Н. Г. Чернышевского Кафедра литературы Романы Н. Г. Чернышевского «Что делать?» и Н. С. Лескова «Некуда»: опыт сопоставительного анализа Курсовая

Роман был опубликован в журнале «Библиотека для чтения»(1864, №№ 1—5, 7, 8, 10-12) с эпиграфом «На тихеньких Бог нанесет, а резвенький сам набежит. Пословица», который был снят писателем во втором изда­нии, под псевдонимом «М. Стебницкий». При жизни автора переиздавался в 1865, 1867, 1879, 1887, 1889 годах.

«Роман этот,— замечал Лесков,— писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко написанных карандашом в типографии. Успех его был очень большой. Первое издание его разошлось в три месяца, и последние экземпляры его продавались по 8 и даже по 10 р. «Некуда» вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения (все это видно из моих парижских писем). На самом же деле цен­зура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда» <...>.

Роман <...> признаю честнейшим делом моей жизни, но успех его отношу не к искусству моему, а к верности понятия времени и людей «комической эпохи». Покойный Аполлон Григорьев впрочем восхищался тремя лицами: 1) игуменьей Агнией, 2) стариком Бахаревым и 3) студентом Помадой. Шелгунов и Цебрикова восхваляют до днесь Лизу, говоря, что я, «желая унизить этот тип, не унизил его и один написал «новую женщину» лучше друзей этого направле­ния». Поистине я никогда не хотел ее унижать, а писал только правду дня, и если она вышла лучше, чем у других мастеров, то ато потому, что я дал в ней место великой силе преданий и тра­диций христианской, или по крайней мере доброй семьи...».

В статьях и письмах разных лет писатель неоднократно упоминал о цензурных искажениях в тексте романа. Он писал, что «Некуда» испытало «цензурные затруднения, не имевшие себе равных и по­добных. Роман марали и вычеркивали не один цензор (Де-Роберти), но три цензора друг за другом, и наконец окончательно сокращал его Михаил Николаевич Трунов, стоявший тогда во главе цензурного учреждения в Петербурге»; что роман не только не пользовался «ни­какою поддержкою и покровительством властей, но он даже подвергал­ся сугубой строгости», притом единственный и, к сожалению, неполный экземпляр, собранный «из корректурных листов, может свидетель­ствовать, что роман «Некуда» выходил из рук четырех цензуровав­ших его чиновников совершенно искалеченным <...> Там вымары­вались не места, а целые главы, и притом часто самые важные...» .Эти слова подтверждаются пропусками в нумерации глав журнальной публикации «Некуда». В последующих изданиях Лесков, насколько известно, не пытался восстановить искаженный цензурой текст, ви­димо, не желая давать нового повода для обвинений в «подыгрыва­нии» «нетерпеливцам» (т. е. революционерам.— В. Т.) или же их про­тивникам. Между тем много лет спустя после первой публикации «Некуда» в письме от 23 декабря 1891 г. к М. А. Протопопову он писал по поводу своей рукописи: «...Вольф при втором издании так обошелся, что хотел восстановить вымарки, но вместо, того поте­рял или, может быть, даже скрыл от меня мой единственный экзем­пляр, собранный из корректурных полос».

«Некуда» явилось откликом на многие общественные явления бурных шестидесятых годов, но одновременно в нем нашла яркое отра­жение основная тема творчества Н. Лескова — «искание правды и искание праведников». Поэтому писатель считал верными слова П. К. Щебальского о том, что роман сохранил на память потомству картины, «которые непременно ускользнули бы от историка, и историк непременно обратится к этому роману». Стремление к истине отнюдь не исключало субъективизма писателя и, более того, известного кон­серватизма его взглядов, отчетливо выразившихся в романе. Поэтому «Некуда» не случайно вошло в пеструю «обойму» антинигилистиче­ских произведений и стало первым из трех лесковских романов, затра­гивающих названную тему (далее — «Обойденные», 1866; «На ножах», 1870—1871).

Продолжая линию, начатую еще в ранней публицистике («О най­ме рабочих людей», «О влиянии различных видов частной собствен­ности на народное хозяйство», «О переселенных крестьянах» и др.), Лесков отстаивал свой отрица­тельный взгляд на возможность скорых значительных общественных изменений в России. Уже на склоне лет, рассуждая о романе, он утверждал мысль о неготовности тогдашнего общества к перестройке, а большинства людей, составляющих его,— к необходимому для того духовному преображению. «Крайние пути, указанные Чернышевским и Герценом,— писал Лесков,— были слишком большим скачком для молодого поколения, и я не ошибался, говоря, что это поколение и все общество не подготовлено к таким скачкам, что оно изменит себе, изренегатствуется, или просто опошлит всякое дело, за которое возь­мется <...> Я не хочу сказать, что нигилисты дрянь, а наше обще­ство— лучше; я так никогда не смотрел на дело, и мое «Некуда» в лучших его представителях говорит, что в обществе не было ника­ких идеалов и нигилисты должны были искать их на стороне. Но Чернышевский должен был знать, что, восторжествуй его дело, наше общество тотчас на другой день выберет себе квартального! Неужели вы не чувствуете этого вкуса нашего общества».

Таким образом, «тенденция» «Некуда» представляла не просто консервативные общественные настроения (их выразителем является симпатичный доктор Розанов, которого иногда считают alter ego автора), но включала полемику с революционными демократами. Если же учесть, что в романе отчетливо прослеживались портреты многих видных представителей революционного движения 60-х годов и даже современные писателю официозные круги признавали, что «автор имеет целью высказать всю сумасбродную несостоятельность попыток в России лжелиберальной партии вообще, а вместе с идеями опошлить и типы лиц, предающихся добросовестно или даже притворно развитию и осуществлению подобных утопий», то можно легко представить, как остро восприняла «Некуда» революционно-демокра­тическая общественность в бурное время 60-х годов. Возмущение против автора «Некуда» побудило Лескова выступить с «Объясне­нием», в котором, отрицая фотографичность действующих лиц, он заявлял, что на самом деле «видимое сходство» с известными людьми «не может никого ни обижать, ни компрометировать». Это «Объясне­ние», от которого в примечании отмежевалась даже редакция напеча­тавшего его журнала, никого не убедило и лишь усугубило раздраже­ние прессы.

Политическим ответом на роман «Некуда» была серия критиче­ских публикаций в демократической прессе, резкость которых в изве­стной степени определялась остротой момента. Вслед за статьей В. Зайцева «Перлы и адаманты русской журналистики» («Русское слово», 1864, № 6) последовала статья Д. Писарева «Сердитое бес­силие» («Русское слово», 1865, № 2), а затем его же уничтожающее выступление — «Прогулка по садам российской словесности» («Рус­ское слово», 1865, № 3), вслед за которым Лесков был «отлучен» от демократической прессы, и ряд других заметок и статей, где роман предавался анафеме, а автора обвиняли в доносительстве. Неприми­римая позиция демократических журналов привела к тому, что поло­жительные характеры и позитивные начала, получившие отражение в романе, долгое время решительно игнорировались большинством читателей. Даже несколько лет спустя Салтыков- Щедрин в статье о Лескове отказывал «Некуда» в художественности, совер­шенно отрицая его литературное значение.

Более объективная оценка романа стала возможна спустя много лет, когда для многих стали уже ясны «промахи незрелой мысли» Д. Писарева, а его «грубость и неделикатность по отношению к лю­дям» инакомыслящим не вызывала слепого восторга. Наконец А.М. Горький, отметив известную некультурность Д.Писарева и скоропалительность его выводов, сумел диалектически подойти к оценке «Некуда» и отметил в нем немало достойных внимания характеров.

Окончательному формированию мировоззрения Рахметова способствовала встреча с новыми людьми. Рахметов жадно слушал Кирсанова «в первый вечер, плакал, прерывал его слова восклицаниями проклятий тому, что должно погибнуть, благословений тому, что должно жить».

У Рахметова слово не расходится с делом. Он питается тем, что составляет пищу людей труда, одевается так, как позволяли средства человека среднего достатка и спит на войлоке, «не разрешая себе свернуть его вдвое». Чернышевский наделил «особенного человека» суровой требовательностью к себе, к людям и мрачноватой внешностью. Рахметов нежен и добр в обращении с простыми людьми и товарищами, разделяющими его убеждения, беспощаден и непримирим с теми, кто мешает счастью людей, попирает их человеческое достоинство.

Любя жизнь, он отрицает самоубийство, но в то же время оставляет за собой право покончить с жизнью, чтобы избежать «какой-нибудь мучительной смерти, например, колесования». Проспав всю ночь на гвоздях, Рахметов, широко и радостно улыбаясь, объясняет свой поступок: «Проба. Нужно. Неправдоподобно, конечно; однако же, на всякий случай нужно. Вижу, могу». Только такой человек, по мнению Чернышевского, способен руководить революцией.

Карикатуры на "новых людей" Чернышевского («настоящих нигилистов») в романе Лескова нет, но их судьба рисуется как беспросветно трагическая, поскольку их стремления и деятельность исторически бесперспективны. Их путь ведет в "никуда" и деться им - и вообще "хорошим людям" - пока что в России "некуда". Образы «чистых нигилистов» отмечены чертами праведности.

Ореолом благородства окружена фигура Райнера. Он «особенный», но «чужой» человек. Не случайно глава, посвященная его детству и молодости, со­вершенно выбивается из общей российской геогра­фии романа: действие здесь происходит последова­тельно в Швейцарии, России и Германии (так же обособлены географические главы, где описаны последние дни Райнера в Беловежской пуще). Гла­ва «Чужой человек» очень напоминает отдельную новеллу с преобладанием приподнятого романти­ческого стиля. Все это создает вокруг героя совер­шенно особую художественную атмосферу.

Райнер целомудрен, его доводят до слез цинич­ные разговоры о женщинах. Думая о них, он стре­мится «к отысканию какого-то чистого, сильного, героического, но весьма туманного идеала». Уже указывалось на связь фамилии Райнера с немец­ким rein — «чистый». «Ребенком» считает его ку­харка Афимья. Близость к детскому состоянию души — черта, сближающая героя с христианскими праведниками. Он совершенно бескорыстен - до полного бессребреничества.

Выросший за пределами России, Райнер знал о ней, главным образом, по «поэтизированным рас­сказам о русской общине, о прирожденных наклонностях русского народа к социализму». Отсюда - крайняя идеализация русского народа и русских революционеров, полное непонимание националь­ной специфики России.

Следует, однако, отметить, что образ Райнера стоит несколько особняком среди многочисленных образов иностранцев в других произведениях Лес­кова («Язвительный», «Железная воля» и др.). Они входят в русское общество как представители иных исторических традиций, иного национально­го быта и не могут понять русской действительнос­ти, потому что смотрят на нее сквозь призму своих традиционных представлений. Между тем Райнер, этот подвижник революции, выступает как чело­век совершенно беспочвенный, как чистый гражда­нин мира, полный космополит: «никакого обособ­ления он не признавал нужным при разделе естес­твенных прав человеческого рода». И если в этом истоки его трагедии, его неукорененности в жизни, то в этом отчасти и причина его близости к христи­анскому идеалу праведничества.

Райнер по духу близок к Рахметову, открыто называет себя социалистом, ведет политическую агитацию и погибает в качестве начальника польского повстанского отряда, но не подвергается авторскому порицанию.

Симпатизирует писатель в "Некуда" и молодому герою, доктору Розанову. Пока обитатели коммуны балуются опытами по искусственному оплодотворению на кроликах, доктор спасает людей, считая, что без конкретных дел все абстрактные "гуманные теории - вздор, ахинея и ложь". Презирая всю "тлень и грязь" жизни, он, человек почвенный, убеждён: нужно постепенное обновление - безо всяких ломок и перестроек.

Те же помыслы движут и ещё одним действующим лицом романа (не главным, но принципиально важным), которого автор противопоставляет тем деятелям, что возжелали "облагодетельствовать" мужика несбыточным и "мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право,.. дороги никуда не знают". Это сын деревенского богача из крестьян Лука Масленников, который печётся не только и не столько о себе, но - о близких, о деревне родной, где отстраивает то школу ремесленную, то больничку, то пожарную команду заводит, и там, глядишь, всё у него "закипит".

В лице Розанова, Лесков выводит нечто в роде либерального здравомысла, ненавидящего крайности, но стоящего за все, что есть хорошего в новых требованиях, до гражданского брака включительно.

Проблема семьи волновала писателя не случайно: у него распался первый брак, недолго продержался и второй, гражданский брак, хотя и был создан уже зрелыми людьми, имевшими в прошлом опыт семейной жизни. Лесков мучительно переживал эту личную трагедию, рана никогда не заживала, напротив, она, казалось, болела с каждым годом все сильнее и сильнее. Отсутствие полнокровной семьи постоянно напоминало писателю о несостоявшемся счастье. "Разбился на одно колено", — так образно говорил Лесков о своем первом неудавшемся браке.

Христианский брак для Лескова не есть брак, - скорее, это идеальная семья. А идеальная семья для писателя - утопия, которая не может существовать в окружающей реальности.

Женни Гловацкая, стоящая в стороне от политического оживления шестидесятых годов, создала в бедном домике своего отца, уездного смотрителя училищ, крепкий мещанский уют. "Ее пленяли и Гретхен, и Пушкинская Татьяна, и мать Гракхов, и та женщина, кормящая своею грудью отца, для которой она могла служить едва ли не лучшей натурщицей в целом мире. Она не умела мыслить политически, хотя и сочувствовала Корде и брала в идеалы мать Гракхов. Ей хотелось, чтобы всем было хорошо... Ну, как достичь этого скромного желания? „Жить каждому в своем домике“..."

Гловацкая выходит замуж по любви, но этот брак не выдерживает испытание временем: жизненные обстоятельства серьезно "корректируют" характер и мировоззрение Вязмитинова, в результате чего он "в глазах своей жены не вырастает, а малится". В этой семье глубоко нравственная Женни смогла бы стать духовным центром, но ее мужа больше волнуют проблемы собственной карьеры, а стремление к семейному счастью у него как-то само собой отходит на второй план. Доктор Розанов вроде бы и счастлив с Полинькой Калистратовой, но это счастье не является полновесным, так как оно "тайное", не осененное церковью и Богом.

«Нет, это была не любовь, - говорит Вера Павловна второму мужу.(Роман «Что делать?») Разве он много занимался мыслями обо мне? Нет, они не были для него занимательны. Да, и с его стороны, как с моей, не было настоящей любви» Поэтому и оказалась внутренне несостоятельной связь супругов Лопуховых, что цель жизни одного из них не стала целью жизни другого.

Создавая образы революционеров, Лесков попытался представить отдельные личности, которые могут стать "маяками", ориентирами для человека.

Юстин Помада «детски-наивен». Розанов гово­рит о нем: «А тот, не сводя глаз, взирает на птицы небесныя, как не жнут, не сеют, не собирают в житницы, а и сыты, и одеты». Знаменательно, что для характеристики своего друга Розанов исполь­зует евангельский текст.

Презрение к одежде сближает Помаду с христи­анскими подвижниками: «Все это вздор перед веч­ностью, — говорил он товарищам, указывавшим ему на худой сапог или лопнувший под мышкою сюр­тук».

Юстин Феликсович всегда довольствуется тем, что имеет. «Он был... вечно всем доволен, и это составляло... залог его счастья в несчастии». Его отличают трудолюбие, доброта и кротость.

Помада - бескорыстный служитель революцион­ной идеи: «Прежде идея, потом я, а не я выше моей идеи. Отсюда я должен лечь за мою идею, отсюда героизм, общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеа­лов, торжество идей, царство правды» И он дей­ствительно гибнет вместе с Райнером в Бело­вежской пуще за дорогую ему идею свободы.

Помада принадлежит к галерее лесковских чуда­ков, «антиков», старомодных идеалистов — так он и назван в романе: «университетский антик про­шлого десятилетия». Он совершенно не вписыва­ется даже в круг своих единомышленников, и ни­гилистка Бертольди считает его «монстром» и «ди­кобразом». Лесков рисует Помаду с юмором и со­чувствием.

В рома­не постоянно подчеркивается квазирелигиозный характер революционной идеологии: «Я вот хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, -подмигнув глазом, сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною: хотим в немцы идти».

«Под лютареву ересь теперича всех произведут», — шутит старообрядец Канунников, слыша о нигилистах.

Бертольди, слушающая агитационные речи Кра­сина, в ответ на шутливое обращение Розанова «мах­нула отрицательно головою, как молящаяся жен­щина, у которой спрашивают, не брала ли она клю­чей от комода».

«Своему идолу она приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших с нею одно кастовое служение, даже лгала себе, стараясь по возможности оправдывать их» - это о нигилистке Лизе Бахаревой.

«Отношения Грабилина к Белоярцеву как нель­зя более напоминали собою отношения подобных Грабилину личностей в уездных городах к собор­ному дьякону, в губернских — к регенту архиерейского дома».

«Мирянами» (конечно, с иронией) именуются в шторском тексте люди, живущие за пределами социалистической коммуны Дома Согласия: «В мире о нравах и жизни... Дома имели гораздо меньше верных сведений, чем о жизни в старых католичес­ких монастырях... Копошась в бездне греховной, миряне... судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, стремились стать выше их: стремились быть для них нравствен­ным образцом». Таким образом, в идеале Дом был задуман как своего рода революционный монастырь.

В лице Лизы Бахаревой изображена суровая и непреклонная служительница революционной идеи.. «Перед этой, как перед грозным ангелом стоишь», -говорит о ней Помада. Лизе хотелось положить в основу социалистической коммуны «чистые начала демократизма и всепрощения»: «Мы бы должны принимать всякого, кто к нам просится, и действо­вать на его нравственность добрым примером и го­товностью служить друг друга», - говорит она. В этой программе мы можем увидеть именно те чер­ты, которые ранее (в начале 60-х годов) привлека­ли к социализму молодого Лескова, — сострадание и внимание к каждому живому человеку. Эти, поч­ти христианские, воззрения причудливым образом сочетаются у Лизы с жесткой и немилосердной бес­компромиссностью, с убеждением, что «окружаю­щие ее люди - мразь». Любовь к человеку посто­янно заслоняется в ней любовью к человечеству, социальными идеями.

Со свойственной ему зоркостью, Лесков всматривался в жизнь российских столиц и провинциальной "глубинки" и обнаруживал признаки застоя, разложения в дворянском, аристократическом быту, шумливый радикализм в некоторых светских либеральных кружках и кружочках, проникнутых прозападническими настроениями, далёких от всего народного, заигрывающих с нигилистами. Таков в "Некуда" кружок графини Е. Салиас де Турнемир, ставшей прообразом "углекислой феи Чистых Прудов", о которой сказано: "Рассуждала она решительно обо всём, о чём вы хотите, но более всего любила говорить о том, какое значение могут иметь просвещённое содействие или просвещённая оппозиция просвещённых людей, "стоящих на челе общественной лестницы".

С симпатией и юмором, иногда с иронией Лес­ков рисует Бертольди - типичную нигилистку 60-х годов, наивную и полную важности. Интересна ее фамилия: по-видимому, она произведена от имени Бертольда Шварца (изобретателя пороха) или от фамилии химика Бертолле (изобретателя бертоле­товой соли, входящей во взрывчатку). «Бертолева барышня» — так называет ее странница Елена Лукьяновна; фонетически это скорее связано с Бертол­ле, но, быть может, писатель сознательно сделал возможными оба варианта толкования фамилии своей героини (вспомним, как при первом своем появле­нии в романе Бертольди отряхивает юбку от брызг кислоты, взятой ею для химических опытов). Фа­милия девушки вызывает двойной ряд ассоциаций: с одной стороны, это интерес радикально настро­енной молодежи к естественным наукам и химичес­ким опытам, с другой - деятельность нигилистов, направленная к социальному взрыву (заметим, что появление Бертольди с ее короткой стрижкой всю­ду вызывает взрывы негодования).

Достойно внимания и то, что Бертольди — одна из немногих в романе несклоняемых фамилий, ко­торая не содержит указания на пол ее носителя. В облике Бертольди почти отсутствуют черты жен­ственности. Из-за коротких волос ее часто прини­мают за мужчину (поэтому она становится причи­ной паники в женской бане). Так отражены в ро­мане попытки революционеров во имя «общего дела» отречься от семьи и личной жизни. Но здесь попытка не удается: Розанов случайно находит любовные стихи Бертольди, посвященные ее това­рищу по химическим опытам; этот эпизод придает всей теме и образу Бертольди комический харак­тер.

Итак, в изображении революционеров-праведни­ков по большей части нет иронии. И если неуклю­жего Помаду Лесков рисует порой с добродушным юмором, то вся его судьба в итоге глубоко трагич­на (так же, как и судьба Лизы и Райнера). Единст­во слова и дела, единство идеала и служения при­водит «чистых нигилистов» к конфликту как с об­ществом, покорным существующему порядку, так и со своими единомышленниками.

Нигилизм рождает своих подвижников, но оче­видно несоответствие их личной праведности и ис­поведуемого ими идеала. Не случайно Помада за­трудняется назвать себя материалистом. Он думает о Розанове: «Все идеалы мои он как-то разбивает. Материалист он... А я? Я...» Без ответа остался этот вопрос у Помады». В Помаде, Райнере и Лизе мы видим, по существу, черты совсем другой, хрис­тианской нравственности, и их источник не социа­листические идеи, а христианское воспитание. По­мада и Райнер помнят наставления своих богомоль­ных матерей. Мать Помады, умирая, поручает сво­его сына защите Божьей Матери. Марья Михай­ловна Райнер, женщина «с ангельской душой», перед смертью просит сына хранить целомудрие, помнить «об обязанностях человека к Богу, к об­ществу, к семье и к женщине». Лиза Бахарева унаследовала черты аскетизма от своей тетки, игуменьи Агнии.

Порой в революционерах-атеистах как будто про­сыпается воспоминание об их детской религиозности.

Когда в Доме Согласия раздался звонок, кото­рый, по общему убеждению, возвещал появление полиции, Бертольди, перед тем как открыть дверь, «в темноте перекрестилась».

«Ну, вынес Бог», - перекрестившись, говорит Райнер, когда возглавляемый им польский отряд благополучно перебрался через болото.

Как мы видим, нигилисты обращаются к Богу только в экстремальных ситуациях (подлинных или мнимых), когда в окружающем мире уже не на что надеяться. У Бертольди это обращение, может быть, имеет и бессознательный характер. Только страх, граничащий уже с суеверием, заставляет их пере­креститься.

Своеобразно преломляется проблема нигилизма и религии в диалоге социалиста Райнера с неким китайцем, наблюдающим собрание в Доме:

« — Это жрец? — спросил китаец Райнера.

Райнер объяснил ему, что такое Белоярцев и жен­щины, которых они видят за столом.

Китаец мотнул головой...

- Это Фо; это значит, они принадлежат к рели­гии Фо, - говорил он Райнеру...

- Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои люди и в других местах.

- Да, это как Фо, — говорил китаец, выслушав объяснения Райнера. — Фо все живут в кумирнях, и их поклонники тоже приходят... Они вместе работают: это я знаю. Это у всех Фо...

- Да, это все как у Фо; Фо всегда вместе живут и цветы приносят».

Этот эпизод внешне носит комический характер. И комизм здесь не случаен: высокий замысел соци­альной коммуны никак не соответствует реальнос­ти Дома Согласия, ставшего ареной для честолю­бивых устремлений Белоярцева. Не случайно тот же китаец принимает происходящее на собрании за «театр», «представление» - жители Дома не та­ковы, какими хотят казаться, они играют роли.

Исследовательница Н. Н. Старыгина мотив театральности, маскарада связывает с изобра­жением сил зла. В таком значении этот мотив воз­никает и в других произведениях Лескова этого периода, например, в романе «Обойденные» (1865). В «Некуда» тема «представления» возникает не раз.

О революционере Арапове Дарья Афанасьевна говорит: «Актер он большой. Все только комедии из себя представляет». И действительно, Арапов перед домашними «обыкновенно печоринствовал».

«Здесь тоска, комедии и больше ничего», — гово­рит Лиза о Доме Белоярцеву.

«Маскарад» — так отзывается Райнер о русском революционном движении.

Мотив маскарада связан с проблемой «быть и казаться», а применительно к нигилистам - с во­просом о соответствии идеала и служения, с темой опошления идей. В некоторых случаях театраль­ное поведение персонажей изображается с юмором (например, рисовка Зарницына), чаще — с горечью.

Таково изображение Ольги Александровны Ро­зановой, которой, в сущности, все равно, к какой идее пристать. Знакомясь с Бахаревым, она разго­варивает «тем самым тоном, которым... хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В людях ангел - не жена». В то время как Лиза прилежно учится шить, чтобы начать работать, Ольга Александровна неожиданно объявляет: «Я думаю завести мастерскую... Никакой труд не постыден». Всем окружающим ясно, что это не более чем поза. Впоследствии Ольга Александровна с тем же пылом демонстрирует свою набожность, ходит молиться в Казанский собор и плачет перед образом Богоматери, хотя за три дня до этого она не знала, кто такая Юдифь, и нигде больше не видно следов ее религиозности.

Неискренность, готовность рисоваться и играть, используя при этом модные идеи, у многих героев «Некуда» вырабатывают способность к мимикрии, к самым неожиданным метаморфозам.

Демократ-фразер Зарницын женится на богатой вдове; скромный интеллигент-либерал Вязмитинов становится важным чиновником; ниспровергатель авторитетов Ипполит оказывается «очень искатель­ным молодым человеком»; а «ценитель» цветов и женской красоты, «свободный художник» Белоярцев возглавляет «гражданское направление в ис­кусстве».

В этих превращениях, однако, присутствует не только театральность. Есть в них и нечто более зло­вещее, своего рода «оборотничество», и здесь мы уже приближаемся к проблеме демонологии в ро­мане. Недаром няня Лизы, Абрамовна, называет Ольгу Александровну «чертом с рогами». Спокой­ный и добродушный капитан Ярошиньский оказы­вается на деле мрачным фанатиком-иезуитом — ка­ноником Кракувкой. Нафтула Соловейчик помога­ет революционерам - и он же готов написать до­нос. Соседям по дому он известен как Андрей Ти­хонович, а впоследствии предстает перед нами как барон Альтерзон.

Даже Райнер (с образом которого не свя­заны демонические мотивы) «оборачивается» паном Станиславом Кулей, сменив презрение к националь­ностям на защиту польской независимости (как из­вестно, Лесков часто выражал изумление позицией русских демократов в польском вопросе).

Нигилизм в романе ассоциируется не только с идеей религиозного служения (подлинного или мни­мого), но и с образом дьявола, нечистой силы.

«Плюнь да перекрестись. Се мара», — говорит Нечай Розанову о революционных идеях Арапова.

В услужении у Арапова и его единомышленни­ков находится человек по прозвищу «Черт»: «Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручи­щи длинные, ниже колен, голова как малый пив­ной котел, говорит сиплым басом, рот до ушей». Розанов «понимал, что этому созданию с вероят­ностью можно ожидать паспорта только на тот свет».

Слово «черт» еще не раз возникает в романе:

«Я, як провинцыял, думаю, что может тутейшая наука млодых уж я дьябла до услуг себе забрала», — шутит польский резидент.

«Что за черт такой!» — думает Розанов, слушая призывы Бычкова к кровавой революции.

Рациборский говорит о русских социалистах: «Эти готовы верить всякому, и никем не пренебре­гают, - даже «чертом».

«Смел, как черт», - говорит Арапов о Соловей­чике. «Где вы такого зверя нашли?» - спрашивает Арапова Розанов. (Уместно вспомнить, что Зверь в христианской литературе — это Антихрист.)

Соседка Арапова рассказывает после обыска в его комнате: «Только спустились двое хожалых в погреб, смотрим, летят оба. «Аи, аи! там черт, го­ворят, сидит...» «Впотьмах-то, дурак, на твоего барсука налез». Здесь обращение к теме черта но­сит уже сниженный, пародийный характер. Одна­ко отметим, что темное подземелье араповского дома со злым цепным зверем, напоминающим Цербера, наводит на мысль о преисподней.

В рассказах маркизы де Бараль Бертольди «выходила каким-то чертом». Здесь уже чертовщина мнимая: в действительности Бертольди оказывает­ся совершенно безобидным существом. По словам кухарки Афимьи, живущие у Райнера нигилисты - «это самые что есть черти».

Итак, мотивы маскарада, оборотничества и бесовщины прочно связывают столичных револю­ционеров с «темным миром».

Впервые в русской литературе Лесков в «Неку­да» дает целостный анализ нигилизма как полити­ческого движения, как идеологии и как психологии. Роман появился в начале пореформенного периода — в эпоху бурных споров о будущем страны.

Характеристика нигилистов в романе очень сложна, изображаются они по-разному: как силы зла, наводящие на мысль о дьяволе (иногда это носит зловещий, иногда— комический характер), -когда, например, Арапов и Быков мечтают залить страну кровью; как некое подобие религиозной общины — на страницах, посвященных Дому Согласия (здесь неизменно присутствует ирония, так как реальный Дом весьма далек от задуманно­го нравственного и социального идеала); как под­линные подвижники идеи — когда речь идет о По­маде, Райнере, Лизе (здесь уже, как правило, нет иронии, а звучат трагические ноты). Автор видит неоднородность, многослойность революционного движения. Возникновение этого движения, его идеологии он связывает с поиском интеллигенцией не просто общественной позиции, но целостного, по существу — религиозного мировоззрения, опреде­ляющего все человеческое поведение и человечес­кую жизнь на всех ее уровнях, с поиском «новой веры», «царства правды»!

Антинигилистический пафос романа "Некуда" обращен преимущественно против этического нигилизма в самой жизни, а не в романе "Что делать?", где Лесков такого нигилизма не находил. Тем не менее, намеченный в "Некуда" тип злободневного романного повествования на "текущие темы" (включая элементы личного памфлета и своеобразный "документализм") был подхвачен и использован беллетристами, превратившие нравственный антинигилизм Лескова в социально-политический рупор верноподданнических или плоско либеральных взглядов. Д. С. Лихачев заметил, что в новой литературе "каждое произведение - это новый жанр. Жанр обусловливается материалом произведения, - форма вырастает из содержания. Жанровая система как нечто жесткое, внешне накладываемое на произведение постепенно перестает существовать". Весь опыт развития русского романа в XIX в., и особенно романа 60-х годов, подтверждает это наблюдение. Прав исследователь поэтики русского реализма, когда говорит о главной черте, отличающей русский роман 60-70-х годов от романа предыдущих десятилетий: "Роман как никогда становится для читателя в это время явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в его фабуле".

5.Заключение

В свете исторической дистанции сегодня очевидно, что концепция русского нигилизма в «Некуда» существенно отличается от той, которая содержалась в откровенно реакционных «антинигилистических» романах В. П. Клюшникова, В. В. Крестовского, Б. М. Маркевича и др. В отличие от этих писателей Лесков вовсе не пытался представить современное ему освободительное движение лишенным исторических корней (в частности, всецело инспирированным польскими заговорщиками). В его изображении «нигилизм» — порождение самой русской жизни, которая с трудом выходила из состояния «мертвенной неподвижности» и «немотства». Поэтому в числе поборников новых идей в «Некуда» оказываются люди с чуткими сердцами, бессребреники, романтики-идеалисты, открывавшие собой галерею лесковских «праведников».

1. 
   Басовская, Е.Г. Главы из нового учебника. Н.Г. Чернышевский «Что делать?» [Текст]/ Е.Г. Басовская. // Литература. – 1997. - № 39. – с. 21-29.
   
2. 
   Дмитренко, С.В. Что делать с романом «Что делать?» [Текст]/ С.В. Дмитренко. // Литература. – 1995.- № 21. – с. 12-24.
   
3. 
   Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», т.1. - М.- 1962. – 683с.
   
4. 
   Лесков, Н. С. Некуда [Текст]: Роман/ Н. С. Лесков. – М.: Просвещение, 1987. – 564
   
5. 
   Лесков, Н. С. Николай Гаврилович Чернышевский в его романе "Что делать?" [Текст]: Собр. соч. в 11 томах, т. 10./ Н. С. Лесков. - М.: Просвещение, 1958 - с. 21 – 25.
   
6. 
   Лукин, Ю.Л. Несостоятельность мечты о народном счастье: Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» как утопия [Текст]/ Ю.Л. Лукин. // Литература в школе. – 2003.- №8. – с. 26- 35.
   
7. 
   Малиновский, А.А. О нигилизме и нигилистах [Текст]/ А.А. Малиновский.// Литература в школе. – 1996.- №1. – с. 19-24
   
8. 
   Пинаев, М.Т. Комментарий к роману «Что делать?» [Текст]/ М.Т. Пинаев. – М.: Просвещение, 1988. – 300с.
   
9. 
   Пинаев, М.Т. Н.Г. Чернышевский. Художественное творчество [Текст]/ М.Т. Пинаев. – М.: Просвещение, 1984. – 222с.
   
10. 
    Троицкий, В.Ю. Лесков – художник [Текст]/ В.Ю. Троицкий. // Вопросы литературы. – 1975.- № 5. – с. 300- 306.
    
11. 
    Троицкий, В.Ю. О классике, о духовности, об идеале и нигилизме [Текст]: Как изучать русскую литературу / В.Ю. Троицкий. // Литература в школе. - 2000. - №5. – с. 43-53.
    
12. 
    Чернышевский, Н. Г. Что делать? [Текст]: Роман / Н. Г. Чернышевский. - Л.: Просвещение, 1975. – 403с.