Никита меньшик

ГОЛИЦА: Отречник худый, виноватее окаянного Ирода. Изуметился царь от пияньства и преблужения.

ШУНЕЖСКИЙ: Повинись, князь Голица Ростовский, наклони главу свою, поклоны главы меч не сечет.

ГОЛИЦА (кивает на Ивана): Его меч всякия головы сечет, он бо злочестивый царь пленил рускую землю, безвинную кровь пролиял, аки воду сильну, и християн умучи.

ЛАЗАРЬ (Ивану в изумлении): Блаженный, сие писать?

ВАСЮШКА (быстро подходит к Лазарю и бьет по голове): Язык урежу, ослоп!

ЛАЗАРЬ: За что биешь, дядя Васюк? Больно же. (Чешет ушибленное место.) Почто аз, неразумный, дом покинул, матерь опечалил? Лучше бы остался. Били меня и там, а ту паче — не прибьют, так отделают. Подьячий разит в скриптории, таже дьяк, таже правщик, староста разит нещадно, князи великородные — и те биют мя, бедника. О, дивно мне, государю премилосердный: чего ради ипату, стратигу, шубашу на скрипторе убогом руце свои пребелыя марать? Вели на псарне выдрать, псари уж потщатся — сердце вынут из персем и в смолу кипящую ввергнут. Аж нет, сам разит. Левой за ключицу ухватит, правой рукой ухо рвет. Обида мне, аз князю великому, государю вотчинному работаю, а мне бити никого не можно, токмо бессловесных.

ИВАН (пораженный неожиданным поворотом, стуча посохом): Так рази бессловесных, велбуд!

ЛАЗАРЬ (хныкая): Разил един раз, блаженный, и нестерпимою скорбию уязвися, плачут бо, во сне являясь, с великою тугою и печалью. Матушка диаконица говорила ми: «Кошка суть ведьма». А я ведьму сию казню — она плачет, аки ластвица, отлученная от детей. Ажно сердце преторгается.
(Даже Осиф удивлен, он смотрит на Лазаря с сочувствием. Присные покатываются со смеху. Васюшка удручен: зная лучше других Ивана, он понимает, что легко может поменяться местами с Лазарем и даже с Голицей.)
ИВАН (крестится): Господи, Боже, царю небесны, крепки и сильны, помилуй мя Пречистыя Матерь, Владычица наша! Михаил Трубецкой, се ты говоришь?

ЛАЗАРЬ (шепотом, в страхе): Аз несть Михаил, отче, аз есмь Лазарь именуюсь.

ИВАН (присные помогают Ивану стать на колени и все время поддерживают под руки. Зовет, подползая к Лазарю): Михаил Трубецкой, свете мои драгы, ты говоришь Лазарем? Ты говоришь им, Михаил?
(Лазарь замечает на себе холодный взгляд Васюшки.

Иван подползает к Лазарю и говорит ему так, словно Лазарь и есть пятнадцатилетний Михаил Трубецкой, задушенный по его капризу в детстве.)
ЛАЗАРЬ (шепотом): Нет, отче, я Лазарь, мною никто не говорит, я сам говорю.

ИВАН: Лазарь? А Михаил где?

ЛАЗАРЬ: Не знаю, нет же никакого Михаила.

ИВАН: Нет никого. Никого нет. А подкеларник где? Никого нет, а Михаил есть. Михаил, служилого князя Богдана Трубецкого сын, удавлен, говорят... Удавлен. (Хватает Лазаря за руку.) Чур меня. Чур! Не я — они удавили, от друга паче брата любимого отлучили меня, на меня же показывают, говоря: «Нача Иванец дванадесяти лет человеков ураивать, Михаила Трубецкого с великие ярости чади своей удавить повелел у своего стану перед своим шатры», хотяща по зависти и без вины восхитить от стада меня, хотяша сами быть в мое место. Я любил его. Брата Георгия, святопочившего, не так любил, как Михаила, и ныне терплю отлучение Михаила от мене. (Осифу.) Ты веришь мне, Божией милостью государь и сопрестольник наш?

ОСИФ: Не верю, керасть.

ИВАН (Лазарю): А ты, скриптор Лазарь, ты вериши ми?

ЛАЗАРЬ: Верую просвитерови моему праведному не прибыточества ради или тщая славы желая...

ИВАН: Спаси Бог, честный Лазарь. Так бы благородныя вельможи солнце правды любили, так бы повиновались царю, не охабил бы аз их на сиротство. Днесь князь великий тебе не заступник, сыне Лазарь, ано Царь Небесный зрит ангельскую твою чистоту. Речено бо есть: «Судия нелицемерен, воздаст комуждо по делом его». В будущем веце богоначальным Исусом обласкан будешь — за меня, сироту убогого. (Поворачивается к боярам.) Зрите ли, мужие, кую хулу воздвигли вы на своего государя, уподобив его нечестивым царям? (Показывая на Осифа.) Он простил меня, грешника. Что же вы не простили государя своего, согнали меня от стада? Коего зла и гонения от вас не претерпел я! (Леонтию Шунежскому.) Леонтий Михайлович, боярин конюший, ты мой кормленщик был, ты у смертного одра отца моего стоял, прости же меня.

ШУНЕЖСКИЙ: Не могу, занеже аз раб твой, а раб не судит господина своего.

ИВАН: Аще ты раб мой, — скажи ми, кто твой царь: он или я (показывает на Осифа)?

ШУНЕЖСКИЙ: Не подобает тебе мимо царевичей сопрестольника на государство поставлять.

ИВАН: Он или я?!

ШУНЕЖСКИЙ: Убо кто царю противится — сей отступник, еже убо горчайшее преступление. Ты царь.

ИВАН: Тыртов Меншой, князь Богдан, муж в добродетелях совершенный, ты мне фряскую землю начисто повоевал: не прогоняй от царства, аз государь твой. (Тыртов отворачивается, не желая потакать сумасбродству Ивана.) Федор Голица, любоискусный ратоборец, ты первый в советех царских, ты меня от казанцев назад отпленил, не отвращайся от меня, ибо не мощен буду с враги управиться без тебя.

ГОЛИЦА: Глупающему отвещати не подобает. Иди к ласкателям своим. Но сказую ти, Ирод: слышах от священных писаний, хотящая от дьявола пущена быти на род христьянский погубителя, и видех ныне советника, всем ведома, иже днесь шепчет во уши ложная тебе и льет кровь христьянскую, яко воду.

ИВАН (поддерживаемый присными под руки продолжает ползать перед князьями): Василька Несвицкий, Артемий Казарин, Афонасий Троекуров — князи Суздальские, Стародубские, Ростовские, Северские, о братие, царь я вотчинный или он царь?

РОМАНОВ: Всегда на царском месте подобно быть царю, а не мало чести в себе имущему. Прими от нас поклонение и честь, крестного целования не преступим.

ИВАН (не принимает неопределенного ответа): Данила Романович, я или он?

РОМАНОВ: Кому оставляеши нас, государь, к кому прибегнем? Ты убо по Бозе заступник наш и помощник во всех скорбех и напастех душевных и телесных.

ИВАН: Он или я?!

РОМАНОВ: Ты, тебе крест целовали.

ИВАН: Василька Несвицкий, кравчий, ты перед катом стоял честно без стыдения: я или он?

НЕСВИЦКИЙ: Едиными устами и единым голосом вкупе молим тебя, самодержец: взявши скифетр, не юродствуй, но будь пастырь мудрый, и поработают тебе князи, славу присовокупляя благородству своему.
(Васюшка и Квасник подходят с двух сторон к застывшему Ивану.)
ВАСЮШКА: Отче.

КВАСНИК: Блаженный.

ИВАН (бормочет): Горе мне, убогому. Помилуй мя, пречистыя Матере, Ты бо Заступница наша, на Тебе надеем, от тебе милости просим. Отделают бояре инока Иванца. Язык урежут, руце усекут. Зело страшуся аз сердцем своим. Братие, молю вас Господа ради и для ради всех святых, покажите на мне милость свою, подайте ми свое благословение, отпустите мя ко отцу моему духовному, да покаюсь, елико согреших.

КВАСНИК: Не бойся, честный старик, — царь к убогим приветен и купно милостив.

ИВАН: Царь милостив, цари вси милостивы, соколич, царя не страшусь, их страшусь (показывает на бояр). Разорили прегордое царство, подручным себе сотворили, на меня худо замышляют. (Шепотом Васюшке.) Боярин Леонтий Шунежский в Казань поскакал, татарскую княжну за сына берет, днесь Шунежский казанскому царю сродник. Мне убогому, царевичам Димитрию, Ивану очи поткнет, дочь Анву собаками затравит.

ШУНЕЖСКИЙ: Господи, призри на наше смирение, молю твою быструю помощь.

КВАСНИК: Не затравит, прежде Шунежского мы собаками затравим, отче.

ИВАН: С ним Романов Даниил, Василька Несвицкий, Казарин Артемий, Михайла Дымов — все за него, а меня с престола моего свести хотят.

КВАСНИК: И тех на трески усадим.

ВАСЮШКА: С женами и княжатами.

ВЫРОДКОВ: А дочерей себе возьмем для утех. И тебе потешенье будет, и скриптору.

ИВАН: Правду ли се ты глаголеши, соколич?

ВАСЮШКА: Паче правды не бывает, блаженный прозвитер. Подумай сам и сам в себе рассуди: кто тебя, старца праведного, нищекормителя, обидеть может? Разве поганый кто, так мы тебе на что?

КВАСНИК: За Евдокию, княжну Лычку, отче, я тебе и князя Шунежского из Казани пригоню, и самого Вельзевела со дна адова приволоку.

ИВАН: Любишь Евдокию Лычку, соколик?

КВАСНИК: Люблю, господине мой. Тебя не так люблю, как боярышню Евдокию.

ИВАН: Верю, сыне Филофей. Ось мое слово к тебе: в посаде девицы от сна не прокинутся — Евдокия тебе жена будет, и ты утолишься. Ибо сам любил, Бог весть. (Осифу.) Сопрестольный государь, покажи на мне милость свою, отпусти мя в монастырь.

ОСИФ: Ступай, камо сам веси.

ИВАН (боярам): И вы отпустите, враги мои, ищу пристанища тиха, за души ваши вседержителя присноблагодатного молить иду, иду учить людей во правду. Христос глаголаше: «Аще кто оставит отца и матерь, или жену, или чада, и села имене Моего ради, стократицею приимет и живот вечный наследит. И аще кто не возьмет креста своего и вслед Мене грядет, сей несть Мне ученик». Уже бо лица моего не узрите и гласа не услышите. Будет кому кую грубость учинил по неправде или от неразумия, простите. Но молю вас, о мужие, да не скорбите о мне всуе. Аще кто отдаст в дар нечто Богу и жалеет о том, несть ему спасения. Благодарите Бога, что Господь мя исторгнул от сетей мира сего лестнаго, влекущих души наша во дно адово. (С угрозой.) Пред страшным Судиею во второе Его пришествие вси вкупе предстанем, истязаеми от Бога, яже что кто соделал, добрая или злая, такожде и мзду примет от Христа. Добро или зло, яже кто что посеял, то и пожнет.

(Иван кланяется — Осифу, князьям, отдельно и долго кланяется боярину Лычке. Вспомнив о Лазаре, мгновение думает и затем кланяется и ему. Лазарь от испуга роняет перо.)
ВАСЮШКА (Лазарю): Пиши, велбуд: «Многа зависть и крамола на царя воста, многа брань от бояр ему на его державу. Бысть мятеж велик и шум, а не хотят государю служить. И бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя...»

ИВАН: «Многия бранныя ко государю».

ВАСЮШКА: «Ко государю. И видев царь боярскую жестокость, поклонися с престола своего им на все страны и почал говорить, воздохнув из глубины сердца своего: «Зело стужаете народ, вельможи, от них и слышати не могу всегдашняго плача и рыдания людеи моих. И терпети не могу досады мне от вас. Аз повелеваю никако же скорбети о моем шествии, но пребывати в подвизех духовных, и в посте, и воздержании, и многи мольбы творити за мя, нищекормителя, и за ся, и бедных миловати».

ИВАН: «Вас же молю, любезныя мои, не скорбите, во оном веце не узримся. Ко святей церкви притекайте и мене поминайте в своих молитвах».

ВАСЮШКА: «В своих молитвах». Написал, шиша?

ЛАЗАРЬ: Ато.

ИВАН: «И востав от земли старец Иоанн, и простер руце на небо, и молитву исполнив, и прилете к нему с небеси голубь, глаголя: «Дерзай, Иване, избранниче Божий, услышана бысть молитва твоя и сокрушатся враги твои».

ЛАЗАРЬ: «Избранниче Божий», «бысть молитва твоя», «сокрушатся враги твои».

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Время вечерни приближися, отче, братия начата пети в соборе.

ИВАН (кланяется Мисюре Неупокоеву): Спасибо Бог, сыне Мисюр. (Боярам.) Имам ити к вечерни, князи. (Присным.) Грех моих ради болезнь продолжися. Терпите, чада мои, Бога ради, и Господь сотворит с вами милость. К вам слово Его простираю и подвизаю вас на проповедь, сице глагола бо Пророк: «Се Аз посылаю вас, яко овцы, посреди волков. Предадят бо вы на сонмы и на соборищи, и пред цари и владыки ведени будете имени Моего ради. И не убойтеся от убивающим тело, души же не могущих коснутися».

ВЫРОДКОВ: Чур меня, чур. Будто ты, Никита, кравчих да оружничих на кольях не видел.

МЕНЬШИК: Я не видел!? А кто по неделе Бориса Курлятева Ушатого сажал, жену его Акилину Васильевну, сына Якова, дщерь Улиану? Ох, Игнатий, ох! Князь Борис Юрьевич скоро ко Господу отошел — зело муж тяжькый, восьми пудов, треска под ключицей у него вышла, а княжна Улиана (качает головой)... (Лазарю.) Затвори рот, клюся ушастый, — ворона залетит, говно склюет, чем срать будешь?
(Иван громко хохочет.)
ИВАН (Меньшику): Щука, святые дары забери!

МЕНЬШИК: Лазарь, забери святыни.

ЛАЗАРЬ: Заберу, госу... Отче!
(Леонтий Шунежский быстро подходит к Лазарю, хватает его за ключицу.)
ШУНЕЖСКИЙ: Князи великородные разят, Иуда? Чего ради шубашу руце свои марать, бесермен, мардуй?

ЛАЗАРЬ: Ай-яй-яй. (Шмыгая носом, собирает святыни.)

Иван, Васюшка, Никита Меньшик, Квасник, Выродков, Мисюра Неупокоев, Ежиха, Гафья, Лазарь, Княжна Евдокия

МЕНЬШИК: У которого? Их два, Грозный да Кроткий. Проси у сопрестольника — даст.

ВАСЮШКА: Ну ты, дурак, говори — не заговаривайся. Неравно услышит блаженный.

МЕНЬШИК: Не полоши напрасно, Ярыга Васюк, не слушаю тебе и не боюся.

ВАСЮШКА: Не хвалися, протозанщик: Иван жали не ведает, а мы крест за тебя целовали.

МЕНЬШИК: Государь меня любит. Блаженный мне шубу дал, с себя снем.

ВАСЮШКА: Его же любит царь, того и наказует. Курлятева, доброхота, государева названого брата, на кол посадили, а ты кто? А Игнатий Шишка? Петр Тутышев, Третяка Кротких, Алферий Дедяев, Немира Спячий, Максентий Безнос — где они все? Изомроша от железной тягости.

МЕНЬШИК: Гуляй, Васюшка, донде жив. Смерть грамоты никому не пошлет.

ВАСЮШКА: Не пошлет, а и торопить ю незачем. Ты взгляни вокруг — что делается. Людей, как собак, бьют.

МЕНЬШИК: Сами же и бьем.

ВАСЮШКА: Не мы бьем — нами бьют. Мы люди подневольные. Не мы — так нас. Правды нет, а неправда (глазами показывает на дверь в молельню Ивана) раньше нас родилась. Пей, Никита, вино у новопреставленного князя Курлятева славное. Я знаю — не одино лето Борису Юрьевичу работал.

МЕНЬШИК: Жалко тебе князя Бориса?

ВАСЮШКА: Князя-то? Князя нет. Пожил Борис Юрьевич, слава Богу. Жалею о княжне Улиане.

КВАСНИК (сталкивает с себя Ежиху): Потому ты на Курлятева двор не пошел?

ВАСЮШКА: А ты б пошел? Пять лет от княгини Марии Васильевны только ласку знал, княжну в пеленах помню.

КВАСНИК: И ходил, и пойду, потому я душегубец. Как и ты, Васюшка.

ВЫРОДКОВ (Васюшке, кивая на Квасника): Он Улиане удавиться помог.

ВАСЮШКА: Как так?

ВЫРОДКОВ: Княжну с княгиней царь велел прежде отца в замок забрать, вмало гладом не погибли, Улиана в удавке никак задохнуться не могла, ножками сучила. Филофей сжалился — за пяту потянул. В мегновенье отошла. Потом только князя Бориса управили. Царь так повелел.

ЛАЗАРЬ (в задумчивости бормочет): Пригвоздиша Его ко кресту и поругашася Ему, глаголюше: «Радуйся, царю июдейски! Многи спасе, себе ли единаго не можеши спасти? Сниди со креста, да веруем в тя». И плеваху на лице Его, и по ланитам бияху. Кую лютую муку Спаситель претерпел от поганых идолопослушников. Ай-ай-ай.

ЕЖИХА (сзади обнимает Васюшку): Хоть ты меня пожалей, Васюшка.

ВАСЮШКА: Что тебе?

ЕЖИХА: Избави меня от мужа, опостылел, шиша старый.

ВАСЮШКА: Какой он старый? Он моложе меня.

ЕЖИХА: А и ты старый, Васюшка. Оглоблю прошу, он не хочет. Говорит — нельзя невинную душу губить. Прибери его, а я тебя за то, Васюшка... А?

ВАСЮШКА: Не могу, нельзя ни за что человека губить. Лист подай в разбойный приказ, а и то человека праведного не отделают.

КВАСНИК: А ты пиши, что муж посадских людей смущал — царя Кроткого славил: наутри мертвец будет.

ЕЖИХА: Я грамоте не умею.

ЛАЗАРЬ (Меньшику): Дядька Никита, госу... Старец Иоанн велел в синодик новопреставленных вписать, а дьяк пьянее грязи, ничего сказать не может. Токмо вельми скверно лается. Мало ухо мне не выринул, варвар.

КВАСНИК: Что тебе, душе нечистый?

ЛАЗАРЬ: Написал я: «Лета седмь тысяшь...» и прочая, «прислал в Кириллов монастырь сие поминание» и прочая, «на литиях и литоргиях по вся дни» и прочая.

ВАСЮШКА: Ну и пиши, ослоп. Писать, небось, легко. Это не саблей махать.

ЛАЗАРЬ: Саблей, может, и тяжелее, дядя Васюк, чем пером (взвешивает перо на ладони), опять же агарь-бесермен или человек лихой голову усекнуть может. Иной же раз отца диакона, что учил, клянешь на чем свет стоит. Зачем он меня к ученью приохотил? Сидел бы в лавке у дяди, сукном бы торговал. Аршин — копейка або три саблицы, тафта две копейки або шесть саблиц, мухояр, бархат, камка, парча...

КВАСНИК: Ты сказать хотел или тебе язык урезать? Язык писарю ни к чему.

ЛАЗАРЬ: И прочая. А от кого грамоту писать: «Царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии» или... (Квасник и Васюшка бросаются к нему и дерут ему уши.) Ай-ай-ай.

ЛАЗАРЬ: Невозможно, тетенька, безвинно христианскую душу губить. Государь заповедал казнить напрасно. Токмо за богохульство, татьбу, чарование и волхвование, кощунство и всякая нечистота еретическая. «А кто не по Бозе кого чим поклепнет, — рече блаженный, — проклят буди и от Бога не помилован». Муж твой — он, может, с люторами книги читал или баб шепчущих по деревням взыскивал? А и то, тетенька, чадолюбивый отец скорбьми спасает и ко спасению приводит, смерти же скорыя не предаст, не хощет смерти грешничи, но ожидает покаяния.

ЕЖИХА: Ты что, каженик, умом похабился?

ЛАЗАРЬ: Аз, тетенька, сроду не оскоплялся. А спиратися с вами несть время: синодик дописать надобно, души преставленных томятся без поминанья в молитвах и литоргиях, а вы стужаете — добро ли? На Страшном суде строжайше взыщется с раба Божия Лазаря Сурянина. Писано бо есть: «Умерших поминайте, и тако исполните закон Христа», таже писано есть: «Всуе тружаешися, чего Бог не даст»...

КВАСНИК (Васюшке): Урежет ему язык блаженный — многоглаголив зело.

ВАСЮШКА: Высечь бы плетьми, помня реченное: любя сына, учащай ему раны.

КВАСНИК: Многажды сечен без жали, ино плеть дураку не пользует. Гафья!
(Гафья подбегает к Кваснику. Квасник что-то шепчет на ухо ей. Она кивает. Затем идет к Лазарю.)
ВАСЮШКА: Усердно молитвит Господа государь.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Се ему обычай многолетный.

ВЫРОДКОВ: Блаженный не повеле себе стужать от обедня часа до вечерни.

ЛАЗАРЬ (отстраняя от себя Гафью): Дядя Василей, кого в синодик писать? Блаженный велел всех, а я не был, мне на экзекциях быть не велено.

ВАСЮШКА: Брата пономаря воспроси, ведает он един бо подробну вся.

ЛАЗАРЬ (Мисюре Неупокоеву): Брате Мисюр, ради Господа, кого писать?

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Пиши, мазуля. Отделано: есаул князь Филипп Олябьев с люди, князь Ширяй Тетерин и сыны Василько, Иван, Григорий. Володимер Гагарин да сыны Андрей, Захарий, Молчан. Князь Осип Чулков с жена и дети Мария, Анва, Семен. Князь Данила Рогатый с жена и сыны Петр, Карп, Дмитрей. Сотник Вавила Малечкин. Князь Александр Ярославов с сыны Алексеем и Елизаром. Боярин Давидко Ростовский. Холщевник Яков Нечаев с женою, сестрою и сыном. Инок Нередицкого монастыря Евдоким. Князь Иван Митнев с дети Софья, Иван, Федор...

КВАСНИК: Ивана Митнева не пиши.

ВАСЮШКА: Чего ради?

КВАСНИК: Лазарь, возгряк, не пиши!

ВЫРОДКОВ: Отделан же. Все были.

КВАСНИК: Лазарь, каплух, не пиши Митнева.

ВЫРОДКОВ (догадываясь, почему не надо писать): Статок прибрал? С братией не поделился, мохнорожий.

КВАСНИК: Послужи, как я, Щука...

ВЫРОДКОВ: Я-то служу, не как ты — за кушаньем.

ВАСЮШКА (с укором): Не по совести творишь, Филофей. Государь доведается...

КВАСНИК: Не доведается, ежели ты не доведешь. А без поминок не оставлю.

ВЫРОДКОВ: Коня мне дай, каурку.

КВАСНИК: Ты что, Щука! Каурка пятый год подо мной. Все отдам, коня не дам.

ВЫРОДКОВ: Коня, Филофей!

КВАСНИК: Умолкни, приблуда! Давно, я смотрю, ко мне подбираешься, старцу на меня шепчешь, стяжатель. Как бы тебе не заплакать.

ВЫРОДКОВ: Коня, Филофей, ниже посула не возьму.

КВАСНИК (выхватывает из-за пазух кошели, швыряет Выродкову): На, имай, кольшерукий! А коня не получишь.

ВЫРОДКОВ (посмеиваясь, собирает деньги, трясет кошелем): Туго набил кизичку, Филофей. В Литву собрался? И конь мой будет, сам отдашь.

ИВАН: Аз печалию стесневаем, велико бо зло постиже от единых боляр, паче всех врагов моих и супостат, и не вем, како мощен буду с ними управитися, и терпети не хощу досады мне от них.

ВАСЮШКА: Блаженный, не печалуй, будеши на своей вотчине Бог: за мало время боляры по тобя пришлют.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Вкуси, отче, понеже суббота есть.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Господа ради прости нам.

ИВАН (поглядев на Мисюру Неупокоева): Житие доброхота моего Олексия Адашева было всегда пост и молитва безпрестани, по одной просвирке ел на день. Адашев прокаженных тайне питал, обмывающа их, многажды сам руками своими гной их отирающе. Правила церковное сохраняя по уставу, никако же преступив, до последняго своего издыханиа: молитвы совершая на всяк день, аще и в велицей болезни и тяжести от великих трудов и подвиг, бяше телом преже крепок и мужествен. Меня же Пророк вами обвил, отступниками. От многаго труда и стояния нозе Адашева опухли, яко древие, он же овогда седя, овогда лежа, молитвы неослабно совершая, паче же о целомудрии печашеся, бо от рожениа не позна плотскаго греха. Без рассужениа в кротости и смирении сердца, яко Самому Христу служаше, а не государю. Меня же Господь вами обвил, яко сатана заповеданное древо. Адашеву в присные Магдалыню, великую и превосходную посницу, единова в седьмицу вкушающи, а на вые вериги тяжкие. Вы же мне, старцу, бледых жен водите. За что мне се, Филофей Квасов?

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Прости, отче великий поистине во блаженных: коварствует бо князь бесовстий, хотя делу твоему спону сотворить.

ИВАН: Глаголет Господь ко своим апостолом: «Аще и вся заповеди исполните, глаголите: раби непотребны есмы», а диавол подущает вас усты точию каятися, а в сердце превысоце о себе держати и королеви и тироном ровнятися. Ясте и пиете без воздержания, законного жительства не храня, всяко скаредие творите и богомерзкие дела, блуд, нечистоту, срамословие и скверноложие. Чадо Мисюр, ты сын поповский, али Священного Писания не читал ты?