Обыкновенная история
АЛЕКСАНДР: Что же мне делать в моем положении? ПЁТР ИВАНОВИЧ
жүктеу/скачать 380 Kb.
|
АЛЕКСАНДР: Что же мне делать в моем положении? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ничего! оставить дело так, — оно уже испорчено. АЛЕКСАНДР: Оставить так! В ваших жилах течет молоко, а не кровь! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно дичь пороть, Александр! мало ли на свете таких, как твоя... Марья или Софья, что ли, как ее? АЛЕКСАНДР: Ее зовут Надеждой. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Надежда? А какая же Софья? АЛЕКСАНДР (нехотя). Софья... это в деревне. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Видишь ли? Там Софья, тут Надежда, в другом месте Марья. Сердце — преглубокий колодезь, долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости... АЛЕКСАНДР: Сердце любит однажды! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой, в другой помешали? — способность любить опять останется неудовлетворенной до третьего, до четвертого раза. Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды. Пока человек здоров... АЛЕКСАНДР: Вы все, дядюшка, говорите о материальной любви. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что это за материальная любовь? Такой любви нет или это не любовь, так точно, как нет одной идеальной. В любви равно участвуют и тело и душа, в противном случае любовь неполна. Мы не духи и не звери... На чем я остановился?.. Да! в солдаты... Кроме того, после этой истории красавица тебя на глаза к себе не пустит... Да и за что ты хотел стереть графа с лица земли? Разве он обязан был справляться, занята ли твоя красавица? Он тоже влюбился, чем же он виноват? Тем, что понравился? А ты? Оспаривал ли ты ее? АЛЕКСАНДР: Вот я и хочу оспаривать. ПЁТР ИВАНОВИЧ: С дубиной в руках? Надо было вести с графом дуэль другого рода. АЛЕКСАНДР: Презрение хитрости! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ак дубине прибегать — лучше? Внуши чем хочешь любовь, а поддерживай умом. Хитрость это одна сторона ума, презренного тут ничего нет. АЛЕКСАНДР: Я предпочту страдать, чем прибегать к хитрости! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, так вот и страдай, если тебе сладко... Провинция! О, Азия!.. Нет, чтобы быть счастливым с женщиной, надо много условий... надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методу, если хочешь... Надо хитро овладеть ее сердцем, умом, волей, подчинить ее вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя, думала твоим умом... нужна целая школа... Дверь открывается. На пороге стоит Елизавета Александровна. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (спокойно). А жена должна не показывать вида, что понимает эту великую школу мужа, и завести маленькую свою, но не болтать о ней за бутылкой вина. (Переменила на столе свечи и ушла.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Некстати похвастался. Урок! АЛЕКСАНДР: Боитесь? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Чего бояться? Сделал ошибку — умей выпутаться... О чем мы говорили?.. Да, ты, кажется, хотел убить эту свою... как ее? АЛЕКСАНДР: Я ее слишком глубоко презираю. ПЁТР ИВАНОВИЧ: А скажи, за что ты ее презираешь? АЛЕКСАНДР: Заплатить неблагодарностью... ПЁТР ИВАНОВИЧ: За что ж тут благодарить? Разве ты для нее, из угождения к ней любил? Хотел услужить ей, что ли? Ты не должен был обнаруживать перед ней чувства во всей силе. Женщина охлаждается, когда мужчина выскажется весь. Разве от нее зависело полюбить графа? Зачем такой-то умер, такая-то с ума сошла? Как отвечать на такие вопросы? Любовь должна же кончиться когда-нибудь, она не может продолжаться век. АЛЕКСАНДР (всхлипывая). Как она переменилась! Как стала наряжаться для графа! Если б мне осталось утешение, что я потерял ее по обстоятельствам, если бы неволя принудила ее... пусть бы даже умерла... и тогда легче было бы перенести... а то нет, нет... другой! Я не хочу жить, я не хочу жить... ПЕТР ИВАНОВИЧ (растерянно ходит по комнате. Зовет). Лиза! Входит Елизавета Александровна. Они стоят вдали от Александра и говорят шепотом. Что мне делать с Александром? совсем измучился с ним. Разревелся... (Сказал ей что-то на ухо.) ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Бедный... пусти меня, я пойду к нему. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Но ничего не сделаешь, это уж такая натура. Весь в тетку! Я немало убеждал его. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Только убеждал? ПЁТР ИВАНОВИЧ: И убедил. Он согласился со мной. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я не сомневаюсь. Ты очень умен и... хитер! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слава богу, если так. Тут , кажется, все, что нужно. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Кажется, все — а он плачет. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не виноват, я сделал все, чтобы утешить его. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ж ты сделал? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Говорил битый час... даже в горле пересохло... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А он все плачет? Удивительно! Пусти, я попробую. А ты иди — обдумай пока свою новую методу. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что, что? Елизавета Александровна не ответила, направилась к Александру. Петр Иванович ушел, Елизавета Александровна подошла к племяннику, гладит его по голове: Александр поднял голову, увидел тетушку, схватил ее руку, прижал к щеке. АЛЕКСАНДР: Ма тант, я не хочу жить, не хочу жить. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (дав Александру успокоиться). Она плохая женщина, Александр. Граф человек безнравственный и коварный. Судьба ведет вас правильно, отстраняя все грязное и лживое... АЛЕКСАНДР: Но я люблю ее, не могу без нее жить! ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Александр, вы можете быть очень большим человеком, известным. У вас талант. Ваши стихи, повесть, которую вы пишете, так трогательна... Перенесите ваши страдания на листы бумаги, пусть другие люди плачут вашими слезами и ощущают радость и красоту этого страдания... Не поддавайтесь, Александр, горю, как бы оно ни было велико... Вы сильный человек, вы выше других... (Продолжает гладить его по голове.) Александр утих. Слез уже нет в его глазах, только тихая грусть. Он встал, поклонился тетушке и пошел к двери. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (говорит ему вслед). Пишите, Александр, пишите, я верю в вашу звезду... Картина десятая Невский проспект. Возможно, это авансцена перед занавесом, а оформление шумами: стук пролеток, цокот копыт, гул толпы, дальний колокольный звон и тени идущих людей. Александр в чайльд-гарольдовском настроении стоит, прислонившись у кулисы. С противоположной стороны выходит Поспелов с орденом на шее. АЛЕКСАНДР: Поспелов! (Бросается к другу, обнимает его.) ПОСПЕЛОВ (довольно холоден). Здравствуй, Адуев!. АЛЕКСАНДР: Давно ли ты здесь? ПОСПЕЛОВ: Порядочно. И, как видишь, успел. А ты? АЛЕКСАНДР: Я— нет... О, как я рад встретить тебя! Родную душу! ПОСПЕЛОВ (смеется). Полно! Ты все еще такой же мечтатель... Да что ты мрачный какой? АЛЕКСАНДР: Выслушай, что со мной сделали люди! ПОСПЕЛОВ (в тревоге). Неужели обокрали? АЛЕКСАНДР: Нет, хуже! ПОСПЕЛОВ: Не нуждаешься ли ты в чем? Не могу ли я быть полезным тебе по службе? АЛЕКСАНДР: Люди обокрали мою душу. Я тебе сейчас расскажу, как со мной поступили... ПОСПЕЛОВ: Извини, Адуев, у меня званый обед, будут нужные лица... АЛЕКСАНДР: Обед?.. Лица?.. Ведь ты мой первый друг, а я твой... Ты помнишь, как мы клялись! ПОСПЕЛОВ: Пустой пыл молодости... Когда входишь в лета, начинаешь понимать... АЛЕКСАНДР: Что понимать? Что? Мерзость жизни? ПОСПЕЛОВ: Напротив — ее приятность... Нет, у тебя безусловно какие-то нелады по службе... Заходи ко мне (достает визитную карточку, подает Александру. Тот не берет)... потолкуем. Честное слово, я готов помочь тебе. АЛЕКСАНДР: Да ты выслушай! Речь идет о любви... ПОСПЕЛОВ: О любви? Это прелестная вещь — любовь! Я тебе тоже потом расскажу много уморительного на этот счет... Сейчас не могу. Да ты заходи, поговорим. (Сунул карточку в руку Александру.) Буду рад. (Ушел.) АЛЕКСАНДР (ошеломлен). Не захотел выслушать... обед... лица... Дружба! Святая дружба! Что же есть на свете? (Рвет карточку на мелкие части.) Все ложь, ложь, ложь!.. А может быть, и мне стать таким же, как все? Может быть, я действительно глуп? Все так!.. Не хочу, не могу, не стану! Темно. Картина одиннадцатая Кабинет Петра Ивановича. Петр Иванович у письменного стола. Входит Елизавета Александровна. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Петр Иванович! Я к тебе с просьбой. Петр Иванович достает бумажник. Нет, не беспокойся, спрячь деньги назад. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не брать денег, когда дают! Это непостижимо! ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Третьего дня был у меня Александр... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Опять изменили, что ли?.. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: На этот раз в дружбе. ПЁТР ИВАНОВИЧ: А, слышал о его встрече с Поспеловым... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Поговори с ним... понеж-нее. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не прикажешь ли заплакать? ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не мешало бы. ПЁТР ИВАНОВИЧ: А что пользы ему от этого? ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Много... и не ему одному... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что?.. Елизавета Александровна не отвечает. Шесть лет вожусь с ним. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Конечно, как нам заниматься такими мелочами... Мы ворочаем судьбами людей. Нашелся б между ними один чувствующий, способный любить... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не сердись, я же делаю все, что ты желаешь. Но это ты подбила его написать повесть... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Почему я? Он сам чувствует склонность к литературному творчеству. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно, Лиза! Склонность склонностью, — кто не чувствует этой склонности в его возрасте. Только чтобы написать повесть, одной склонности мало... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты жесток к Александру, Петр Иванович! ПЁТР ИВАНОВИЧ: В чем же? Я же взял его повесть, отослал знакомому редактору, да еще сам подписался, дескать, хочу на старости лет прославиться, напечатай, пожалуйста. Вот нынче от него ответ получил. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ж он пишет? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не распечатывал. Я вызвал Александра, он мне нужен по делу. Пусть сам прочтет, обрадуется... Так что же прикажешь с ним сделать? ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Дай ему легкий урок... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нагоняй? Изволь, это мое дело. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не нагоняй! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Есть ли у него деньги? ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Только деньги на уме! Он готов был бы отдать все деньги за одно приветливое слово друга. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Чего доброго, от него станется... Входит Александр, молча кланяется. АЛЕКСАНДР: Вы меня звали, дядюшка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Звал. Александр молча садится. На друга дуешься?.. А скажи-ка, чего ты хотел от него? Жертвы, что ли, какой? Чтоб он на стенку полез? АЛЕКСАНДР: Люди не способны возвышаться до того понятия о дружбе, какая должна быть... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Если люди не способны, так такой дружбы и не должно быть. Пауза. А что ты теперь делаешь? АЛЕКСАНДР: Да ничего... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мало... Ну, читаешь, по крайней мере? АЛЕКСАНДР: Да. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что же? АЛЕКСАНДР: Басни Крылова. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Хорошая книга. Да не одну же ее? АЛЕКСАНДР: Теперь одну. Боже мой, какие портреты люде какая верность! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Чем же тебе так противны люди? АЛЕКСАНДР: Чем! Своею низостью, мелкостью души. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Хандришь, хандришь! Надо делом заш маться, тогда и людей бранить не станешь, не за что! Чем не хорош твои знакомые? Все люди порядочные. АЛЕКСАНДР: Да! За кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басни Крылова и есть. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Хозаровы, например? АЛЕКСАНДР: Целая семья животных! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, Лунины? АЛЕКСАНДР: Сам он точно осел. А она такой доброй лисице смотрит. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что скажешь о Сониных? АЛЕКСАНДР: Да хорошего ничего не скажешь. ПЁТР ИВАНОВИЧ: И Волочков не нравится тебе? АЛЕКСАНДР: Ничтожное и еще вдобавок злое животное. (Александр даже плюнул.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, теперь заключи эту галерею портрета нашими: скажи, какие мы с женой звери? Александр промолчал, только иронически улыбнулся. Ну, а ты сам что за зверь? АЛЕКСАНДР: Я не сделал людям зла! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так ты во всем прав? Вышел совсем сух и: воды? Постой же, я выведу тебя на свежую воду... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Петр Иванович! Перестань... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, путь выслушает правду. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых и ослами, и лисицами, и прочими зверями, у тебя в сердце не зашевелилос! что-нибудь, похожее на угрызение совести? АЛЕКСАНДР: Отчего же, дядюшка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил радушный прием. Положим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили козни, а в тебе им нечего было искать. Нехорошо, Александр!.. Пойдем дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я все думал, что у тебя их трое. АЛЕКСАНДР: Трое? был когда-то один, да и тот... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Трое... Начнем по старшинству. Этот... тот... Поспелов, кажется... Не видавшись несколько лет... другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, предлагал тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег, а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство... нет, ты познакомь меня с ним, я вижу — человек порядочный, а по-твоему, — коварный... Ну, как ты думаешь, кто твой второй друг? АЛЕКСАНДР: Кто?.. Да никто... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А? Лиза! И не краснеет! А я как довожусь тебе, позволь спросить? АЛЕКСАНДР: Вы... родственник. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Важный титул!.. Нет, я думал — больше. Нехорошо, Александр, это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет. АЛЕКСАНДР: Но вы всегда отталкивали меня... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, когда ты хотел обниматься... АЛЕКСАНДР: Вы смеялись надо мной, над чувством... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А для чего, а зачем? АЛЕКСАНДР (встал, пошел к дядюшке с протянутыми руками). Дюдюшка!.. ПЁТР ИВАНОВИЧ: На свое место, я еще не кончил!.. Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь сам... ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (перебивая). Петр Иванович, не умничай, ради бога, оставь... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, не мешай! Александр (совсем смутившись). Я умею ценить дружбу тетушки... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, не умеешь. Если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на нее. Если б чувствовал ее дружбу, ты из уважения к ее достоинствам не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слезы да хныкал с тобой вместе? АЛЕКСАНДР: Ах, ма тант! Неужели вы думаете, что я не ценю... клянусь!.. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Верю, верю, Александр! Вы не слушайте Петра Ивановича, он из мухи делает слона, рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Петр Иванович. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сейчас, сейчас кончу — еще одно последнее сказанье! Ты говоришь — не делаешь другим зла. Ну, скажи, любишь ли ты свою мать? АЛЕКСАНДР: Какой вопрос! Я отдал бы за нее жизнь... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Скажи-ка, давно ли ты писал к ней? АЛЕКСАНДР: Недели... три. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет. Четыре месяца... Ну-ка, какой ты зверь? АЛЕКСАНДР (с испугом). А что? ПЁТР ИВАНОВИЧ: А то, что старуха больна с горя. АЛЕКСАНДР: Ужели! Боже! Боже! ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Неправда, неправда! Она не больна, но очень тоскует. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты балуешь его, Лиза. ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А ты уж не в меру строг. У Александра были такие обстоятельства, которые отвлекли его на время... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Для девчонки забыть мать — славные обстоятельства! ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Да полно, ради бога! АЛЕКСАНДР: Не мешайте дядюшке, ма тант, пусть он гремит упреками, я заслужил хуже, я чудовище! (Обхватил голову руками.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» (Жене, тихо.) Кажется, я в точности исполнил твое приказание. (Встает.) А теперь порадую тебя, Александр. АЛЕКСАНДР: Что, дядюшка? ПЕТР ИВАНОВИЧ (берет запечатанный конверт). Ответ от редактора. АЛЕКСАНДР: Дайте, дайте скорей! (Вскрывает конверт.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Читай вслух. Вместе порадуемся. АЛЕКСАНДР (читает). «Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иванович? Вы подписались под этой повестью. Да кто ж вам поверит! Нет, хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее сего творения...» (Голос Александра упал.) ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не слышу, Александр, читай погромче! АЛЕКСАНДР (продолжая читать). «Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Он неглуп, но что-то непутем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О боже, когда переведется этот народ! (Александр перевел дух.) Самолюбие, мечтательность, развитие всяких сердечных склонностей и неподвижность ума с неизбежным последствием — ленью, — вот причины этого зла. Наука, труд, практическое дело — вот лекарство, вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь». ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не надо, Александр, оставьте... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Почему же? (Берет письмо из рук Александра и дочитывает его сам.) «Скажите же вашему протеже, что писатель тогда только, во-первых, напишет дельно, когда не будет находиться под влиянием личного увлечения и пристрастия. Он должен обозревать покойным и светлым взглядом на жизнь и людей вообще, иначе выразит только своя Я, до которого никому нет дела. Второе и главное условие — нужен талант, а его тут и следа нет». ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Неправда! Повесть хороша и талант есть, хотя он пишет иначе, нежели другие... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Редактор лучше нас с тобой, Лиза, знает, есть талант или нет... Ну что, Александр, как ты себя чувствуешь? АЛЕКСАНДР: Покойнее, нежели можно было ожидать. Чувствую, как человек, обманутый во всем. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, как человек, который обманывал сам себя да хотел обмануть и других... (Протягивает Александру листы пухлой рукописи.) Что ж мы с повестью сделаем, Александр? АЛЕКСАНДР: Не нужно ли вам оклеить перегородки? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, теперь нет. Александр начинает рвать рукопись. Правильно! АЛЕКСАНДР (рвет с остервенением). Хорошо, хорошо! Хорошо! Я свободен! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж ты станешь теперь делать? АЛЕКСАНДР: Что? Пока ничего. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Это только в провинции умеют как-то ничего не делать, а здесь... Зачем ты приезжал сюда?.. Лизанька, извини меня, у нас мужской разговор... Собственно, для этого я тебя и попросил зайти. Елизавета Александровна уходит. Ты знаешь моего компаньона Суркова? Александр кивнул головой. Он добрый малый, да препустой. Господствующая его слабость — женщины. Чуть заведется страстишка, он и пошел мотать: сюрпризы, подарки, начнет менять экипажи, лошадей... Вот когда он этак пускается мотать, ему уже недостает процентов, он начинает просить денег у меня. Откажешь, заговаривает о капитале. АЛЕКСАНДР: К чему же все это ведет, дядюшка? ПЁТР ИВАНОВИЧ: А вот увидишь. Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова Юлия Павловна Тафаева... Ну, догадываешься? АЛЕКСАНДР: Сурков влюбился во вдову? ПЁТР ИВАНОВИЧ: Совсем одурел! А еще? АЛЕКСАНДР: Еще... не знаю... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Экой какой! Ну, слушай, Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Если не поможешь ты... Теперь догадался? АЛЕКСАНДР: Сурков просит денег, у вас их нет. Вы хотите, чтобы я... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, не то... АЛЕКСАНДР: А... теперь понял... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ты понял? АЛЕКСАНДР: Хоть убейте, дядюшка, ничего не понимаю! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Влюби-ка в себя Тафаеву. АЛЕКСАНДР (опешив). Это нелепо! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж тут нелепого? АЛЕКСАНДР: Ни за что! ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ради дела прошу, Александр... АЛЕКСАНДР: Я вообще не хочу видеть женщин. А то, что вы предлагаете... ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да ты и не гляди на нее... Так, небрежно... это даже лучше... АЛЕКСАНДР: Дядюшка, во-первых, это гнусность... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Хитрость, никому не приносящая вреда. Сурков сначала с ума сойдет от ревности, а потом быстро охладеет, — я его знаю. И капитал цел... АЛЕКСАНДР: Не могу. ПЁТР ИВАНОВИЧ: Жаль. Я на тебя очень рассчитывал. И, кажется, до сих пор не обременял просьбами... АЛЕКСАНДР: Но мне это неприятно, противно... ПЁТР ИВАНОВИЧ: А ты вытерпи. Мало ли людям приходится делать неприятных для себя дел. Выручи, Александр, прошу! Это очень важно для меня. Если ты это сделаешь, — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? Они — твои. АЛЕКСАНДР: Помилуйте, дядюшка, неужели вы думаете, что я... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да за что ж ты станешь даром хлопотать, терять время? Когда я что-нибудь для тебя сделаю, предложи мне подарок, я возьму. Выручи, Александр, прошу. АЛЕКСАНДР (в нерешительности). Я могу попробовать... ПЁТР ИВАНОВИЧ: Вот и хорошо. Только попробуй! Я ручаюсь за успех. В среду я тебя представлю Тафаевой. Эта история продлится месяц, много два. Я знаю Суркова... Прощай! Картина двенадцатая Гостиная Тафаевой. Несколько человек гостей. Говор по-русски и по-французски. Входят Петр Иванович и Александр, раскланиваются с гостями. жүктеу/скачать 380 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|