолили милостиво разрешить французскому литератору Бальзаку, приезжавшему в Россию в прошлом году, снова приехать... Честь имею просить ваше превосходительство держать его под строгим надзором и аккуратно уведомлять меня о результатах такового". Решив все бросить и в случае нужды принять русское подданство, если царь этого потребует, Бальзак 19 сентября поехал к своей "полярной звезде". Он оставил Лоран-Жану доверенность, дав ему полномочия блюсти его литературные и театральные интересы. Госпожа Бальзак назначалась правительницей особняка на улице Фортюне. С этим "гнездышком", хоть оно и "достойно было двух ангелов", он расстался без сожаления. Он чувствовал себя чужим новому миру, рождавшемуся в Париже и во всей Франции. Для того чтобы описать преобразовывавшееся общество, ему не хватало дистанции во времени и свободы мысли. Да и как работать, когда он горит желанием поскорее вступить в брак, который был бы для него спасением! Больной всегда бывает немного ребенком. Измученный, задыхавшийся, он чувствовал потребность положить голову на плечо ласковой матери. Пусть мать-любовница иной раз и пожурит расточительного сына - это не убивает любви. Наоборот. А кроме того, если мощь его воображения и уцелела (об этом свидетельствуют наброски - начальные отрывки романов, написанные в то время), у него не хватает теперь физических сил, чтобы построить и закончить эти произведения; он надеялся, что в украинском уединении здоровье вернется к нему. XL. ЛАДЬЯ В ТУМАНЕ Я состою в оппозиции, которая называется жизнью. Бальзак Конец 1848 года и весь 1849 год Бальзак прожил в Верховне. После парижской сутолоки и тревожной сумятицы он попал в тихую заводь. Ему отвели прекрасные комнаты, к нему приставили слугу - великана Фому Губернатчука, который иной раз кланялся ему в ноги. Утром, когда он входил в свой рабочий кабинет, прислуживавший ему мужик разводил жаркий огонь в камине. Бальзак, обутый в меховые домашние туфли, кутался в халат из термоламы, черкесской ткани, удивительно теплой и легкой. Казалось, будто он "облачен в солнечное сияние". На письменном столе горели свечи в серебряных канделябрах. Бальзак не спеша работал над несколькими вещами "Мадемуазель дю Виссар, или Франция во времена Консульства", "Женщина-писательница" - или принимался за "Театр, как он есть". Но это уже не был тот каторжный труд, когда просроченный вексель заставлял его писать по новелле за ночь. Во время пребывания Бальзака в Верховне, если в Париже вдруг срочно требовались деньги, он обращался к своей хозяйке, и она через посредство русского банкира пересылала нужную сумму Ротшильду. Легкость убивает плодовитость. Нельзя сказать, что владелица усадьбы всегда благожелательно принимала просьбы о деньгах. Свои поместья она отдала дочери, выговорив себе только пожизненную ренту, что ограничило ее средства. Оставалась последняя надежда - граф Георт Мнишек, но молодая его жена, графиня Анна, была мотовкой, и сам Мнишек увяз в долгах. Огромные имения давали супругам смехотворно малый доход. Обоих тревожил брак их матери с расточительным французом, обремененным тяжелым пассивом. Они с радостью дали у себя приют гениальному гостю, оживлявшему дом, но опасались, что Эвелина Ганская возьмет на себя во Франции непосильные денежные обязательства. Прекрасный особняк на улице Фортюне, о котором с такой гордостью рассказывал Бальзак, не был еще полностью оплачен, большие деньги Бальзак оставался также должен и за обстановку. Да и не придется ли будущей госпоже де Бальзак содержать на свои средства всю семью своего супруга? У свекрови не осталось ни гроша; госпожа Ганская уже обещала выдавать ей на содержание по тысяче двести франков в год. Зять Сюрвиль тоже жаловался - дела его, как всегда, шли плохо, жених Софи ретировался, и Лоре предстояло дать приданое двум дочерям. Узы сердца и ума, соединявшие Бальзака с его "полярной звездой", оставались прочными, но Ганская все еще колебалась, не решаясь скрепить их браком. Во всяком случае, следовало подождать, пока Бильбоке расквитается со всеми своими долгами. А как можно доверять человеку, который никогда не умел отличать подделку от настоящих ценностей? Эти сомнения, которые он угадывал и которые Ганская зачастую откровенно высказывала, терзали Бальзака. Ведь он выбился из сил, и лишь этот феерический брачный союз мог, как ему казалось, восстановить его положение и дать ему счастье. Академия? Он поручил матери развезти его визитные карточки всем "бессмертным", но разве карточки заменяют" личное посещение? "Ты мне в обрез отсчитал карточки для академиков. Скоро будет баллотировка. А не нужно ли было бы предпринять еще какие-нибудь шаги?" робко спрашивала матушка. Одиннадцатого января должно было решиться, кто из кандидатов займет кресло покойного Шатобриана. Когда Виктор Гюго в этот день сел на свое место, Ампи и Понжервиль (два "бессмертных", обреченных на самое смертельное забвение) наклонились к нему и прошептали: "Бальзак, не правда ли?" Гюго ответил: "Ну конечно!" Было только два кандидата: герцог де Ноай и Бальзак. Герцог де Ноай получил двадцать пять голосов, Бальзак - четыре; два бюллетеня признаны были недействительными, один оказался пустым. Через неделю состоялись новые выборы на место умершего Вату. Бальзак получил два голоса - за него голосовали Гюго и Виньи. Если бы учитывали голоса по их весомости, то Бальзак был бы выбран; но их просто подсчитывали, и поэтому прошел граф де Сен-При. Автор "Истории завоевания Неаполя" одержал верх над автором "Человеческой комедии". "Всякое собрание - это народ", - сказал кардинал де Ретц. Лоран-Жан писал Бальзаку: "Подсчет был плох, зато академики уж очень хороши". Тем временем матушка царила на улице Фортюне над Франсуа и Занеллой и выдерживала атаки нотариуса, сборщика налогов и поставщиков. Ей дано было предписание подгонять обойщика, приобрести хрустальные розетки для канделябров, выкупить из ломбарда и доверить в качестве образца ювелиру Фроман-Мерису серебряное блюдо, по которому тот должен сделать несколько мелких тарелок, чтобы пополнить сервиз; заказать очень красивые консоли наборной работы в духе изделий Буля, украшенные химерами (красноречивый герб), на консоли водрузить две китайские вазы, которые при переноске следует поддерживать снизу - ведь если ухватить их сверху, они могут надломиться. Словом, на мать возложено сто поручений, требующих множества хлопот и волнений, утомительных для старухи семидесяти двух лет, но она успешно со всем справляется. Сын дозволяет ей разъезжать по его делам в наемном экипаже (а не в омнибусе, хотя этот вид транспорта стоит всего шесть су). Она хорошо питается, живет в тепле и наслаждается в этом очаровательном доме комфортом, тем более для нее ощутимым, что перед этим она находилась в стесненных обстоятельствах, граничивших с нуждой. Почти всегда она просыпается около четырех часов утра и прежде всего возносится душой к Господу Богу, затем нежится в постели до шести часов. Она одевается одна, без помощи Занеллы, идет к мессе, дает затем распоряжения слугам, говорит Франсуа: "Нынче сыро, нужно калорифер затопить"; заказывает Занелле обед: "Суп, вареные каштаны, немного рыбы". Вечером читает "Подражание Христу" и вяжет покрывало на постель для своей внучки Софи. Разумеется, жизнь довольно однообразная - хоть бы разочек сыграть в трик-трак или в шашки, но, "живя в твоем волшебном дворце, где мне так хорошо прислуживают, я все вспоминаю прежние счастливые дни. Проживи отец еще хоть несколько лет, я пользовалась бы теперь если и не такой роскошью, то, во всяком случае, удобствами, соответствующими моему возрасту и положению!.. Но я за все Господа благодарю, да будет воля его..." - пишет она сыну. Оноре проявляет к ней некоторое внимание, вполне ею заслуженное, поскольку она немало трудится ради него; зато он сурово выговаривает ей, если она совершит какую-нибудь ошибку. Он добился от своей Евы, чтобы она послала его матери 31000 франков на очередной взнос за акции Северных железных дорог и на уплату некоторых долгов. Ротшильд обязан был выплатить присланные деньги на дому, по адресу получательницы: улица Фортюне, дом N_14, госпоже Саламбье. Почему указана девичья фамилия матери? Да потому, что Бальзак сам должен деньги этому банку и боится, как бы какой-нибудь не в меру усердный кассир не перехватил в уплату долга часть поступившей суммы, увидев имя "Бальзак". Но когда служащий банка явился в "волшебный дворец", слуги заявили, что они знать не знают госпожи Саламбье! Разумеется, банк Ротшильда, которому сообщили: "Госпожа Саламбье? Таковая не известна", поднял тревогу в русском банке Гальперина, через который Ганская переводила деньги. Гальперин запросил в Верховне новых указаний. Какое унижение для Бальзака! "Ну просто нож в спину! - жаловался он матери. - Да еще сколько раз его повернули в ране. Как я страдал!" И зачем его мать допускает такую неосторожность, что открыто говорит в своих письмах о денежных неприятностях Лоры? Как она осмелилась написать, что Сюрвиль будет разорен, если не удастся дело с Капестаном (речь шла об осушении болота в департаменте Эро)? Госпожа Бальзак и понятия не имеет, что значит прибытие почты в таком далеком углу, как Верховня! Приезжает верхом из Бердичева казак, привозит почту. Его нетерпеливо ждут, сообщают друг другу содержание писем, свежие новости. Бальзак неосмотрительно начал читать вслух столь неудачное послание матери. И ему пришлось признаться, что Сюрвиля, так же как и самого Бальзака, вот уже двадцать лет травят кредиторы. И тогда в Верховне пошли бесконечные сетования: "Если бы мы не затеяли постройку дома на улице Фортюне, который обойдется так дорого, у нас были бы теперь наличные деньги и мы могли бы облегчить страдания изобретателя". Мать не имела также права говорить о заемном письме, выданном господином Гидобони-Висконти, а уж если говорить, называть его господином Фессаром. Ну как это у нее не хватает сообразительности избежать таких промахов! Несчастная старуха тоже вспылила: "Когда вы будете полюбезнее с вашей бедной матерью, она вам скажет, что любит вас и молится за ваше спокойствие. А наше спокойствие весьма гадательно..." В ответ Бальзак разражается гневом: Верховня, 22 марта 1849 года: "Дорогая матушка! Если кто-нибудь бывал когда-либо изумлен, то, конечно, тот пятидесятилетний мальчик, к которому было обращено твое письмо, где перемешаны "вы" и "ты", - письмо от 4 марта, полученное мною вчера... Не желая получить другое письмо в том же духе, скажу тебе, что я посмеялся бы над ним, если б оно не принесло мне глубокого огорчения, ибо я вижу в нем полное отсутствие справедливости и полное непонимание нашего с тобой положения. Тебе, однако, следовало бы знать, что если мух не ловят на уксус, то уж тем более не привлечешь этой неприятной кислотой женщину. По воле рока твое письмо, нарочито сухое и холодное, попало мне в руки как раз в ту минуту, когда я говорил, что в твои годы тебе следует жить в достатке и что Занелла должна оставаться при тебе, что я не успокоюсь до тех пор, пока ты не будешь иметь, кроме 100 франков пенсиона ежемесячно, еще и оплачиваемую мною квартиру и 300 франков на Занеллу... И вот надо же! Когда я, как ты сама признаешь, говорил по поводу этих вещей совершеннейшую правду... мне подают твое письмо - в моральном плане оно произвело на меня впечатление того пристального и злобного взгляда, каким ты устрашала своих детей, когда им было по пятнадцать лет. Но, к сожалению, в пятьдесят лет подобные приемы уже не действуют на них. жүктеу/скачать 1.42 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|