Глава3 Первое правило: рынок — впереди

Осознанно или неосознанно, но движения цен отражают не про­шлое, а будущее. Когда приближающиеся события отбрасывают свою тень впереди себя, эта тень падает на Нью-Йоркскую Фон­довую биржу.

Любой торгующий на фондовых рынках какое-то время когда-нибудь заметит, что аналитики, экономисты, консультанты по инвестициям и журналисты, от которых ожидают предсказаний о будущем поведения рынка, как правило, отстают от него, де­монстрируя свою беспомощность со всеми своими новостями, анализами и прогнозами, которые не более чем посмертные за­мечания по поводу того, что рынок уже давным-давно проделал. Другими словами, рынок идет всегда впереди новостей.

В своей книге Das ist die Borse биржевой спекулянт Костолани определяет этот феномен следующим образом:

В основном не новости создают цены, а цены создают новости. Это касается и Парижа, и Лондона, и Нью-Йорка. После закры­тия дневной торговли каждый начинает искать аргументы для объяснения произошедшего ценового отклонения или измене­ния тренда, и этими аргументами становятся те, о которых два часа назад мы даже не имели представления.

Одно объяснение, возможно, заключается в том, что никто не лю­бит людей, приносящих плохие новости, и прогнозы при поднима­ющемся рынке, на котором все счастливы. Эти новости совсем не то, что хотят услышать люди. Когда они их слышат, то не верят им. Более или менее неосознанно, но информация, предоставляемая основной публике, отсортирована таким образом, что подтвержда­ет настроения и рынки. У экономистов, говорящих в пользу трен­да, всегда большая аудитория мечтающих разбогатеть слушателей. Если рынок только что достиг своего пика, после чего начали вы­ходить новости и анализы, то они зачастую крайне позитивные.

Но существует еще одно, более очевидное объяснение: по­скольку рынок находится впереди новостей, это просто свиде­тельствует, что он находится впереди экономики.

барометр бебсона

Первым, кто привлек внимание публики к этому интересному фа­кту, был выдающийся американец по имени Роджер Бард Бэбсон. Бэбсон родился в Массачусетсе в 1875 году, получил специаль­ность инженера в 1898 году и сразу же начал работать биржевым брокером (брокеры за это его никогда не простили). Несколько лет спустя у него развился туберкулез, и ему рекомендовали как можно больше находиться на свежем воздухе. Поэтому в 1902 го­ду он открыл офис на открытом воздухе, создав свою собствен­ную компанию, Babson Statistical Organization, по финансовому анализу. (Позже о нем было сказано, что он единственный че­ловек в США, сделавший столько денег на статистике). Работая на свежем холодном воздухе, Бэбсон носил специальный пид­жак с зашитым электрическим подогревом спины, а его секре­тарь-ассистент был вынужден надевать варежки и использовать маленькие резиновые молоточки, чтобы стучать по клавиатуре. Так развивалась эта компания, сделавшая Бэбсона обществен­ным деятелем и даже личным другом нескольких президентов Соединенных Штатов.

В 1907 году внимание Бэбсона, уже поправившего свое здоро­вье, привлекла волна паники на фондовой бирже. Вдохновленный ею, он начал оказывать услуги по проведению специфиче­ского анализа, названного им "Графиками Бэбсона". С помощью этого анализа он сравнивал экономическое развитие страны с графиками ценовых движений на фондовых рынках. В 1910 году он опубликовал свою первую книгу "Экономические барометры, используемые для накопления денег " (Business Barometers Used in the Accumulation of Money). В этой книге, самой ранней из изданных им (после нее последовало еще 50) по поводу взаимосвязей меж­ду фондовыми рынками и экономическими тенденциями, он го­ворил:

На самом деле, если бы не было простора для манипуляции и все эти рыночные трейдеры были бы согласны нести расходы, свя­занные со сбором данных для анализа фундаментального состо­яния экономики, специалисты могли бы полагаться только на сам фондовый рынок, как на барометр.

Гипотеза Бэбсона не имела в виду микроэкономику. Он не ожи­дал от цены какой-либо отдельной акции эффективных прогно­зов о компании. Но если собрать все ценные бумаги вместе, то весь фондовый рынок должен прогнозировать экономику в це­лом. Макроэкономический барометр должен будет работать, ес­ли только несколько рыночных трейдеров не начнут удачно им манипулировать.

Через двенадцать лет после первой книги Бэбсона главный редактор Wall Street Journal Вильям Питер Гамильтон в 1922 году опубликовал книгу с родственным названием "Барометр Фондо­вого Рынка "(Stock Market Barometer). Гамильтон был отчасти вдох­новлен теорией Бэбсона (но в основном Чарльза Доу). Он описал классический пример способности рынка не принимать в расчет экономику. Это было после паники 1907 года, когда он работал главным редактором в приемном отделе, который в 1908—1909 го­дах оказался наводнен жалобами, касающимися биржевой торго­вли на Уолл-стрит. Причиной был поднимающийся бычий ры­нок в тот момент, когда дела в экономике страны шли очень пло­хо. Среди самых безобидных обвинений было такое: "Уолл-стрит играл на скрипке, в то время как горел Рим".

Тем не менее в этот период Гамильтон придерживался мне­ния, что рынок просто-напросто принимает в расчет неминуе­мый экономический подъем. И этот подъем действительно про­изошел. Что действительно рынок предвосхитил, так это эконо­мическое возрождение в последующие годы. Поэтому Гамильтон соглашался с Бэбсоном в том, что рынок ведет себя, как барометр экономики, но не разделял взгляды Бэбсона относительно спо­собности крупных биржевиков манипулировать рынком. По мне­нию Гамильтона, они могут кратковременно влиять на рынок и то только на отдельные акции, но они не могут контролировать боль­шие движения, следовательно, рынок на самом деле "уникаль­ный барометр".

испытание барометра

Никто не мог даже и мечтать об испытании барометра лучшим образом, чем во время биржевого краха в 1929 году. За два года до этого краха консультационное агентство Бэбсона начало реко­мендовать инвесторам продавать свои акции. Но рынок продол­жал подниматься, и Бэбсон выглядел смешным в глазах многих людей. Это впечатление усугублялось тем, что он фактически единственный имел такой пессимистичный взгляд. Почти все эксперты, начиная с экономистов и заканчивая инвестиционны­ми консультантами, были чрезвычайно оптимистичными, реко­мендуя больше покупать акции, а не продавать их.

Одним из тех, к кому прислушивался рынок, был профессор Луоренс из Принстонского университета, утверждавший в 1929 го­ду, что не видит причин считать рынок акций переоцененным. Второй эксперт, профессор Ирвинг Фишер, заявлял, что акции, похоже, достигнут еще более высоких значений в долгосрочном периоде времени. Но самый ошеломляющий пример подобного оптимизма — это публикация бюллетеня новостей по оценке перспектив экономики. Таким прогнозированием занималась на протяжении многих лет группа ведущих экономистов Гарварда: Гарвардское Экономическое Общество (Harvard Economic Society). Этот официальный орган предсказывал на период от начала кра­ха 1929 года до осени 1932 года, что экономика будет идти вперед, в то время как кризис углублялся. После трех лет постоянно ошибочных предсказаний это общество, в конце концов, пре­кратило свое существование.

Президент страны Гувер, президенты ведущих банков, глава Нью-Йоркской Фондовой биржи, как и большинство известных финансовых периодических изданий, также демонстрировали свой оптимизм и в момент краха, и во время длинного пути к Ве­ликой Депрессии.

Но Бэбсон не отступал. 5 сентября 1929 года, когда рынок толь­ко приближался к своему "максимуму всех времен", он делал док­лад на Ежегодной Национальной Конференции Бизнеса и не толь­ко повторил свой основной совет продать все акции, но и прогно­зировал падение индексов на 60—80 пунктов. Бэбсон также пред­сказал последующую за этим депрессию, во время которой закро­ют заводы, а людей будут выгонять на улицу. Эта речь отметила на­чало биржевого краха, возвестившего о наступлении глубокой де­прессии, длившейся большую часть последующего десятилетия. Барометр Бэбсона выдержал свое самое трудное испытание.

отрицательная производная первой степени

В 1939 году Жозеф Шумпетер в своей книге "Бизнес-Циклы" (Business Cycles) дал свое объяснение опережающей реакции фондового рынка. Шумпетер обнаружил, что основные при­чины в том, что этот рынок нельзя заподозрить в наличии эф­фекта "трения", чего не скажешь о промышленном секторе. В тот момент, когда после депрессии начали проясняться пер­спективы, многие компании оказались настолько ослаблен­ными после периода тяжелых времен, что, несмотря ни на что, разорились. Это задержало индустриальное развитие из-за влияния "трения". Но на рынке подобной задержки не на­блюдалось.

Следовательно, естественно ожидать, что восходящие движения на фондовой бирже, в основном и в отсутствие неблагоприятных внешних факторов, будут устанавливаться и набирать силы быст­рее, чем такие же движения в бизнесе.

По этой причине медвежий рынок на фондовой бирже закончит­ся раньше, чем соответствующий упадок в экономике. Шумпе-тер также полагал, что фондовый рынок реагирует намного бы­стрее, чем экономика, лежащая в его основе, во время пиков при восходящих колебаниях:

В то время как основной бизнес не только может, но часто и ус­покаивается во время спада достаточно упорядоченно, трудно се­бе представить, что то же самое возможно с фондовой биржей. Спад означает сокращение прибыли и во многих случаях нали­чие более или менее серьезных проблем. Это дает свободу для на­падения медведей. Но даже если ничего такого не происходит или не ожидается, одного только факта, что нет причины ожи­дать восходящего движения, за исключением определенных слу­чаев, будет достаточно, чтобы спекулянты потеряли интерес к своим операциям.

Этот аргумент основывается на предпосылке, что инвесторы в действительности имеют определенное представление о буду­щем экономики. Тот факт, например, что цены акций не прини­мают в расчет будущее развитие экономики, объясняется пред­чувствием инвестора относительно того, что может произойти в будущем. Если человек чувствует, что в его бизнесе данный вспо­могательный предмет будет иметь меньший спрос, он продаст свои акции компании, производящей эти предметы, возможно, даже в тот момент, когда управление этой компании не подозре­вает о наличии коммерческой опасности. Если же инвестор об­наружит, что сроки поставки субпоставщика рассматриваемой им компании удлиняются, он может сделать вывод, что книга за­казов переполнена и он купит акции этой компании.

Такое стремительное проникновение рынка в бизнес объяс­няется неспособностью самого рынка к быстрой реакции. Но еще более важен, как сказал об этом Шумпетер, тот факт, что как только инвестор перестает видеть какие-либо основания для покупки, он начинает продавать. Или, другими словами, рыноч­ная цена — это не прямое отражение основных ожиданий. Она, скорее, отрицательная производная первой степени от основных ожиданий. Это ситуация, когда основной климат экономики остается хорошим, но недостаток дополнительных хороших ново­стей приводит к продаже акций. Хотя это звучит и разумно, вре­менами рынок может иметь противоположное основному на­строю экономики мнение.

дальнейшие исследования

В 1981 году Американский Экономический журнал (The American Economic Review) опубликовал статью Юджина Ф. Фамы, всесто­ронне исследовавшего взаимосвязи между доходом от владения акцией, экономической деятельностью, инфляцией и денежны­ми запасами. Это исследование основано на эмпирическом ма­териале по США за период, начиная с 1953 года. Фам заключил: "Акция возвращает инициативу всем действенным переменным, что означает способность рынка к целесообразным прогнозам реального сектора". Это исследование привело его к следующе­му замечанию, касающемуся отношения фондового рынка к ин­формации:

Факты предполагают наличие "рациональных ожиданий" или "эффективных рынков", при которых фондовый рынок занима­ется процессом капиталовложений и использует самую раннюю информацию, относящуюся к этому процессу с целью прогнози­рования его эволюции.

Другими словами: фондовый рынок опережает экономику — не очень сильно, но больше, чем хотят большинство квалифи­цированных экономистов. Это предположение называется "ги­потезой об эффективности рынка". (Поразительно, что боль­шинство инвесторов имеют другое мнение по этому поводу. Оп­рос 500 американских инвесторов в акции после краха 1987 года показал, что 45% из них полагают, будто фондовый рынок, в ос­новном, отражает состояние экономики, 25% считают, что у рынка с экономикой очень незначительная связь, и только 17% думают, что рынок находится впереди экономики.)

Из-за того, что фондовый рынок находится впереди, само со­бой приводит к логическому заключению, что этот рынок один из официальных ведущих индикаторов для многих националь­ных экономик. Анализы Национального Бюро Экономического Исследования в Кембридже и Массачусетсе доказали, что рынок самый лучший из 12 ведущих периодически обновляемых инди­каторов американской экономики.

Бонды лучше

Мы можем теперь передвинуться еще на один шаг: облигации могут быть даже лучшими инструментами, обеспечивающими прогноз экономики. 28 сентября 1982 года Wall Street Journal опубликовал статью о способности рынка бондов предвосхищать события, происходящие в экономике. Вывод был следующий:

Значение бондов, отражающих среднее значение цены 10 бондов с самой высокой ставкой, выпущенных государственными ком­мунальными предприятиями, и 10 ценных бумаг промышленных компаний, согласованно достигших своего пика или минимума, в зависимости от события, несколькими месяцами раньше, чем, например, индекс ведущего индикатора Коммерческого Депар­тамента, сходным образом сигнализирует о наступлении основ­ного поворотного момента в экономическом цикле.

В этом также ничего нового нет. В своей книге "Экономические Барометры, используемые для накопления денег", (1910), Бэбсон применял 12 лидирующих индикаторов, включая процентную ставку денежного рынка, про которую писал: "Деньги — основа всей торговли, поэтому они, возможно, самый чувствительный из всех барометров". Поскольку процентные ставки облигаци­онного и денежного рынков эффективные показатели, удиви­тельно, что Национальное Бюро Экономического Исследова­ния не использует их сегодня в качестве лидирующих индика­торов. Причина этого в том, что растущие процентные ставки совершенно правильно считаются "запаздывающими индика­торами".

Они функционируют лучше, чем какой-либо из других пяти запаздывающих индикаторов. Поэтому, если вы исследуете де­нежный курс в обратном порядке (это возможно наблюдением за краткосрочными бондами, растущими по мере падения кратко­срочной процентной ставки), вы увидите, что они работают как прекрасные лидирующие индикаторы (Мур, 1969).

Способность финансовых рынков предсказывать развороты в экономике не является чем-то особенным для США. В 1984 году Бруно Солник опубликовал свое исследование в Журнале Финан­совых Аналитиков (Financial Analysts Journal), подтверждавшее взаимосвязь фондовых рынков в девяти разных странах на про­тяжении периода с 1971 по 1982 годы. Он писал: "Согласно одно­му из объяснений наблюдаемой отрицательной взаимосвязи ме­жду доходностью акций, обращающихся на рынке Соединенных Штатов, и инфляцией, падение в ценах акций сигнализирует о снижении экономической активности... Доказательства, получа­емые из девяти основных фондовых рынков во всем мире, похо­же, подтверждают эту теорию". На основе этих и многих других исследований стало ясно, что фондовые рынки можно использо­вать в качестве лидирующих экономических индикаторов с обычным опережением действительных разворотов трендов на 6—9 месяцев и процентных ставок на 8—25 месяцев, сначала возникающих на финансовых рынках, а затем уже в экономике. Это не означает, что рынок всегда прав. Но это означает, что он (рынок), вероятно, более прав, нежели какой-либо один из ма­кроэкономических индикаторов, на данный момент известный науке.

Мы обнаружили, что все общество сосредоточило свои мысли на одном объекте и сходит с ума в его поисках: в одночасье миллио­ны людей оказались под влиянием одной-единственной иллю­зии и бежали за ней, пока их внимание не захватила какая-то но­вая причуда, оказавшаяся пленительней прежней.

Мы увидели, что основные рыночные модели (фигуры) находятся впереди экономики. Однако, как это хорошо продемонстрирова­ли игры и веселье 1929 года, иногда в барометре находится вода.

небольшой эксперемент

Небольшой эксперимент проиллюстрирует одну из причин, по­чему рынки могут так быстро терять связь с действительностью. Для такого эксперимента выберите иностранный валютный ры­нок и день в европейской торговле, в который отчетливо видно, что европейцы не намереваются очень сильно сдвигать цены. Проведите все утро в изучении финансовых новостей за послед­ние 24 часа. Затем попытайтесь догадаться, что будут делать аме­риканцы, когда у них начнутся торги в 4—5 часов вечера по Европе. Будут ли они покупать win продавать доллары? Продумай­те все доводы при подъемах и падениях, а затем решите идти в "длинную" или "короткую" позицию, скажем, на доллар против евро, когда откроются биржи США. Давайте представим, что большинство доводов говорит нам, что они (американцы) будут продавать и вы выбираете позицию шорт.

Сразу после обеда вы открываете такую большую короткую позицию на доллар, что чуть большее, чем умеренное движение не в том направлении, может создать довольно серьезные проб­лемы. Это означает, что вы себя связали. Теперь садитесь и на­пряженно смотрите на монитор, ежесекундно наблюдая за дол­ларом (он фактически изменяется каждую минуту). Сочетание слишком незащищенной позиции и напряженного наблюдения подготовит вас к иррациональному поведению, что продемонст­рирует этот специально подстроенный эксперимент.

Когда американцы начнут работу в 4—5 часов вечера по лон­донскому времени, появится первая беспорядочная турбулент­ность. Затем вы переживете нечто странное: как только начнет­ся первое незначительное движение, оно прольет новый свет на логическое обоснование, над которым вы работали, и этот все заливающий свет осветит аргументы в пользу движения. Если доллар упадет, как и предполагалось, ваша победа будет превос­ходной. "Я знал это, — подумаете вы, удивляясь, что до этого в чем-то вообще сомневались, — все аргументы в пользу покупки были просто неразумны". Если доллар вместо этого начнет рас­ти, внезапно все аргументы за покупку приобретут вес. "Ну и ду­рак же я, конечно же, он идет вверх". Возникнет сильное жела­ние развернуть незащищенные позиции, хотя все знают, что первые небольшие движения на рынке, подобные этому, не имеют никакого значения.

Что вы обнаружите, так это то, что настроение следует за ценой. Если цена растет, у вас возникает такое чувство, что вам следует продолжать идти вверх. Если цена падает, люди полагают, что ей следует так и продолжать. Это касается и профессионалов, и люби­телей. Единственная разница в том, что опыт учит профессионалов сдерживать свой пыл. Но иногда особое настроение переходит от маленькой группы инвесторов ко все большему числу людей, пре­вращаясь в массовое движение и, в конце концов, в массовую ис­терию. Этот феномен обнажает слабость человеческого ума хоть и неприятным, но очень действенным образом. История знает мно­го подобных примеров. Первый в мире крах спекулятивной фон­довой биржи имел место во Франции в 1557 году, когда Габсбурская Империя перестала выплачивать проценты и взносы по правитель­ственным облигациям, выпущенным в большом избытке в преды­дущие годы. С тех пор в каждом веке происходили крупные спеку­лятивные движения на фондовых биржах, все заканчившиеся не­минуемым крахом (см. приложение 4). Самые поучительные из них: в Голландии в 1636 году, пузырь "Южного Моря" в Англии в 1711—20 гг. и, конечно, биржевой крах 1929 года.

крах в голландии в 1636 году

История краха в Голландии 1636 года, насчитывающая вот уже 360 лет, для нас прекрасный пример неразумности инвесторов. Фантастическая причина этого краха (одного из самых больших во всей истории фондового рынка) в том, что объектом инвести­ций были не акции, не облигации и не товары, хотя эта истерия и ускорила подъем благосостояния, но вслед за этим на всю на­цию обрушилась волна банкротств, и наступила депрессия. Это были луковицы тюльпанов.

Первое сообщения о тюльпанах в Европе относится к 1559 го­ду, когда коллекционер экзотических растений советник Герварт получил посылку с луковицами тюльпанов от своего друга из Константинополя, которые он посадил у себя в саду в Аугсбурге в Германии. Его тюльпаны привлекли к себе большое внимание. В последующие годы этот цветок завоевал огромную популяр­ность среди высших сословий, особенно в Германии и Голлан­дии, где стало традицией заказывать луковицы по непомерным ценам прямо из Константинополя. К 1634 году эта традиция уже стала повсеместной. Начиная с этого года богатое общество Гол­ландии стало считать неполную коллекцию тюльпанов призна­ком дурного вкуса.

Год за годом цены на луковицы тюльпанов возрастали и, в конце концов, достигли астрономических высот. Согласно пер­воисточникам, в самый разгар тюльпаномании цена по одной сделке, оплаченная за одну-единственную луковицу редкой раз­новидности тюльпанов, Semper Augustus, равнялась 4600 флори­нам, новой карете, двум лошадям серой масти и полному комп­лекту уздечек и упряжек.

Если откормленный бык в то время стоил 120 флоринов, то насколько огромной суммой считались 4600 флоринов! Одна-единственная луковица другой редкой разновидности, "Вице-король" (Viceroy), продавалась за 24 повозки, наполненные зер­ном, четыре коровы, четыре бочки пива, 1000 фунтов масла и не­сколько тонн сыра.

В 1636 году спрос на луковицы тюльпанов настолько возрос, что люди начали торговать ими на биржах в нескольких голланд­ских городках. Тюльпаны стали покупать не только зажиточные коллекционеры, но и агенты, и спекулянты. Они скупали лукови­цы при малейшем падении цены, после чего продавали и зараба­тывали на этом прибыль. С целью оживления торговли организо­вывались опционы на тюльпаны, требующие маржевой депозит, составляющий всего лишь 10—20% от полной цены. Простые лю­ди во всех экономических секторах начали продавать свои акти­вы, чтобы инвестировать в этот привлекательный рынок.

Бум голландских тюльпанов привлек внимание заграницы, и но­вый капитал начал вливаться в этот рынок, повышая цены на землю, имущество и предметы роскоши, а также на тюльпаны, достигавшие все новых и новых рекордных высот. Росли состояния, и новые группы богачей пополняли верхние слои общества. Новый зажиточ­ный класс зарабатывал деньги на спекуляциях и инвестировал их снова в луковицы тюльпанов. Пивовар из Утрехта зашел настолько далеко, что обменял свою пивоварню на три ценные луковицы.

Сомнительная радость

В сентябре и октябре зародилось классическое ноющее чувство сомнения. Как можно быть уверенным, что три луковицы тюльпанов действительно стоят столько, сколько стоит пивоварня? Эйфория начала сходить на нет. Кто сказал, что луковица тюль­пана вообще чего-то стоит? Рынок охватила паника, и цены на­чали стремительно падать вниз.

Многим из новых богачей пришлось столкнуться с тем, что состояние, которым они владеют, всего лишь луковицы тюльпа­нов, больше никому не нужные, а также действительные ссуды от брокера, по которым они не могли расплатиться. Правитель­ство старалось найти компромисс, объявив все контракты на тюльпаны, заключенные до ноября 1636 года, недействительны­ми, тогда как последующие контракты должны были быть вы­полнены на 10% от первоначальной стоимости. Но цены упали ниже этих 10%, и количество банкротств увеличивалось день ото дня. Вслед за голландской тюльпаноманией последовала депрес­сия, от которой страна излечивалась много-много лет.

пузырь красного моря

Второй поучительный пример рыночной иррациональности — спекуляция в Англии в начале XVIII века. События описывают­ся Чарльзом Маккеем в занимательной книге "Мемуары о чрез­вычайно распространенных заблуждениях и безумствах толпы" (Memoirs of Extraordinary Popular Delusions and Madness of Crowds), вышедшей в 1841 году.

Компания, получившая известность под названием "Пузырь Красного Моря" (The South Sea Bubble), начала свою деятель­ность в 1711 году, когда граф Оксфорда основал "Компанию Южного Моря", финансируемую многими торговцами того вре­мени (полное название компании "Управляющий и компания торговцев Великобритании по южным морям и другим частям Америки с целью содействия рыболовству"'). Компания приоб­рела почти 10 миллионов фунтов государственного долга против гарантированной ежегодной ренты в 6% и монополию на всю торговлю с Латинской Америкой.

Спустя короткий промежуток времени стали распространяться слухи о неслыханных прибылях компании от торговли в Латин­ской Америке, где английские товары могли быть обменены на зо­лото и серебро с "неисчерпаемых" приисков Перу и Мексики. На самом же деле испанские колониальные власти позволяли за­ходить только одному английскому кораблю в год, получая за это одну четвертую часть от всей прибыли и 5% с оборота. На фондо­вой бирже акции "Южного Моря" вели тихое существование, це­на двигалась в пределах только двух или трех пунктов в месяц.

В 1717 году король Англии предложил повторную "привати­зацию" государственного долга. Два крупных финансовых уч­реждения страны, Банк Англии и "Компания Южного Моря", представили каждый свой проект, и после горячих парламент­ских дебатов "Южному Морю" позволили приобрести еще од­но долговое обязательство с процентной ставкой в 5% в год.

Но в 1719 году во Франции произошло событие, имевшее огромное значение для английской компании. Выдающийся че­ловек по имени Джон Лоу основал компанию в Париже "Compagnie d'Occident" для торговли и участия в колонизации американского штата Миссисипи. Огромная волна торговли ак­циями этой компании подняла цены на них с 466 франков 9 ав­густа до 1705 франков 2 декабря 1719 года. Покупателями были как французы, так и иностранцы. Это и стало причиной того, что британский посол попросил правительство Его Английского Ве­личества сделать что-нибудь, чтобы остановить отток англий­ского капитала в "Пузырь Миссисипи". Пузырь лопнул 2 декаб­ря 1719 года. После последующего за этим крахом капитал пере­бирался обратно из Франции в Англию, находясь в вечных поис­ках новых инвестиционных возможностей.

Это давало интересные возможности основным акционерам британской "Компании Южного Моря", которые предложили принять на себя весь долг английского государства. 22 января 1720 года Палата Общин назначила совет для рассмотрения это­го предложения. Несмотря на многочисленные предупреждения, 2 февраля примается решение представить парламенту проект. Инвесторы радовались этой перспективе дальнейшей капитализации компании. Через несколько дней цена акции выросла до 176 фунтов стерлингов, поддерживаемая притоком средств из Франции. Во время дальнейшего рассмотрения проекта начали появляться новые слухи о невероятных прибылях, которые яко­бы можно было заработать, и акции выросли в цене до 317 фун­тов стерлингов. В последнем акте 7 апреля 1720 года волна полу­ченной прибыли (то есть продажи) придавила цены обратно к 307 фунтам и к 278 фунтам уже на следующий день.

Даже при таких ценах первоначальные основатели компании и директора могли снять прибыль от роста капитала, которая бы­ла просто неисчисляемой по стандартам того времени и реализу­емой из фактически недействующей компании. Это возбуждало их аппетит все больше и больше. 12 апреля стали ходить новые позитивные слухи, и прошла подписка на свежие акции на 1 миллион фунтов при цене 300 фунтов за акцию. Подписка на акции превысила вдвое первоначально заявленный объем, и еще спустя несколько дней они торговались уже по 340 фунтов. Ком­пания затем объявила, что будут выплачиваться 10% дивиденды по всем новым и старым акциям. После этого была предложена новая подписка на 1 миллион фунтов по цене 400 фунтов. Она также была превышена. Компания все еще оставалась почти без­действующей.

Все это многих вдохновило на предпринимательскую деятель­ность, и в 1717—20 годы на фондовом рынке возник новый фе­номен: появлялось все больше и больше предложений по акциям в новых "слепых ценных бумагах". Эти компании, подобно Compagnie d'Occident и "Компании Южного Моря", ничего не продавали, кроме планов, идей и ожиданий. Они были совер­шенно бездействующими на дату подписки, управлялись нович­ками в области менеджмента. Акции скупались с большим энту­зиазмом и быстро росли в цене. Спекуляция акциями была не больше чем игрой богачей, — все и вся, здесь и там, мужчины и женщины принимали в ней участие. Эти компании быстро получили название "пузырей", благодаря своим основателям, часто продающим свои собственные акции и получающим прибыль буквально через несколько дней или недель после нового выпус­ка, оставляя других инвесторов один на один с бездействующей компанией и взвинченными ценами на ее бумаги.

11 июня 1720 года король объявил некоторые из этих компа­ний "источниками опасности для всех окружающих", а торгов­лю их акциями запрещенной, определив за нарушение этого штраф. Список из 104 запрещенных компаний включал в себя следующие воображаемые виды деятельности:

• 
  Улучшение искусства делать мыло
  
• 
  Извлечение серебра из свинца
  
• 
  Покупка и снаряжение кораблей с целью подавления пиратов
  
• 
  Превращение ртути в ковкий рафинированный металл
  

В начале июня акции "Южного Моря" снова выросли, и в те­чение короткого магического периода торговались по 1050 фун тов. Только очень немногие были осведомлены, что время для инвесторов заканчивалось. В числе тех, кто это знал, были пер­вые основатели компании и ее совет директоров. Они воспользо­вались высоким летним уровнем цен, чтобы избавится от своих собственных акций. В начале августа в массы начали просачиваться зловещие факты, и цены акций начали медленно и устой­чиво падать.

31 августа правление компании объявило, что годовой дивиденд в 50% будет оплачиваться в течение последующих 12 лет. Это пол­ностью истощило бы компанию, и подобная новость не останови­ла возрастающее беспокойство инвесторов. 1 сентября акции про­должали падать и, когда цена через два дня достигла 725 фунтов, на­ступила паника. За оставшуюся часть месяца акции достигли мини­мальный уровень цен и, когда 24 сентября банк компании объяви­ли банкротом, скорость падения возросла еще больше. В последний день месяца акции можно было купить по цене 150 фунтов за шту­ку. Только за три месяца их цена упала на 85 процентов.

В преддверии гибели "Компании Южного Моря" банки и брокеры оказались в осаде. Многие сильно превысили величину займов по портфелям, состоящим из акций "Компании Южного Моря", и по всему финансовому миру прокатилась волна бан­кротств. Компания была окончательно распущена в 1855 году, а ее акции превращены в облигации. За 140 лет своего существо­вания компании никогда не удавалось вести торговлю в южных морях в каком-либо масштабе, заслуживающем внимания.

Биржевой крах 1929-го года стал следствием одной из крупней­ших в истории сумасшедших спекуляций. Несколько лет, пред­варяющих 1924-й год, американский Индекс Доу-Джонса, оце­нивающий акции промышленных компаний, колебался в преде­лах относительно узкого ценового интервала с сильным давлени­ем со стороны продавцов при каждом достижении уровня 110. В конце 1924-го года акции прорвали этот уровень, продемонст­рировав огромный подъем до 150 в 1925 году. Подъем фондового индекса предупреждал о нескольких хороших годах в будущем. С 1921 года, когда фондовый рынок был очень подавлен, и по 1928 год объем промышленного производства вырос на 4% в год, а с 1928 по 1929 год он вырос на 15%. Инфляция была низкой, и новые отрасли промышленности быстро прогресировали.

Рисунок

Увеличивающийся оптимизм в сочетании с легким доступом к дешевым деньгам стимулировал инвесторов. После временно­го разворота в 1926 году почти ни один месяц не проходил без подъема акций и появления новых богатых инвесторов. Это все больше и больше приводило к увеличению брокерских денеж­ных ссуд, предназначенных инвестировать больше, чем имеешь. Инвестиционные трасты увеличивались в своем числе, так как инвестиции в акции становились все более популярными. Число компаний, которых до 1921 года насчитывалось всего 40, увели­чилось до 160 к началу 1927 года и до 300 к концу этого же года. Начиная с 1927 года и до осени 1929 года сумма баланса инвести­ционных трастов увеличилась более чем в десять раз, и самоуве­ренность этих компаний стала почти беспредельной.

Самой известной среди них была компания Goldman, Sachs & Company, основавшая Goldman Sachs Trading Corporation (GSTC) в 1928 году. Trading Corporation мгновенно выпустила акции на 100 миллионов долларов, продав их по номиналу компании-уч­редителю. Компания-учредитель перепродала акции публике по 104, удержав прибыль в 4 миллиона долларов. 7 февраля 1929 го­да эти акции торговались по 222.5. Среди покупателей была и са­ма GSTC, 14 марта она приобрела своих собственных акций на 57 миллионов долларов, что, естественно, поддержало цену. Ин­весторы и не подозревали, что от них что-то утаили.

Паника охватывает всех

Крах наступил не сразу. Но когда Бэбсон предсказывал падение на 60—80 пунктов в своей знаменитой речи 5 сентября 1929 года, рынок в первый раз отреагировал на предупреждения. Промыш­ленный Индекс Доу-Джонса упал на 10 пунктов в тот же день, и вскоре Бэбсон упомянул о приближении "резкого падения цен". Спустя несколько дней покупатели снова вернулись в ры­нок, поддерживаемые положительными заключениями профес­сора Ирвинга Фишера из Йельского университета: "Даже в на­стоящий момент при высоком рынке цены еще не обрели своей истинной стоимости". Многие газеты также опубликовали положительные комментарии по поводу фондового рынка для смяг­чения незначительного кризиса. Биржевой журнал Barron 's за­шел настолько далеко, что подшутил над Бэбсоном в своей пере­довой статье 9 сентября, назвав его "провидцем из Веллеслей Хиллз". Никто не сомневался, кого обвинять в кризисе: Бэбсона.

Однако цены уже не достигали предыдущих пиков, и в конце сентября произошло еще одно сильное падение, на этот раз опу­стившее цены до соответствующих пиков предыдущего лета. Рынок встрепенулся еще раз, но уже не смог достичь своего пре­дыдущего максимума и стал торговаться намного ниже, чем до падения. 15 октября Чарльз Митчелл, директор Национального Городского Банка, заявил, что здоровье фондовых рынков по всей стране хорошее. Митчелла сразу же поддержал профессор Фишер, сделавший следующее заявление: "Я ожидаю увидеть фондовый рынок намного выше, чем сегодня, в течение не­скольких месяцев".

Однако 21 октября 1929 года подписчики Barren's могли про­честь статью чартиста Вильяма Питера Гамильтона, в которой он предупреждал об угрожающем поведении индекса. Индексы про­рывались сквозь свои зоны накопления. Согласно Гамильтону, ожидалось поступление "сильного медвежьего сигнала" от про­мышленного индекса, который мог проникнуть ниже 325.7, а же­лезнодорожный индекс — ниже 168.26. В тот же самый день про­мышленный индекс прорвался через критический уровень. Через два дня вслед за ним последовал железнодорожный индекс. Рынок стремительно падал с третьим в истории высоким показателем тор­говли, составлявшим более 6 миллионов акций, — крах начался.

24 октября торговля достигла 12 миллионов акций. Люди соби­рались на улицах, и паника была очевидной. Ситуация явно вы­ходила из-под контроля. Поэтому президент Гувер сделал следу­ющее заявление: "Фундаментальная экономика страны — про­изводство и распределение товаров — находится на прочной и благоприятной основе".

Заявление Гувера имело такой же обнадеживающий эффект, какой могло бы произвести объявление пилота, что двигатель не охвачен пожаром. Паника росла, и в последующие несколько дней цены продолжали падать в, казалось, бездонную воздуш­ную яму. Кульминация наступила 29 октября, когда на волне вы­нужденных продаж 16 миллионов акций были реализованы по любой ходовой цене. История рассказывает о посыльном на бир­же, который умудрился предложить один доллар за акцию для лота при отсутствии покупателя — и получил, чего хотел. Цены не стабилизировались до тех пор, пока 13 ноября индекс не дос­тиг 224, как показано на рисунке 3. Инвесторы, рискнувшие и купившие акции, потому что они подешевели, совершили ог­ромную ошибку. Рузвельт пытался залечить кризис своей так на­зываемой политикой "новых сделок", что усугубило падение цен и привело к широкомасштабной депрессии. В 1930 году цены снова начали падать, продолжая двигаться вплоть до своего ос­нования 58, которое было достигнуто 8 июля 1932 года. Про­мышленные акции потеряли 85% от своей первоначальной ры­ночной стоимости, в то время как инвестиционные сертификаты Goldman Sachs' можно было приобрести по цене чуть меньше двух долларов.

Но каков же Вывод?

Очевидный вывод из этих историй в том, что рынком время от времени полностью властвуют иррациональные эмоции — наде­жда, жадность и страх. Но, если психология может отчасти объ­яснить, почему люди ведут себя так или иначе, она не отвечает на вопрос, почему они все реагируют в одно и то же время. Чтобы объяснить этот коллективный феномен, нам следует прокон­сультироваться с тем, кто компетентен в анализе сложных дви­жений, — с математиком.

Представьте, у нас есть друг — математик и мы рассказали ему свои истории и показали свои графики. Он, возможно, пораз­мыслит немного над этими историями, внимательно изучит гра­фики, затем посмотрит на нас и спросит:

"Цены внезапно обвалились, и это при том, что никаких особен­ных новостей не было, чтобы хоть как-то объяснить происходя­щее, я правильно понял?"

"Да, правильно. Все начиналось медленно, затем внезапно наби­рало ход и переходило в совершенную истерию". "И сколько раз вы наблюдали такие явления?" "В конечном счете, насчитывается приблизительно от 40 до 50 кра­хов за последние 500 лет. Но это основные крахи, напоминаю тебе. Не считая этих крахов, случались и небольшие. Небольших крахов насчитывается тысячи. На самом деле, они часть нашей жизни".

Тогда наш друг-математик кивнет и еще раз проверит графики. Через некоторое время он сдвинет очки к кончику своего носа и посмотрит прямо нам в глаза и скажет:

"Обстановку, в которой ты работаешь, математики назвали бы динамической системой. Я надеюсь, ты знаешь о такой?"

Мы бы ответили:

"...да, я знаком с таким выражением".

"И я предполагаю, что мы можем согласиться с тем, что твоя ди­намическая система должна иметь врожденную тенденцию к си­стематической неустойчивости, поскольку ведет себя так, как ты мне только что рассказал?" "Похоже, можно сделать такой вывод, да". "Ну тогда есть только одно реальное объяснение: на твоем рын­ке ты имеешь некоторые ужасающе сильные положительные контуры с обратной связью. И они, возможно, сочетаются с ка­ким-то видом фрактального поведения".

"Фрактальное поведение и контуры с обратной связью? Что кон­кретно под этим подразумевается?"

Тогда друг пододвинет графики в нашу сторону, тыкнет в них и скажет:

"Имеется в виду, что ты, вероятно, можешь давать краткосроч­ные прогнозы этих рынков, если понимаешь их динамику. Но это также означает, что невозможно прогнозировать их долгосрочное поведение".

"Ну, как раз это-то мы и наблюдали. Но существует какое-либо математическое выражение для описания такого поведения?" "Конечно же, существует. В математическом мире мы назвали бы это хаосом..."



Глава 5

Третье правило: царство хаоса

...существует поразительное концептуальное изменение в осоз­нании того, что даже без потрясений, контролируемых своей ло­кальной рациональной логикой, развитие социальной системы может быть абсолютно непредсказуемым и что малейшее изме­нение в политике может стать причиной другого типа поведения.

Это была темная и штормовая ночь. Грозовые тучи разрастались, сильные ливни сменялись мощными порывами ветра. Дождь лил стремительным потоком, на земле образовались струящиеся ру­чейки воды. На рассвете бледные лучи нового дня пробирались сквозь холодный воздух, и вода начала просачиваться в почву и испаряться.

Компьютерная метеорологическая модель Эдварда Лоренца стала предметом повышенного внимания. После завершения ра­боты над ней в 1960 году он проводил много времени в своей ла­боратории в Массачусетском Технологическом институте, иссле­дуя климатические модели. Принцип модели Лоренца на самом деле был очень прост: основываясь на вводимых снимках погод­ной картины, компьютер мог дать прогноз на небольшой период времени. Данные этого расчета становились основой для после­дующих вычислений и так далее.

Компьютерная цепь вычислений могла воспроизводить 24 ча­са в минуту, после чего экран компьютера Лоренца становился сценой для драмы будущих событий: высокое давление, сменяю­щееся низким давлением, ураганы, вслед за которыми дул неж­ный ветерок, темные и штормовые ночи, после которых наступа­ют ленивые летние дни.

Модель Лоренца была больше, чем просто будоражащей. У нее был огромный потенциал. Что если однажды станет возможным предсказывать погоду на несколько месяцев вперед?

Однако в тот зимний день 1961 года Лоренц сделал очень не­обычное и странное открытие. Он решил проверить предыдущее воспроизведение, на этот раз с более длинной последовательно­стью. Но вместо того, чтобы произвести все вычисления с начала, он попытался сократить процесс. Он ввел значения, полученные в прошлый раз, но начиная с середины цепочки. Затем он вклю­чил машину и вышел в коридор сделать себе чашечку кофе. В тот момент он совершенно не подозревал, что тем временем компь­ютерные итерации вели себя действительно очень странно.

эффект бабочки

Когда Лоренц вернулся, он очень удивился. Вычисления компь­ютера, которые должны были быть идентичны с предыдущей по­следовательностью, вообще выглядели неправильно. Они откло­нялись все больше и больше и на два месяца вперед потеряли всякое сходство с первым воспроизведением.

Сначала он приписал это ошибке компьютера, но вскоре он понял настоящую причину. Его отправные точки цепи вычисле­ний имели трехдесятичную точность. Однако компьютерные расчеты велись с шестью десятичными знаками, что доказывало их существенную значимость. Его собственная интуиция под­сказывала, что было бы разумным не придавать значения пос­ледним трем десятичным во вводимых данных, так как едва ли их могли зарегистрировать метеорологические измерительные ин­струменты: насколько важна была 1/1000 или еще меньше? Но в метеорологической компьютерной модели Лоренца эти десятич­ные дроби доказали свою огромную значимость.

Открытие Лоренца не стало чем-то особенным для метеоро­логических прогнозов. Оно указало, в основном, на математиче­ский феномен, который ученые прежде никогда не замечали. Его сразу назвали "эффектом бабочки", так как реалистические имитации показали, что сложные вычисления системы сильно зависят от начальных значений, причем настолько сильно, что взмах крыла бабочки в Бразилии мог бы стать причиной возник­новения торнадо в Техасе (Лоренц, 1979 год). Или, говоря фи­нансовым языком: маленькая старушка, продающая несколько облигаций в Брюсселе, могла бы стать причиной краха в Японии! И выяснилось, что эта зависимость касалась не только сложных моделей: эффект бабочки можно было также обнаружить и в простых нелинейных моделях, демонстрирующих неустойчи­вость (рис. 4).

детерминированный хаос

Последствия этого открытия были революционными. Пред­ставьте себе, что поверхность Земли покрыта сетью метеостан­ций с трехдесятичной точностью, находящихся только в 30 см друг от друга, посылающих свои измерения в центральный ком­пьютер каждую минуту. И предположите, что этот компьютер до­статочно большой, чтобы вместить в себя совершенно правиль­ную модель глобальных погодных моделей. Если бы даже и было так, то надежный прогноз погоды на месяц вперед сделать про­сто невозможно. Как раз вопреки своим первоначальным наме­рениям и ко всеобщему удивлению, Лоренц смог доказать, что невозможно и никогда не будет возможно давать долгосрочные прогнозы погоды.

Эффект бабочки — один из элементов системы математических феноменов, с тех пор обобщенно названных термином "детерми­нированный хаос". Этот феномен охарактеризован Чера Л. Сайер-сом следующим образом (1989): "Процесс характеризуется детер­минированным хаосом, если он генерирован полностью детерминированной системой¹, возникающей как результат беспорядочно функционирующих рядов в стандартных временных диапазонах". Нас окружает хаос. Представим себе дымок сигареты в тихой ком­нате. Тысячи микроскопических частиц дыма поднимаются узкой колонкой, подталкиваемые горячим воздушным потоком. Затем внезапно колонка прерывается, заменившись турбулентными, по­стоянно меняющимися завихрениями дыма. Линейный поток трансформировался в хаос. И это происходит независимо от того, где вы находитесь. Или рассмотрим игру в футбол. Ни один, даже самый проницательный эксперт не сможет предугадать, где мяч окажется всего лишь через 10 секунд.

Хаос наступает главным образом в отношениях, где присутст­вуют самопроизвольные усиливающиеся механизмы. Вообрази­те себе систему, в которой событие "А" приводит к событию "В", а событие "В" к событию "С". Если событие "С" затем воспро­изводит событие "А", тогда в этом процессе есть простая цепь положительной обратной связи.

Если мы попытаемся наметить в общих чертах взаимоотно­шения в экономике страны, как если бы это была метеорология, то вскоре столкнемся со сложными вариантами этих механиз­мов. Среди хорошо известных примеров есть так называемые эффекты мультипликации и акселерации, тезаврирование, само­произвольное усиление ожиданий роста ("держаться наравне с Джонесесом"), увеличение потребностей в капитале из-за сме­щений во взаимоотношениях труда и капитала и т. д., — все вме­сте эти многочисленные цепочки обратных связей могут озна­чать, что системы имеют не просто равновесие, а сами себя рас­качивают или демонстрируют иные сложные движения. Каждая

'Детерминированная система (deterministic system) — система, выходы которой (результаты действия, конечные состояния и т.п.) однозначно определяются оказанными на нее управляющими воздействиями. Такие системы, по классификации Ст. Вира, могут быть простыми (например, оконная задвижка) и сложными (например, цифровая электронная вы­числительная машина). Детерминированная система противопос­тавляется вероятностной системе, выходы которой лишь случайным об­разом, а не однозначно зависят от входов. — Прим. научн. ред.

из этих положительно воздействующих цепей обратных связей может вносить свой вклад в самопроизвольно усиливающую природу экономического феномена, пока окончательно не будет заторможена другими механизмами. Чтобы правильно описать эти системы, необходимо применить нелинейную математику.

Тем не менее экономическое моделирование традиционно стро­ится на линейных моделях, основанных на функции равновесия. Эти модели показывают, как все элементы экономики непре­рывно адаптируются ко всем другим элементам, но без каких-либо корректных оговорок, сделанных одновременно для мно­гих положительных обратных связей. Когда контуры обратной связи объединяются, в основном, это бывают отрицательные, дестабилизирующие цепочки, то есть это вовсе не ведущие к ус­тойчивости положительные контуры. Эти модели на практике функционируют очень вяло, что традиционно объясняется "сто­хастическими внешними беспокойствами", а также отсутствием точности в деталях модели.

По этой причине результаты первых нелинейных компьютер­ных моделирований стали сильным шоком для всего академиче­ского мира. Внезапно все осознали, что линейные модели не только несовершенные, но и могут быть абсолютно неверными.

Но самое важное заключалось в том, что даже теоретически правильные нелинейные модели могли привести к полной не­предсказуемости, хотя они были детерминированными и стру­ктурированными по своему характеру. Это означает, что систе­мы нарушались стохастическими внешними неупорядоченно-стями и непредсказуемость могла быть элементом собственной эндогенной природы макроэкономических систем. Как это может проявляться, показывает, например, феномен, называемый "раздвоение".

Одним из первых, описавшим раздвоения, был австралийский биолог Роберт Мэй. В начале 70-х гг. Мэй разработал математи­ческую модель развития в популяции рыб. Когда он вводил наи­меньшие значения для одной из переменных формулы — тренда репродукции рыб, — модель показывала определенную экологи­ческую точку равновесия для определенных размеров популяции. Если популяция с самого начала находилась за пределами этой точки равновесия, она постепенно могла вернуться к этой точке посредством "подавляющих осцилляции". Этот результат был именно таким, каким и должен быть. Однако если Мэй вво­дил наивысшие значения, то размер популяции начинал постоян­но колебаться то вверх, то вниз и никогда не мог достичь устой­чивости. Таким образом, модель при отличающихся вводных данных демонстрировала прогнозы абсолютно разного характе­ра: она демонстрировала хаос.

Он нашел, что это очень загадочное явление, и стал изучать фи­нальную модель для всех значений репродуктивного тренда. Ре­зультат оказался поразительным. При самых минимальных значе­ниях популяция рыб естественным образом приходила к вымира­нию. Если Мэй увеличивал значение репродуктивного тренда до определенного уровня, популяция могла выжить, и плавная кри­вая отражала ее уровни равновесия: чем выше значение репродук­тивного тренда, тем сильнее оказывалась равновесная популяция.

Но он обнаружил, что на определенном уровне плавная кривая неожиданно раздваивалась на две части. Это означало, что попу­ляция могла колебаться между двумя различными уровнями рав­новесия. Такое явление названо "раздвоением" и полностью противоречило традиционным представлениям. После того как Мэй еще больше увеличил величину репродуктивного тренда, картина стала еще более странной: два уровня равновесия пере­шли уже в 4, затем в 8, 16, 32 и в конце концов привели к хаосу.

Явление раздвоения имеет место не только в экологических моделях. В статье 1964 года "Проблема вывода климата из основ­ного уравнения" (The Problem of Deducing the Climate from Governing Equations.), в Tellus, Лоренц представил теорию существо­вания более чем одного равновесного климата для Земли. Факт состоял и состоит в том, что математические модели метеороло­гов изредка имеют возобновляющуюся тенденцию, внезапно на­чинающую колебаться от сегодняшнего климата до всемирного обледенения, — состояния, несомненно, такого же устойчивого, как и современная ситуация. Лоренц определял систему, облада­ющую более чем одним устойчивым состоянием равновесия, как "непереходную". Если он был прав, то известный ледниковый период мог быть последствием раздвоений или проявлением не­переходных свойств, содержащихся в принадлежащей Богу фор­муле. Интересная мысль...

Причина раздвоений в том, что существует внезапное и су­щественное изменение в преобладании различных контуров по­ложительно воздействующих обратных связей. Возвращаясь к экономическим системам, подобная теоретическая структура выдвинута ученым Эрвином Лазло в 1987, который разделил па­раметры, способные воздействовать на преобладание тех или иных контуров в экономических системах, на три категории:

• 
  Технологические инновации
  
• 
  Конфликты и завоевания
  
• 
  Дисбаланс социального и экономического характера,
  а именно: дефицит товаров, финансовые кризисы и так далее.
  

Чем сильнее давление на критический параметр, тем больше возникнет раздвоений. Этот процесс нестабильных раздвоений называется каскадом Фейгенбаума³ (рис. 5), по имени математи­ка того времени. В конечном счете, такой процесс ведет к хаосу.

побережье британии

Один из самых необычных элементов в исследовании неупоря­доченных систем описан математиком Бенуа Мандельбротом, который, кстати, работал в группе исследований и развития ком­пании IBM, где изучал все, что его интересовало. Мандельброт занимался изучением моделей и структур, в создании которых обычно участвовали хаотические и неупорядоченные естествен­ные процессы. Это, конечно, то, чем занимаются большинство ученых, но что фундаментально отличало Мандельброта от дру­гих, так это его подход к перспективе и расстоянию.

"Что является размерами любого объекта?" "Это, — говорит Мандельброт, — зависит от того, насколько далеко вы находи­тесь". С дальнего расстояния объект может уместиться всего в одной-единственной точке. С расстояния 1 метра объект зани­мает легко распознаваемое пространство. Но если мы будем придвигаться к нему все ближе и ближе, задача измерения этой области становится все более сложным делом. Шершавость, не­ровность и раздробленность, существующие на поверхности объекта, будут все более явными.

Эта стало очевидным Мандельброту, когда у него возникла идея проверить длину границ, используя для этого разные карты. Он задал очень простой вопрос: "Какова длина побере­жья Англии?" Стандартный ответ из энциклопедии не устро­ил Мандельброта. Наоборот, он доказал, что побережье Бри­тании или любое другое побережье бесконечно длинное. Фак­тор, определивший результат, — это с какого расстояния смо­треть: в пределах самого узкого места любого залива всегда можно найти бухту, которая будет еще меньше. Таким обра­зом, заливы внутри залива беспрестанно увеличивают общую длину побережья, которая в результате стремится к бесконеч­ности.

самомоделируемые системы

Раздумывая над этими рекурсивными моделями⁴, заливами вну­три заливов, Мандельброт назвал этот феномен "фрактально-стью". Что интересно в отношении фракталов, так это то, что они показывают, что система может постоянно повторять свои модели в различных масштабах или шкалах. Другими словами, является самомоделируемой.

⁴ Рекурсивная модель (recursive model) — динамическая модель, облада­ющая математическим свойством рекурсии, т. е. если даны, например, все переменные модели до момента (t— 1), то модель обеспечивает и по­лучение одного за другим значений переменных для t, по ним для (t+1) и т. д. — Прим. научи, ред.
Побережье Британии, конечно, следует рассматривать, как неподвижный феномен. Но фракталы можно обнаружить и в ди­намических системах. Подходящим примером служит струнный инструмент, такой как гитара. Мы ударяем по струне, и она изда­ет звук определенного тона. Но, когда мы двигаем палец вверх по грифу гитары, тональность увеличивается, и на двенадцатом ла­ду тоны начинают повторять самих себя, но уже в более высокой октаве. Мы сталкиваемся с явлением, в котором гармоническая система, по существу, повторяет саму себя на разных шкалах. Другими словами, такая система самомоделируемая.

Или рассмотрим движения океана. На поверхности воды мы видим зыбь, нечто среднее между зыбью и волнами и, наконец, сами волны, каждая седьмая из которых часто больше осталь­ных. Если трение ветра о воду приводит к таким явлениям, как зыбь, волны и "суперволны", можно говорить об этом феноме­не, как обладающем признаками фрактальности. Но это опреде­ление оправдывается только в том случае, если причиной подоб­ного явления феномена был только ветер.

Уникальность метода Мандельброта в том, что он не стремил­ся изучать только это явление в пределах только вполне опреде­ленных границ (например, химиков не допускают к профессио­нальным исследованиям в области ядерной физики, хотя пред­мет изучения может быть описан химическими формулами), а пытался понять всю структуру в целом, рассматривая ее с точ­ки зрения проявления эффекта бифуркации (процесса разветв­ления), который она производила. Точно таким же образом мы можем считать зыбь "крохотными волнами", хотя ее можно рас­сматривать и как всего лишь точки в целой рекурсивной структу­ре, возникшей в результате ветра. А как насчет волн, возникаю­щих в результате приливоотливных явлений? Они также возни­кают благодаря фрактальному феномену? Хотя они возникают на поверхности Земли, но в действительности мы знаем, что причина их происхождения кроется в гравитационном воздейст­вии Луны.
биржевые брокеры, сторонники теории хаоса и защитники теории случайных блужданий

В университетах экономистов принято учить, что цены движутся беспорядочно. Затем они начинают работать на Уолл-стрит, где пытаются побить рынок. В чем же причина несогласованности?

На интуитивном уровне кажется верным, что равновесные эко­номические и финансовые системы — место проявления фрак­тальных явлений, эффектов бабочки и бифуркации. Или, други­ми словами, хаоса. Тем не менее экономистам-теоретикам по­требовалось много времени, чтобы начать исследовать феномен хаоса. Но в начале 80-х годов XX столетия исследователи стали серьезнее заниматься изучением индикаторов экономического хаоса и в течение нескольких лет провели важные наблюдения (см. Ploeg, 1985, Chirella, 1986, Chen, 1986, Lorenz, 1987, Brock и Sayers, 1987, Rasmussen и Mosekilde, 1988). Чем дальше мы про­двигались, тем больше обнаруживали признаки моделей, отра­жающих феномен хаоса в экономических системах.

Теперь есть все признаки, что систематическая эндогенная долгосрочная непредсказуемость имеет место во многих эконо­мических и финансовых системах. Даже там, где успокаивающие механизмы сильны или где хаос не возникает в интервале теку­щего параметрического интервала, импульсы от других хаотиче­ских подсистем способны значительно увеличить неопределен­ность. Образно говоря, проблему можно сравнить со срублен­ным деревом, проходящим через речную стремнину. Даже если бы мы знали все, что нужно знать о гидродинамике, воде и фор­ме русла, мы бы никогда не смогли просчитать траекторию бревна дальше чем на несколько метров за один раз. Также было бы невозможно определить, откуда оно пришло, основываясь на его положении в данный момент времени. Подобная аналогия при­менима и к экономике.

Следовательно, имеет место возрастающее осознание, что де­терминированный хаос может иметь важное значение для более глубоко проникающих во временные пласты долгосрочных эко­номических прогнозов и что линейные модели дают весьма скуд­ное представление о реальности. Понятно также, что динамиче­ские системы часто повторяют те же самые явления в различных масштабах, привнося, таким образом, больше сложностей в про­блему прогнозирования.

вопрос размерности

Важный аспект, имеющий отношение к хаосу, это "размер­ность". Это слово используется математиками для описания сложного поведения динамической системы. Несмотря на то, что размерность — математическое выражение, оно может быть объяснено (популярным языком), как обозначение чис­ла прошлых наблюдений для предсказания последующего движения.

Если система генерирует простые, синусоидальные осцилля­ции, предсказание становится пустячным делом и размерность равна нулю. Но если мы имеем дело с очень большим количест­вом взаимосвязанных обратных связей — положительных и от­рицательных, — размерность резко возрастает, и вам понадобит­ся много данных для "расшифровки" с помощью математики то­го, где вы находитесь в данный момент протекающего процесса. Когда размерность становится очень высокой, то даже очень большое количество исторических данных уже не поможет вам. Однако в этом случае невозможно доказать математическими методами присутствие неслучайной динамики. Как сказал Виль­ям А. Броук (1990), "на практике невозможно даже сказать, что образовало данные — детерминированная система высокого по­рядка или стохастическая система".

Основываясь на современных положениях науки, становится понятным, что в реальности над финансовыми рынками господ­ствуют сильные контуры обратной связи, создающие хаос высо­кого порядка (определяемый высокими значениями размерно­сти), который математически расшифровать крайне сложно. Это частично доказывается математическими тестами, показываю­щими, что существует "нечто", не являющееся случайным, — да­же просто невозможно точно выразить, что это именно такое. Частично это было доказано нашими периодически повторяю­щимися крахами, демонстрирующими присутствие сильных контуров обратной связи.

понимание Экономики имеет важное значение

Если детерминированный хаос — это то, что мы имеем, попытки аналитиков выполнить точные расчеты истинной величины на­чинают выглядеть, как попытки заниматься алхимией. Учиты­вая, что определение истинной стоимости акции исходит из то­го, что она приведенная стоимость всей будущей прибыли ком­пании, то это просто смешно, если мы можем предвидеть только год, шесть месяцев или даже и того меньше.

Возможно, нам следует вспомнить ранее приводимое описа­ние поведения профессиональных экспертов, сделанное Кейн-сом:

...большинство из этих людей сильно беспокоит не создание пер­воклассных долгосрочных прогнозов возможного дохода от ин­вестирования на всем его протяжении, а предсказание измене­ний в условном базисе оценивания, которое бы шло чуть впере­ди основной публики.

Вывод заключается не в том, что понимание экономики неумест­но в отношении акции, — нет, никоим образом. Суть хаоса в том, что попытки предсказать длинные цепи событий или дать долго­срочные количественные прогнозы близки к абсурду. Хотя Кейнс вряд ли был хорошо знаком с позициями, на которых стоит нелинейная математика, в своей Основной теории он сделал следующий вывод:

Инвестирование, основанное на долгосрочных ожиданиях, сего­дня настолько сложно, что едва ли это осуществимое дело. Тот, кто решается на это, должен осознавать, что проведет намного больше напряженных дней и столкнется с намного большим ри­ском, чем тот, кто пытается догадываться лучше толпы о том, как эта самая толпа будет себя вести. Кроме того, при равном уме с прочими он может допустить больше пагубных ошибок, нежели толпа в целом.