Феномен переходности в малой прозе амброза бирса

110 
историей, что задуманные Сирингом поступки нарушили бы гармонию 
рисунка
199
]. Создается впечатление, что времени Сиринга как «еще одного» 
из ряда подобных безымянных солдат противопоставляется некое 
вневременное, абсолютное и объективное время вечности провидения, 
которое складывает все человеческие жизни в большой гармоничный узор 
бытия. Однако уже в следующем отрывке А. Бирс переворачивает этот тезис 
о некоем абсолютном времени: оказывается, что на другой стороне баррикад 
оказался «еще один» из скучающих солдат, выстреливший от нечего делать в 
дом, рядом с которым находился главный герой, что и привело к обрушению 
всей конструкции и впоследствии – смерти самого Сиринга под руинами. 
А. Бирс здесь одновременно вторит существующим концепциям времени 
своей эпохи и яростно сопротивляется им. Выходит, раз не существует 
никакого абсолютного данного всем единого времени, то не существует 
никакой сакральной бесконечности за границей моего субъективного 
ощущения темпоральности, как мельчайших отрезков существования 
человека в этом мире. Мое пребывание в мире – встречи и обнаружение 
собственных пределов в результате этих болезненных столкновений. Другой, 
возвращаясь к терминологии экзистенциализма, это тот, кто проявляет не 
только мои границы, но и границы моего времени, демонстрируя своим 
присутствием собственные. Об этом почти полвека спустя напишет 
Э. Левинас в своей работе «Время и другой» 1948 года: «Связь с будущим, 
присутствие будущего в настоящем свершается лицом к лицу с другим. 
Тогда ситуация лицом к лицу есть само свершение времени. Захват 
настоящим будущего – не акт жизни одинокого субъекта, а межсубъектная 
связь»
200
. 
Именно столкновение с Другим Левинас приравнивает к столкновению 
со смертью, единственным событием, которое открывает нам сущность 
199
Бирс А. Заколоченное окно. Средне-Уральское книжное издательство, 1989. С. 41. 
200
Левинас Э. Время и Другой. Гуманизм другого человека. СПб.: Высшая Религиозно-Философская Школа, 
1999 г. 266 с. 

111 
времени. В столкновении с чужим временем происходит смерть главного 
героя, как мы узнаем в финале текста: от выстрела безымянного стрелка 
южан рушится здание, под обломками которого умирает главный герой, 
однако в его внутреннем ощущении его жизнь еще продолжалась, причем в 
удивительных и ужасающих картинах. Сирингу казалось, что он сначала 
побывал на собственных похоронах, где слышал слова собственной жены, 
после чего, как ему кажется, бесконечно долго изнывал под руинами дома, 
застряв в чудовищном положении напротив собственной винтовки, которую 
так хотели забрать у него однополчане в начале текста. В результате 
мучительного выбора герой принимает решение спустить курок и прекратить 
тем самым собственную агонию умирания: «No thoughts of home, of wife and 
children, of country, of glory. The whole record of memory was effaced. The 
world had passed away – not a vestige remained. Here in this confusion of timbers 
and boards is the sole universe. Here is immortality in time--each pain an 
everlasting life. The throbs tick off eternities»
201
[Он не думал ни о доме, ни о 
жене, ни о детях, ни о родине, ни о славе. Все изгладилось из летописи его 
памяти. Мир перестал существовать — от него не осталось и следа. Здесь, в 
этом хаосе досок и бревен, сосредоточилась для него вселенная. Здесь 
заключена бесконечность; каждый толчок пульсирующей боли — 
бессмертная жизнь. Каждый из них отбивал вечность
202
]. И снова, меняя 
оптику повествования, А. Бирс сталкивает внутреннее время своего героя с 
временем Другого: его труп в финале обнаруживает его брат и одновременно 
с этим однополчанин, Адриан Сиринг, констатировавший время смерти по 
своим наручным часам – с момента обрушения дома, прогремевшего 
разрывом снаряда в тишине, до момента обнаружения тела прошло ровно 22 
минуты. Чрезвычайно важна здесь параллель этих двух встреч – первой, с 
безымянным южанином, и второй, с собственным братом, которые 
проявляют себя как своеобразные отражатели времени, в котором живет и 
201
Bierce A. Tales of soldiers and civilians. San Francisco, 1891. P.87. 
202
Бирс А. Заколоченное окно. Средне-Уральское книжное издательство, 1989. С.48. 

112 
одновременно умирает главный герой. После встречи с первым Другим 
внутреннее время Джерома Сиринга очевидным образом сгущается, он 
переживает внутри разные стадии принятия столкновения со смертью, 
которое становится для него актом принятия собственной смерти. После 
встречи со вторым Другим, после физической смерти, с одной стороны, 
происходит утверждение остановки течения времени Джерома Сиринга, 
сознания которого больше не существует, но вместе с тем она стыкуется с 
внешним временем, продолжается в течении жизни его брата, Адриана 
Сиринга, своеобразным способом принявшего на себя роль следующего, 
«еще одного» после Джерома Сиринга. 
Семья, как уже было отмечено выше, – один из важнейших образов для 
А. Бирса, мерцающий на разных этапах его творчества и в разных 
художественных контекстах. Семья в его текстах – некая априорная связь 
людей, во многом определяющая их в том числе с точки зрения физически 
проявленного в мир времени. Постоянным маркером героев А. Бирса 
является их принадлежность к той или иной традиции – Северян или Южан – 
причем именно по родовой соотнесенности: Пэйтон Факауэр – плантатор из 
старинной алабамской семьи («Случай на мосту через Совиный ручей»), 
Картер Дрюз – сын состоятельных родителей-южан («Всадник в небе»), 
капитан Коултер – уроженец юга («Бой в ущелье Коултера»). Многие из его 
персонажей напрямую называются наследниками фронтира и тех самых 
жестоких первопроходцев: Мэрлок («Заколоченное окно»), безымянный 
мальчишка сын фермера («Соответствующая обстановка»), глухонемой 
ребенок («Чикамога»). Таким образом, семейная наследственность 
становится воплощением концепции явленного прошлого и будущего, 
которая имплицитно вшита в жизнь человека и проявляется в нем как 
данность настоящего: оправданное насилие фронтисмена перманентно 
присутствует в жизни любого американца, к которому он стал привычен и 
которое он проявляет как на фронте, так и в миру по праву наследования тем 

113 
самым фронтисменам, преемником которых он является, просто рождаясь в 
этой стране и на этой земле. Прошлое фронтира всегда возвращается в жизнь 
героев А. Бирса даже спустя два с половиной века – оно определяет и 
формирует тот опыт, который является существующим настоящим этого 
пространства вечного движения, вечного циклического перехода. 
В данном аспекте особенно резонируют многочисленные детские 
образы, к которым обращается автор: А. Бирс рисует читателю целую 
галерею детских персонажей, одиноких, брошенных своими родителями, 
потерянных без их истинного наставничества. Фигура ребенка важна при 
моделировании поколенческого представления о семье, поскольку именно в 
ребенке сохраняются и развиваются родовые качества, передаются традиции 
и, самое главное, формируется будущая перспектива семьи и нации, 
соответственно. Детские персонажи в текстах А. Бирса не только служат 
усилением общей удручающей картины распада настоящего американской 
нации, но также выносят ей неутешительный и зловещий прогноз: дети 
изображаются абсолютно оторванными от родителей, семьи, чуждые какой-
либо преемственности в принципе. Показателен в этом плане текст «Johnny» 
о четырехлетнем малыше прекрасных манер и удивительного интеллекта 
[«little four-year-old, of bright, pleasant manners, and remarkable for 
intelligence»
203
], который на семейном празднике замешкался с ответом на 
банальный вопрос родителей «if he knew who made him?
204
» [знает ли он, кто 
его создатель]. А. Бирс сразу отмечает, что подразумевался родителями 
односложный ответ Dod: здесь он, вероятно, обыгрывает особенности 
воспроизведения детской речи, поскольку слово очевидно является 
составным из двух производящих: Dad как отец и God как Бог. Герой, 
однако, не дает никакого ответа, чем вызывает бурное недовольство 
родителей, почувствовавших в этом нарушение субординации. Ребенок, 
символически собирающий в себе лучшие черты своих родителей, 
203
Grile D. The fiend’s delight. NY, A.L. Luyster, 1873. P. 37. 
204
Там же. 

114 
продолжающих традицию семьи в условное будущее, на практике 
отказывается признавать эту традицию даже вербально, своеобразным 
образом отрекаясь от фигуры отца, в данном тексте безусловно 
запараллеленной 
с 
фигурой 
Отца-создателя, 
Бога. 
Тотальная 
богооставленность человека утверждается как через его прошлое, фронтир, 
так и в будущем, через образы детей. 
Таким образом, А. Бирс рисует художественный мир своих 
произведений в атмосфере замкнутой процессуальности, свойственной 
фронтиру. Цикличность, присущая мифологическому времени априори, в 
текстах автора ярко подчеркивается и наделяется негативной коннотацией, 
создающей атмосферу безысходности: порочное, бесконечное движение 
фронтира никогда не закончится, определяя сущность героев А. Бирса как 
одновременно потерянных и обреченных на вечное скитание людей. В 
первую очередь это проявляется в «действующих» героях, персонажах 
военных рассказов, фактически проявляющих унаследованную от 
фронтисменов тягу к насилию. Однако циклическое движение американской 
жизни влияет и на рядового человека, замкнутого в пределах его ежедневной 
рутины, таким образом, в представлении А. Бирса фронтир – не столько этап 
в истории государства, но роковая предопределенность, бессознательно 
присутствующая в жизни и судьбе любого, по крови связанного с этой 
землей, своеобразное эстетическое наследство, полученное любым 
американцем вне зависимости от его нынешнего социального статуса и 
индивидуальности. 
Перемещение, переход является стержневым сюжетом всех текстов 
сборника: герои А. Бирса активны и деятельны, однако все их действия не 
приводят ни к какому результату, потому что в масштабе макрокосмоса 
человек незначителен, неважен. Его герои переживают в своей голове целую 
историю, которая оказывается лишь плодом его собственной фантазии, 
мгновением, прожитым в его сознании. Герои условно вечного фронтира 

115 
А. Бирса даже на пороге смерти не способны обрести покой, они постоянно 
движутся в поисках чего-то, что в процессе поиска и вовсе утрачивает для 
них смысл. Даже когда формально их тело умирает, их сознание продолжает 
свой путь, как происходит с героем из части «Гражданские» в тексте 
«Житель Каркозы», историю которой рассказывает сам дух, вызванный на 
спиритическом сеансе. Тем самым А. Бирс снова отсылает нас к фатальной 
цикличности фронтира – заканчивая один этап передвижения, его герои не 
способны подлинно остановиться, а лишь запускают тем самым новый виток 
своего бесконечного движения; гибель одного персонажа в мире 
художественных текстов автора лишь вызывает на его место другого, такого 
же обезличенного героя без имени.
В художественной реальности А. Бирса таким образом религиозно 
обоснованная 
миссия 
фронтисмена 
оказывается 
принципиально 
невыполнима, поскольку внешняя цикличность бытия человека оказывается 
плотно связана с его истинной природой – по сути А. Бирс отсылает нас 
здесь к понятию первородного греха и актуализирует его в новом контексте. 
Кризис нравственности, демонстрируемый А. Бирсом на примерах его 
героев, оказывается мотивирован не только исторической зависимостью от 
жестоких условий фронтира, сформировавших в человеке тягу к насилию, но 
и собственно природой человека, которую невозможно преодолеть. 
Фронтирная мифология, используемая А. Бирсом, становится не только 
важным элементом поэтики его сборника «О солдатах и гражданских», но и 
формирует его авторскую философско-эстетическую программу. Используя 
ряд ключевых для фронтирного мифа паттернов, автор производит 
исследование не только национальных особенностей современных ему 
американцев, 
переживших 
монументальное 
потрясение 
событиями 
Гражданской войны, но и общечеловеческой природы, создает 
универсальный образ человека, утратившего связь с миром и с собственной 
идентичностью. 

116 

жүктеу/скачать 1.87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: