§ 3. Отечественная историография конца XIX — начала XX века об институте княжеской власти в Древней Руси

Ведущее положение в отечественной историографии конца XIX — начала XX века занимала московская историческая школа во главе с крупнейшим историком того времени В. О. Ключевским. Он, являясь учеником и преемником С. М. Соловьева по кафедре русской истории в Московском университете, долгие годы разрабатывал собственную концепцию и методологию изучения отечественной истории, что в сочетании с педагогическим талантом способствовало сплочению вокруг него целой плеяды учеников и последователей^dxxvi. Если в первых своих лекциях 1870-х гг. В. О. Ключевский еще следовал прежней схеме исторического развития России от родовых отношений к государственным через гражданское общество, уделяя главное внимание смене политических форм^dxxvii, то в докторской диссертации «Боярская дума Древней Руси» (1882) историк представил новый подход. Изучая эволюцию древнерусской администрации, он обратился, прежде всего, к социально-экономическим факторам, что позволило сформировать, в частности, особую, так называемую, «торговую теорию» генезиса восточнославянской государственности. В знаменитом «Курсе русской истории» (М., 1904—1922. Ч. 1–5) он еще более развил ее.

Древнерусское государство возникло, по мнению В. О. Ключевского, на торговых основаниях, на том пути «из Варяг в Греки», по которому ездили в Византию «вооруженные варяжские купцы» еще ранее половины IX века, а славянские города, лежавшие на этом пути, стали искать у них покровительства своим «торговым оборотам». Отсюда призвание варяжских князей и объединение древнерусских земель или собственно «городовых областей» под их владычеством. Таким образом, происхождение государства было «делом внешней русской торговли»^dxxviii.

В то же время, В. О. Ключевский сохранял основные принципы концепции С. М. Соловьева, что отразилось и в его взглядах на институт княжеской власти. Подобно С. М. Соловьеву, В. О. Ключевский отмечал нераздельное владение всей Русской землей княжеским родом Рюриковичей «по известному порядку», то есть «лествичному восхождению» князей, когда «каждый князь был лишь временным держателем той или другой волости»^dxxix.

Источником власти первых русских князей В. О. Ключевский считал как «общественный интерес» граждан в них для защиты страны от внешних врагов и охраны ее торговых путей (экономический фактор), за что они «получали определенный корм», так и «вооруженную силу», которая «превращается в политическую власть», путем насильственного ее захвата^dxxx. «Расширяя свои владения, князья киевские устанавливали в подвластных странах государственный порядок», — писал В. О. Ключевский, а «главной целью княжеской администрации был сбор налогов»^dxxxi. Этот же экономический интерес определял и внешнюю деятельность первых киевских князей, направленную «к приобретению заморских рынков»^dxxxii.

В XI веке, по мнению В. О. Ключевского, отношение к княжеской власти в русском обществе изменяется, так как «с христианством стала проникать на Русь струя новых политических понятий и отношений»^dxxxiii. На киевского князя пришлое духовенство переносило византийское понятие о государе, поставленном от Бога не для внешней только защиты страны, но и для установления и поддержания внутреннего общественного порядка. Тем самым, сообщая княжеской власти «характер верховной государственной»^dxxxiv. Однако, замечал В. О. Ключевский, единая верховная власть на Руси тогда не была единоличной. Она имела довольно условное, стесненное значение. «Князья были не полновластные государи земли, а только военно-полицейские ее правители». Их признавали носителями верховной власти, насколько они обороняли землю извне и поддерживали в ней существовавший порядок. «Но не их дело было созидать новый земский порядок»^dxxxv.

Интересы земли представляли, по В. О. Ключевскому, «два общественные класса, две различные политические силы, друг с другом соперничавшие», — боярская дума и вече. Эти учреждения различались между собою не столько правительственными функциями, сколько социально-политическими интересами. Роль княжеской власти именно в том и состояла, чтобы объединить эти силы. Князь «от Бога», он был обязан выражать интересы всех, быть третейским судьей, защитником земли. Для чего, «по понятиям века все отношения князя должны были держаться на крестном целовании, на договоре с политическими силами времени, среди которых он вращался», — писал В. О. Ключевский. Поэтому «не отрицая державных прав целого княжеского рода, старшие города не признавали их полноты за отдельными родичами и считали себя в праве договариваться с ними, требовать, чтоб князья садились на их столы с их согласия»^dxxxvi.

Впрочем, В. О. Ключевский отмечал, что «в старых городах киевской Руси этот договор не успел развиться в точно определенные постоянные условия, подобные позднейшим новгородским, в такие условия, которые везде имели бы одинаково обязательное значение: они определялись обстоятельствами, расширялись или стеснялись, даже иногда совсем исчезали, смотря по тому, на которую сторону склонялся перевес силы»^dxxxvii. Отсюда, в согласии с уже устоявшейся в историографии традицией, В. О. Ключевский выводил преобладание боярской власти в Галицко-Волынских землях, княжеской во Владимиро-Суздальской земле и веча в Новгородской^dxxxviii. При этом с начала XIII века вместо единого княжеского рода образуются обособленные княжеские линии; вместо порядка очередного перехода князей со стола на стол по праву родового старшинства происходит наследование от отца к сыну; вместо княжеских волостей появляются уделы; вместо князей-кормленщиков — князья-вотчинники^dxxxix.

Взгляды В. О. Ключевского на институт княжеской власти в домонгольской Руси, в основном, сохраняют свое значение в трудах его учеников: П. Н. Милюкова, М. К. Любавского, А. А. Кизеветтера, М. М. Богословского, Н. А. Рожкова, М. Н. Покровского, Ю. В. Готье, В. И. Пичеты и др.^dxl

Представители историко-юридической науки в Московском университете не смогли создать собственной научной школы. Здесь не было необходимой преемственности: учитель — ученик. Московские профессора, занимавшие в конце XIX — начале XX века кафедру истории русского права, не были едины во взглядах и методах изучения юридического прошлого России^dxli. Так, известный своими исследованиями Русской Правды и дружины^dxlii, профессор П. Н. Мрочек-Дроздовский выделялся устаревшими подходами и изучал главным образом внешнюю сторону истории русского права. Тем же формализмом, юридическим догматом отличался и его общий курс лекций. Соответствуя этому, он делил историю государственного устройства и управления Древней Руси на периоды — Норманский, Киевский и Владимиро-Московский. В Норманский период — «время первых русских князей до введения христианства при Владимире Св.», призванная для управления и суда княжеская власть, по словам историка, характеризовалась «бродническим нравом». «В это время князь-норман со своею дружиной смотрит на славянскую землю только как на доходную статью и как на ближайший знакомый ему путь к пределам Византии». Отмечая в социально-политической истории Руси действие двух начал — княжеско-дружинного и земско-вечевого, которые в первый период «стояли особняком, не сливаясь друг с другом», П. Н. Мрочек-Дроздовский, тем не менее, как юрист определенно констатировал, что «призванным князьям предоставлена верховная власть над призвавшими, поскольку понятие верховной власти было доступно и самим князьям того времени и тому обществу, в среде которого этим князьям надлежало действовать»^dxliii. В Киевский период — «время от принятия христианства до занятия Киева войсками Андрея Юрьевича Боголюбского (1169 г.)», когда князья становятся оседлыми на Руси, начинается сближение их интересов с земщиною. Расширяются судебные и административные функции княжеской власти. Причем земский устав, то есть управление, по мнению П. Н. Мрочек-Дроздовского, «всегда является, как устав княжеский, и составляет внешнее выражение обязанности князя установлять и утверждать определенный наряд в Русской земле». В эту обязанность входит и управление военное. В то время как в судебной деятельности князь «был только выразителем взглядов земщины на право и неправо в каждом отдельном случае», — писал историк. Следовательно, если «в уставных грамотах, главным образом, определяется общий строй управления как правительственного (администрации), так и местного (самоуправления): вопросы суда разрешаются здесь главным образом со стороны права князя и его чиновников кормиться от отправления правосудия». В неразрывной связи с судом находилась законодательная деятельность князей. Здесь, считал П. Н. Мрочек-Дроздовский, также «князь является главным образом лишь в качестве списателя народных обычаев»^dxliv.

По поводу междукняжеских отношений и «столопреемства» (выражение П. Н. Мрочек-Дроздовского) историк полагал безусловным существование руководящего начала старейшинства как внутри княжеского рода в целом (власть великого князя и ее связь с Киевом), так и в отдельных его линиях (власть удельных князей) в течение всего Киевского периода. Однако со все большим размножением князей «родовые начала княжеского быта разлагаются», постепенно утрачивая свое значение, а в следующем периоде и вовсе исчезают, «уступая место иным основам». Среди этих основ, ограничивавших родовое старейшинство, П. Н. Мрочек-Дроздовский называл: «отчинное право, личное право (право сильного), народное право, междукняжеские договоры и представление о старейшинстве старших племянников сравнительно с младшими дядями». Значение великого князя как старшего в роде, его права и обязанности по отношению к младшим князьям определялись родственным характером и зависели от добровольного признания всех князей. В период Владимиро-Московский кровные отношения заменяются договорными, и на первый план выдвигается наследование сына по отцу (семейное старейшинство), которое сталкивается иногда с личною волею князя-владельца. В то же время в Новгороде, Полоцке и других княжествах утверждается народное право избрания князей^dxlv. Таковы общие взгляды П. Н. Мрочек-Дроздовского на институт княжеской власти, которые отличались эклектическим характером.

Наряду с П. Н. Мрочек-Дроздовским кафедру истории русского права в Московском университете занимали сначала приват-доцент А. Н. Филиппов, местный воспитанник, получивший кафедру государственного права в Юрьевском университете, а затем бывший профессор Варшавского университета Д. Я. Самоквасов. В многочисленных лекциях и статьях он продолжал рассматривать государственное развитие Древней Руси с точки зрения монархической теории^dxlvi. «Со времени завоевания Руси Олегом и его преемниками верховная государственная власть народного веча эпохи племенных государств сосредоточилась в руках завоевателя, — утверждал Д. Я. Самоквасов. — По праву завоевателей, первые Рюриковичи господствовали над покоренными народами и областями самовластно и передавали свою власть порядком наследования, в котором воля народа не имела юридического участия. В значении завоевателей, князья определяли дани, издавали уставы, управляли и судили по своей воле, справляясь с народною волею настолько, насколько сами находили это нужным». И далее: «После Ярослава, за дарованием Новгороду политической свободы волею князя, и за обращением остальных областей Руси в родовые княжества, вече Новгорода является высшим и единым органом государственной власти, призывающим князя по своей воле и определяющим его деятельность, наравне с деятельностью выборного посадника, а в родовых княжествах народное вече проявляет свою волю только при исключительных обстоятельствах, когда на вакантный княжеский стол являлось несколько претендентов, обращавшихся к народной помощи и одинаково опиравшихся в своих распрях на родовое право или на силу». Следовательно, по Д. Я. Самоквасову, в Новгороде «законодательная власть принадлежала вечу, а правительственная и судебная деятельность князя является ограниченною договорными условиями и контролем выборного посадника». В то время как в удельных княжествах «законодательная власть, верховное управление и верховный суд были сосредоточены только в руках князя, как единого органа верховной государственной власти». Здесь, считал историк, вече действовало лишь в виде органа местного самоуправления общин, «в сфере общественной, а не государственной»^dxlvii. Таким образом, он четко определял, что «родовые княжества представляли собою монархии, а народоправства — республики»^dxlviii. Отрицая теорию двоевластия князя и веча на Руси и выступая, прежде всего, против ее интерпретации в трудах В. И. Сергеевича, Д. Я. Самоквасов соглашался с ним в другом вопросе. Он полагал, что «в эпоху развития удельных законодательств взаимные отношения между князьями Рюрикова дома определялись договорами. Княжеские договоры представляют собою мирные трактаты, заключенные или для прекращения, или для предупреждения войны между князьями»^dxlix.

Иных взглядов придерживалось следующее поколение преподавателей истории русского права в Московском университете — приват-доценты П. И. Числов и Б. И. Сыромятников. Оба историка при характеристике княжеской власти исходили из концепции земско-вечевого строя Древней Руси^dl. Однако если П. И. Числов в своем систематическом «Курсе истории русского права» в основном эклектически соединял выводы предшественников (В. И. Сергеевича, М. Ф. Владимирского-Буданова и др.)^dli, дав подробный обзор их работ^dlii, то Б. И. Сыромятников, также занимавшийся историографией^dliii, стремился к самостоятельным заключениям. Основываясь на методологии экономического материализма, историк устанавливал «общечеловеческие этапы исторической жизни». Причем эволюция верховной власти в России, как и во всем мире, считал Б. И. Сыромятников, шла «в направлении от непосредственной демократии (народоправства) к правовому государству». Поэтому на первом этапе, в эпоху народовластия, «княжеская власть, подобно королевской власти на Западе в аналогичный момент», представляла собой «одну из форм демократии». Постепенное разложение вечевого государства, которое было основано на торговой деятельности земских городов (мнение В. О. Ключевского), вызванное развитием феодальных отношений, привело к тому, что с конца XII века «на место государя-народа становится государь-князь или, точнее, государь-вотчинник» (за исключением Новгорода и Пскова). Таким образом, по мнению Б. И. Сыромятникова, самостоятельно исследовавшего вопрос о феодализме на Руси, в этот удельный период князь — это «сюзерен, стоящий в договорных отношениях к своим подданным и разделяющий свои государственные права и полномочия со своими верными вассалами». При этом «Боярская дума в эту эпоху не отделима от княжеской власти», составляя «высшую феодальную курию и авторитетный политический орган»^dliv.

Главой петербургской школы историков России в конце XIX — начале XX века был выдающийся исследователь Смутного времени С. Ф. Платонов. Не изучая специально древнерусский период, он излагал его в многократно переиздававшихся «Лекциях по русской истории» (1-е изд. — 1899 г., 10-е изд. — 1917 г.). Вслед за В. О. Ключевским, С. Ф. Платонов считал киевских князей IX—X веков защитниками страны, которые за известную плату охраняют общество от неприятеля, объединяют русские племена, создавая на Руси единое государство, устраивают как можно выгоднее торговые сношения с соседями и пытаются обезопасить торговое движение к иноземным рынкам^dlv. Будучи иноплеменниками, считал С. Ф. Платонов, они не вмешивались в прежнюю общественную жизнь областей^dlvi. После же принятия христианства, церковь, стараясь поднять значение княжеской власти, учила князей блюсти в своей земле государственный порядок, «имея пред собою пример Византии, где царская власть стояла очень высоко», а также «требовала от подданных князя, чтобы они имели приязнь к нему и повиновались»^dlvii.

Признавал С. Ф. Платонов на Руси XI—XII веков и родовой порядок наследования столов князьями, который поддерживал земское единство^dlviii. Что касается отношения князя к вечу, то С. Ф. Платонов утверждал: «Политическое значение его понижалось при сильном князе, имевшем большую дружину, и, наоборот, усиливалось при слабом»^dlix. Такое колеблющееся положение, впрочем, никак не изменяло функции князя: «Он законодательствует, он военный вождь, он верховный судья и верховный администратор. Эти признаки всегда характеризуют высшую политическую власть», — заключал С. Ф. Платонов^dlx.

В отличие от учеников В. О. Ключевского, более самостоятельны в своих взглядах на развитие княжеской власти в Древней Руси были ученики С. Ф. Платонова — Н. П. Павлов-Сильванский и А. Е. Пресняков. Хотя Н. П. Павлов-Сильванский уделял меньшее внимание разработке первого периода русской истории «от доисторической древности до XII в.». Темой его главных работ были последующие века, в которых он усматривал период феодализма на Руси, сходного западноевропейскому и связанного с господством крупного землевладения — «боярщины»^dlxi. В эпоху же Киевской Руси, считал Н. П. Павлов-Сильванский, существовал общинный строй, «когда пришлые князья, со своими дружинами и с посадниками, являются элементом, наложенным сверху на строй мирского самоуправления, и вече сохраняет свою суверенную власть, призывая князей и изгоняя их»^dlxii. Посвятивший специальное исследование аристократическому элементу на Руси^dlxiii, историк, как и его предшественники в этом вопросе^dlxiv, не считал, что боярство до XII века имело самостоятельное значение в сравнении с князем и вечем. В то же время в трудах Е. А. Белова, преподавателя истории в Александровском лицее в Петербурге, была представлена иная точка зрения. Е. А. Белов полагал, что в домосковский период «дружинники всегда и всюду, за исключением Новгорода, становясь между князем и вечем, фактически сохраняли за собою преобладающее влияние на дела»^dlxv.

А. Е. Пресняков своими исследованиями, в сравнении с Н. П. Павловым-Сильванским, наоборот, внес крупный вклад именно в изучение политического устройства домонгольской Руси. Взгляды его по этому предмету нам известны, главным образом, из его диссертации «Княжое право в Древней Руси» и «Лекций по русской истории»^dlxvi. В них он, не соглашаясь с характеристиками княжеского владения Русью X—XII веков, выдвинутыми С. М. Соловьевым (родовая теория) и В. И. Сергеевичем (договорная теория), считал, что князья Рюриковичи осуществляли владение страной в соответствии с принципами большой нераздельной семьи. Право на княжение в каждой волости приобреталось, прежде всего, наследованием по отцу, по семейному, отчинному праву. Поэтому и раздробление Киевского государства он связывал, главным образом, с семейно-отчинным правом, предусматривавшим раздел отцовского имущества между сыновьями^dlxvii. Однако «князь XI—XII столетий не был государем ни сам по себе, ни тем более как член владельческого рода. Ни о единоличной, ни о коллективной государственной верховной власти древнерусских князей говорить не приходится», — писал А. Е. Пресняков^dlxviii. Сфера особого «княжего права» еще не выделилась, «она развивается в сфере общего права», то есть народного, обычного, лишь дополняя его^dlxix.

Вслед за В. И. Сергеевичем А. Е. Пресняков признавал, что князь, опираясь на свое «одиначество» с вечевой общиной, скрепленное взаимным крестоцелованием и рядом, есть «народная власть», так как народ, а не дружина «составлял главную силу князей»^dlxx. Княжеская же власть была призвана «для удовлетворения насущных общественных потребностей населения — внешней защиты и внутреннего наряда». В то же время А. Е. Пресняков замечал: «Элементарные нити древнерусской волостной администрации сходились в руках князя, а не веча или каких-либо его органов. В этом оригинальная черта древнерусской государственности». «Дуализм князя и веча был своеобразным внутренним противоречием, которого не разрешила жизнь Киевской Руси», — заключал автор^dlxxi.

Для того чтобы княжеская власть доросла до высшего государственного властвования, необходимо было создать особые государственно-правовые отношения и «преодолеть замкнутость самоуправляющихся общинных миров», а это протекало медленно и «уже за хронологической гранью рассматриваемого нами периода русской истории»^dlxxii. В то же время «в севернорусских народоправствах» шел обратный процесс, вырабатывались постоянные органы веча, ограничивающие и контролирующие княжескую власть во всех ее сферах. «А на юге, — писал А. Е. Пресняков, — силой, с которой пришлось князьям считаться, которая вступила с ними в конкуренцию, явилось, в конце концов, не вече народное, а земледельческое боярство»^dlxxiii. Такова общая картина института княжеской власти в его развитии, как это представлял себе А. Е. Пресняков.

Историко-правовую науку в Санкт-Петербургском университете в конце XIX — начале XX века представлял выдающийся юрист, крупнейший исследователь истории древнерусского права В. И. Сергеевич. Продолжая в это время интенсивно разрабатывать вопросы методологии и истории государства и права России с древнейших времен до XVIII века, издавая капитальные труды, статьи, лекции, он в основном не выходил за рамки своих прежних взглядов^dlxxiv. Так, В. И. Сергеевич по-прежнему рассматривал государственную структуру домонгольской Руси как строй независимых одна от другой волостей, верховная власть в которых была разделена между князем и вечем. Сохранял историк и мнение о договорных отношениях, принизывавших все существо древнерусской государственности. Отрицал он и наличие «строго выработанного порядка преемства для такого времени, когда люди действовали не столько по правилам, сколько в меру своей силы»^dlxxv.

Среди учеников и преемников В. И. Сергеевича, которые, впрочем, не составляли какой-либо организованной школы, выделяются такие известные историки русского права, как академик М. А. Дьяконов, В. Н. Латкин, В. М. Грибовский, Н. Н. Дебольский. За исключением М. А. Дьяконова, ставшего профессором Юрьевского университета, остальные разделяли основные положения концепции княжеской власти на Руси В. И. Сергеевича^dlxxvi.

Переходя к изучению взглядов по рассматриваемой проблеме историков Киевского университета конца XIX — начала XX века, необходимо отметить, что русскую историю здесь преподавали профессора В. Б. Антонович и В. С. Иконников, соответственно древний период — первый, а новый период — второй. В. С. Иконников известен своими трудами в области отечественной историографии. В. Б. Антонович изучал историю Правобережной Украины и Великого княжества Литовского. Оба ученых, бывшие в разные годы деканами историко-филологического факультета и председателями созданного при их активном участии «Исторического общества Нестора-летописца», являлись также сотрудниками Киевской археографической комиссии. В. Б. Антоновичу удалось создать собственную историческую школу, которая со временем разрослась до масштабов национальной школы историков Украины^dlxxvii. На начальном этапе его учеников объединяло общее направление монографического изучения отдельных древнерусских земель, единая методология и концепция^dlxxviii. Проблема власти древнерусских князей в каждом из исследований киевских историков по областной тематике «удельно-вечевой эпохи» стояла весьма остро.

Сам В. Б. Антонович, несмотря на активные занятия археологией и чтение в университете курса лекций по истории домонгольской Руси, не посвятил себя специальному исследованию данного периода, излагая его в соответствии со взглядами Н. И. Костомарова. Восприняв федеративную теорию последнего, В. Б. Антонович исходил из признания Древней Руси федерацией городовых областей, основанных на «племенном распределении народа». Возникнув «в доисторическое время», города, как вечевые центры общин и юридические единицы земель с пригородами, после возвышения княжеской власти становились также местами пребывания князей, центрами военной организации края. Однако развитие удельной системы, считал В. Б. Антонович, не нарушало прежнего быта. Княжеские столы, или уделы, не всегда совпадавшие с делением земель, по мнению историка, все равно подчинялись им как младшие города старейшим и старались к нему присоединиться^dlxxix. Подобный строй городских общин перешел из Древней Руси в Литву, о чем В. Б. Антонович уже писал, основываясь на самостоятельных исследованиях. Причем в другой области его научных интересов — истории казачества, он также высказывался в пользу того, что казаки — это потомки древнерусских общинников. Таким образом, исторически обосновывая точку зрения об особой демократичности украинского народа, В. Б. Антонович стремился привнести ее в свою общественную деятельность, которая отличалась умеренностью взглядов и просветительским характером^dlxxx.

Представления В. Б. Антоновича, идущие от Н. И. Костомарова, детально разрабатывались учениками историка. Областная тематика их первых крупных сочинений не представляла собой особой программы учителя, а вытекала из самой практики. Удобная для отражения занятий студентов над древнерусскими источниками и последующего написания медальных или кандидатских (дипломных) работ, она получила дальнейшее развитие в магистерских и даже докторских диссертациях историков школы В. Б. Антоновича. Началом серии исследований по истории древнерусских земель считаются монографии П. В. Голубовского и Д. И. Багалия, посвященные Северской земле до половины XIV века. Однако еще ранее вышли близкие по направленности труды Н. П. Дашкевича о Болоховской земле и И. А. Линниченко о вече в Киевской области. Далее последовали очерки Н. В. Молчановского о Подольской земле, А. М. Андрияшева и П. А. Иванова о Волынской земле, М. С. Грушевского о Киевской земле, М. В. Довнар-Запольского о Белорусских землях, П. В. Голубовского о Смоленской земле, В. Е. Данилевича о Полоцкой земле, В. Г. Ляскоронского о Переяславской земле и, наконец, А. С. Грушевского о Турово-Пинском княжестве^dlxxxi. Всех их объединяла, как уже было отмечено, общая концепция.

В основе древнерусских земель, считали киевские историки, лежали племена, пользовавшиеся автономией и составлявшие из себя федерации самоуправляющихся семейных общин. Во главе этих общин, которые объединялись в земские округа с центральными городами, стояли выборные старейшины, чья власть была значительно ограничена вечем. «Старейшины являлись как главными административными и судебными лицами своей общины, так и предводителями ее войск в войнах». Постепенно военная удача и добыча возвышали старейшину, чтобы переменить его роль на положение постоянного князя. Таким образом, наряду с выделением специального класса воинов-дружинников, создавался институт князей-военачальников. Впрочем, власть этих князей по-прежнему в большинстве случаев ограничивалась народным вечем или «была чисто исполнительная»^dlxxxii.

Дальнейшее развитие института княжеской власти связывалось с подчинением Киеву и киевским князьям восточнославянских земель. Однако это подчинение носило лишь внешний характер: с обязанностью выплаты дани, поставки воинов и принятия посадников. Во внутренних же делах земли пользовались прежней самостоятельностью, в них оставались свои князья, продолжали действовать общинные органы управления. При этом последние постепенно вытеснялись княжеской властью из политической и административной сферы, что позволило утверждать о существовании временного периода угасания, ослабления вечевой деятельности^dlxxxiii.

Возвращение веча к политической активности, вызванное образованием со второй половины XI века уделов (отсюда и наименование периода — «удельно-вечевой»), не свидетельствовало, считали киевские историки, об антагонизме княжеской власти и народа. Постепенное формирование независимых земель имело обоюдный процесс как со стороны местных общин, стремившихся к обособлению, так и со стороны размножения княжеского рода, предоставлявшего каждой земле собственного князя. «Киевские князья не были в состоянии заглушить племенные инстинкты», — подчеркивал Д. И. Багалей. Положение княжеской власти на Руси в это время (до середины XII века) всюду было одинаковым. И. А. Линниченко констатировал: «В народе существовал совершенно ясный и правильный взгляд на назначение князя: это земский чиновник, избранный для исполнения тех обязанностей, которые считались специальностью княжеской семьи — военачальства и суда. Недовольный деятельностью своего князя, народ показывает ему путь от себя, то есть изгоняет, а на место его приглашает другого из того же княжеского рода, так как авторитетом в военном и судебном деле пользовался преимущественно князь». Другие княжеские функции, как решение вопросов войны и мира, сношения с иными государствами, землями и князьями, заключение с ними союзов и договоров; назначение чиновников (административных, полицейских, судебных, фискальных и др.); издание законов; забота о церковном благоустройстве и т. д. — исполнялись под контролем земства и его органов, главным из которых являлось вече. Оно могло вмешиваться во всякую сферу княжеской деятельности, если находило это нужным. Что касается Княжеской или Боярской Думы, то ее киевские историки считали только совещательным органом при князе и не имевшем самостоятельного значения в управлении землей, в отличие от более поздних времен. В целом отмечалось также, что «жизнь не отлилась еще в прочные юридические формы, отношения отличались неопределенностью, административный механизм — несовершенством», — как писал М. С. Грушевский. Это касалось вопроса и о преемственности княжеской власти в каждой земле. При одновременном действии различных способов занятия столов (родовое старшинство, отчинность, добывание силой, договор, народное избрание), любой из них нуждался в санкции со стороны земли, заключавшей ряд с князем, который устанавливал взаимные обязательства и был гарантией их выполнения. Иначе возникали усобицы и соперничество как между князьями — претендентами на власть, так и между князем и вечем. И в том, и в другом случае чаще всего все решало конкретное соотношение сил. Причем в междукняжеских отношениях большую роль играли не только материальные средства или родовые счеты, но и отношения между землями, как отзвуки былых межплеменных отношений^dlxxxiv.

Со второй половины XII века начинают выделяться особенности положения княжеской власти в отдельных древнерусских землях. В итоге, как замечал Д. И. Багалей: «После Батыева нашествия Русь представляла такую картину. В одних княжествах какой-нибудь из трех общественных элементов (князь, вече, дружина) одерживает решительную победу над двумя остальными, в других все эти три элемента находятся почти в равновесии. В Ростово-Суздальской земле князю удается сломить и вече и дружину. В Новгороде Великом вече является полновластным господином. …В Галиче дружина получает преобладающее значение»^dlxxxv. В отношении тех земель, о которых писали киевские историки, ими рассматривалось равносильное значение князя, веча и дружинного элемента власти в Киевской земле^dlxxxvi, Северской^dlxxxvii, Переяславской^dlxxxviii, Смоленской^dlxxxix, Турово-Пинской^dxc и др. Подчиненное положение княжеской власти вечу, подобное новгородскому и псковскому народоправствам, усматривалось в Полоцкой земле^dxci. В Галицко-Волынской же земле власть князя ограничивалась боярством. Причем свое господство, полагали киевские историки, оно приобрело вследствие местных условий, а не под влиянием аристократических порядков соседних стран, как считалось прежде^dxcii.

Таким образом, концепция княжеской власти в Древней Руси историков Киевского университета (школы В. Б. Антоновича) в целом соответствовала устоявшимся представлениям, сложившимся в отечественной историографии к концу XIX — началу XX века. Ее особенности большей частью касались лишь периода формирования данного института. Ибо киевские историки, обращавшие пристальное внимание на этнографические аспекты истории, исходили, прежде всего, из племенной специфики зарождения и развития княжеской власти на Руси. Их взгляды сохраняют свое значение и в последующих сочинениях, не связанных с областной тематикой, а также находят отражение в лекционных курсах и научно-популярных работах^dxciii. И это несмотря на то, что некоторые из киевских историков в дальнейшем переходят от позитивистской методологии к экономическому материализму, как, например, М. В. Довнар-Запольский^dxciv, или под влиянием националистических взглядов вносят существенные коррективы в общую концепцию истории Древней Руси, как, например, М. С. Грушевский^dxcv.

Среди историков-юристов Киевского университета ведущее место занимал профессор, заведующий кафедрой истории русского права М. Ф. Владимирский-Буданов. Как и В. Б. Антонович, которого он сменил на посту главного редактора Киевской археографической комиссии и председателя «Исторического общества Нестора-летописца», М. Ф. Владимирский-Буданов создал собственную научную школу, занимавшуюся преимущественно историей западнорусского права и Великого княжества Литовского (М. Н. Ясинский, Г. В. Демченко, А. Я. Шпаков, Н. А. Максимейко, И. А. Малиновский). Свою концепцию древнерусской истории и основные методологические положения ученый сформулировал в «Обзоре истории русского права», ставшим одним из популярнейших учебных пособий по данному предмету в дореволюционной России (выдержало с 1886 по 1915 г. семь изданий)^dxcvi.

Характеризуя первый период истории русского государственного права как «земский (или княжеский)», соответствующий IX—XIII векам, М. Ф. Владимирский-Буданов, по сути, впервые давал полное обоснование теории земско-вечевого устройства Древней Руси. По его мнению: «Форма общества, составляющая государство в течение всего первого периода, есть… земля как союз волостей и пригородов под властью старшего города». Причем «время происхождения земского государства должно быть отнесено к эпохе доисторической», — считал историк. Уже в племенных княжениях восточных славян М. Ф. Владимирский-Буданов усматривал «земли, пределы которых не всегда совпадали с границами племени»^dxcvii. Таким образом, находя в основе древнерусской государственности не племенное, а территориальное начало, он выступал оппонентом Н. И. Костомарова и киевских историков школы В. Б. Антоновича. К тому же М. Ф. Владимирский-Буданов вступал в полемику и с В. И. Сергеевичем, по которому основной политической единицей в Древней Руси была волость, а не земля.

Обращаясь к характеристике М. Ф. Владимирским-Будановым княжеской власти в древнерусских землях необходимо отметить, что ее эволюция связывалась им с принятым взглядом на развитие самих общественных союзов у славян. Так, в родовых союзах княжеская власть соответствовала власти родоначальника. При переходе рода через задругу в общину она заменяется выборной и равняется власти общинных старейшин. В землях «"володенье" имеет двоякую цель: частный интерес владеющих (то есть князей) и общественный интерес подданных (то есть народа). Оба элемента пока неразличимы, в продолжение всего первого периода». Отсюда М. Ф. Владимирский-Буданов полагал, что центральные органы управления земель «не выделились вполне, так как общеземское управление непосредственно осуществлял сам князь, дума бояр и вече». Составляя, таким образом, три формы верховной власти с одинаковыми правами и обязанностями, призванными управлять, законодательствовать и судить, они ограничивали друг друга^dxcviii. Хотя «внутренние связи русского государства-земли опирались не на княжескую власть, а на власть старшего города и его веча»^dxcix.

Выделяя тройственность верховной власти на Руси, М. Ф. Владимирский-Буданов и в этом не совпадал с мнением киевских историков и В. И. Сергеевича, которые не придавали самостоятельного значения боярской думе. Разногласия касались и вопроса о федеративном единстве древнерусского государства конца IX — первой половины XI века. М. Ф. Владимирский-Буданов считал такое единство «мнимым», ибо оно «не разрушает самобытности земель». В свою очередь, «удельная система повела не к раздроблению мнимого единства государства, а к большему слиянию прежних раздельных земель». Так что «развитие государственной русской территории в первом периоде идет от меньших единиц к более крупным, а не наоборот», — подчеркивал историк^dc. Несмотря на существовавшие противоречия в концепциях коллег по Киевскому университету у них были и общие моменты. В частности, М. Ф. Владимирский-Буданов соглашался с точкой зрения, что с конца XII века значимость одной из трех форм верховной власти в разных частях Руси становилась различной. В южной и юго-западной преобладала боярская дума, на северо-западе — вече, а на северо-востоке — княжеская власть^dci.

Рассматривая вопросы, связанные с междукняжескими отношениями, приобретением, передачей и потерей княжеской власти М. Ф. Владимирский-Буданов, и здесь занял самостоятельную позицию. Так, высказываясь о составе княжеской власти как родовой, когда «власть принадлежит не лицу, а целому роду», он, пожалуй, впервые четко обосновывал такое явление Древней Руси как соправительство князей. В преемственности же княжеской власти историк наблюдал лишь два правомерных способа — наследование и избрание, которые совершались одновременно. Первоначально наследование осуществлялось в порядке родового старшинства или по завещанию. Затем при размножении князей и нарушении счетов кровного старшинства «начинается искусственное определение степени родства — "возложение старшинства", возвещение кого-либо по договору в старшие братья». Право избрания князя народом, существовавшее параллельно наследованию, с середины XII века вступает с ним в борьбу. Однако не вытесняет его «в принципе нигде, кроме Новгорода и Пскова». Другие способы замещения княжеского стола — добывание (узурпация) или приобретение его в результате договоров между князьями, М. Ф. Владимирский-Буданов считал, были не правомерны. В любом случае они нуждались «в оправдании или правом наследования, или правом избрания»^dcii. Анализируя междоусобные войны князей, историк также констатировал, что они возникали не только из-за родовых счетов, «но главным образом из соперничества одной земли в отношении к другим». Таким образом, исходя из земско-вечевой теории, М. Ф. Владимирский-Буданов делал вывод: «Вообще смысл истории так называемого удельного периода заключается не в междукняжеских, а в междуземских отношениях; если княжеские отношения влияли на отношения земель между собою, то в большей степени замечается и обратное влияние»^dciii.

Концепция института княжеской власти в Древней Руси, представленная М. Ф. Владимирским-Будановым, получила дальнейшее развитие в трудах его учеников, занимавших различные кафедры на юридических факультетах в разных вузах страны (в Киевском университете М. Н. Ясинский, в Варшавском Г. В. Демченко, в Новороссийском А. Я. Шпаков, в Харьковском Н. А. Максимейко, в Томском И. А. Малиновский)^dciv.

Прежде чем перейти к рассмотрению других концепций, выраженных историками и юристами провинциальных университетских центров России конца XIX — начала XX века, необходимо отметить, что их развитие так или иначе было связано с ведущими научными школами Москвы, Санкт-Петербурга и Киева. На данный процесс оказывало влияние множество причин. Например, отдаленность от основных архивных фондов, располагавшихся в столицах; замещение кафедр выходцами из столичных университетов, продолжавшими их традиции; расположенность на периферии центральной России и Украины, не связанной непосредственно с историей Древней Руси и т. д.

Так, в Харьковском университете науку русской истории представлял профессор Д. И. Багалей, ученик В. Б. Антоновича. Переключившись после защиты магистерской диссертации с истории древнерусских земель на историю колонизации и освоения степной окраины Московского государства, он продолжал разрабатывать свои прежние представления об институте княжеской власти в Древней Руси в общем курсе «Русской истории», имевшем большой успех^dcv. Кафедру истории русского права в Харьковском университете в это время занимали друг за другом И. И. Дитятин, И. М. Собестианский и Н. А. Максимейко — представители различных научных школ.

И. И. Дитятин, исследователь городского устройства и управления в XVIII — XIX веках, был учеником А. Д. Градовского в Санкт-Петербургском университете, от которого и унаследовал концепцию древнерусской истории. В ее основе лежала теория общинно-вечевого строя Древней Руси. По словам И. И. Дитятина: «Князь явился уже при наличности известного развития внутреннего строя в общине-государстве, который вовсе не исчез немедленно с появлением княжеской власти с ее органами. Князь, как и король Германии, первоначально обладал только политической властью во вновь слагающемся государстве; все внутренние дела, во всем их объеме, ведались в течение сравнительно долгого времени по появлении князя самою общиной или, лучше, самими общинами, в состав княжества входившими»^dcvi. Следовательно, по мнению историка, князья, являясь «производным фактором служебного характера относительно веча», вплоть до XI столетия были лишь завоевателями, сборщиками дани и органом общинного самоуправления, которому передавались суд, управление и военное дело. Раз передавались, значит, считал И. И. Дитятин, князь был «не носителем верховной власти, а только высшим слугой того, кто передал ему эти функции, то есть веча». Однако, с появлением княжеской администрации, князь начинает вмешиваться во внутреннее управление общин и становится также носителем верховной власти^dcvii. Таким образом, народное правление, которое существовало по всей Руси (И. И. Дитятин предполагал наличие городов-государств наподобие античных полисов)^dcviii, через вече, призвав или создав институт княжеской власти, в итоге поделилось с ним своим значением^dcix. Что касается междукняжеских отношений и порядка наследования княжеских столов, то историк полагал: «В Древней Руси при общей неразвитости государственного устройства, не могло быть речи об одном преобладающем начале, а должно предполагать борьбу различных, часто противоположных начал, при которой ни одно не может развиваться до конца, но зато задерживает развитие других». Такими началами были родовое старшинство, личная сила князя или право изгнания и призвания князей народом^dcx.

И. М. Собестианский, преемник И. И. Дитятина, вынужденного из-за поддержки студенческих организаций покинуть Харьковский университет и перебраться в Дерпт, в отличие от него был местным воспитанником. Он занимался в основном сравнительно-историческими исследованиями славянского права и не оставил существенных трудов по рассматриваемой проблеме^dcxi. К тому же чтение И. М. Собестианским лекций по истории русского права в университете в связи с ранней кончиной оказалось не долгим. После него кафедру возглавил Н. А. Максимейко, о взглядах которого уже упоминалось.

Схожая ситуация складывалась и в Новороссийском университете в Одессе, где русскую историю преподавали в данный период профессора А. И. Маркевич, Г. И. Перетяткович и И. А. Линниченко — также представители различных научных школ. Никто из них не специализировался на древнерусской истории, за исключением И. А. Линниченко, да и тот лишь в период пребывания в Киевском университете. То же можно сказать и об историках русского права Новороссийского университета после ухода из него в 1892 г. Ф. И. Леонтовича, переехавшего в Варшаву. Один из ведущих представителей историко-юридической науки в России того времени, Ф. И. Леонтович не сумел создать в Одессе собственную научную школу. Его попытки издания общего курса «Истории русского права» не шли далее публикации вводной части, освещавшей источники и литературу по предмету^dcxii. Единственным учеником историка, написавшим под его руководством ценное историческое сочинение, был Г. Ф. Блюменфельд, который, впрочем, не продолжил ученой карьеры. В своей работе «О формах землевладения в древней России» Г. Ф. Блюменфельд целиком развивал концепцию учителя. Так, в основе социально-политического быта Древней Руси, считал он, лежала задруга — семейно-территориальная община с выборными князьями и вечем, контролирующим их деятельность. Эта деятельность заключалась, с одной стороны, в установлении наряда в земле, а с другой, — в необходимости возглавлять колонизационное движение, так как, в представлении Г. Ф. Блюменфельда, история России — это «история колонизующейся страны». Пришлые князья — Рюриковичи, упрочившие за собой такое положение нарядников и колонизаторов земли, полностью «подчинились народному правосозерцанию», — отмечал историк. «Их отношения к своим родичам, к дружине и народу, построялись по типу задруги. В своих отношениях к общине, князь являлся домакином, власть которого возрастала при единении с общиной и умалялась при разногласии с ней. …Только впоследствии, по мере оседания, князья расширяют свою власть и на весь внутренний быт общины, приходя в столкновение с вечем и вступая с ним в борьбу с попеременным счастьем, — борьбу, закончившуюся развитием государственных начал»^dcxiii. Надо сказать, что данная концепция развития княжеской власти на Руси через призму задружно-общинной теории социально-политического быта, разработанная Ф. И. Леонтовичем, была популярна в это время и среди других историков русского права^dcxiv.

В Варшавском университете, куда перешел Ф. И. Леонтович после ухода с кафедры истории русского права Д. Я. Самоквасова, историю России преподавали в конце XIX — начале XX века два профессора — Д. В. Цветаев и И. П. Филевич. И опять же их принадлежность к различным научным школам — московской (Д. В. Цветаев) и петербургской (И. П. Филевич), узость интересов и проблематики работ не способствовали сплочению вокруг них коллектива историков. Правда, И. П. Филевич попытался начать широкое исследование истории Древней Руси и в особенности ее юго-западных областей, но его изыскания не продвинулись далее исторической географии^dcxv, предмет которой в это время становился все более популярен^dcxvi. В свою очередь, Ф. И. Леонтович, как и в Одессе, в Варшавском университете отметился активной научной деятельностью, результатом которой были и многочисленные работы, и участие в организации Общества истории, философии и права. Однако он так и не смог отразить свою концепцию социально-политического быта Древней Руси в обобщающем труде^dcxvii. Из учеников Ф. И. Леонтовича сумел заявить о себе только Ф. В. Тарановский, сменивший его на кафедре истории русского права, но проработавший там не- долго^dcxviii.

Особое положение Варшавского университета в дореволюционной России, находившегося на польской территории, давало больше возможностей для сравнительно-исторического исследования славянских стран. Этому способствовало и наличие единственной в своем роде кафедры славянских законодательств, возглавляемой долгие годы Ф. Ф. Зигелем. С ней же была связана уникальная работа В. Н. Дьячана «Участие народа в верховной власти в славянских государствах до изменений их государственного устройства в XIV и XV веках». Автор, исходя из земско-вечевой теории, считал, что народу в Древней Руси принадлежала верховная власть во всех сферах общественной жизни. Отношения же призванного князя, как исполнительного органа власти, к народу должны были строиться на единении и соглашении, ибо степень могущества князя зависела от того, сколько «людей» на его стороне. Однако данное положение института княжеской власти, отмечал В. Н. Дьячан, плохо отражено в летописях, так как монахи имели иное представление о власти, чем народ. Летописцы смотрели на князя, как на лицо, поставленное Богом, как на единственного представителя власти в государстве^dcxix.

Схожие взгляды содержались в трудах барона С. А. Корфа, профессора русского государственного права и истории русского права в не менее уникальном для тогдашней России вузе — Гельсингфорсском университете (Хельсинки, Финляндия). Переосмысливая идеи В. И. Сергеевича и В. О. Ключевского, С. А. Корф полагал, что с IX века родовой быт у восточных славян заменялся городовым. Положение князя в волости-государстве, где «народ является полновластным и верховным распорядителем судьбами волости», было второстепенно по отношению к вечу. Его значение, как зависимого государственного органа власти, сводилось к охране города, торговых путей, управлению и суду. В то же время среди летописцев главенствовала идея монархизма, заимствованная древнерусскими книжниками из Византии и Западной Европы. Однако, как считал С. А. Корф, реально идея монархического начала в связи с княжеской властью, превалирующей среди прочих элементов государственности, стала применяться на практике только с XII века^dcxx.

В Юрьевском (до 1893 г. Дерптском) университете, одном из старейших в России, также имевшем немало особенностей, в конце XIX — начале XX века кафедру русской истории занимали друг за другом профессора Г. А. Брикнер, Е. Ф. Шмурло и И. И.Лаппо. Никто из них не занимался специальным изучением истории Древней Руси. В общих же лекционных курсах они отражали эклектические взгляды, установившиеся в академической среде и, в частности, присущие петербургской школе, к которой принадлежали Е. Ф. Шмурло (ученик К. Н. Бестужева-Рюмина) и И. И. Лаппо (ученик С. Ф. Платонова)^dcxxi.

Представители историко-юридической науки в Юрьевском университете, напротив, отметились существенными работами, затрагивающими проблемы социально-политического строя Древней Руси и института княжеской власти в том числе. Так, профессор истории русского права М. А. Дьяконов, работавший в этом направлении^dcxxii, был одним из первых историков-юристов, обратившихся к изучению юридических институтов не с формальной точки зрения, а с точки зрения тех историко-бытовых условий, которые влияли на их развитие. Поэтому он отрешился от того догматического направления, каким следовал его учитель В. И. Сергеевич. В конкретных же взглядах на организацию государственной власти на Руси М. А. Дьяконов в основном следовал за М. Ф. Владимирским-Будановым. Он, как и М. Ф. Владимирский-Буданов, выделял тройственную структуру органов верховной власти: князь, княжеская дума и народное собрание (вече). Будучи смешением различных форм правления — монархической, аристократической и демократической, власть в древнерусских землях покоилась на обычае и взаимном доверии. Степенью этого доверия определялось и положение князя в земле, его авторитет в решении всех вопросов, касающихся внешней и внутренней государственной жизни. Важным наблюдением М. А. Дьяконова представляются выделяемые им различные факты из истории общественного сознания и истории самих политических учреждений. В частности, касаясь вопроса о междукняжеских отношениях на Руси и распределении столов, он отмечал, что князья в своих притязаниях и подтверждении лучших прав ссылались и на физическое старшинство, и на начало отчины, и на народное избрание, и на завещание, и действовали с помощью силы или взаимных соглашений. Все это одновременно имело место в действительной жизни. Поэтому, по мнению М. А. Дьяконова, не существовало какого-либо единого порядка в преемственности столов, как и подчинения одних самостоятельных князей другому. В сознании же современников, отражавшем общественные идеалы стремления к политическому единству Руси, находят место и понятие о подчинении всех князей одному великому или старшему, и представление о княжеских съездах, как союзном органе князей и т. п.^dcxxiii

Сменивший М. А. Дьяконова на кафедре истории русского права Ф. В. Тарановский не оставил обобщающей работы по предмету, несмотря на многочисленные статьи и рецензии^dcxxiv. Напротив, профессор государственного права А. Н. Филиппов, преподававший также в Московском университете, помимо исследований различных государственных и юридических институтов России XVIII—XIX веков и публикации многих историко-правовых документов, был автором лекций и учебников по истории русского права^dcxxv. Причем, по справедливому замечанию В. И. Пичеты, они являлись одними из лучших в дореволюционной историко-правовой науке, подводившие итог ее развитию^dcxxvi. А. Н. Филиппов смог не только умело систематизировать материал, но и отразить все то существенное, что было наработано в отечественной историографии к тому времени. В своих конкретных взглядах на институт княжеской власти в Древней Руси он конкретизировал мнения многих историков. В частности, А. Н. Филиппов принимал задружно-общинную теорию Ф. И. Леонтовича для объяснения древнейшего быта восточных славян и организации племенных княжений как первоначальных государств^dcxxvii. Разделял точку зрения и М. Ф. Владимирского-Буданова о смешанной форме правления на Руси, состоявшей из трех элементов — князя, княжеской думы и веча, соотношение которых в различных княжествах со временем менялось^dcxxviii. Соглашался он и с мнением В. И. Сергеевича, что для свободного исполнения своих функций (военной, административной, судебной, законодательной) «князья должны были постоянно поддерживать, пребывая на том или ином столе, "одиначество" (или согласие) с народом, от которого находились часто в зависимости», «считаться с народными нуждами и интересами». «Наглядно это и выражалось в том "ряде", или договоре, который заключал князь с вечем, как народным собранием»^dcxxix. В то же время, отмечая независимость князей на Руси, различный порядок распределения между ними волостей (избрание народом, отчинное начало, завещательное, начало старшинства и личной силы), А. Н. Филиппов, отдавая должное Н. И. Костомарову, видел в их деятельности (княжеские съезды, суды, договоры) задатки для установления федеративного строя^dcxxx. Наконец, не прошел историк и мимо вопроса о феодализме в Древней Руси, поставленного Н. П. Павловым-Сильванским, видя вслед за ним «тождество отдельных институтов нашего и западноевропейского феодализма», но оговариваясь в необходимости дальнейших исследований^dcxxxi. В целом же А. Н. Филиппов, как и многие отечественные историки XIX — начала XX века, отмечал: «Наши предки вообще не любили юридической определенности в отношениях, и это сказывается на многих явлениях древней жизни, между прочим, и на весьма важном вопросе об организации верховной власти в изучаемый период и на соотношении основных ее элементов»^dcxxxii.

Таким образом, можно подвести определенный итог. В конце XIX — начале XX века большинство отечественных историков и юристов, принадлежавших к различным научным школам, продолжало изучение социально-политического строя Древней Руси и института княжеской власти с точки зрения общинно-вечевой, или земско-вечевой теории, модернизируя ее в связи с новыми веяньями в исторической науке^dcxxxiii. В частности, представляя себе домонгольскую Русь разделенной на автономные земли с суверенными общинами, историки отмечали, что княжеско-дружинный элемент призывался для руководства внутренней и внешней деятельностью земель, которая контролировалась вечем, как средством проявления народной воли. При этом, вслед за В. О. Ключевским, выдвинувшим на первый план взаимосвязь государственного строя с социально-экономическими отношениями, придавалось большое значение связи князя и его дружины с внешней торговлей и развитием городов^dcxxxiv.

Нельзя не отметить, что многие отечественные историки и юристы принимали активное участие в общественно-политической деятельности, которая, в свою очередь, влияла на их исторические взгляды. В большинстве своем они носили либеральный характер, направленный на доказательство неизбежности, исторической обусловленности либеральных реформ в России. Так, например, профессор истории русского права Казанского и Томского университетов Г. Г. Тельберг в публицистической речи, посвященной 300-летию Дома Романовых, рассматривая исторические формы монархии в России, отмечал: «Древнерусский князь, ответственный правитель государства-волости, был бесспорной и признанной политической силой; но нужно помнить, что на государственной арене той эпохи сила эта работала не в одиночестве. Прежде всего, бок о бок с княжеской властью стоял, как известно народ, организованный в вече». И далее: «В столкновениях князя с вечем перевес политической силы, в древнейшую, по крайней мере, эпоху, бывал чаще всего не на стороне княжеской власти». «Древнерусский князь, судил ли он или управлял, всегда стоял лицом к лицу с системой народных обычаев; эта была почти неподвижная стена, его окружавшая и его ограничивавшая»^dcxxxv.

В то же время, в русской общественной мысли конца XIX — начала XX века либеральным идеям продолжало противостоять консервативное направление. Одним из главных его идеологов в это время выступал Л. А. Тихомиров, который в объемном труде «Монархическая государственность» (1905) попытался вновь оживить монархическую концепцию исторического развития России. Касаясь проблемы княжеской власти в Древней Руси, он основывался, главным образом, на родовой теории С. М. Соловьева, подчеркивая, что «верховная власть принадлежала целому роду». Вместе с тем, Л. А. Тихомиров всюду видит благоприятные причины «для победы монархии» на Руси. Внутри государства это широкая компетенция князя, его неприкосновенность; «идея династичности»; борьба демократического и аристократического начал, требующая третейского судью, которым мог быть только князь, ибо он освящен сильным религиозно-нравственным идеалом. Не менее благоприятные условия Л. А. Тихомиров находит во внешней политике, так как постоянная борьба за существование, «борьба вооруженная, как и секретнейшая дипломатия — одинаково требовали единого правящего лица». Причем «идея единоличного самодержавия на Руси» созрела еще до татаро-монгольского нашествия, которое лишь поставило вопрос о ее реальной необходимости. Поэтому Андрея Боголюбского, как первого носителя этой идеи, Л. А. Тихомиров считает «значительно опередившим свой век»^dcxxxvi.

Главным оппонентом монархического консерватизма как в теоретическом, так и практическом плане выступали различного рода радикальные учения. Из них все более растущим влиянием пользовался марксизм. По меткой формулировке Г. П. Федотова: «Марксизм был политическим и радикальным выражением той тенденции интеллигентской мысли, которая в границах научного историзма удовлетворялась школой Ключевского»^dcxxxvii. И, действительно, не только первые историки-марксисты (Н. А. Рожков, М. Н. Покровский и др.) строили свое видение исторического развития России через призму социально-экономических отношений, отталкиваясь от концептуальных положений В. О. Ключевского, но и видные общественные деятели радикального толка. В частности, Г. В. Плеханов, прошедший эволюцию взглядов от идеологии народничества к марксизму^dcxxxviii, несмотря на постоянную критику В. О. Ключевского, соглашается с ним в том, что в Киевской Руси князь был «военным сторожем земли, и чем нужнее был такой сторож, тем больше увеличивалось его значение, тем больше росла его власть». Эта власть была основана на правительственных доходах князя: «он брал у населения, как мы знаем, главным образом, продукты охоты и лесных промыслов». «С перенесением же центра тяжести русской политической жизни на верхнюю Волгу, расходы по выполнению этой функции стали покрываться земледелием». Отсюда оседание бродячих князей на землю и постепенное сближение «русского общественного быта и строя с бытом и строем великих восточных деспотий». Занимавшийся распространением марксистских взглядов на исторический процесс, Г. В. Плеханов не находил в Древней Руси ни феодализма, ни активной классовой борьбы^dcxxxix. Напротив, крупнейший теоретик марксизма В. И. Ленин, усвоив марксистское учение об общественно-экономических формациях и классовой борьбе, пришел к выводу о существовании феодализма в России с IX века^dcxl. После победы большевиков в революционном движении на основе марксистско-ленинской теории возникнет новая историческая наука, в которой вопрос об институте княжеской власти на Руси IX — начала XIII века будет идеологически решаться именно через призму феодальных отношений. Однако это не исключит и других подходов к проблеме власти древнерусских князей^dcxli.

Подводя общие итоги всему ходу изучения института княжеской власти в Древней Руси в отечественной историографии XIX — начала XX века, необходимо выделить следующие существенные моменты. В отличие от предыдущего периода исследование данной проблемы велось с позиций различных эволюционных теорий исторического процесса, что позволило существенно разнообразить представления о ней. Кроме того, всестороннему изучению княжеской власти способствовало появление специализированных монографий, посвященных данному предмету (С. М. Соловьева, В. И. Сергеевича, А. Е. Преснякова и др.). В то же время, и общественная мысль своей заметной поляризацией мнений дополняла представления историков и содействовала формированию всевозможных историографических направлений, в рамках которых развивалась историческая наука. Вместе с тем, необходимо отметить, что наряду с появлением новых взглядов на институт княжеской власти в Древней Руси продолжали развиваться и прежние точки зрения, получавшие дополнительное обоснование.

Таким образом, систематизируя точки зрения отечественных исследователей XIX — начала XX века по рассмотренной проблеме, можно заключить следующее:

Приводя данные точки зрения, нельзя все же забывать, что многие исследователи, склоняясь в ту или иную сторону, в общем, расценивали положение княжеской власти неоднозначно при всей сложности и противоречивости социально-политической природы Древней Руси. Об этом заявляли, в частности, М. П. Погодин, Н. И. Костомаров, И. Е. Забелин, К. Н. Бестужев-Рюмин, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов и др.