Н. Крадина, А. В. Коротаева. – Волгоград: Учитель. 2006. С. 85–163. 5

А) Более или менее устойчивые союзы племен, этнически однородные или имеющие крепкое моноэтническое ядро.

Примером могут служить некоторые германские племенные объ-
единения периода великого переселения народов (бургунды, салические франки, вестготы, остготы, вандалы и другие), которые насчитывали 80–150 тыс. населения (см., например: Бессмертный 1972: 40;
Ле Гофф 1992: 33; Неусыхин 1968; Удальцова 1967: 654); союзы племен некоторых галльских народов, в частности в Бельгике и Аквитании (см.: Шкунаев 1989: 140).

Б) Очень крупные политии, возникшие в результате успешных войн (вроде гуннского союза Аттилы V в. н. э. [см.: Корсунский, Гюнтер 1984: 105–116], аварского каганата хана Баяна второй половины

Близким к такому типу был союз во главе с готским вождем Германарихом в Северном Причерноморье в IV в. н. э., который состоял из многих разноязычных, чуждых друг другу племен, в том числе кочевых и земледельческих (Смирнов 1966б: 324). Даже среди самих готских племен не было достаточного единства и прочных внутренних связей (Буданова 1990: 133–136), в том числе из-за своеволия аристократии (Тиханова 1958). Но готы достигли более высокого уровня социальной стратификации и культуры, чем гунны и авары (Тиханова 1958), и они, как считает Зиньковская, стояли «между варварством и цивилизацией» (Zin’kovskaya 2004).

В) Промежуточным типом между аналогами, описанными в п. А и Б, могут служить союзы племен под руководством того или иного выдающегося лидера, состоящие из этнически близких народов, но не очень прочные, обычно распадающиеся после смерти лидера или даже при его жизни (как это случилось с союзом Маробода). В I в. до н. э. – II в. н. э., например, у германцев возникали крупные союзы: свевский союз Ариовиста, союз херусков Арминия, маркоманский союз Ма-
робода, батавский союз Цивилиса и другие (см. о них: Неусыхин 1968: 601–602; Oosten 1996).

О масштабах некоторых образований можно судить по союзу Маробода (конец I в. до н. э. – начало I в. н. э.). Маробод объединил маркоманов с лугиями, мугилонами, готами и другими германскими народами и создал крупную армию по римскому образцу, насчитывающую 70 тыс. человек пехоты и 4 тыс. человек конницы (СИЭ 1966: 123). Маробод был разбит вождем херусского союза Арминием¹². Другими примерами подобных аналогов являются гето-дакский союз Буребисты I в. до н. э. (см. о нем: Федоров, Полевой 1984) и объединение славянских племен Богемии и Моравии VII в. н. э., так называемое государство Само (см.: Lozny 1995: 86–87). Весьма интересно, что его глава Само, по свидетельству хроники Фредегара и по мнению ряда ученых, был не славянином, а франкским купцом (СИЭ 1969в: 512–513. См. также: Ванчура 1991: 23–26).

К подобному типу следует отнести и различные (средних размеров) объединения кочевников под руководством одного лидера, иногда не переживающие смерти вождя, иногда имеющие короткие династии. Таким был, например, восточный (донской) союз половцев под руководством хана Кончака и его сына Юрия Кончаковича (см.: Плетнева 1966: 457–462)¹³.

Г) Крупные образования, которые удерживались в единстве в основном силой авторитета вождей, а не силой принуждения.

Например, доинкское вождество Лупака (XV в.) в Перу имело население более 150 тыс. человек и им управляли два верховных вождя без института принудительной силы, а специализированный и принудительный труд имел место, по сути, на основе взаимного согласия (Schaedel 1995: 52).

В-третьих, большие племенные союзы и конфедерации, в которых королевская власть отсутствовала:

А) Примерами таких племенных союзов без королевской власти могут служить саксы в Саксонии; эдуи, арверны, гельветы в Галлии. Причем необходимо особо подчеркнуть, что процессы социального и имущественного расслоения у них (особенно у галлов) зашли весьма далеко и опережали политическое развитие.

У саксов (в Саксонии) до их завоевания Карлом Великим королевская власть отсутствовала, но во главе племенных подразделений стояли герцоги. Общее военное командование осуществлял герцог, избранный по жребию (Колесницкий 1963:186). Политическая организация всей территории осуществлялась в форме своеобразной федерации отдельных областей. Общие дела решались на собрании представителей областей в Маркло на Везере (Колесницкий 1963). Саксы
(за исключением рабов) делились на три социальных слоя: родовую знать (эделингов-нобилей), свободных (фрилингов-liberi) и полусвободных литов. При этом существовали резкие различия в правовом статусе между нобилями и фрилингами (Неусыхин 1968: 608; СИЭ 1969а: 479), что было юридически закреплено в Саксонской правде.
В первых двадцати статьях этого кодекса нобили выступают единственными носителями правовых норм (СИЭ 1969б: 475).

Галлия времен завоевания Юлием Цезарем была очень богатой территорией с огромным населением, по разным подсчетам, от 5 до 10 и более млн человек (Бродель 1995: 61–62), с большим количеством городов, развитыми торговлей и ремеслами. В Галлии в целом насчитывалось до тысячи «подлинных городов», население некоторых из них достигало десятков тысяч человек (Шкунаев 1989: 134, 143). Размеры некоторых городов достигали 100 и более га, и они были укреплены мощными стенами (см.: Филипп 1961: 116–129; Монгайт 1974: 248–253).

Социальное расслоение было велико (Clark, Piggott 1970: 310–328). По свидетельству Цезаря, простой народ был лишен политических прав, жил на положении рабов, а многие, страдая от долгов и обид, добровольно отдавались в рабство знатным (Галльская война VI, 13). В то же время знатные галлы имели по несколько сот, а самые знатные по несколько (до десяти) тысяч клиентов и зависимых людей, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и, тем самым, противостоящее основной массе галлов (Бессмертный 1972: 17; Цезарь, Галльская война I, 4). Власть вождей слабела и переходила к выборным или назначенным магистратам (Chadwick 1987: 58). В аристократических без королевской власти civitas (так римляне называли галльские политии по аналогии с названием своей собственной) имелось вполне четкое военное единство, а механизмы принятия политических и иных решений реализовывались через посредство одного или нескольких выборных магистратов – вергобретов (Шкунаев 1989: 139, 140, 144). Однако привилегии аристократии были столь сильны, что она старалась свести политическую централизацию к нулю (см., например: Леру 2000: 123–127) и боялась возможности появления монархии, к которой тяготел народ. Страх перед монархией (поскольку кандидаты на престол во время войны обозначились) у аристократии отдельных народов галльских политий (например эдуев) был столь велик, что аристократы шли на сговор с римлянами (см. об этом: Штаерман 1951)¹⁴.

Численность отдельных племенных союзов и конфедераций была очень большой. Например, число гельветов, которые пытались в 58 г. до н. э. переселиться в Западную Галлию, по разным данным составляло от 250 тыс. до 400 тыс. (см., например: Шкунаев 1988: 503). Кроме того, среди крупных объединений выделялись своего рода гегемоны, от которых зависело много других племен. Как сообщает Цезарь (Галльская война VI, 11–12; см. также I, 31), одним из самых сильных народов в период перед вторжением римлян были эдуи, которые, победив своих соперников за влияние в Галлии секванов, приобрели гегемонию в Галлии и брали заложников у других племен для обеспечения их лояльности. Тем не менее во всех галльских общинах были сторонники как эдуев, так и секванов. Это несколько напоминает ситуацию в греческих полисах, жители которых делились на сторонников Афин и Спарты.

Б) конфедерации различных по форме обществ, порой образующие весьма устойчивые и сильные с военной точки зрения политические образования. Например, конфедерации племен вроде ирокезов (см.: Морган 1983; Фентон 1978: Vorobyov 2000), туарегов (см.: Першиц 1968; см. также: Гринин 1997: 28), печенегов (см.: Marey 2000; а также: Васютин 2002: 95). Правда, тут уместно процитировать Хазанова, что большинство «федераций» и «конфедераций» (по крайней мере у кочевников) создавалось отнюдь не на добровольной основе (Хазанов 2002: 48).

В) конфедерации городов, подобные этрусским конфедерациям. Сами этрусские города, в которых было олигархическое правление военно-служивой и жреческой знати (Неронова 1989: 376; Залесский 1959), скорее всего, не являлись государствами (насколько можно судить по скудным данным), а представляли собой аналоги малого государства. А их федерация представляла собой аналог уже среднего государства¹⁵. Можно сравнить по эволюционному динамизму греческие и этрусские города. Первые смогли быстро создать военно-полити-ческий союз против Персии, а после победы над ней политическая жизнь Эллады вращалась вокруг борьбы двух крупных военно-политических объединений: Афинского морского и Пелопоннесского союзов. Этрусские же города, хотя и имели федерацию, но она была «преимущественно религиозным союзом» (см.: Неронова 1989: 379). И даже при римской угрозе этот союз не стал военно-политическим, что и явилось важнейшей причиной потери Этрурией независимости.

В известной мере аналогом среднего государства выступал и союз немецких городов – Ганза в XIII–XVI вв. Этот союз в период своего расцвета объединял около 160 городов (Подаляк 2000: 125) и был способен выигрывать войны у Дании (см., например: Возгрин 1990).

Г) Автономные сельские территории, представляющие собой федерацию (или конфедерацию) сельских политически независимых общин, например, у горцев (см.: Korotayev 1995)¹⁶. При этом низовые члены такого союза могут быть как в форме вождеств, так и безвождеских самоуправляемых общин, либо в иных формах.

Ярким примером такой конфедерации может служить Нагорный Дагестан (см.: Агларов 1988). Общины (джамааты), входившие в федерацию (так называемое «вольное общество»), иногда и сами по себе представляли весьма крупные поселения. Некоторые общины насчитывали до 1500 и более домов (см.: Агларов 1988), то есть были размером в небольшой полис, и имели многоуровневую (до пяти уровней) систему самоуправления (см.: Агларов 1988: 186). А федерация, иногда объединявшая по 13 и более сел, представляла собой политическую единицу в десятки тысяч человек, с еще более сложной организацией. Между семейными группами (тухумами) существовало социальное неравенство и различие в рангах (см.: Агларов 1988: 186). Другим примером служат группы деревень (village groups) в юго-восточной Нигерии, объединяющие нередко десятки деревень с общим населением в десятки (до 75) тысяч человек. Каждая такая группа деревень имеет собственное название, внутреннюю организацию и центральный рынок (McIntosh 1999а: 9).

Такие общества являются, по классификации Крамли (Crumley 1995; 2001; 2005), типичными гетерархиями. Она развивает в своих работах мысль о том, что помимо иерархически устроенных обществ можно говорить и о гетерархических, то есть таких, в которых решения принимаются иным способом: консенсусом, либо делегированием полномочий, либо сложными согласительными процедурами, либо организацией по определенным интересам и т. п., а структурные единицы обществ находятся между собой не в строгом подчинении, а в состоянии сотрудничества, союза и т. п. Так происходит в конфедерациях и федерациях, в объединениях общин и коммун. Гетерархиями она и некоторые другие авторы называют сложные общества, в которых нет единого центра и иерархической структуры, которая бы делала их более управляемыми и монолитными, в структуре которых взаимоотношение элементов не ранжировано, или они потенциально могут быть ранжированы различными способами (Ehrenreich, Crumley, Levy 1995: 3). Связи в гетерархиях в основном горизонтальные, решения принимаются на основе согласования между крупными единицами (общинами, различными корпорациями, союзами, профессиональными или религиозными объединениями и т. п.), на основе учета интересов, сложившихся традиций и механизмов и т. п. «Такие гетерархические общества могут быть достаточно сложными, и их можно обнаружить по всему миру», включая азиатские общества, такие, как сообщества качинов в Мьянме (Бирме) и многие африканские общества (Claessen 2004: 79; о гетерархиях см. также статью Д. М. Бондаренко в настоящем томе).

Мне также думается, что аналогом раннего государства можно считать и Скифию VI–V вв. до н. э. Это было крупное, иерархическое многоуровневое объединение с идеологией родового единства всего общества, с редистрибуцией (дань и повинности), обладающее военным единством. Скифия делилась на три царства во главе с царями, один из которых, по-видимому, был верховным правителем. Имеется также мнение, что в целом Скифия управлялась обособленным царским родом, который правил по принципам улусной системы (см.: Хазанов 1975: 196–199; 2002). Цари имели собственные военные дружины. У скифов выделялись сословие жрецов и аристократия. Последняя имела частные дружины воинов и большие богатства. Методы управления в Скифии, однако, оставались еще в основном традиционными, поэтому ранним государством ее считать нельзя, но и на обычное догосударственное общество она никак не походит. В конце V – первой половине IV века до н. э. при царе Атее в Скифии происходит переход к раннему государству ([Мелюкова, Смирнов] 1966: 220). Этот царь устранил других царей, узурпировал власть и объединил всю страну от Меотиды (Азовского моря) до низовьев Дуная и даже стал продвигаться на запад за Дунай ([Мелюкова, Смирнов] 1966)¹⁸.

Некоторые примеры таких сложных вождеств уже приводились выше. Можно упомянуть еще вождества на Гаити в конце XV – XVI в. Гаити в это время был, вероятно, наиболее густо заселенным островом среди других Больших Антильских островов (Александренков 1976: 143) и состоял из нескольких крупных вождеств, враждующих между собой. Среди множества вождей (касиков) испанцы выделяли несколько наиболее крупных, верховных. По некоторым сообщениям, каждый из четырех главных вождей имел в подчинении от 60 до 80 младших вождей, а Лас Касас даже сообщал, что под властью одного из верховных вождей Бехекио находилось около 200 касиков (Александренков 1976: 150–151). Иными словами, в любом случае это были весьма крупные политии, в которых имелась социальная стратификация (Александренков 1976: 148–151).

Но в качестве наиболее показательного примера крупных вождеств как аналогов раннего государства стоит взять гавайцев. Это особенно важно, учитывая, что при контакте с европейцами социальная организация на Гавайских островах была наиболее сложной из всех полинезийских вождеств и, возможно, даже из всех когда-либо известных вождеств (Earle 2000: 73; см. также: Johnson, Earle 2000: 284).

Как известно, гавайцы достигли значительных хозяйственных успехов, в частности в ирригации (см.: Earle 1997; 2000; Johnson, Earle 2000; Wittfogel 1957: 241), очень высокого уровня стратификации и аккумуляции прибавочного продукта элитой (Earle 1997; 2000; Johnson, Earle 2000; Sahlins 1972a; 1972b) – основательного идеологического обоснования привилегий высшего слоя. К моменту открытия их Джеймсом Куком здесь сложилась политическая система, когда сосуществовало несколько крупных вождеств, границы которых определялись отдельными островами: Кауайи, Оаху, Мауи, Гавайи (Ёрл 2002: 78). Войны были обычным явлением, хотя, по некоторым данным, за тридцать лет до прибытия Кука был заключен мирный договор между вождествами (Seaton 1978: 271). Правда, такие договоры не особенно соблюдались. В результате удачных или неудачных войн, браков и иных политических событий время от времени политии то увеличивались, то уменьшались в размерах, иногда вовсе распадались, как это вообще свойственно вождествам. Число жителей отдельных вождеств колебалось от 30 до 100 тыс. человек (Johnson, Earle 2000: 246).

Тем не менее некоторые ученые (например: Seaton 1978: 270;

С позиции моей теории аргументировать это можно тем, что главный принцип построения политической организации власти в гавайских вождествах был жестко связан c родственной иерархией, которая основывалась на генеалогической близости к предкам, линиджу верховного вождя и к самому вождю. Линии старших братьев и сыновей считались более высокими. Таким образом, вся политическая и социальная иерархия строилась вокруг родственных отношений, а правящие слои представляли собой эндогамные касты (см., например: Earle 1997: 34–35; Service 1975: 152–154; van Bakel 1996; Bellwood 1987: 98–99). Если обратиться к вышеприведенному определению раннего государства, то это ситуация не соответствует п. в), согласно которому раннее государство – это организация власти, построенная (полностью или в большой части) не на принципе родства. Словосочетание в «большой части» означает, что в ранних государствах существует заметная социальная мобильность при формировании и пополнении слоя администраторов (по крайней мере среднего слоя управленцев), которая в гавайских вождествах практически отсутствовала. А чем строже ограничения на вхождение в аппарат управления «со стороны», тем труднее политии перейти к собственно государственным методам управления (см.: Гринин 2001–2005; 2006а; Grinin 2004c: 110–111).

Ниже я формулирую и подробно разъясняю четыре главных отличия раннего государства от его аналогов: особые свойства верховной власти; новые принципы управления; нетрадиционные и новые формы регулирования жизни; редистрибуция власти (то есть перераспределение власти в рамках общества в пользу центра). Гавайи им во многом не отвечали. Верховная власть там не была способна изменить главные социально-политические и идеологические отношения, принципы управления оставались традиционными – основанными на родственном и кастовом делении; новые формы регулирования жизни почти отсутствовали; перераспределение власти было только внешним, то есть в виде борьбы вождей за власть. В рамках же собственно вождества баланс власти оставался прежним²⁰.

В то же время величина и развитость гавайских вождеств и тем более вождества непосредственно на самом о. Гавайи дают основания считать их аналогами ранних государств. Для доказательства этого утверждения стоит сделать некоторые сравнения. Население этого самого крупного вождества гавайского архипелага составляло сто тысяч человек (Johnson, Earle 2000: 285), что в сто раз превосходит численность населения типичных простых вождеств, подобных тем, какие, например, были на тробриандских островах (Johnson, Earle 2000: 267–279). По мнению Джонсона и Ёрла, только число вождей на о. Гавайи могло доходить до тысячи человек, то есть равнялось всему количеству жителей одного тробриандского вождества (Johnson, Earle 2000: 291). Если же прибавить к числу вождей на о. Гавайи других представителей элиты (управляющих землями, жрецов, дружинников) и членов их семей, то, думается, численность элиты превысила бы число всех жителей самых мелких государств на Таити, население которых, согласно Классену, составляло 5 тыс. человек (Claessen 2002: 107). Таким образом, гавайские политии вполне сравнимы с ранними государствами и даже превосходят некоторые из них по размерам, населенности, социокультурной сложности, степени социальной стратификации и централизации власти. Все это доказывает, что гавайские сложные вождества необходимо считать аналогами малых и средних ранних государств.

Индская, или Хараппская, цивилизация может служить примером данного типа. Эта огромная древняя цивилизация значительно превосходила размерами территории такие наиболее древние цивилизации, как Египет и Месопотамия (Бонгард-Левин, Ильин 1969: 92). Большое число жителей жили в двух крупнейших городах, Хараппе и Мохенджо-Даро, причем последний, возможно имел население до 100 тыс. человек (Бонгард-Левин, Ильин 1969: 96–97; Вигасин 2000: 394). В Индской цивилизации существовала социальная стратификация. Были высоко развиты ремесла и торговля (Бонгард-Левин, Ильин 1969: 101–103; Possehl 1998: 289).

Таким образом, многие данные достаточно ясно говорят, что она представляла собой сложный социальный организм (или их группу). Но сказать что-то о ее социальной организации достаточно сложно (Массон 1989: 202–203). Состояла ли она из трех групп: жречества, основной массы и «рабочих», как предполагает Лал (Lal 1984: 61), – или там была иная социальная стратификация, неясно. Еще менее ясна политическая организация (Массон 1989: 203). Тут много разных предположений. Политический строй иногда определяют как миролюбивое, без царской власти и репрессивного аппарата общество религиозного толка, где главным было не насилие, а религиозное воздействие (Косамби 1968: 78), как торговую олигархию с наследственной властью, как империю с сильной централизованной властью, сосредоточенной в двух или трех столицах, с основной эксплуатируемой массой сельского населения (см. об этом: Щетенко 1979: 182).

Но такие представления сегодня подвергаются критике. Некоторые исследователи не без основания считают, что Индская цивилизация не была ранним государством. Но гораздо важнее, что в то же время она также не была и догосударственным обществом. Например, Шаффер утверждает, что Хараппская цивилизация не являлась догосударственной по своей форме, и полагает, что она не была и государством, а могла быть уникальной формой организации в том смысле, что в археологических, исторических или этнографических данных нет близкой параллели (см.: Possehl 1998: 283–285). Так, согласно Посселу (1998: 290), эта цивилизация была «примером древней социокультурной сложности без архаической государственной формы политической организации».

Также есть основания полагать, что политическая система была сегментированной и децентрализованной, а монарх отсутствовал (Pos-sehl 1998: 289; см. также: Файрсервис 1986: 197). В частности, нет ярко выраженных признаков дворцового хозяйства. Также нет доказательств существования центрального правительства или бюрократии (это важно в свете господствующих идей о сильной империи – см. выше), что, как считает Поссел, дает повод предполагать, что более древняя «племенная» организация обладала политической властью в региональном контексте. Все это, конечно, не служит однозначным доказательством отсутствия государства, как отсутствие монарха не доказывает, что государства не было, например, в греческих полисах. Но то, что в этой цивилизации было всего два крупных города наряду с сотнями городков и поселков, делает ее непохожей на систему греческих полисов. Имелись ли в политической структуре теократические элементы, характерные для ранней стадии развития государственного организма первых цивилизаций (см., например: Массон 1989: 203), трудно сказать. Но теократия не так уж хорошо сочетается с развитой торговлей и мореплаванием, да и структура этой цивилизации существенно непохожа на сосуществование там многих автономных храмовых центров, как это было в Месопотамии.

Так или иначе, вся цивилизация в целом объединялась сильной хараппской идеологией, которая преодолевала разделяющие регионы политические границы, проникая в каждую отдельно взятую хараппскую семью. В частности, различные остатки культуры (керамика, украшения, статуэтки, изделия из металла и др.), которые находят на территории примерно в 1 млн км² в течение примерно 600 лет, свидетельствуют о наличии общего стиля, хотя и с существенными вариациями. В общую культуру также входят письменность, система весов и измерения, архитектурные стандарты (Possehl 1998: 289; см. также: Файрсервис 1986: 197).

Существовали и другие формы сплочения, такие как торговля (Альбедиль 1991: 56; Бонгард-Левин, Ильин 1969: 102–103; Possehl 1998: 289). Также можно предположить существование сильных временных союзов среди многочисленных групп (Possehl 1998: 288), хотя фактическая форма организации зрелой Хараппской цивилизации изучена еще недостаточно хорошо (Possehl 1998: 290). Существование контроля над водными ресурсами и управление ими в пределах поселений – отличительная черта многих хараппских поселений. Эти люди также были отважными мореплавателями (Possehl 1998: 288).

Таким образом, есть серьезные основания предположить, что Индская цивилизация была специфическим типом аналога раннего государства. И в любом случае я полностью согласен с заключением Поссела, что «то, что мы узнали благодаря недавним исследованиям Хараппской цивилизации, это что древние цивилизации, или сложные общества, намного более разнообразны по форме и организации, чем способны отразить типологические схемы традиционной однолинейной эволюции» (Possehl 1998: 291). Тем не менее, как мы видим, не только древние цивилизации, но и различные другие сложные общества самых разных эпох демонстрируют разнообразие социополитических форм и альтернативность процесса формирования государства.