Обыкновенная история
АЛЕКСАНДР: Как можно послать такое письмо: пиши пореже. ПЁТР ИВАНОВИЧ
жүктеу/скачать 380 Kb.
|
АЛЕКСАНДР: Как можно послать такое письмо: пиши пореже. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я только говорю свое мнение, ты сам просил, а принуждать не стану, — не нянька. Александр ищет другое письмо. Ты чего-то ищешь? АЛЕКСАНДР: Я ищу другое письмо — к Софье. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Где же оно? Я, право, не бросал его за окно. АЛЕКСАНДР: Дядюшка! Ведь вы им закурили сигару!.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Неужели? Да как это я... и не заметил.. Смотри, пожалуйста, сжег такую драгоценность. Ну, так... Ты по-русски писать можешь. Завтра поедем в департамент... А что это за кипу ты вытащил? (Показывает на бумаги, которые Александр принес из сеней.) АЛЕКСАНДР: А это мои диссертации. Я желал бы показать их своему начальнику. Особенно тут есть один проект, который я обработал... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А-а... один из тех проектов, которые тысячу лет как уже исполнены или которых нельзя и не нужно исполнять. АЛЕКСАНДР: Как же узнать начальнику о моих способностях? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мигом узнает. Он мастер узнавать. Да ты какое же место хотел занять? АЛЕКСАНДР: Я не знаю, дядюшка, какое бы... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Есть места министров, товарищей их, директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников особых поручений, мало ли... АЛЕКСАНДР: Вот на первое время место столоначальника хорошо... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Конечно, конечно... Потом через три месяца в директоры, а там через год и в министры. Так, что ли? АЛЕКСАНДР: Начальник отделения, вероятно, сказал вам, какая есть вакансия... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да мы лучше положимся на него, а то он, пожалуй, обидится да пугнет порядком. Он крутенек... Что это еще у тебя? АЛЕКСАНДР: Вы просили показать стихи. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Просил? Что-то не припомню. АЛЕКСАНДР: Я думаю, что служба — это одно, а душа жаждет... ПЁТР ИВАНОВИЧ: То есть, ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь. Так, что ли, в переводе?.. Очень похвально. Чем же? Литературой? АЛЕКСАНДР: Да, дядюшка. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Уверен ли ты, что у тебя есть талант? АЛЕКСАНДР: Я надеюсь... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Без этого ведь ты будешь чернорабочим в искусстве, что ж хорошего... Талант — это другое дело. Можно много хорошего сделать. И притом это капитал. Стоит твоих ста душ. АЛЕКСАНДР: Вы и это измеряете деньгами? ПЁТР ИВАНОВИЧ: А чем же прикажешь? Чем больше тебя читают, тем больше платят денег... Покажи-ка, что там у тебя? ...В эфире звезды притаясь, Дрожат в изменчивом сияньи, И, будто дружно согласясь, Хранят суровое молчанье... (Дочитывает про себя. Зевнул.) Ни худо, ни хорошо. АЛЕКСАНДР: Вот перевод из Шиллера. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Довольно... А ты знаешь и языки? АЛЕКСАНДР: Я знаю по-французски, по-немецки, немного по-английски. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Поздравляю тебя! Давно бы ты сказал, скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие. АЛЕКСАНДР: Это будет замечательно! У меня так много желанья сказать... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слушай, подари-ка мне свои проекты и сочинения. АЛЕКСАНДР: Подарить? Извольте, дядюшка. Я вам сделаю оглавление всех статей в хронологическом порядке. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, не нужно. Спасибо за подарок... Евсей! Входит Евсей. Отнеси эти бумаги моему слуге Василию. АЛЕКСАНДР: Зачем же Василию? Я сам могу отнести к вам в кабинет. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Он просил у меня бумаги обклеить что-то. АЛЕКСАНДР: Оклеить? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ведь ты подарил. А что тебе за дело, какое употребление я сделаю из твоего подарка. АЛЕКСАНДР (в отчаянии прижимая бумаги к груди). Но это мои труды, мои мечты, мои... ПЕТР ИВАНОВИЧ (силой вырывает у него бумаги). Александр, послушай меня. Не будешь краснеть потом и скажешь мне спасибо. (Отнял рукописи.) На, снеси, Евсей... Евсей уходит. Ну вот, теперь у тебя в комнате чисто и хорошо, пустяков нет. От тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным... Поедем на завод — прогуляться, рассеяться и посмотреть, как работают. Начинай жить по-новому, Александр, начинай! Петербург город красивый, но строгий. Пощады от него не жди. Александр стоит, закрыв лицо руками. Ну, ты идешь со мной? АЛЕКСАНДР (тихо). Иду, дядюшка... Картина четвертая На сцене только одни конторки. За конторками чиновники. Входит Начальник и с ним Александр. Перья чиновников заскрипели прилежнее. НАЧАЛЬНИК: Иван Иваныч! Из-за конторки выскочил один чиновник, подбежал к Начальнику, вытянулся. Дайте табачку! Иван Иваныч протянул табакерку. Начальник взял щепотку, понюхал. Да испытайте вот его! (Указал на Александра.) ИВАН ИВАНЫЧ (Александру). Пожалуйте... (Ведет Александра к конторке.) Хороша ли у вас рука? АЛЕКСАНДР: Рука? ИВАН ИВАНЫЧ: Да-с, почерк. Вот потрудитесь переписать эту бумажку. Александр пишет. Иван Иваныч взял бумагу, посмотрел, пошел к Начальнику. Плохо пишут-с... НАЧАЛЬНИК (разглядывая бумагу). Да, нехорошо. Набело не может писать. Ну, пусть пока переписывает отпуски, а там, как привыкнет немного, займите его исполнением бумаг. Может быть, он годится. (Уходит). ИВАН ИВАНЫЧ (подводит Александра к пустой конторке, показывает ему его место). Прошу-с... (Пододвинул к нему стопку бумаг.) Переписывайте... Александр занял место за конторкой, пишет. Иван Иваныч ходит около него, смотрит, как пишет Александр. Здесь надо сделать перенос. АЛЕКСАНДР: А разве так, как написал я, хуже? ИВАН ИВАНЫЧ: Может быть, и лучше, но нельзя-с. АЛЕКСАНДР: Почему? ИВАН ИВАНЫЧ: Нельзя-с. АЛЕКСАНДР: Разве от этого что-нибудь меняется? ИВАН ИВАНЫЧ: Многое-с. АЛЕКСАНДР: Что? ИВАН ИВАНЫЧ: Порядок. Так что попрошу без нововведений. АЛЕКСАНДР (пишет, говорит тихо). Надо вытерпеть, надо вытерпеть! Картина пятая Сад на даче у Любецких. Беседка, скамейка, кусты. Наденька с чашкой молока в руках. Вбегает Александр. АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна! НАДЕНЬКА: Александр Федорыч! АЛЕКСАНДР: Вы меня ждали! Боже мой, как я счастлив! НАДЕНЬКА: Я ждала? И не думала! Вы знаете, я всегда в саду. АЛЕКСАНДР: Вы сердитесь? НАДЕНЬКА: За что? Вот идея! АЛЕКСАНДР: Ну, дайте ручку... Что это, вы молоко кушаете? НАДЕНЬКА: Я обедаю. АЛЕКСАНДР: Обедаете в шесть часов, и молоком! НАДЕНЬКА: Вам, конечно, странно смотреть на молоко после роскошного обеда у дядюшки? А мы здесь на даче живем скромно. АЛЕКСАНДР: Я не обедал у дядюшки, я еще вчера отказался. НАДЕНЬКА: Где же вы были до сих пор? АЛЕКСАНДР: Сегодня на службе до четырех часов просидел. НАДЕНЬКА: А теперь шесть. Не лгите, признайтесь, уж соблазнились обедом, приятным обществом? АЛЕКСАНДР: Честное слово, я не заходил к дядюшке... Разве я тогда мог бы к вам попасть об эту пору? НАДЕНЬКА: Вам это рано кажется? Александр хочет подойти к Наденьке. Не подходите, не подходите ко мне, я вас видеть не могу! АЛЕКСАНДР: Полноте шалить, Надежда Атександровна! НАДЕНЬКА: Я совсем не шалю... Скажите, где же вы до сих пор были? АЛЕКСАНДР: Обедал у ресторатора на скорую руку... НАДЕНЬКА: На скорую руку! Бедненький! Вы должны быть голодны. Не хотите ли молока? АЛЕКСАНДР: Дайте, дайте мне эту чашку... (Протянул руку, но Наденька допила молоко и опрокинула чашку вверх дном.) НАДЕНЬКА: Посмотрите, Александр Федорович, попаду ли я каплей на букашку, вот что ползет по дорожке?.. Ах, попала! Бедненькая, она умрет! (Подняла букашку, дышит на ладонь.) АЛЕКСАНДР: Как вас занимает букашка! НАДЕНЬКА: Бедненькая! Посмотрите: она умрет... что я сделала!.. (Букашка поползла по руке, и Наденька резким рывком сбросила ее на землю и раздавила ногой.) Мерзкая букашка!.. Так где же вы были? АЛЕКСАНДР: Ведь я сказал... НАДЕНЬКА: Ах да, у дядюшки... (Пошла к дому.) АЛЕКСАНДР: Куда же вы? НАДЕНЬКА: Куда? Как куда? Вот прекрасно! К маменьке. АЛЕКСАНДР: Зачем? Может быть, мы ее обеспокоим. Стоят молча, глядя друг на друга. Входит мать Наденьки Марья Михайловна. МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Александр Федорыч! АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, Марья Михайловна! (Целует у нее руку.) МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Что ж вы к обеду не пришли? Мы вас ждали до пяти часов. АЛЕКСАНДР: Служба задержала. Я вас прошу никогда не ждать меня долее четырех часов. МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: И я тоже говорила. Да вот Наденька — «подождем» да «подождем». НАДЕНЬКА: Я! Маман, что вы! Не я ли говорю: пора, маман, обедать. А вы сказали: нет, надо подождать, Александр Федорыч давно не был, верно, придет к обеду. МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Смотрите, смотрите: ах, какая бессовестная! Свои слова да на меня же! Я говорю: ну, где теперь Александру Федорычу быть? уж половина пятого. Нет, говорит, маман, надо подождать... АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна! Ужели я так счастлив, что вы думали обо мне? НАДЕНЬКА: Не подходите ко мне! Маменька шутит, а вы готовы верить! МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Не верьте, не верьте, Александр Федорыч! Зачем же скрывать? Александру Федорычу, верно, приятно, что ты о нем думала... Я кликну вас кушать. (Уходит.) НАДЕНЬКА: Не стоите вы!.. заставить так долго ждать себя!.. АЛЕКСАНДР: Наденька! (Объятие. Целуются.) Как сон!.. НАДЕНЬКА: Что это такое? Вы забылись! Я маменьке скажу! АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна! Не разрушайте упреком... НАДЕНЬКА: Вы меня очень любите? АЛЕКСАНДР: Очень... (Снова целуются.) НАДЕНЬКА: Ужели есть горе на свете?! АЛЕКСАНДР: К сожалению, есть... НАДЕНЬКА: Какое же? АЛЕКСАНДР: Бывает — бедность. НАДЕНЬКА: Бедность! да разве бедные не чувствуют того же, что мы теперь? Вот уж они и не бедны. (Смеется.) АЛЕКСАНДР: Ангел! Ангел! (Сжал ей руку.) НАДЕНЬКА: Ах, как вы больно жмете! Александр покрывает ее руки поцелуями. Знаете ли, говорят, будто — что было однажды, то уж никогда больше не повторится! Стало быть, и эта минута не повторится! АЛЕКСАНДР: О нет! Это неправда! Мы дружно пройдем по жизни... Наденька (перебивая). Ах, перестаньте, перестаньте... Мне что-то страшно делается, когда вы говорите так... АЛЕКСАНДР: Чего же бояться? Неужели нельзя верить самим себе? НАДЕНЬКА: Я не знаю. АЛЕКСАНДР: Отчего? Надо верить! Нас не одолеет ничто точно так, как и теперь здесь в саду никакой звук не тревожит этой торжественной тишины... ГОЛОС МАРЬИ МИХАЙЛОВНЫ. Наденька! Александр Федо-рыч! Где вы? НАДЕНЬКА: Слышите!.. ГОЛОС МАРЬИ МИХАЙЛОВНЫ. Александр Федорыч! Простокваша давно на столе! НАДЕНЬКА: За мигом невыразимого блаженства — вдруг простокваша! (Смеется, убегает.) АЛЕКСАНДР (один). И дядюшка хочет уверить меня, что счастье — химера, что нельзя безусловно верить ничему, что жизнь... бессовестный! Зачем он хотел так жестоко обмануть меня! Нет, вот жизнь! так и воображал ее себе, такова она должна быть, такова есть, такова будет, такой я ее сделаю сам! Иначе нет жизни! (Убегает вслед за Наденькой.) Картина шестая Кабинет Петра Ивановича. Он работает за столом. Вбегает радостный, взволнованный Александр. АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно?.. Да что с тобой? У тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест? Александр мотнул головой. Ну, деньги? АЛЕКСАНДР: Нет. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так что же ты таким полководцем смотришь? АЛЕКСАНДР: Вы ничего не замечаете в моем лице? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что-то глуповатое... Постой-ка... Ты влюблен? Так, что ли, угадал?.. Так и есть! Как это я сразу не догадался! Так вот отчего ты стал ленив... АЛЕКСАНДР: Я не ленив — я молод. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Следовательно — глуп. АЛЕКСАНДР: В Наденьку Любецкую. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не спрашивал... В кого бы ни было — все одна дурь... В какую Любецкую? Это что с бородавкой? АЛЕКСАНДР: Какая бородавка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: У самого носа. Ты все еще не разглядел? АЛЕКСАНДР: Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, все равно. АЛЕКСАНДР: Все равно! Наденька! Неужели вы не заметили ее? Видеть однажды — и не заметить! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? Ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?.. АЛЕКСАНДР: Далась вам эта бородавка!.. Можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? В разговоре с ней вы не услышите пошлых общих мест... Ужели корсет вечно будет подавлять и вздох любви, и вопль растерзанного сердца? Неужели не даст простора чувству? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Перед мужем потом все обнаружится. Есть дуры, что прежде времени раскрывают то, что следовало бы прятать да подавлять, но зато после слезы да слезы... Не расчет! АЛЕКСАНДР: И тут расчет, дядюшка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как и везде, мой милый. АЛЕКСАНДР: По-вашему, и чувством надо управлять, как паром: то выпустил, то остановил, открыл клапан, закрыл... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, этот клапан недаром природа дала человеку. Это рассудок. А ты вот не всегда им пользуешься — жаль! АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, грустно слушать вас... Все не так! Жизнь прекрасна! (С размаху обнял Петра Ивановича.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Александр! Закрой клапан! весь пар выпустил! смотри, что наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо... Посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономии! А неглуп! АЛЕКСАНДР (смеется). Я счастлив! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, что я теперь стану делать с письмом?. АЛЕКСАНДР: Я соскоблю и незаметно будет. (Бросается к столу, толкнул его, со стола упала статуэтка и разбилась.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Третья глупость, Александр! А это пятьдесят рублей стоит. АЛЕКСАНДР: Я заплачу, я заплачу!.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Заплачу! Это четвертая глупость... Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастье. Ну, нечего делать! (Сел в кресло.) Рассказывай, да поскорее. АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, эти вещи не рассказываются... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ведь хочешь рассказать, вижу. А впрочем... постой, я сам расскажу. АЛЕКСАНДР: Забавно! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Очень забавно!.. Слушай же. Ты вчера виделся со своей красавицей наедине... АЛЕКСАНДР (опешив). Вы подсылали смотреть за мной? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованьи... АЛЕКСАНДР: Почему же вы знаете? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сиди-сиди, ради бога, не подходи к столу, что-нибудь разобьешь... У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать... Ну, у вас было объяснение. Вы оба, как водится, были очень глупы... Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора... АЛЕКСАНДР: Вот и не угадали! Мы были в саду.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, с цветка, что ли, может быть, еще с желтого... Ты спросил — нравится ли ей этот цветок? Она отвечала — да. Почему — дескать? Так — сказала она. И замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели. АЛЕКСАНДР: Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Потом ты начал говорить о том, что только теперь узнал цену жизни, когда увидал ее... как ее? Марья, что ли? АЛЕКСАНДР: Наденька... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А руками-то, я думаю, как работал! Не переломил ли вишню или, пожалуй, целую яблоню. АЛЕКСАНДР: Дядюшка! вы подслушивали нас! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, я там за кустом сидел. АЛЕКСАНДР: Почему же вы все это знаете? ПЁТР ИВАНОВИЧ: С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Все это было, было... И глупо! АЛЕКСАНДР: Сколько раз я давал себе слово таить перед вами, что происходит в сердце! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Зачем же не сдержал? Вот пришел — помешал мне... АЛЕКСАНДР: Нет, пусть я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с вашими понятиями о жизни, о людях!.. Тогда мне вообще не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях! слышите ли, я не хочу! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слышу, да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее... Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это все еще ничего: любовь любовью, никто не мешает тебе, не нами заведено заниматься особенно прилежно в твои лета, однако ж не до такой степени, чтобы бросать дело... АЛЕКСАНДР: Но моя работа — это какая-то бюрократическая машина, которая работает непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, одни колеса и пружины... А мое литературное занятие — переводы: «Получение патоки из картофеля», «Извлечения из немецких экономистов»... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно, никаких ты извлечений не делаешь... Ох, эта мне любовь в двадцать лет! АЛЕКСАНДР: Какая же, дядюшка, вам надобна? в сорок? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в сорок два... АЛЕКСАНДР: Как ваша? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пожалуй, моя. АЛЕКСАНДР: То есть никакая. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты почему знаешь? АЛЕКСАНДР: Будто вы можете любить? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Почему же нет? разве я не человек? Только я люблю разумно. АЛЕКСАНДР: Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя! ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая, резко). Дикая, животная не помнит, а разумная должна помнить. В противном случае это не любовь.... АЛЕКСАНДР: А что же? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так, гнусность, как ты говоришь. АЛЕКСАНДР: Вы... любите? (Смеется.) Кого же, дядюшка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе хочется знать? АЛЕКСАНДР: Хотелось бы. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Свою невесту. АЛЕКСАНДР: Не... невесту! (Подходит к дяде.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не близко, не близко, Александр, закрой клапан! АЛЕКСАНДР: Стало быть, вы женитесь? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Стало быть. АЛЕКСАНДР: И ни слова мне! Не поделились со мной... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно. АЛЕКСАНДР: И вы так спокойны... так адски холодно рассуждаете о любви! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Адски холодно — это ново! В аду, говорят, жарко. АЛЕКСАНДР: Знаете что, дядюшка?., может быть... нет, не могу таиться перед вами... И я, может быть, женюсь! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Закрой клапан, Александр! АЛЕКСАНДР: Шутите, шутите, дядюшка! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе жениться! АЛЕКСАНДР: А что же? ПЁТР ИВАНОВИЧ: В твои лета! АЛЕКСАНДР: Мне двадцать три года. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме. АЛЕКСАНДР: Но если я влюблен в девушку... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен. АЛЕКСАНДР: Это новое, я никогда не слыхал... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мало ли ты чего не слыхал! АЛЕКСАНДР: Я думал все, что супружества без любви не должно быть. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Супружество супружеством, а любовь любовью. Надо искать, выбирать... АЛЕКСАНДР: Выбирать?.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, выбирать. Поэтому-то я и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет — это уж пошлая истина. АЛЕКСАНДР: Это самая грубая ложь и клевета. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены. АЛЕКСАНДР: Так вы женитесь по расчету? ПЁТР ИВАНОВИЧ: С расчетом... А тебе теперь вовсе не следует жениться. Ну, скажи-ка, зачем ты женишься? АЛЕКСАНДР: Как зачем? Наденька — жена моя? (Закрыл от счастья лицо руками.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну что — видишь, и сам не знаешь. АЛЕКСАНДР: Дух замирает от одной мысли... Но она говорит, что надо ждать год, что мы молоды, надо испытать себя... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Это она предложила? Сколько же ей лет? АЛЕКСАНДР: Восемнадцать. ПЁТР ИВАНОВИЧ: А тебе двадцать три. Ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Через год! до тех пор она еще надует тебя! АЛЕКСАНДР: Дядюшка, с кем вы жили всю жизнь?.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Жил с людьми, любил женщин. АЛЕКСАНДР: Она обманет! Женщина, которая воплощение искренности и чистоты... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А все-таки женщина и, вероятно, обманет. АЛЕКСАНДР: Вы после этого скажете, что и я надую? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не исключено. АЛЕКСАНДР: Кто же я в ваших глазах? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Человек. АЛЕКСАНДР: Не все одинаковы. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет. Природа вечно любить не позволила. АЛЕКСАНДР: Я счастлив теперь и благодарю Бога. А о том, что будет впереди, и знать не хочу. жүктеу/скачать 380 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|