Новая постиндустриальная волна на Западе
жүктеу/скачать 2.88 Mb.
|
| На данном этапе своего развития семейные предприятия должны решить важнейший вопрос: удерживать ли права контроля в рамках семьи, что нередко означает сохранение малых масштабов предприятия, или уступить их и стать фактически пассивными акционерами. Если выбирается второй вариант, семейное предприятие превращается в современную корпорацию с соответствующей структурой. Владельцев-основателей фирмы сменяют менеджеры-профессионалы, отбираемые не по признаку родства, а по критериям компетентности в тех или иных аспектах управления. Предприятие становится институциональным субъектом, начинает жить своей жизнью, независимо от решений или действий того или иного отдельного лица. Принятие управленческих решений по мере необходимости уступает место формальной организационной структуре, в которой четко обозначена сфера компетенции каждого начальника и руководителя. На место непосредственного подчинения хозяину фирмы приходит иерархическая структура начальников и руководителей среднего звена, ограждающая высшее руководство от потоков поступающей снизу информации. Наконец, управление крупным предприятием требует создания децентрализованного механизма принятия решений по подразделениям компании, которые высшее руководство рассматривает как самостоятельные отделения со своими балансами.
Следует ли вообще обращаться к такой черте культурного уклада, как способность к социализации, при объяснении возникновения крупных корпораций в экономике отдельных стран и в более широком плане — для обоснования уровня благосостояния? Разве современная система контрактного и торгового права не создана как раз для того, чтобы избавить коммерческих партнеров от необходимости доверять друг другу, как родным? В развитых промышленных странах действуют всеобъемлющие юридические механизмы, регулирующие деятельность экономических организаций, равно как и разнообразных форм предприятий — от индивидуальных компаний, принадлежащих одному владельцу, до огромных межнациональных корпораций, акции которых продаются и покупаются на биржах. Разве бизнес, основанный на крепких семейных узах и подразумеваемых моральных обязательствах, не обречен на вырождение, ведущее к семейственности, кумовству и нерациональным коммерческим решениям? И вообще, разве сущность современной экономической жизни не в замене неформальных моральных норм четкими юридическими обязательствами?6 На все эти вопросы можно ответить, что хотя права собственности и другие экономические институты действительно были необходимы для создания современных предприятий и компаний, мы зачастую не учитываем того, что последние зиждутся на фундаменте общественных и культурных устоев, которые воспринимаются всеми как нечто привычное и незыблемое. Современные институты являются необходимым, но не достаточным условием благосостояния и благополучия современных обществ; они могут эффективно функционировать лишь в сочетании с определенными традиционными общественными и этическими нормами. Договоры и контракты позволяют незнакомым людям, не имеющим оснований для взаимного доверия, работать друг с другом, но эта работа будет гораздо более эффективной, если такое доверие есть. Юридические формы, такие, как акционерные общества, обеспечивают возможность сотрудничества между людьми, не связанными родственными узами, но насколько слаженным будет такое сотрудничество, зависит от способности конкретных работников ко взаимодействию с чужими им людьми. Вопрос о наличии стихийной, естественной способности к общению и объединению имеет особое значение, поскольку подобные традиционные этические устои и обычаи не могут быть приняты как некая данность. Богатое и развитое гражданское общество не обязательно возникает из логики успешной индустриализации. Наоборот, Япония, Германия и США стали ведущими мировыми промышленными державами во многом благодаря тому, что имели в достаточном количестве общественный капитал и естественную способность к общественному поведению, а не наоборот. Такие либеральные общества, как США, имеют тенденцию к индивидуализму и потенциально губительной социальной разобщенности. Имеются признаки того, что в США доверие и общественные устои, обеспечившие величие и ведущее положение страны как индустриальной державы, за последние полвека значительно ослабли; <...> бывает, что с течением времени социум теряет общественный капитал. Во Франции, где когда-то существовало развитое гражданское общество, оно было впоследствии погублено чрезмерно централизованной государственной системой. Страны, о которых здесь идет речь, характеризуются высоким уровнем доверия и естественной склонностью к общественному поведению; в них имеется широкая сеть промежуточных форм объединений. В Японии, Германии и США мощные и сплоченные крупные компании и организации сложились на основе прежде всего частного сектора. Хотя время от времени государство оказывало поддержку неэффективным отраслям промышленности, способствовало развитию технического прогресса и организовывало работу крупнейших предприятий — телефонных компаний и почты, степень такого вмешательства была относительно невысока. В отличие от седлообразного распределения типов предприятий, где на одном полюсе находятся семейные фирмы, а на другом — государственные (как в Китае, Франции и Италии), в этих странах имеются достаточно сильные структуры и в средней части спектра. Кроме того, указанные нации с самого начала индустриализации, как правило, занимали ведущие позиции в мировой экономике и сегодня являются наиболее обеспеченными обществами в мире. С точки зрения структуры промышленности и состояния гражданского общества рассматриваемые государства в большей степени похожи друг на друга, нежели на преимущественно фамилисти-ческие общества — Тайвань, Италию, Францию. В каждом отдельном случае склонность к социализации имеет разные исторические корни. Например, в Японии она связана со структурой семьи и природой японского феодализма; в Германии — с сохранением традиционных форм организации, например, гильдий, которые существовали даже в XX веке; в США склонность к общественному поведению явилась продуктом религиозного наследия протестантских сект... Более общинный характер этих социумов проявляется как на микро-, так и на макроуровне, в отношениях, складывающихся на низовом уровне между рабочими и у рабочих с бригадирами и начальниками. <...> Мы зачастую считаем, что минимальный уровень доверия и честности существует всегда, и не задумываемся о том, что эти качества суть неотъемлемые компоненты повседневной хозяйственной жизни, без которых экономика не сможет нормально функционировать. Например, почему в США люди редко покидают рестораны или такси, не уплатив по счету, и не отказываются прибавить к стоимости обеда пятнадцать процентов чаевых? Человек, не оплативший счет, совершает противозаконное действие, и конечно, в некоторых случаях люди опасаются так поступать под страхом наказания. Но если бы они преследовали только одну цель, как утверждают экономисты, — обеспечить максимальный рост собственных доходов, невзирая на неэкономические факторы (приличия и моральные соображения), тогда каждый раз, заходя в ресторан или садясь в такси, они должны были бы оценивать возможность ускользнуть, не заплатив официанту или таксисту. Если издержки обмана (стыд или даже правовая ответственность) превышают возможную выгоду (дармовой обед), тогда человек будет поступать честно; в противном случае он попытается сбежать, не заплатив. Если такой обман получит широкое распространение, хозяевам придется нести дополнительные затраты: например, поставить у выхода швейцара, чтобы не выпускал клиентов, не оплативших обед, или требовать предоплату. И если в большинстве они не делают это, значит, в обществе существует определенный уровень честности, поддерживаемый в силу определенных сложившихся устоев и обычаев, а не только лишь на основе рационального расчета. Пожалуй, экономическую ценность доверия легче понять, если представить, каким был бы мир в его отсутствие. Например, если при заключении любого контракта нам приходилось бы предполагать, что партнеры не упустят малейшего шанса обмануть нас, мы тратили бы массу времени на выработку абсолютно безопасных формулировок и положений, исключающих любые юридические лазейки, дающие им возможность нас провести. Договоры стали бы огромными, в них пришлось бы подробно перечислять все мыслимые и немыслимые условия и обстоятельства, а также все обязательства сторон. Со своей стороны, мы никогда не стали бы предлагать больше, чем положено в соответствии с юридическими обязательствами, опасаясь, что партнер получит за наш счет неоправданные преимущества, и настороженно относились бы к любым предлагаемым им новшествам, считая их махинациями, направленными в ущерб нашим интересам. Кроме того, мы всегда предполагали бы, что, несмотря на все усилия при выработке договора, некоторые контрагенты все равно смогут нас обмануть и уйти от выполнения своих обязательств. Воспользоваться услугами арбитража мы не сможем, так как мы не вполне доверяем сторонним арбитрам. Все споры придется решать в судебном порядке, с использованием громоздкой процедуры, и, возможно, даже обращаться в уголовный суд. Исследователи промышленного развития в XX веке нередко задаются вопросом: является ли тейлоризм неизбежным следствием развития техники, как, несомненно, утверждал бы сам Тейлор, или существовали альтернативные формы организации фабричного производства, которые дали бы рабочим большие возможности для инициативы и самостоятельности? Представители одной крупной американской школы социологии считают, что со временем все развитые общества придут к тейлоровской системе отношений между рабочими и администрацией предприятий7. Это мнение разделяли многие критики современного индустриального общест- ва — от Карла Маркса до Чарли Чаплина, — которые считали подобное разделение труда неизбежным следствием капиталистической формы индустриализации. В рамках этой системы человек обречен на отчуждение: машины, созданные во имя его собственных интересов, стали хозяевами над людьми, а сам человек оказался винтиком в системе массового производства. Снижение уровня квалификации работников будет сопровождаться падением доверия в социуме в целом; люди начнут общаться друг с другом через правовую систему, а не как члены естественных сообществ. Чувство гордости за свою квалификацию и качество труда, существовавшее в эпоху ремесленного производства, исчезнет, как исчезнут уникальные и разнообразные изделия, производившиеся ремесленниками. При появлении каждого новшества неизбежно возникали опасения, что именно оно окажет особенно разрушительное воздействие на характер труда. Например, когда в 60-х годах появились станки с числовым программным управлением, многим показалось, что квалифицированные станочники больше не потребуются. Перспектива отчуждения, связанная с переходом от ремесленного производства к массовому, делает актуальным еще один фундаментальный вопрос о природе экономической деятельности. Зачем и почему люди работают? Ради заработка или потому что получают удовольствие от труда, в котором реализуют себя? Неоклассические экономисты отвечают на этот вопрос вполне определенно. Обычно считается, что труд — это нечто неприятное, что человек выполняет против своей воли. Люди работают не ради самого труда, а ради денег, которые они получают за свой труд и расходуют в свободное от работы время. То есть в конечном итоге любой труд выполняется ради отдыха. Такое представление о труде как о неприятной необходимости уходит своими корнями в иудейско-христианскую традицию. Ведь Адам и Ева в раю не работали; лишь после того, как был совершен первородный грех, господь в наказание заставил их трудиться, чтобы добывать себе пропитание. Смерть в христианской традиции рассматривается как отдохновение от трудов, сопровождающих человека в течение жизни; поэтому на могильных плитах принято писать «Здесь покоится в мире...» (то есть «отдыхает»). С учетом такого представления о труде переход от ремесленного производства к массовому, казалось бы, не должен иметь особого значения при условии роста реальных доходов работников, который он, в принципе, и обеспечивал. Есть, правда, еще одна традиция, которая более тесно связана с Марксом: [в ее рамках] люди считаются и производителями, и потребителями и получают удовлетворение, посредством труда овладевая природой и изменяя ее. Таким образом, труд сам по себе имеет определенную полезность, независимо от получаемого вознаграждения. В этом случае, однако, большое значение имеет вид труда. Ремесленникам чувство удовлетворения давали самостоятельность их деятельности, их мастерство, творчество и ум, которые требовались при изготовлении изделия. Поэтому в связи с переходом к массовому производству и падением квалификации рабочей силы рабочие потеряли нечто очень важное, что не может быть компенсировано ростом заработков. Однако по мере индустриализации стало очевидно, что тейлоризм — не единственная ее модель, что квалификация и мастерство никуда не исчезли, а доверительные отношения по-прежнему востребованы на современном рабочем месте. <...> Индивидуализм имеет глубокие корни в политической доктрине о правах человека, лежащей в основе Декларации независимости и Конституции США, поэтому неудивительно, что американцы привыкли считать себя индивидуалистами. Эта конституционно-правовая структура представляет собой, если пользоваться словами Фердинанда Тенниса, Gesellschaft («общество») американской цивилизации. Но в США существует и столь же древняя коммунальная традиция, связанная в религиозными и культурными корнями страны и составляющая основу ее как Gemeinschaft («общности»). Если индивидуалистическая традиция во многих смысла, играла доминирующую роль, традиция общинное™ выступала в качестве сдерживающего и смягчающего фактора, препятствовавшего импульсам индивидуализма достигать своего логического завершения. Успехи американской демократии и американской экономики нельзя относить на счет только индивидуализма или только общинное™, они объясняются взаимодействием этих противоположных тенденций. <...> Аналогичным образом присущее американцам стремление уйти из компании, где они работают, и открыть собственное дело часто считается признаком американского индивидуализма. И действительно, по сравнению с японской системой, где люди всю жизнь работают на одном предприятии, эта тенденция имеет черты индивидуализма. Но человек, открывший собственное дело, очень редко действует в одиночку; зачастую люди покидают прежнее место работы целыми группами, а в новой компании быстро формируется иерархическая организационная структура со своей системой подчиненности и ответственности. Эти новые организации требуют того же уровня взаимодействия и дисциплины, что и прежние, и, если им удается достичь экономического успеха, они могут вырасти до гигантских размеров и существовать в течение долгого времени. Классический пример такой компании — «Майкрософт» Билла Гейтса. Нередко получается так, что человек, превращающий малое предприятие в крупную фирму, — совсем не тот предприниматель, который основал дело; чтобы эффективно выполнять свои функции, первый должен быть в большей степени коллективистом, а второй — индивидуалистом. Но в общекультурном облике американцев присутствуют оба эти типа. <...> Если представить себе абсолютно индивидуалистическое общество в качестве «идеального варианта», оно будет состоять из совокупности абсолютно разобщенных личностей, взаимодействующих друг с другом только исходя из рационального расчета и эгоистических интересов и не имеющих никаких связей с другими людьми и обязательств перед ними, кроме тех, что возникают на основе такого расчета. То, что в США обычно называют индивидуализмом, — это, конечно, не индивидуализм в указанном понимании, а действия индивидуумов, которые имеют определенные связи, .хотя бы на уровне семьи и других родственников. Большинство американцев трудятся не просто ради достижения своих узкоэгоистичес-ких целей, они также борются и жертвуют многим ради своих родных и близких. Есть, конечно, и совсем отделенные от общества индивидуумы, например, затворник-миллионер, не имеющий ни жены, ни детей, престарелый пенсионер, живущий один на свою пенсию, или бездомный в приюте. Но хота большинство американцев имеют глубокие родственные корни, Америка никогда не была фамилистическим обществом в том смысле, в каком являются им Китай и Италия. Несмотря на утверждения феминисток, патриархальная семья никогда не пользовалась в США особой идеологической поддержкой, как, скажем, в некоторых католических странах. В США родственные связи нередко подчинены интересам более крупных общественных объединений. За исключением некоторых этнических сообществ они играют довольно малозначительную роль в формировании общественного поведения, так как имеется множество других каналов выхода на широкие формы ассоциации. Детей постоянно привлекают ко внесемейному общению в рамках религиозных сект или церковных приходов, в школах и университетах, в вооруженных силах и в коммерческих фирмах. По сравнению с Китаем, где каждая семья действует как автономная единица, на протяжении почти всей истории Америки широкие сообщества пользовались большим авторитетом. С момента основания и на протяжении всей эпохи возвышения до статуса ведущей мировой промышленной державы к периоду первой мировой войны США никак нельзя было назвать индивидуалистическим социумом. В сущности, это было общество с большой склонностью к естественной социализации, с высоким уровнем доверия его членов друг к другу, где поэтому имелись широкие возможности по созданию крупных экономических структур, в которых люди, не связанные родственными узами, легко и успешно взаимодействовали ради достижения общих экономических целей. Какие существовали в обществе объединяющие узы, позволившие противодействовать врожденному индивидуализму американцев и сделавшие возможными все эти достижения? В отличие от Японии и Германии страна не имела феодального прошлого, как не имела и определенных культурных традиций, которые могли быть перенесены в новую индустриальную эпоху. Однако у нее были религиозные традиции, причем такие, каких не существовало практически ни в одной стране Европы. <...> Американцы столь привыкли гордиться своим индивидуализмом и разнообразием индивидуальностей, что порой забывают, как важно не переборщить. Американские демократия и бизнес добились больших успехов именно благодаря тому, что развивались на основе индивидуализма и общинное™ одновременно. Все эти предприниматели иностранного происхождения никогда не добились бы успеха, если бы их единственным талантом, помимо технической гениальности, была способность не подчиняться власти и авторитетам. Кроме этого они должны были уметь организовать работу, общаться и ладить с людьми, создавать крупные компании и заинтересовать всех работников в результатах труда. Но при нали- чии значительного разнообразия индивидуальностей может возникнуть ситуация, когда члены общества ничем не связаны друг с другом, кроме правовой системы, — не имеют общих ценностей, а значит, и основы для доверия, не могут найти общего языка, не могут общаться. Соотношение между индивидуализмом и общинностью в США за последние полвека сильно изменилось. Сообщества, основанные на морально-нравственных ценностях, из которых состояло американское гражданское общество в середине века — семья, объединения общественности по месту жительства, церковный приход, место работы, — подверглись суровым испытаниям, и, судя по некоторым признакам, общий уровень социализации понизился. Наиболее явным признаком разрушения общинной жизни является распад семьи, сопровождающийся неуклонным ростом процента разводов и количества неполных семей начиная с конца 60-х годов. Эта тенденция имеет очевидные экономические последствия: резкий рост доли малообеспеченных граждан за счет увеличения численности матерей-одиночек. Строго говоря, семья отличается от общности (community); как мы уже видели, слишком прочные семейные узы могут приводить к ослаблению неродственных связей и препятствовать возникновению объединений, не основанных на родстве. Американская семья всегда была во многих отношениях слабее, чем китайская или итальянская, и с экономической точки зрения это было скорее преимуществом, а не недостатком. Но сегодня американская семья слабеет не в связи с укреплением других форм объединений. Все эти формы ослабевают одновременно, и значение семьи скорее возрастает по мере ослабления других форм общинности, потому что она остается единственной формой существования какой-либо морально-нравственной общности. Данные, собранные Робертом Патнэмом, указывают на резкое снижение степени социализации в США. С 50-х годов сокращается количество членов добровольных объединений. И хотя уровень религиозности в Америке гораздо выше, чем в других промышленно развитых странах, число людей, посещающих церковь, уменьшилось приблизительно на одну шестую; доля членов профсоюзов снизилась с 32,5% до 15,8% от общего числа работающих; число членов школьных родительских комитетов за период с 1964 года упало с 12 миллионов до 7 миллионов; за последние двадцать лет такие братства, клубы и ордена, как «Львы», орден Лосей, масонские организации, клуб молодых предпринимателей «Джейсиз», — потеряли от одной восьмой до половины своих членов. Аналогичные сокращения отмечаются и в других ассоциациях - от бойскаутов до Американского Красного Креста8. С другой стороны, в Америке широко распространяются самые разнообразные объединения по интересам во всех сферах общественной жизни: лоббистские организации, профессиональные ассоциации, отраслевые союзы предпринимателей и т. п., призванные защитить экономические интересы определенных групп на политической арене. Хотя многие из этих организаций <...> являются достаточно многочисленными, их члены практически не общаются друг с другом; их обязанности ограничены уплатой взносов, а права — получением информационных бюллетеней. Конечно, американцы всегда имеют возможность создать организации на основе договоров, законов и бюрократической иерархии. Но объединения на основе общих ценностей, члены которых готовы подчинить свои частные интересы целям сообщества, встречаются все реже. Между тем именно они приводят к возникновению общественного доверия, столь необходимого для эффективности организаций. <...> Общественный капитал имеет огромное значение как для процветания, так и для того, что принято называть конкурентоспособностью, но, пожалуй, он более важен не столько для экономической жизни, сколько для социальной и политической. Склонность к социализации имеет следствия, которые сложно отразить в статистике доходов. Люди — это одновременно и узкие эгоисты, и созда- ния, исполненные социального начала, стремящиеся избежать изолированности и получающие удовлетворение от поддержки и признания со стороны себе подобных. Есть, конечно, и такие, которым нравится работать в условиях Тейлорового фабричного производства с его низким уровнем доверия, потому здесь четко обозначен объем работы, которую они должны выполнить, чтобы получить свой заработок, и других особых требований к ним никто не предъявляет. Но в целом рабочим не нравится быть винтиками в производственной машине, трудиться в одиночку, не контактируя с начальством и с коллегами, не имея возможности гордиться собственной квалификацией и своим предприятием и действуя в рамках узкого круга полномочий и возможностей ради одного только физического выживания. Многочисленные эмпирические исследования, начиная с работ Э.Мэйо, неизменно указывают на то, что рабочие с большим удовольствием трудятся в организациях, действующих на принципах коллективизма, а не индивидуализма. Таким образом, даже при равной производительности на предприятиях и учреждениях с низким и высоким уровнем доверия людям приятнее работать в компаниях, где уровень доверия выше. Здоровая капиталистическая экономика является крайне важным фактором, поддерживающим стабильную либеральную демократию. Конечно, она может сосуществовать и с авторитарным политическим режимом, как это происходит сегодня в КНР, а ранее отмечалось в Германии, Японии, Южной Корее, на Тайване и в Испании. Но в конечном итоге сам процесс индустриализации требует более высокого уровня образования населения и более сложной системы разделения труда, а оба эти явления, как правило, содействуют развитию демократических политических институтов. В результате сегодня практически нет богатых капиталистических стран, которые одновременно не являются стабильными либеральными демократиями. Одной из основных проблем Польши, Венгрии, России, Украины и других бывших коммунистических стран является то, что они попытались создать демократические политические институты, не обладая преимуществами функционирующей капиталистической экономики. Отсутствие частного предпринимательства, рынков и конкуренции не только приводит к усугублению бедности, но и препятствует формированию крайне необходимых форм общественной поддержки для надлежащего функционирования демократических институтов. жүктеу/скачать 2.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|