Нил Стивенсон Криптономикон. Часть 2

РАКЕТА

Джульета удалилась куда то далеко за Северный Полярный круг. Бобби преследует ее, как измученный траппер, бредя по сексуальной тундре в изношенных снегоступах и героически прыгая со льдины на льдину. Однако она остается далекой и недостижимой, как Полярная звезда. С Енохом Роотом она и то чаще видится, чем с Бобби, а Енох связан обетом безбрачия или как там это зовется. Или нет?

Несколько раз, когда Бобби Шафто все же удавалось вызвать у Джульеты улыбку, она начинала задавать трудные вопросы. Ты спал с Глорией, Бобби? Пользовались ли вы презервативом? Могла ли она забеременеть? Исключаешь ли ты полностью возможность, что у тебя ребенок на Филиппинах? Сколько ему или ей было бы сейчас? Ну ка, прикинем: ты трахнул ее в день Перл Харбора, значит, ребенок мог родиться в сентябре сорок второго. Тогда твоему ребенку сейчас четырнадцать, пятнадцать месяцев – может, лапочка как раз учится ходить!

Шафто всегда становится не по себе, когда железные бабы вроде Джульеты начинают умиляться и сюсюкать. Поначалу он думал, что она его так отшивает. Дочь контрабандиста, партизанка, интеллектуалка и атеистка – да что ей до какой то манильской девушки? Окстись, мать! Война кругом!

Потом он находит более правдоподобное объяснение: Джульета беременна.

День начинается с рева корабельной сирены в Норрсбрукском порту. Городок – россыпь аккуратных белых домиков на скале, которая круто обрывается в Ботнический залив, образуя южный берег обрамленного пристанями фьорда. Полгородка выбежало на улицы и в тревожном свете розовато желтой зари увидело, что девственность фьорда нарушил неумолимый стальной фаллос. И не просто, а со спирохетами: несколько десятков людей в черной форме выстроились наверху аккуратно, как леерные стойки. Когда отзвуки сирены затихают в каменных стенах фьорда, становится слышно, что спирохеты поют : горланят разухабистую немецкую песню, которую Шафто последний раз слышал в Бискайском заливе во время атаки на конвой.

Еще два человека в Норрсбруке должны узнать мотивчик. Шафто идет к Еноху Рооту в церковный подвал, но никого не застает; постель и лампа простыли. Может, местное отделение Societas Eruditorum проводит заседание на рассвете, а может, Енох нашел постель потеплее. Но старый верный Гюнтер Бишоф на месте: высунулся в окошко своей мансарды, смотрит в цейсовский бинокль на незнакомый корабль.

Шведы с минуту стоят, скрестив руки на груди и разглядывая непонятное явление природы, потом разом решают, что ничего не видели. Они поворачиваются спиной к гавани, возвращаются по домам, начинают варить кофе. Нейтралитет – состояние не менее странное, чем война, и точно так же требует неприятных уступок. В отличие от большинства европейцев шведы могут не беспокоиться, что немцы захватят их город и потопят рыбачий флот. С другой стороны, немецкое судно нарушило их суверенитет, и, по хорошему, надо хвататься за вилы и кремневые ружья. С третьей стороны, корабль, вполне вероятно, сделан из шведской стали.

Шафто не сразу узнает подводную лодку, уж очень форма нехарактерная. Обычная подлодка выглядит как надводный корабль, только длиннее и уже. У него есть V образный корпус и плоская палуба, утыканная орудиями, а на ней – боевая рубка, из которой торчит всякая ерунда: зенитки, антенны, страховочные тросы, орудийные щиты. Фрицы бы туда часы с кукушкой поставили, если бы нашлось место. Когда обычная подлодка рассекает воду, из дизелей валит густой черный дым.

Эта похожа на торпеду длиной с футбольное поле. Вместо боевой рубки – неприметный обтекаемый горб. Ни орудий, ни антенн, ни часов с кукушкой – все гладкое, как окатыш. Нет ни шума от дизелей, ни дыма – только немного пара. Похоже, у этой хреновины вообще нет дизелей. Она только ровно гудит, как «мессершмитт» Анжело.

Шафто ловит Бишофа на выходе из гостиницы – тот тащит вещмешок размером с убитого моржа. Бишоф задыхается от натуги, а может быть, от волнения.

– Это она, – хрипит он таким тоном, будто разговаривает сам с собой. Однако судя по тому, что слова английские, обращается он к Бобби. – Ракета.

– Ракета?

– Работает на ракетном топливе, восьмидесятипятипроцентной перекиси водорода. Не надо перезаряжать verdammt¹⁴ аккумуляторы. Двадцать восемь узлов – под водой! Красотуля моя! – Он сюсюкает, как Джульета.

– Помочь что нибудь отнести?

– Рундук… наверху.

Шафто взбегает по узкой лестнице и видит комнату Бишофа совершенно пустой. На столе, придавленная стопкой золотых монет, благодарственная записка хозяевам. Посреди комнаты, как детский гробик, стоит черный рундук. Из открытого окна доносятся ликующие возгласы.

Бишоф с вещмешком идет по пирсу. Подводники на ракете его заметили и спускают шлюпку. Она мчит к пирсу, как гоночная лодка.

Шафто взваливает рундук на плечо и трусит по лестнице. Сразу вспоминаются погрузки на корабль, из которых и должна состоять жизнь морского пехотинца. Шафто, давно не выходившего в море, на миг охватывает знакомое чувство. Это то, да не то: настоящее волнение сборов куда сильнее.

Следы Бишофа на тонком снегу ведут вдоль мощеной улочки на пирс. Трое в черном вылезают из шлюпки, поднимаются по ступеням на пирс и козыряют Бишофу; с двумя он обнимается. В розовом свете зари Шафто узнает подводников из старой команды Гюнтера. Третий выше, старше, худее, мрачнее, лучше одет и плотнее увешан орденами. Короче, больше похож на фашиста.

Шафто не верит себе. Только что он помогал старому другу Гюнтеру – пацифистски настроенному отставнику, пописывающему мемуары. А выходит, что он пособничает врагу. Что бы о нем подумали другие морпехи?

Ах да. Чуть не забыл. На самом деле он участвует в заговоре который они с Бишофом, Руди фон Хакльгебером и Енохом Роотом составили в подвале под церковью. Бобби резко останавливается и шваркает рундук посреди пирса. Фашист, услышав грохот, поднимает голубые глаза на Шафто. Тот готов ответить презрительным взглядом.

Бишоф это замечает. Он поворачивается к Шафто и что то весело кричит по шведски. Шафто хватает ума отвести взгляд от мрачного немца и с улыбкой кивнуть Бишофу. На хрена такой заговор, если из за него и подраться нельзя?

Еще два подводника поднялись по ступеням, чтобы забрать вещи Бишофа. Один идет по пирсу за рундуком. Они с Шафто узнают друг друга одновременно. Черт! Парень удивлен, увидев здесь Шафто, но не то чтобы огорчен. Тут ему приходит в голову какая то мысль; он застывает и в ужасе косит глазом на высокого фашиста. Гадство! Шафто поворачивается спиной, как будто собрался назад в город.

– Енс! Енс! – орет Бишоф и добавляет что то по шведски. Шафто продолжает идти. Бишоф бежит вдогонку и с последним: «ЕНС!» обнимает его за плечи. Потом шепотом, по английски: – У тебя есть адрес моей семьи. Если не встретимся в Маниле, постараемся связаться после войны.

Он начинает колотить Шафто по спине, вынимает из кармана бумажные деньги, сует ему в руку.

– Кой хрен, конечно, мы там встретимся, – говорит Шафто. – А эта херня зачем?

– Я даю на чай милому шведскому пареньку, который помог мне нести багаж, – говорит Бишоф.

Шафто цыкает зубом и кривится. Конспирация ему не по душе. В голову приходят несколько вопросов, среди них: «Чем эта большая торпеда на ракетном топливе безопаснее твоей прежней лодки?», но говорит он:

– Ладно, счастливо.

– Удачи тебе, друг мой. А это – чтобы не забывал заглядывать на почту. – Бишоф щиплет приятеля за плечо так, чтобы синяк остался дня на три, поворачивается и идет к соленой воде.

Шафто идет к снегу и деревьям, завидуя. Когда через пятнадцать минут он оглядывается на гавань, лодки уже нет. Внезапно город становится таким же холодным, пустынным, затерянным на краю света, как и на самом деле.

Письма он получает до востребования на Норрсбрукской почте. Когда два часа спустя она открывается, Шафто уже ждет на пороге, дыша паром, что твой двигатель на ракетном топливе. Он забирает письмо от родных из Висконсина и большой конверт, отправленный вчера из Норрсбрука, без обратного адреса, но подписанный рукой Гюнтера Бишофа.

В конверте – бумаги касательно новой подводной лодки, в том числе несколько писем, подписанных Самим Главным. Шафто успел немножко набраться немецких слов, но все равно почти ничего не понимает. Много цифр и каких то явно технических описаний. Вот они – бесценные разведданные. Шафто старательно убирает бумаги, запихивает конверт в штаны и направляется к жилищу Кивистиков.

Идти долго, холодно, сыро. Есть время обдумать свое положение. Он застрял на нейтральной территории, за полмира от того места, где хочет быть. Разлучен с Корпусом. Вляпался в непонятный заговор.

По большому счету он уже несколько месяцев в самоволке. Однако, если явиться в американское посольство в Стокгольме с этими документами, его простят. Значит, в конверте – билет на родину. А «родина» – очень, очень большая; она, в частности, включает Гавайи, откуда до Манилы ближе, чем от Норрсбрука, Швеция. Отто только что вернулся из Финляндии, его суденышко покачивается у дощатого причала. Шафто знает: оно до сих нагружено тем, что там сейчас финны дают за кофе и пули. Сам Отто сидит в доме, с красными от недосыпа глазами, и, ясно дело, глушит кофе в беспросветной тоске.

– Где Джульета? – спрашивает Шафто. Он уже боится, не вернулась ли она в Финляндию.

Каждый раз Отто возвращается с другой стороны Ботнического залива все более мрачным. Сегодня он мрачнее обычного.

– Видел это чудище? – говорит он, качая головой. Только закоренелый финн способен вложить в голос столько изумления, отвращения и тоски. – Немцы сраные!

– Я думал, они защищают вас от русских.

Отто долго, раскатисто хохочет.

– Zdrastuytchye, tovarishch! – говорит он наконец.

– Чего чего?

– Это значит «здравствуйте, товарищ» по русски, – объясняет Отто. – Тренируюсь.

– Лучше бы ты учил Клятву на верность Соединенным Штатам Америки, – говорит Шафто. – Думаю, покончив с немцами, мы засучим рукава и отбросим Иванов обратно в Сибирь.

Отто снова смеется. В наивности, даже такой чрезмерной есть что то трогательное.

– Я закопал немецкую воздушную турбину в Финляндии говорит он. – Продам русским или американцам, кто первый туда доберется.

– Где Джульета? – спрашивает Шафто. Кстати о наивности.

– В городе, – отвечает Отто. – Делает покупки.

– Значит, у вас появились деньги?

Отто зеленеет. Завтра день выплаты.

Тогда Шафто сядет на автобус до Стокгольма.

Шафто усаживается напротив Отто. Они некоторое время пьют кофе и говорят о погоде, контрабанде, сравнительных достоинствах различных видов автоматического вооружения. На самом деле речь о том, получит ли Шафто деньги, и если да, то сколько.

Наконец Отто осторожно обещает расплатиться, если Джульета не потратит все на «покупки» и если Шафто разгрузит кеч.

Так что Бобби Шафто до конца дня таскает из трюма на причал, а оттуда в дом советские минометы, ржавые банки с икрой, кирпичи черного китайского чая, произведения саамского народного искусства, пару икон, ящик настоянного на сосновых иголках финского шнапса, круги несъедобной колбасы и тюки со шкурками.

Тем временем Отто уходит в город. Темнеет, его все нет. Шафто укладывается в доме на боковую, четыре часа ворочается, минут десять дремлет и просыпается от стука в дверь.

Он подходит к двери на четвереньках, вытаскивает из тайника «суоми», отползает в дальний конец дома и бесшумно выскальзывает через люк в полу. Камни обледенели, но босые ступни не скользят, так что он легко может обойти с тыла и посмотреть, кто там ломится.

Это Енох Роот, пропадавший всю последнюю неделю.

– Привет! – говорит Шафто.

– Бобби! – Роот оборачивается на голос. – Так ты уже знаешь?

– О чем?

– Что мы в опасности.

– Не а, – отвечает Шафто. – Просто я всегда так открываю дверь.

Они заходят в дом. Роот отказывается включать свет и все время смотрит в окно, как будто кого то ждет. От него слегка пахнет Джульетиными духами – Отто привез их из Финляндии двадцативедерную бочку.

Шафто почему то не удивлен. Он начинает варить кофе.

– Возникла очень сложная ситуация, – говорит Роот.

– Вижу.

Роот изумлен. Он оторопело смотрит на Шафто, глаза его блестят в лунном свете. Будь ты хоть семи пядей во лбу, когда замешана женщина, становишься дурак дураком.

– Нет, нет, нет, нет! – Роот на мгновение замирает, морщит лоб. – То есть да. Я собирался тебе сказать. Но это только первая часть гораздо более запутанного дела. – Он встает, прячет руки в карманы и снова проходит по избушке, выглядывая в окна. – У тебя есть еще такие финские автоматы?

– В ящике слева, – говорит Шафто. – А что? Будем стреляться?

– Может быть. Нет, не мы с тобой! Могут нагрянуть гости.

– Легавые?

– Хуже.

(У Отто есть конкуренты.)

– Хуже.

– Так кто тогда? – Шафто не может вообразить никого хуже.

– Ой, бля! – возмущенно орет Шафто. – Как ты можешь говорить, будто они хуже финнов?

Роот обескуражен.

– Если ты хочешь сказать, что один отдельно взятый финн хуже одного немца, я с тобой соглашусь. Однако у немцев есть малоприятное свойство: они обычно связаны с миллионами других немцев.

– Согласен, – говорит Шафто.

Роот откидывает крышку ящика, вытаскивает пистолет, проверяет патронник, направляет дуло на луну, смотрит в него, как в подзорную трубу.

– Так или иначе, немцы собрались тебя убить.

– За что?

– За то, что ты слишком много знаешь.

– В смысле, про Гюнтера и его новую подлодку?

– Да.

– А ты то откуда узнал? Это как то связано с тем, что ты спишь с Джульетой? – продолжает Шафто. Он не столько зол, сколько утомлен. Вся эта Швеция сидит у него в печенках. Ему надо на Филиппины. Все, что не приближает к Филиппинам, – досадная помеха.

– Да чихала она и на тебя, и на меня. Просто хочет иметь все плюсы того, что она финка, и никаких минусов.

– А какие минусы?

– Необходимость жить в Финляндии, – говорит Шафто. – Ей надо выскочить за кого нибудь с хорошим паспортом. За американца или британца. Не давала же она Гюнтеру.

Роот смущается.

– Ладно, может, и давала, – вздыхает Шафто. – Черт!

Роот вытащил из другого ящика сменный магазин и сообразил, как вставить его в «суоми».

– Ты, наверное, знаешь, что у немцев есть негласная договоренность со шведами.

– Что значит «негласная»?

– Давай просто скажем, что у них есть договоренность.

– Шведы нейтральны, но позволяют фрицам у себя хозяйничать.

– Да. Отто приходится в каждом рейсе иметь дело с немцами, и в Финляндии, и в Швеции, и с их кораблями в море.

– Можешь мне не рассказывать, что долбаные фрицы повсюду.

– Ну так вот, если коротко, немцы нажали на Отто, чтобы он тебя выдал.

– И он что?

– Выдал. Но…

– Отлично. Продолжай, я слушаю. – Шафто начинает подниматься по лестнице на чердак.

– Но потом он об этом пожалел. Думаю, можно сказать, что он раскаялся.

– Слышу настоящего священника, – бормочет Шафто. Он уже на чердаке, на четвереньках ползет по балкам. Останавливается, щелкает зажигалкой. Большую часть света поглощает зеленый деревянный ящик. На грубых крашеных досках – написанные по трафарету русские буквы.

Снизу доносится голос Роота:

– Он пришел туда, где… м м… были мы с Джульетой.

И ясно чем занимались.

– Дай ломик, – кричит Шафто. – В ящике с инструментами, под столом.

Через мгновение в люк, как голова кобры из корзины, высовывается лом. Шафто берет его и начинает курочить ящик.

– Отто разрывается на части. Он должен был это сделать, потому что иначе немцы прикрыли бы его лавочку. Но он тебя уважает. Поэтому пришел к нам и рассказал все Джульете. Она поняла.

– Поняла?!

– И в то же время ужаснулась.

– Жутко трогательно.

– Ну, тут Кивистики открыли шнапс и начали обсуждать ситуацию. По фински.

– Ясно, – говорит Шафто. Дай финнам мрачную моральную дилемму и бутыль шнапса – и можешь забыть о них на сорок восемь часов. – Спасибо, что не побоялся прийти.

– Джульета поймет.

– Я не об этом.

– Думаю, Отто мне тоже ничего не сделает.

– Нет, я о…

– А! – восклицает Роот. – Нет, я должен был рано или поздно рассказать тебе про Джульету.

– Да нет же, черт! Я про немцев!

– А. Ну, я почти про них не думал, пока уже почти сюда не дошел. Это не столько храбрость, сколько недальновидность.

У Шафто с дальновидностью все в порядке.

– Держи. – Он спускает в люк тяжелую стальную трубу длиной в несколько футов и толщиной в жестянку из под кофе. – Тяжелый, – добавляет он, когда Роот приседает под весом трубы.

– Это что?

– Советский стодвадцатимиллиметровый миномет.

– А. – Роот в молчании опускает трубу на стол. Когда он продолжает, голос у него звучит иначе: – Не знал, что у Отто такие есть.

– Радиус поражения – шестьдесят футов. – Шафто вытаскивает из ящика снаряды и начинает складывать их рядом с люком. – А может, метров, не помню.

Снаряды похожи на толстые футбольные мячи с хвостовыми плавниками.

– Футы, метры… разница существенная, – говорит Роот.

– Мы должны вернуться в Норрсбрук и позаботиться о Джульете.

– В каком смысле? – с опаской спрашивает Роот.

– Жениться на ней.

– Что?!

– Мы, заговорщики, обязаны заботиться о нашем потомстве, – кивает Роот. – Давай учредим для них трастовый фонд в Лондоне.

– Денег хватит, – соглашается Шафто. – Но я не могу на ней жениться, потому что меня ждет Глория.

– Руди не годится, – говорит Роот.

– Потому что он пидор?

– Нет, они запросто женятся на женщинах, – разъясняет Роот. – Он не годится, потому что он немец, а что она будет делать с немецким паспортом?

– Да, это не выход, – соглашается Шафто.

– Остаюсь я, – говорит Роот. – Я на ней женюсь, и у нее будет британский паспорт, самый лучший в мире.

– M м… А как насчет твоих монашеских обетов, или как это называется?

– Я должен хранить целомудрие…

– Однако не хранишь… – напоминает Шафто.

– Божье прощение безгранично, – парирует Роот. – Как я сказал, мне следует хранить целомудрие, но это не значит, что я не могу жениться. Главное, не вступать в телесную близость.

– Тогда брак недействителен!

– О том, что мы не вступим в телесную близость, будем знать только я и Джульета.

– И Бог.

– Бог не выписывает паспортов.

– А церковь? Тебя вышибут.

– Может, я заслужил.

– Давай разберемся, – говорит Шафто. – Когда ты спал с Джульетой, ты говорил, что не спишь, и мог оставаться священником. Теперь ты намерен жениться на ней и не спать, а уверять, будто спишь.

– Ты хочешь сказать, что мои отношения с Церковью очень сложны. Я это знаю, Бобби.

– Тогда пошли, – говорит Шафто.

Они вытаскивают миномет и ящик с минами на берег, где можно укрыться за каменной подпорной стенкой высотой добрых пять футов. Однако за шумом прибоя ничего не слышно, поэтому Роот прячется за деревьями у дороги, оставив Шафто возиться с советским минометом.

Возиться особенно нечего. Неграмотный обмороженный на обе руки колхозник соберет эту штуковину за десять минут. За пятнадцать, если всю прошлую ночь отмечал успешное выполнение пятилетнего плана бутылью табуретовки.

Шафто смотрит инструкции. Не важно, что они напечатаны в России, все равно расчет на неграмотного. Нарисованы несколько парабол, которые опираются одним концом на миномет. Другим – на взрывающихся немцев. Поручите советскому инженеру сконструировать туфли, и получите что то вроде коробок для обуви; поручите ему сделать из чего убивать немцев, и он превратится в Томаса, его мать, Эдисона. Шафто оглядывает местность, выбирает, куда стрелять, потом идет и промеряет расстояние шагами, считая шаг за метр.

Он возвращается, поправляет наклон ствола, и тут через стену, чуть не сбивая его с ног, прыгает кто то большой. Енох Роот запыхался.

– Немцы, – говорит он. – Приближаются по дороге.

– Откуда ты знаешь, что это немцы? Может, Отто.

– Моторы по звуку похожи на дизельные. Немцы любят дизели.

– Сколько моторов?

– Кажется, два.

Как в аптеке! Из леса выползают два больших черных «мерседеса», словно две дурацкие мысли из затуманенных мозгов зеленого лейтенантика. Фары выключены. Машины останавливаются и замирают, потом дверцы открываются и наружу высыпают немцы. Некоторые в черных кожаных пальто. Некоторые с теми зашибенными автоматами, которые составляют фирменный знак немецкой пехоты, на зависть англичанам и янки, которые вынуждены обходиться первобытными охотничьими винтовками.

Впрочем, сейчас это не важно. Фашисты здесь. Работа Бобби Шафто и, в меньшей степени, Еноха Роота – их уничтожить. И не просто работа, а моральный долг, потому что они – живое воплощение сатаны, публично афиширующее свою гнусность. Это тот мир и та ситуация, к которым Бобби Шафто, как и многие другие люди, отлично приспособлен. Он берет мину из коробки, вставляет ее в дуло советского миномета и зажимает уши.

Миномет кашляет, как литавра. Немцы поворачиваются на звук. Монокль офицера вспыхивает в лунном свете. Всего из машин вышли восемь немцев. Из них трое – опытные бойцы, через микросекунду они уже на животе. Офицеры продолжают стоять, как и двое в штатском, которые тут же принимаются палить из автоматов. Шафто если и поражен, то исключительно их глупостью. Пули пролетают у них с Енохом над головой и не успевают упасть в Ботнический залив, как взрывается минометная мина.

Шафто выглядывает из за стены. Как он примерно и ожидал, стоявших оторвало от земли и размазало по «мерседесам» шквалом осколков. Но двое – старые бойцы – ползут по пластунски к избушке Отто, надеясь укрыться за толстыми бревенчатыми стенами. Третий палит из автомата, хотя их с Енохом не видит.

За пригорком ползущих немцев не видно. Шафто наудачу выпускает еще две мины. Слышно, как рывком открывается дверь.

Поскольку в доме всего одна комната, сейчас очень кстати пришлись бы гранаты. Однако у Шафто их нет, к тому же он не хочет разнести к чертовой бабушке весь дом.

– Займись вон тем фрицем, – говорит он Рооту и направляется вдоль берега, прижимаясь к стене на случай, если немцы смотрят из окон.

Когда он почти на месте, немцы выбивают стекла и начинаю палить по Рооту. Шафто вползает под дом, открывает люк и вылезает посреди комнаты. Немцы стоят к нему спиной. Он дает очередь из «суоми», а когда немцы перестают двигаться, вытаскивает трупы в люк и бросает на берегу, чтобы в доме не натекло кровищи. Их унесет следующим приливом и, если повезет, выбросит на берег фатерлянда недельки так через две.

Теперь все тихо, как и должно быть в уединенной избушке у моря. Впрочем, это ничего не значит. Шафто аккуратно отходит к лесу и из за деревьев обозревает зону боевых действий. Оставшийся немец все еще ползет по пластунски, пытаясь разобраться, что происходит. Шафто его убивает. Потом спускается к берегу и находит Еноха Роота на песке, в крови. Пуля попала точно под ключицу; крови много, она течет у Еноха из раны и горлом при выдохе.

– Я чувствую, что умираю, – говорит он.

– Отлично, – отвечает Шафто. – Значит, ты скорее всего не умрешь.

Один из «мерседесов» в рабочем состоянии, хотя осколки проделали в нем несколько дыр и одна шина спущена. Шафто находит домкрат, снимает колесо с другого «мерседеса», втаскивает Роота внутрь и укладывает на заднее сиденье. Жмет в Норрсбрук. «Мерседес» – классный автомобиль, хочется ехать на нем через Финляндию, Россию, Сибирь, Китай – может быть, перехватить в Шанхае порцию суси, – через Сиам и Малайю, оттуда на джонке «морских цыган» до Манилы, найти Глорию и…

Эротические мечтания прерывает Енох Роот. Булькая кровью, он просит:

– Езжай в церковь.

– Знаешь, падре, сейчас не время наставлять меня на путь истинный. Расслабься.

– Нет, едем сейчас. Отвези меня.

– Чтобы ты мог примириться с Богом? Ну уж нет, преподобный, ты не умрешь. Я отвезу тебя к доктору. В церковь успеешь в другой раз.

Роот впадает в беспамятство, что то бормочет про сигары.

Шафто не обращает внимания на его бред, гонит машину, въезжает в Норрсбрук, будит врача. Потом находит Отто с Джульетой и ведет их в больничку. Потом идет в церковь и будит священника.

Когда он возвращается в больничку, Рудольф фон Хакльгебер спорит с врачом. Руди (по видимому, от имени Роота, который почти не может говорить) требует, чтобы их с Джульетой повенчали прямо сейчас, на случай, если Енох умрет на операционном столе. Шафто потрясен тяжелым состоянием пациента, однако, памятуя недавний разговор, встает на сторону Руди: сначала венчание, потом операция.

Отто извлекает кольцо с бриллиантом буквально из задницы: он носит ценные вещи в полированной металлической трубочке, засунутой в прямую кишку. Шафто, в роли шафера, неуверенно берет кольцо, еще теплое после Отто. Роот слишком слаб, чтобы надеть кольцо на палец Джульете, и Руди направляет его руки. В роли подружки выступает медсестра. Джульета и Енох сочетаются священными узами брака. Роот произносит предписанные слова по одному, часто останавливаясь, чтобы откашлять кровь в стальную кювету. У Шафто сдавливает горло, он шмыгает носом.

Доктор дает Рооту эфир, вскрывает ему грудную клетку, начинает исправлять неполадки. Военно полевая хирургия – не его специальность. Он делает несколько ошибок и вообще много суетится. Начинается кровотечение из крупной артерии; Шафто и доктор должны выйти на улицу и просить шведов сдать кровь. Руди нигде не видно. Шафто подозревает, что он смылся. Однако внезапно он появляется с древней кубинской коробкой из под сигар, сплошь исписанной испанскими словами.

Когда Енох Роот умирает, с ним рядом только Рудольф фон Хакльгебер, Бобби Шафто и врач швед.

Доктор смотрит на часы и выходит из комнаты.

Руди закрывает Еноху глаза и, держа руку на лице покойного падре, смотрит на Шафто.

– Иди, – говорит он, – и проследи, чтобы доктор заполнил свидетельство о смерти.

На войне часто бывает, что друг умирает, а ты должен возвращаться в бой, а нюни оставить на потом.

– Хорошо, – говорит Шафто и выходит из комнаты.

Доктор сидит в своем кабинетике, увешанном немецкими дипломами. В левом углу болтается скелет. В правом стоит навытяжку Бобби Шафто. Они со скелетом берут азимут на доктора, пока тот вписывает дату и время смерти Еноха Роота.

Доктор заканчивает писать, откидывается на стуле и трет глаза.

– Можно угостить вас чашечкой кофе? – спрашивает Бобби Шафто.

– Спасибо, – отвечает доктор.

Молодая и ее отец осоловело прикорнули в приемном покое. Шафто предлагает их тоже угостить кофе. Оставив Руди в одиночестве бдеть над телом мертвого друга и товарища по заговору, они выходят на главную улицу Норрсбрука. Шведы потихоньку просыпаются и тоже выходят из домов. Они выглядят в точности как американцы со Среднего Запада – для Шафто всякий раз неожиданность, что они не говорят по английски.

Доктор идет в ратушу оставить свидетельство о смерти. Отто и Джульета заходят в кафе. Шафто остается на улице и смотрит назад. Через минуту две Руди выглядывает в дверь докторского дома, осматривается по сторонам. Исчезает на мгновение, потом появляется вместе с другим человеком. Тот с головой укутан одеялом. Они садятся в «мерседес», человек в одеяле ложится на заднее сиденье, Руди садится за руль и едет к своему дому.

Шафто идет пить кофе с финнами.

– Сегодня я сяду в этот чертов «мерседес» и буду гнать в Стокгольм, как из пекла, – говорит Шафто. Финны этого не оценят, но «пекло» он ввернул сознательно. Вдруг до него доходит, почему он с самого Гуадалканала считал себя мертвым. – Ладно. Желаю приятной морской прогулки.

– Какой прогулки? – невинно переспрашивает Отто.

– Я выдал вас немцам, как вы меня, – врет Шафто.

– Сволочь! – орет Джульета.

Шафто обрывает ее:

– Ты получила, что хотела, и даже больше. Британский паспорт… – он выглядывает в окно и видит выходящего из ратуши доктора, – …и вдовью пенсию на Еноха Роота. Потом, может, будут еще деньги. Что до тебя, Отто, твоя лавочка накрылась. Советую драть когти.

– Куда? Ты бы хоть на карту взглянул.

Отто настолько ошеломлен, что даже не злится, но за этим, надо полагать, дело не станет.

– Пошевели извилиной, – говорит Шафто. – Придумай, как провести свое корыто в Англию.

Что ни говори про Отто, трудные задачи ему по душе.

– Я могу пройти Гёта каналом из Стокгольма в Гетеборг там немцев нет, – а это уже почти Норвегия. Но в Норвегии то немцы! Даже если я пройду Скагеррак, как прикажешь пересекать Северное море? Зимой? Во время войны?

– Если это тебя утешит, из Англии ты пойдешь в Манилу.

– Куда?

– Англия сразу показалась близкой?

– Я тебе что, богатый яхтсмен, чтобы путешествовать вокруг света для своего удовольствия?

– Ты – нет, а Руди фон Хакльгебер – да. У него есть деньги и связи. Ему обещали шикарную яхту, по сравнению с которой твой кеч – просто задрипанная шлюпка, – говорит Шафто. – Короче, Отто, кончай скулить, достань из задницы еще брильянтов и двигай. Это лучше, чем угодить в гестапо. – Шафто встает дружески ударяет Отто по плечу, что тому вовсе не нравится. – До встречи в Маниле.

Входит доктор. Бобби Шафто кладет на стол деньги. Смотрит Джульете в глаза.

– Ну, мне пора, – говорит он. – Глория ждет.

Джульета кивает. Так что по крайней мере в глазах одной финской девушки Шафто не такое уж говно. Он нагибается, смачно целует ее, кивает изумленному доктору и выходит.