Омар Кабесас становление бойца-сандиниста
жүктеу/скачать 0.92 Mb.
|
|
Мы покинули лагерь, и когда немного спустились вниз, то задержались около ранчо одного поддерживавшего нас местного жителя в ожидании связного, который должен был провести людей в город через лес, потом по шоссе. Вот где пригодились уроки Тельо. Ведь как погиб Тельо. Он располагался в 500 метрах от дома сотрудничавшего с нами крестьянина, которого захватила гвардия и который выдал Тельо. Так вот, у дома нашего сторонника я выставил пост наблюдения, чтобы, если объявится гвардия, мы смогли бы отступить до того, как нас выдадут. Да если и не выдадут, все равно это была необходимая мера безопасности. И действительно, немного спустя с поста, что находился несколько выше, нам сообщили, что на финке, чей хозяин схвачен, засели 40—50 гвардейцев. Сразу после этого я отдал приказ об отступлении, но в тот момент повсюду уже были патрули гвардии, стремившиеся войти в контакт с нами, и кольцо окружения зоны полностью сомкнулось. Гвардия действовала во всеоружии. У нее были вертолеты, самолеты — словом, все. Располагала она и данными о школе, которую она стремилась уничтожить. В тот момент я решил поставить ветерана Раити и Бокай [Местность на границе с Гондурасом, где в начале 60-х гг. СФНО начинал организовывать первые партизанские отряды.] Эриберто Родригеса руководить отступлением в направлении местности, где жил еще один сотрудничавший с нами человек и где тогда находился Аугусто Салинас Пинель, поскольку он еще раньше оставил лагерь, чтобы отправиться на розыски других местных жителей, которые могли бы оказать нам помощь во время отхода с гор. Пока шла подготовка к отступлению, я с группой товарищей остался в засаде, чтобы сдержать гвардию. Сделать это мы могли, поскольку там у нас был глубокий ров, сухое ущелье, и, подойди туда гвардия, мы ее здесь могли бы задержать. Но нам удалось отступить без затруднений, и, уже откочевав подальше, я начал искать другие контакты, чтобы выбраться отсюда, поскольку мы поняли, что от города ждать нечего. Мы были целой вооруженной группой, следовательно, прорваться иначе как с боем мы не могли. А это означало бы при неравных условиях увязнуть в тяжелом бою с гвардией. Мы не знали, что же делать. Положение сложилось тяжелое. Необходимо было пробраться в город, найти там автотранспорт и провезти людей хоть часть пути, приготовив в городе явки. Искать эти контакты я, переодевшись в гражданское и вооружившись пистолетом, пошел вместе с Мануэлем Майреной на дом к «Фиделю», туда, где мне раньше снимали швы. (Для Эриберто Родригеса, двинувшегося в другое место, где мы должны были встретиться, я оставил инструкции.) Мы шли целый день и, приблизившись к дому «Фиделя», залегли на покрытом песком высохшем дне ущелья. Часа в четыре пополудни мы выбрались оттуда, и я сказал Мануэлю: «Ты, поскольку местный, зайди туда, а я иду за тобой, и чуть что, сразу назад». Уж не помню, как все было точно, но только мы двинулись, как до нас долетел чей-то голос, который произнес: «Вон там идет один из этих сукиных сынов!» Тут Мануэль и сказал: «Брат, давай ходу, нас раскрыли». Мы отпрянули назад, раза два стрельнули и бросились бежать. Значит, гвардейцы уже находились в этом доме. Эти гады устроили там засаду. А кое-кто из них, переодевшись в крестьянское, вместе с одним предателем, местным шпиком, знавшим Мануэля Майрену и то, что он в подполье сотрудничает с нами, торчал снаружи. Они принялись нас обстреливать. А у нас всего-то было по пистолету с запасной обоймой, и мы что есть духу бежали зигзагами по ущелью, пока не обнаружили, что оно кончилось. Однако другие группы гвардейцев, бежавших сбоку вдоль ущелья, обошли нас, и вот тогда началась прямо охота. Леса там, считай, не было. Деревья редкие и низкие, кустарник, заросли. Гвардейцы с пулеметами, гарандами, винтовками, современным и хорошим оружием, с гранатами разбились на группы по пять, по десять человек. Только мы вышли из зарослей, как нас увидели, и мы вновь бросились бежать. Это было точь-в-точь как на охоте. Выбрали себе двух животных, и давай на них охотиться. Мы были перепуганы. Но во мне закипала и ярость. Погибнуть, нет, это меня особенно не волновало. Но вот чтобы с нами покончили именно так. Наконец, наступил момент, когда они отрезали нам путь к отступлению, но пока об этом не догадывались. Вот почему я шепнул на ухо Мануэлю: «Оттяни ударник пистолета, убери предохранитель и стреляй только тогда, когда выстрелю я». А гвардейцы тем временем прочесывали все вокруг. Мы же, сидя на корточках, скрючились за четырьмя маленькими и низенькими деревцами. Так хоть передвигаться можно было. С этой столь ненадежной позиции мы наблюдали за стоявшими прямо вот рядом, но не видевшими нас гвардейцами. Тогда мы решили выбрать себе среди них по одному, чтобы прицелиться в него хорошенько, следя из зарослей за каждым движением и если какой гвардеец нас увидит, то мы выстрелим и бросимся бежать, не дожидаясь, пока нас подстрелят. А гвардейцы, мы это слышали, переговаривались между собой: «Здесь они, эти сукины дети! Так где же они? Далеко им не уйти!» Говорили гвардейцы и о других патрулях, находившихся там же, в ущелье или возле него. «Да здесь они, здесь. Здесь вот! Пошли дальше» — так говорили гвардейцы, и проходили перед нами, прямо около зарослей, где мы скрывались. А было тогда уже часов шесть, стало темнеть. Как же я хотел, чтобы стемнело! И наконец, наступила ночь, но гвардейцы все не уходили. Они знали, что мы там, но не знали точно, где. Около семи или в восемь часов вечера я шепнул на ухо Мануэлю: «Давай-ка начнем выбираться... но запомни получше: вначале упираешься рукой в землю и потихоньку разгребаешь листву до самой земли, убери с нее ветки, а когда расчистишь от листьев и веток землю, то ставь туда ногу, и другой рукой чуть впереди также расчисть землю от листьев и веток и только тогда поставь туда другую ногу. Так ты точно не наделаешь шума, но будь поосторожнее с ветками, в этой тишине любой хруст даже от сломанной ветки нас выдаст, а поскольку сейчас ночь, то они начнут очередями палить напропалую в нашу сторону и убьют нас». На том мы и сошлись, и уже начали убирать листья и ветки, когда услышали чей-то кашель, и я прошептал Мануэлю. «Давай-ка подождем, ведь чем больше времени пройдет, тем скорее они могут уйти, а если и нет, то ясно, что, устав, они улягутся спать». Так мы и остались сидеть на корточках, и наши ноги уже затекли, хотя мы и перемещали центр тяжести с одной на другую. Это было ужасно: обе ноги затекли, а двигаться почти прижавшись друг к другу мы не могли. В три часа утра мы опять попытались выбраться, но не по ущелью, понимая, что там будет засада, а лесом, и это нам в конце концов удалось, и мы вышли к самому городу. Как я понял, город был почти на осадном положении. Но все же я сумел добраться до дома того сеньора, который обожал петушиные бои. И когда я вошел к нему около пяти часов утра, он от неожиданности аж подпрыгнул и сказал мне: «Во, деятель, ты чего на улице-то делаешь?» «Да вот, ищу связь, — ответил я, — видишь ли, мы там окружены гвардией, и товарищи остались поджидать, когда мы их выведем». «Эх, сынок, да уносите вы отсюда ноги, ведь весь Окоталь под арестом, — сказал он. — Подполье разбито, и все схвачены». Действительно, положение в Окотале сложилось тяжелое. Гвардия фактически оккупировала город и провела массовые аресты, Арестован был и товарищ Гильермо Касерес Во, тот самый шофер, которого мы с любовью называли «Фитипальди»: в казарме его подвесили к потолку за пальцы ног. Вся наша организация, явки, сеть сочувствующих Фронту — все это было уничтожено, а люди запуганы. Меня это потрясло, ну прямо оглушило, поскольку люд опять замыкался в себя и дело вперед не двигалось. Но мы также знали, что обязаны в любом случае продолжать борьбу. Так вот, мы перебрались в другой дом и восстановили связь с Байярдо и «Пелотой», которые мне сказали: «Здесь мы не можем ничего поделать... у нас пусто, аж до самого донышка. Региональное руководство в этом городе, считай, разгромлено, и с места нам не сдвинуться. Если кто из вас выберется из города, это будет успех. Успех! Так что возвращайтесь назад. А ты, Омар, вместе с Салинасом отвечаешь за людей — вот что мне сказали, — думай, как этих людей вывести оттуда. По шоссе ли, в общем, где хочешь, но вы их оттуда должны вывести. Вот тебе деньги, и вот тебе консервы». Ведь наши люди умирали там, наверху, и с голоду. Вышли мы из города опять ночью, огибая его окраины и хоронясь от патрулей, прочесывавших местность. На себе мы тащили рюкзаки, в которых было немного консервов. «Не хватает еще только, — думал я, — столкнуться с гвардией». Существовала также возможность того, что гвардия уничтожила остатки сети сочувствующих нам местных жителей в зоне наших действий, а это означало, что мы не сможем восстановить связь с товарищами. Наконец мы добрались до маленького ранчо дона Бонифасио Монтойя, бывшего одним из первых проводников СФНО (нам он рассказал, что был проводником у Карлоса Фонсеки). Чудесный был старик! Высокий, худощавый, с ясным лицом, голубыми глазами и наполовину седой, с прядями каштановых волос. Очень красивый! Ему было 82 года, но он сохранил чистоту ребенка. Жил он на жалком крохотном ранчо со своей старушкой (как ее звали, не помню), такой же голубоглазой и яснолицей. Оба они были типичными крестьянами севера Никарагуа, сандинистами еще со времен борьбы самого Сандино. Мы встретили его бредущим от ущелья с ведром набранной там воды и кинулись к нему: «Дон Бачо, дон Бачо!» «Ребята, давай сюда, на ранчо! — сказал он, едва заслышав нас. — Поосторожнее, а то вас гвардия увидит, здесь есть гвардия». «А ребят вы не видели?» — спросил я. «Почему нет, они у меня тут, на горе», — ответил он. Эта гора оказалась гладкой скалой, на которую могли и взобраться только горные козы. Он угостил нас черным кофе, и тогда мы спросили: «А сюда, на ранчо, гвардия не заходила?» «Нет, — сказала старушка, — а если и появится, то я угощу их кипяточком». А вообще этот старик, дон Бачо, был просто живой страницей истории. Салинас Пинель рассказывал мне, что, когда он впервые пришел к дону Бачо от имени Фронта, старик сразу же обрадовался. «Видишь, — сказал он, — вот видишь, я знал, что они опять придут! А ведь я закопал ваши вещи». «А что это?» — спросил его Аугусто. «О, дела это мужские, у меня там хранится то, что вы оставили в прошлый раз, когда были здесь». Потом, поискав под каким-то деревом, он выкопал небольшой военный подсумок времен оккупации янки, рассыпавшийся в руках, а в нем куча патронов для «энфилда» [Система винтовки, использовавшаяся в армии генерала Сандино.]. Ты понимаешь, о чем идет речь?.. Старик хранил их. Понимаешь?.. Он хранил их и вынимал каждый день просушивать на солнце, потому что знал, что однажды сандинисты придут снова. «Если вы мне поможете, то до ребят я вас доведу», — сказал дон Бачо. И мы понесли его, поскольку ходил старик еле-еле. Мы поднимались в горы, почти привязав его между собой. На месте мы обнаружили только часть товарищей, умиравших от голода. Во время одного из переходов колонна распалась, а так как проводник был только один (а то и вовсе ни одного, в этом я не уверен), часть товарищей отстала и потеряла ориентировку, поскольку когда не видишь идущего впереди товарища и не знаешь местности, то легко потерять колонну. После этого обычно начинаются поиски, как бы выбраться в одиночку. На этом мы потеряли трех или четырех товарищей убитыми, а остальные смогли добраться до шоссе. Но одного или двух из них противник схватил. Среди них был и отличный парень из Эстели, один из лучших в нашей школе. В итоге Салинас, Майрена и я, мы взяли на себя ответственность за то, как вывести наших товарищей из окружения. Мы распределили среди товарищей еду: консервы и плоды манго, срезанные у дона Бачо. Ведь у дона Бачо еды тоже не было, и он дней восемь ел только манго. Вообще там, на этой горе, товарищи занимали по кряжам каждый свою позицию. А всего их осталось человек восемнадцать, устроившихся за складками местности со своими охотничьими ружьями и винтовками разных систем. Да, гвардии, чтобы выбить их оттуда, понадобились бы самолеты. Итак, мы были окружены гвардией и двигались внутри этого кольца с задачей прорвать его, поскольку гвардия начинала высылать патрули в разные стороны, стремясь обнаружить нас и затем сузить окружение. Салинас рассказал мне, что они смогли забраться на эту гору только благодаря дону Бачо, который вел их по тропам, где гвардии не было, так как между ее патрулями оставались какие-то зазоры и дон Бачо, хорошо зная местность, сумел провести мимо одного патруля так, что и другой ничего не замечал. Когда мы взобрались на гору, я увидел исполненные надежды и нетерпения лица людей, думающих, что все относительно нашего прорыва из окружения уже решено. Мы немного поели и начали размышлять о том, что есть два пути: или попытаться прорвать окружение гвардии, или ожидать, пока гвардия за нас зацепится, и тогда мы все погибнем прямо на этой самой горе. Иного выбора не было. И мы решили прорываться. Так куда же нам двинуться? Ведь чем больше отходишь от места нашего расположения, тем более открытой становится местность. Там были совершенно неизведанные места, пастбища, кукурузные поля, небольшие низкорослые рощицы тонких сосенок. В общем, выбраться оттуда было трудно. Но затем было принято окончательное решение выйти на Панамериканское шоссе, где каждый должен был идти самостоятельно, искать себе гражданскую одежду у живущих у шоссе сочувствующих нам местных жителей, чтобы потом на общественном транспорте или пешком пробираться дальше. Больше делать было нечего. Задача состояла в том, чтобы спасти людей и вернуть их в город. Впрочем, некоторые товарищи должны были отправиться в горы. А кое-кто даже и возвращался к себе домой, чтобы продолжать легальную работу. С доном Бачо и его сыном, а вообще у дона Бачо было три сына, сотрудничавших с нами, мы обговорили, что тронемся ночью. Мы двинулись, избегая зажигать фонарики. К счастью, вполне хватало лунного света. Но это было и преимуществом, и недостатком. Преимуществом, поскольку ты видел, где идешь, луна также помогала проводникам и дону Бачо ориентироваться. Ну а недостаток состоял в том, что гвардейцы легко могли обнаружить нас. Мы начали спуск, и сам я намеревался идти в авангарде, но Аугусто возразил, отводя мне место в центре походной колонны. Помню, что вечером, накануне начала спуска, мы поменяли свои псевдонимы. Так, меня, например, называли Эухенио. Но это имя уже было расшифровано, и с тех пор я и начал называться Хуаном Хосе. Ведь противник знал псевдонимы, и, следовательно, было необходимо лишить его оперативных данных. Мы договорились, как будем передвигаться, и, не зажигая фонариков, тронулись в путь. Причем каждый подвязал себе сзади нейлоновый шнур, поскольку я боялся, что мы потеряемся и ребят перебьют, как убили тех, кто потерялся раньше. Так вот, мы привязали каждому по нейлоновому шнуру, вот здесь, где ремни портупеи, сзади. И тот, кто шел сзади, держался за свободный конец веревки. В этом мы уже практиковались во время ночных маршей в партизанской школе. Так что правила ночного марша они знали, мы их лишь ужесточили, поскольку на сей раз возможность неожиданного столкновения с противником была реальна. Я решил, что в случае боя прикрою отход, а Аугусто, знавший местность, будет отступать с людьми. Тут-то у нас и вышел спор, кому идти в авангарде, а кому прикрывать отход. Аугусто настаивал, чтобы с авангардом шел именно он, а не я, поскольку в любом случае он должен был, зная местность, прикрывать отступление, ведь, дескать, с людьми оставался еще один проводник — Мануэль Майрена. А я, значит, должен идти с основными силами. В глубине души я понимал, что он готов был погибнуть сам, но не допустить, чтобы убили меня, так как за время работы школы мы очень подружились. Аугусто был человеком выдающихся качеств. Сельский учитель из Сомото, он окончил училище в Эстели. Опыт преподавательской работы в школе наложил определенный отпечаток на его личность. Это был спокойный, выдержанный, очень приятный и по-братски настроенный товарищ, обладавший умением руководить, какое отличает преподавателя в его общении с учащимися. Так, он учил крестьян читать, используя заднюю часть листов платанильи, на которой можно нацарапать буквы. Учитывая его призвание преподавателя, я всегда назначал его ответственным за борьбу против неграмотности среди крестьян тех мест, где мы проходили. Таков был «Маурисио», органически не способный оскорбить тебя, всегда великодушный и всегда чему-нибудь обучающий. Это был отважный человек. Он не курил, но дьявольски любил сладкое. Были у него литературные наклонности, и он показал мне свои небольшие стихотворения. Говорил же он постоянно о своей дочурке. О жене мало, но вот о своей дочке — все время. Настолько, что я даже помню размер ее брюк: «тридцать два». Спускались мы в темноте по скалам. Несли на себе мало, но очень были слабы, потому что дней десять-пятнадцать нашу пищу составляла только щепотка сахара, несколько банок консервов, да плоды манго. Воды там не было, и ее приходилось добывать ночью. Так что дневной рацион состоял из полчашки воды, дольки манго или чего-то вроде того. Таков был дневной рацион пищи. Естественно, все мы ослабли, хотя мне-то было привычнее, чем другим, недавно пришедшим на партизанские курсы из города. Конечно же, люди падали, скатывались по откосам. Спуск проходил в постоянном напряжении, поскольку, чуть поскользнись, и можно убиться. К тому же окажись около горы гвардия, она могла услышать нас. Помимо того, падая, можно вызвать камнепад или обвал. Но спуститься с горы нам удалось, и мы двинулись по открытой местности. Трудно поверить, что целых три часа мы шли пригнувшись. Да, люди там закалились, жаловаться нам не на что. Окрепли товарищи. Но точно так же было ясно, что мы все очень ослабли. Аугусто говорил, что необходимо выбраться оттуда, сохранив побольше сил для будущей борьбы. И мы шли всю ночь, минуя одну местность за другой. Дон Бачо довел нас до определенного места, а дальше мы двинулись с Пастором, его сыном. Никогда мне не доводилось увидеть столь оголодавших людей, которые ночью шли бы так быстро и которые настолько, как я тебе говорил, возмужали. Я припоминаю, что мы раза два пересекали просеку, ведущую от Окоталя в сторону Макуэлисо, построившись клином. А ведь это построение мы только недавно изучили. Причем оружие было хорошо прилажено. Да, моральный дух был высок, несмотря на трудную ситуацию. К тому же мы постоянно вели политическую работу, настраивая людей соответствующим образом, а это, конечно же, очень помогало. К пяти утра, усталые, мы добрались наконец до горы, носившей своеобразное название «Ла Сеньорита» [Девушка, молодая госпожа.]. Это была небольшая, с маленьким пиком, каменистая и покрытая густым лесом гора в двухстах метрах от Панамериканского шоссе, там, где оно выходит к городу Тотогальпа, что расположен южнее Окоталя в сторону Эстели. Тут-то появилась альтернатива: выводить или нет на это шоссе наших людей, скажем, по двое, чтобы там они сами по себе просились их подвезти или садились в общественный транспорт, а то бы и просто двинули пешком. Худшее, как мы считали, было уже позади: из окружения мы вышли. Благодаря опыту, накопленному за время легальной борьбы и за богатейший событиями год в отряде «Пабло Убеда» [Название партизанского отряда, действовавшего на севере Никарагуа, куда автор пришел, как он рассказывал выше, в 1974 г. Назван в честь П. Убеды, героически погибшего в Панкасане. Позднее в 1978—1979 гг. в этом районе был развернут Северный фронт «Карлос Фонсека», рядом с которым действовал Северо-восточный фронт «Пабло Убеда».] в горах (последнее относилось лично ко мне), мы поняли, что оставить их вот так вот у обочины дороги было решением рискованным, так как этих только-только прошедших подготовку ребят могли очень просто перебить. Так что свое решение мы изменили и окончательно остановились на том, чтобы переждать время там же, где мы и находились, пока Мануэль Майрена и я вновь побываем в Окотале, где постараемся раздобыть транспорт, который довез бы их до Эстели, откуда каждый самостоятельно стал бы думать, как добраться до Манагуа. Наши люди из Тотогальпы подбрасывали ребятам кое-какую еду, манго и прочую подобную малость, ну там, не больше одной курицы на пятнадцать человек. И это на весь день. Или с десяток лепешек, и это опять-таки для пятнадцати человек, и тоже на весь день. А приходить к нам ежедневно они не могли, поскольку гвардия свирепствовала в этой зоне. В общем, ребят мы оставили на горе «Ла Сеньорита» и на рассвете вновь проникли в Окоталь. Тут я вспомнил об одном человеке, с которым уже вел работу, хотя нашим соратником он еще не стал. Но все равно мы пошли к нему, так как больше было некуда. Он был плотником и владел небольшой мастерской. Мануэль Майрена и я спрятались у него под столом, и он заставил нас коробками, чтобы не было видно. И вот клиенты приходили к нему, но никто не догадывался, что мы там, под столом, а мы не то что курить, даже пикнуть не могли. К тому же у меня в голове вертелась мысль, а не выдаст ли нас этот плотник, испугавшись царившего вокруг террора. И тогда я приказал ему выйти на связь, что он, лишь бы мы только убрались, и сделал, встретившись с учительницей Антунес, которая сумела найти зацепку, но в целом обстановка была столь неустойчивой, что явки были заброшены. Поскольку все наши сторонники оказались схвачены, в итоге сохранилась только одна явка, на тот момент ни разу не задействовавшаяся, которую раздобыла Моника Бальтодано, входившая тогда в региональное руководство. Хозяин явки был человеком очень нервным, но у нас не было иного пути, как только принять рискованное решение всем вместе собраться у него дома. Как же он перепугался, когда ночью к нему ввалились разом Байярдо Арсе, Мануэль Моралес, Моника Бальтодано, Мануэль Майрена и я, то есть региональное руководство севера в полном составе. Он хотел, чтобы мы ушли, но мы и не подумали. Сейчас я хорошо не помню, но, кажется, что там было решено отправить Байярдо в Эстели, то ли чтобы раздобыть автотранспорт, то ли нужно было просто покидать Окоталь, превратившийся в большую мышеловку. Ну, Байярдо вместе с еще одним человеком выехал в Эстели на полуторке, которую он неизвестно где раздобыл (хозяина ли уговорил или еще как). В общем, с явки он ушел, направляясь в Эстели. План был такой: если остановят у поста, что располагался у моста, то водитель собьет гвардейцев машиной, а затем они быстро скроются. Однако почему-то, почему, я не знаю, может быть, перепугался водитель, но, когда ему приказали остановиться, он тормознул и вышел из машины. Вышел и Байярдо, которого начали обыскивать, и чуть гвардеец коснулся его пистолета, как Байярдо вырвал у того гаранд. В итоге гвардеец оказался при пистолете Байярдо, а Байярдо с гарандом. Тут в гвардейца пальнул бывший с Байярдо парень, и стало ясно, что мостом теперь уже было не пройти. Тогда Байярдо под ливнем пуль бросился бежать в сторону Окоталя и, соскочив с шоссе, сразу скрылся. Гвардейцы кинулись в своих джипах его искать, окружая то место, где исчез Байярдо, на которого началась охота. Но Байярдо своими действиями нагнал такого страху, что гвардейцы проделывали все это с осторожностью, напоминая друг другу: «Э, помните, у него гаранд. У этого сукина сына гаранд». Страшновато было им идти в лес. Ведь если Байярдо там, то первый же, кто туда сунется, отправится на тот свет... Байярдо же именно туда и забился, пережидая время, и... на рассвете мы услышали, что стучатся в дверь... «Это гвардия!» — решили мы, так как ее патрули уже проезжали по мостовой в джипе и пешком проходили по тротуару, издевательски колотя в двери. Словом, когда минут через пять после появления последнего патруля в дверь опять постучали, то мы насторожились и каждый занял свою позицию. Но тут входит Байярдо, и я увидел перекошенное от ужаса лицо совершенно убитого всем происходящим хозяина дома. Ведь лицо Байярдо было воспаленным, побитым. Ну абсолютно все лицо: и рот и воспаленные губы. Уж и не знаю, но, наверное, это были результаты падения во время драки с гвардейцем. XVIII
жүктеу/скачать 0.92 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|