Нарком Луначарский 36 Вопросы тактики и формы руководства 44

{152} Уроки опыта

Самый термин «военный коммунизм» Ленин непременно заключал в кавычки. Как замечает по этому поводу Е. Г. Гимпельсон в превосходно аргументированной монографии, этими своими кавычками Ленин давал понять, «что речь в данном случае идет не о том коммунизме, который был научно обоснован классиками марксизма. Термин “военный коммунизм” носит образный и в значительной мере условный характер, он суммирует ряд присущих экономической политике Советского государства того времени черт, лишь по форме напоминавших коммунистические начала (обобществление всех ресурсов, элементы уравнительности в распределении, свертывание товарно-денежных отношений, натурализация хозяйственных отношений)»³⁵³. В экономике, в государственном управлении страной и т. д. политику «военного коммунизма» никто не «вводил», не «программировал». Она была навязана обстоятельствами исторического момента и проводилась с учетом этих обстоятельств (гражданская война, интервенция и т. д.). «Коммунистическая партия осуществляла меры “военного коммунизма”, считаясь с обстановкой; эти меры были вынужденными, они были необходимы, более того, для пролетарского государства в тех условиях единственно возможными. Альтернативы не было. Однако… ошибку совершали те, которые идеализировали “военный коммунизм”, видели в чрезвычайных, вынужденных мерах вводимые в жизнь начала высшей фазы коммунизма», — обоснованно утверждает исследователь³⁵⁴.

В ходе подобной идеализации практики возникла особая идеология «военного коммунизма», поработившая некоторых участников процесса, в их числе активных деятелей и защитников революции. Тяжелую, вызванную необходимостью борьбу {153} республики за существование они готовы были рассматривать как сбывшееся торжество подлинно коммунистических идеалов, а суровое подвижничество эпохи выдавать за норму социалистического общежития. Романтическому нетерпению, с каким сущее выдавалось за желаемое, а желаемое — за сущее, сопутствовала порой нетерпимость в полемике, за полемическим выпадом следовал безотлагательный поступок, уже в силу поспешности сплошь да рядом ошибочный. Ошибки восторженного романтизма, как водится, оборачивались горьким разочарованием. Но искренняя, убежденная вера помогала выстоять.

Так было далеко не только в сфере культурного строительства. На X съезде РКП (б) Ленин упоминал о коммунистах, которые вознамерились в два счета переделать экономическую базу страны. Он говорил о них с улыбкой: «И — нечего греха таить — таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров?»³⁵⁵ Тем более понятна экзальтация иных пролагателей небывалых путей в искусстве, их скачка в будущее поверх барьеров, в обгон реальности.

Понимая неизбежность подобных суровых романтиков в революции, Ленин, однако, решительно отвергал их систему взглядов, их идеологию, которую они настойчиво выдавали за всеобщую, господствующую идеологию большевистской партии. Ленин был против того, чтобы скороспелые и жесткие фантазии, а тем более вынужденная практика текущего дня сходили за долженствование, за явь коммунистического завтра.

С необходимой прямотой это устанавливает современная нам историческая наука. В цитированном труде Е. Г. Гимпельсон показывает: «В. И. Ленин, Коммунистическая партия считали идеологию “военного коммунизма” глубоко ошибочной и противоречащей теории научного коммунизма. Сложность ситуации заключалась в том, что в обстановке гражданской войны вынужденная и вполне оправданная “военно-коммунистическая” практика питала ошибочную “военно-коммунистическую” идеологию, для которой в стране тогда имелась известная социальная база; она сама была источником иллюзий о возможности ускоренного и непосредственного перехода к коммунистическому производству и распределению. Жизнь заставила проводить меры, которые не только не могли быть предусмотрены, но в обычных, “нормальных” условиях были бы с точки зрения марксистской теории неправильны»³⁵⁶.

Деятелей Масткомдрама, шире — весь фронт «театрального Октября» — равно воодушевляли как практика «военного коммунизма», оправданная в своей вынужденности, так и ошибочная, {154} волюнтаристская идеология. Это обусловило внутреннюю противоречивость движения, толкало к скоропалительным поступкам, к внутренним распрям, которые оказались губительными.

Особого внимания заслуживают даже не разногласия Луначарского с лидерами Масткомдрама, естественные и очевидные. Тревожный симптом являли раздоры в стане самого «театрального Октября». Тут уже не просто «несколько коммунистов задрались между собой» в споре об искусстве, как говаривал Маяковский. Чтобы завладеть сценической трибуной, Масткомдрам согнал с нее собственного родоначальника и «вождя», коль скоро тот не подчинился захвату. Лишний раз сказались нравы суровой поры, крутые нравы, которые Мейерхольд недавно первый и насаждал в своем военизированном Тео.

В эпохе, которую потом прозвали эпохой «военного коммунизма», хотя сама эпоха так себя и не называла, примечательнее всего не разрушительные, а созидательные ее порывы. В борьбе за новые творческие идеи встречалось подчас не меньше безотчетной сокрушительности, торопливого энтузиазма, чем в ниспровержении «буржуазного старья». Порывы были самоотверженны. Только далеко не все из того, что казалось энтузиастам «коммунистическим» в созданном ими, вышло таким на деле. Недаром Ленин просил, чтобы этим ответственным определением пользовались осмотрительно, и заявлял, что «слово “коммунистический” требует к себе очень осторожного отношения»³⁵⁷.

Как обнаружила первая же открытая проверка, действительно коммунистического в Мастерской коммунистической драматургии, в методах ее работы и в сути ее произведений содержалось совсем немного.

Это четко детерминированное явление своего времени, вызванное к жизни энтузиазмом суровых и в суровости своей простодушных мечтателей, оказалось сколком более общих процессов, прежде всего применительно к театральному строительству. Судьба Масткомдрама многое поясняет в участи Театра РСФСР-1. Она бросает свет и на деятельность тех театров, больших и малых, которые так прямо, напоказ, не провозглашали себя «коммунистическими», не включались организационно в орбиту «театрального Октября», однако порывались к революционной идейности содержания, к новаторскому эксперименту в области стиля и жанра, не скрывая своей зависимости от общих тенденций движения в целом, от творческих идей Мейерхольда — в частности и в особенности.