О проблеме безумия в русской реалистической литературе

Глава 2 Теоретические подходы к анализу безумия в литературе

жүктеу/скачать 48.63 Kb. бет 4/6 Дата 19.01.2024 өлшемі 48.63 Kb. #489464

Глава 2 Теоретические подходы к анализу безумия в литературе 2.1 Концепция безумия в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя В эволюции романтических нарративов безумия отчетливо прослеживается тенденция к трансформации истории жизни героя в историю его душевной болезни. Тем не менее, даже в таких произведениях как «Блаженство безумия», «Эмма» Полевого, «Пиковая дама», «Штосе», где патография является конституирующим сюжетным мотивом, последний не доминирует, уступая место фантасмагории, мистификации, любовной интриге, удерживающим повествование в поле романтического дискурса. В этом смысле «Записки сумасшедшего» [60] (1835) в полной мере реализуют эту тенденцию, освобождая дискурс безумия от метафизики, демонологии, риторической метафорики страстей (безумие любви, безумие гения). В то же время эволюция Гоголя от романтизма к реализму существенно редуцирует социально-исторический детерминизм позитивистских концепций безумия. Значащим в этом смысле является отсутствие в истории душевной болезни героя клинической биографии: происхождение, наследственность, воспитание, образование, исторические требования не предъявлены автором в качестве предпосылок психопатии. В отличие от Герцена, Гоголь, отталкиваясь от романтического опыта безумия, не возвращается к классическим моделям «безумия мира», развивая скорее персоналистические тенденции романтиков в направлений к экзистенциальной психопатии. Открытием Гоголя в «Записках сумасшедшего» было изображение природы переживания личностью своего мира и самого себя, исследование момента перехода от нормального способа бы-тия-в-мире к психотическому способу бытия-в-мире. При этом Гоголь отделяет, опережая современную ему отечественную психиатрию, душевное заболевание от телесно-физических факторов, предлагая картину вербального поведения больного и представляя сумасшествие как сложный процесс нарушения логических связей, способа мышления человека. Такой путь давал возможность решения еще одной проблемы, перед которой остановились и Полевой, и Герцен. До «Записок сумасшедшего» описание безумца по мнению или по клиническому заключению давалось в поведенческом поле, включавшем стороннего наблюдателя - друга, доктора, окружающих. Так что критерием нормальности или психоза являлось сходство или несходство двух личностей, одна из которых признавалась нормальной. Ненадежность, релятивизм таких методов диагноза вполне выявлены в «Дурочке» Полевого и особенно в «сравнительной психиатрии» Герцена. Гоголь отказывается от каких-либо сравнительных принципов относительно какой бы то ни было нормы, ставя задачу перенести себя в странный и чуждый мир больного, принять его взгляд на мир, переживании, фантазии, не отказываясь при этом от здравого ума, позиция которого выражается в ироническом отношении к изображаемому. Комическое выполняет в повести как демократизирующую (в оппозиции к трагическому «высокому безумию» романтизма), так и дистанциирующую автора от героя функцию. Отказ от репрезентации безумного героя в ситуации сравнения с нормальным привел Гоголя еще и к открытию, что инаковость, странность характера не тождественны безумию, как это всегда мыслилось романтиками. Сам по себе демократический герой не новость для них, но и такой герой всегда «иной», «необыкновенный», «странный», не похожий на всех других (Гаврила [195], Дурочка [198], сын колдуна Артюша [231]). Гоголевский По-прищин принципиально такой, как все, «наш брат чиновник» [60, с. 149], заурядный, обыкновенный, неразличимый в толпе подобных. Даже сумасшествие его замечено не по факту поведения, образа мыслей или речи (его, по его чину, «не внемлют, не видят, не слушают» [60, с. 165]), а по знаку - чужому имени, которое он присвоил, именно для того, чтобы его, наконец, заметили: «они думали, что я напишу на самом кончике листа: столоначальник такой-то. Как бы не так! а я на самом главном месте, где подписывается директор департамента, черкнул: "Фердинанд VIII". Нужно было видеть, какое благоговейное молчание воцарилось» [60, с. 161]. Именно эта похожесть на всех, заурядность, невидимость человека, а не его «странность» оказывается определяющим патогенным фактором у Гоголя. Патопсихогенез героя «Записок сумасшедшего» обусловлен не внешними обстоятельствами, не травматическим событием, не потрясением от ужаса или страсти, не изменением сознания под действием алкоголя, он возникает в зоне общественного сознания; травматическим моментом оказывается несовпадение осознания «я» как объекта в собственных глазах и как объекта в глазах другого. Увеличение этого «разрыва» определяет логику развития бредовых идей, сопровождаемых слуховыми и скриптивными галлюцинациями, из которых строится «свой мир» сумасшедшего и его в нем инобытие. Мания сменяет господство меланхолии. Различие между ними отражает различие в сущности романтического и реалистического характера. Депрессивная форма меланхолии соответствовала эскапистским установкам романтизма, тогда как активная психопатия мании отвечала реформистским преобразовательным идеям реалистов. Бред Поприщина - не бегство от мира, а его пересоздание и переоценка, не уход в себя, а утверждение себя в новом мире. В психоаналитическом аспекте кастрационному характеру романтизма у Гоголя противостоит эдипальный психотип, который находит выражение, во-первых, в эротической (отнюдь не платонической) активности: на улице ему на глаза попадаются «одни только бабы, накрывшись полами платья» [60, с. 149], он остро переживает, что не может показаться директорской дочке «потому что на мне была шинель очень запачканная и притом старого фасона» [60, с. 149], с трудом удерживает рвущиеся наружу чувства и мысли о ней, проецирует свою сексуальную озабоченность на окружающих: «вышла девчонка, не совсем дурная собою, с маленькими веснушками ... и я тотчас смекнул: ты, голубушка, жениха хочешь» [60, с. 154]; наконец, в состоянии безумия, преодолевая страх наказания за притязания на недоступный объект и ощущая в пространстве бреда свое всесилие, «пошел прямо в директорскую квартиру» и «прямо пробрался в уборную» [60, с. 161]. жүктеу/скачать 48.63 Kb. Достарыңызбен бөлісу: