Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

Так и случилось, как предсказал, а точнее, предугадал Гамач-Хусен:
следующей весной Нуцал не поднял знамена, не повел узденей в поход для
защиты аварских земель. В Хунзах прибыли гонцы от князей и ханов.
Победоносному Нуцалу предлагали мир, и он его принял со странной
поспешностью, почти без всяких церемоний, таких, как обмен послами
и серия верительных грамот.
Шахбанилав и Гамач-Хусен были в недоумении.
Мухаммад-Нуцал передал грузинским и каджарским правителям свои
устные речи, в которых он великодушно соглашался на предложенные ему
условия, но, однако, условия договоров оставались тайной для народа
и даже для тех, кто поднял имя Мухаммад-Нуцала на небывалую высоту.
Правда, истинной любовью народа, причем не только аварского, но и всего
дагестанского, был отмечен только один Шахбанилав.
Тысячи узденей, побеждавшие в сражениях, свидетельствовали о чудесах
его героизма. Юноши и уже бывалые воины стремились быть похожими
на него. Даже сам Мухаммад-Нуцал был вынужден признать, что такой
богатой добычи, какую привез он из Грузии, Хунзах не видел уже сто лет,
а может, и больше…
– Что происходит с Нуцалом? – спросил Гамач у воителя, после того как
иноземные гонцы отбыли из Хунзаха. – Он уже не желает говорить со мной
о значении мудрости, питающей могущество страны, как живительные
соки земли – могучие деревья…
– Не знаю, мой друг, я и сам в растерянности, – сокрушался Шахбанилав. –
Он считает, что теперь ничто не угрожает нашим южным землям…
Они сидели в небольшой башне, выстроенной над двухэтажным домом
философа, где тот предавался долгим и глубоким размышлениям,
перечитывал книги древних и писал свои во славу будущих поколений.
Маленькие арочные окна вокруг круглой башни позволяли обозревать весь
Хунзах с его шумными улицами и дымящимися кузнями. Они не пошли
в этот полдень в соборную мечеть, совершили намаз здесь, в башне. Затем
снова приступили к анализу происходящих с Нуцалом странностей.
– Сдается мне, что Светлейший из аварцев поверил в то, что грузинские
и каджарские правители превозмогут соблазн завладеть плодороднейшими

аварскими землями.
Шахбанилав недоуменно взглянул на друга.
– Но не совсем же он дурак. В этих вопросах не может быть никакой
веры…
– Правильно, но чтобы понять Владыку, я предлагаю исходить из того, что
он поверил недругам…
Шахбанилав согласно кивнул.
– Но тогда гонцы должны были прибыть в Хунзах с богатыми дарами,
которых никто не видел. А значит, даров не было, только устные речи.
И самое интересное, грузинские и каджарские гонцы приехали вместе,
словно от одного правителя… Думать, что это совпадение, отказывается
мой ум. Тогда что? И потом, сыновья Нажабат-нуцалай так воодушевлены,
словно это к ним приехали враги с поклоном, будто они получили дары
от явившихся в Хунзах гонцов… Странно еще и то, что фаталихановский
гонец ночевал в доме Осман-хана. То, что Светлейший никак не наказал
Осман-хана и Курбан-хана за прошлогодний позорный разбой и ложный
доклад, можно еще как-то понять – истерика старшей сестры выше его
воли, а вот почему до сих пор Абурахим возле Престола? Он, как ни в чем
не бывало, продолжает вершить свои неправедные суды. И если все это
сложить вместе, то получается очень нелестная для Светлейшего
характеристика…
– Что поделать? – пожал могучими плечами воитель. – Нуцал поздравил
меня с выдачей замуж сестры-вдовы и.., уточнив то, что зятем моим стал
салатавец, потерявший руку в поединке с чанкой, ухмыльнулся…
– Кстати, я все забываю спросить тебя, что подарил Светлейший Халисай?
– Ничего.
Гамач внимательно посмотрел на друга и умолк, погружаясь в некоторые
размышления. Шахбанилав бесмысленно листал толстую латинскую книгу
в кожаном переплете «Молот ведьм». Гамач еще в юности рассказывал
Шахбанилаву об этой ужасной книге, и он, не знающий латинской

письменности, помнил ее по форме и картинкам.
– Сдается мне, мой друг, что мы с тобой теперь беззащитны, если Пайзу-
бек надумает мстить, – нарушил философ молчание.
– Я не боюсь бека. Я знаю, что он не упустит шанс отомстить, если он ему
представится, равно как и он знает, что со мной лучше жить в мире…
* * *
Через неделю после тайной беседы воителя с философом Нуцал вызвал
к себе обоих.
В Тронном зале горели на хвое всего три лампады, и полумрак зловеще
освещал лицо Владыки, восседающего на своем бронзовом троне.
Сводчатые каменные потолки зала эхом разносили стук огромных часов,
привезенных из Европы армянским купцом, в обмен на высочайшее
покровительство в горах Аварии и всего Дагестана.
– Ассаламу алейкум, Светлейший, – поздоровались воитель и философ.
– Салам, – коротко буркнул Нуцал и лениво махнул рукой визирям, которые
тут же удалились во внутренние помещения дворца.
Он помолчал немного и сухо, словно был недоволен ими, молвил:
– Слушайте и повинуйтесь моей воле. С каджарами и грузинами я
заключил мир на двадцать лет. А посему, да будет вам известно, Престолу
ни к чему большое войско. Гамач-Хусен, ты можешь завтра же бросить все
воинские дела и вернуться в свои ученые комнаты к книгам… – Нуцал
выдержал красноречивую паузу. Свет от лампад падал так, что лица
стоящих у подножия Престола были освещены, а восседающего на троне –
оставалось в тени. – Тебе лучше заниматься микстурами и лечить людей.
И то больше пользы…
– А в войске, Светлейший, ты считаешь, что Гамач бесполезен? – задал
вопрос воитель.

– Я считаю, что ученому лучше заниматься наукой, – вкрадчиво,
с затаенной угрозой процедил Нуцал.
– Но прошлой весной ты думал иначе, Светлейший. Что же заставило тебя
поменять мнение этой весной?
– Интересы Престола и… моего народа, что, впрочем, одно и то же, –
не раздумывая, ответил Нуцал и поинтересовался:
– Понятна тебе моя мысль?
– Да, Светлейший, я понял твою мысль, – спокойным тоном ответил
воитель, хотя до полной ясности было очень далеко.
– Тогда слушай мою следующую мысль: кормить зимой и летом три тысячи
больших ртов, да еще платить им за службу в мирное время не имеет
смысла. Распусти половину воинов.
Шахбанилав на мгновение замешкался с ответом.
– Ты что, голодранец, не слышал моего приказа?
– Слушаюсь и повинуюсь, мой Владыка.
– Хорошо, а теперь ступайте!
– Мир твоему Дому, мой Владыка, разреши задать один вопрос? – сделав
шаг вперед, чтобы получше разглядеть лицо Правителя, попросил Гамач.
– Разрешаю.
– А как же быть со школами познания, которые ты приказал мне открывать
в больших селениях?
– С ними тоже подождем. Через год-другой, может, и откроем. А пока
уздени пусть занимаются своим хозяйством, сеют хлеб, расширяют сады
и выращивают скот.
– Но в Хунзахе-то можно открыть школу познания?
– Нет. Ступайте!

Воитель и философ развернулись и зашагали к воротам.
– Шахбанилав!
– Да, мой Владыка!
– Ты останься…
Гамач-Хусен покинул Тронный зал, а Шахбанилав еще долго оставался
с Правителем в тронном зале, беседуя о делах войны и мира, о пользе
торговых дел и устройстве зимних поединков на «бидул къец», то есть
на кровавом турнире. И тем не менее воитель покинул замок, так
и не услышав ничего вразумительного о том, что заставило Нуцала
сократить войска и отказаться от многих ранее задуманных планов. Ведь он
хотел увеличивать постоянное войско, выстраивать новые аварские города
на южных равнинных землях, на берегу Каспия и, более всего, укреплять
и расширять столицу страны – Хунзах.
* * *
Полторы тысячи воинов разъехались по своим дальним и ближним селам.
За зиму эти уздени получили немало бесценных уроков по воинскому делу
и уже были настроены на долгую и верную службу Престолу аварскому,
но (как теперь стало ясно) зря. Нуцал их вызовет, когда ему вздумается, ибо
от воинской повинности никто их не освобождал. Только кормить они
должны себя сами. Для оставшегося же в хунзахском лагере войска учения
продолжались.
На рассвете, сразу после намаза, сотни выстраивались на своих конях
и летели по плату галопом, выстраиваясь в «острый клин», затем
по сигналу рожков сотни воинов за считанные минуты перестраивались
в «живую крепость» в форме круга и отрабатывали смены рядов.
Внутренние выходили вперед, а те, кто был в переднем кольце, уходили
вовнутрь. Затем снова войска неслись по горской равнине «острым
клином» и просто колоннами.
После обеденного намаза до предвечернего воины упражнялись с мечами,
копьями; занимались стрельбой из лука и мушкетов; метали кинжалы,

топоры, копья и даже мечи.
– Кому лень упражняться – тому страдание сражаться, – любил
поговаривать Шахбанилав воинам. – За те десять лет, что я в войске
Престола, серьезные сражения с врагами можно сосчитать на пальцах
одной руки… Хорошо, когда враг оказывается охвачен страхом и отступает.
Но ведь так бывает далеко не всегда. Случается, что враг настроен
на победу и столь же тверд духом, как и мы с вами. Что тогда? А вот что:
тогда приходится сражаться целый день. Вот ты, – воитель показывал
пальцем на кого-нибудь из воинов, – сто раз махнул мечом по воздуху и уже
запыхался так, что едва держишься на ногах. А что же с тобой будет в бою,
когда враг тебя заставит тысячу раз махнуть мечом? Когда нет времени
на покой, когда враг превосходит числом, в чем тогда наше с вами
спасение?
– В том, чтобы мы были способны сражаться без устали день и ночь, –
отвечал воин.
– Правильно!
Воитель и сам обнажал свой меч, и полдня, до самого предвечернего
намаза, рубил и колол мечом специально врытые в землю столбы
со стальными прутьями. Иначе столбов не напасешься. Правда, прутья
портят клинки, их приходится менять каждый месяц, от силы – в два
месяца. Но воинское мастерство стоило того, чтобы казна Престола
тратилась на это, равно как и на многое другое.
Войско питалось дважды в день: утром перед низамом и вечером после
изнурительных упражнений.
Смотритель нуцальских амбаров, разбросанных чуть ли не по всему
Хунзаху, Жават-хан, все скупее выдавал войскам муку, рис, масло, овец
на убой. Воителю приходилось отрываться от учений и идти к нему
с поклоном.
В середине лета в войсках пошли учения по парным рубкам. Это когда двое
становятся друг против друга и рубятся на мечах, как настоящие враги.
Во всяком случае, так может показаться тому, кто далек от воинского
искусства. На самом же деле воины наносят перекрестные удары мечами,
не помышляя достать голову или иные части тела. Это здорово оттачивает

силу, приучает глаза следить за разящим клинком противника
и преображает дух так, что нет этому названия в человеческом языке.
Конечно, случается, что клинок разрубает зазевавшемуся голову или плечо.
Что ж, тогда авангардному отряду лучше без него. Воин, пропустивший
на учениях перекрестный удар, не годится для авангарда, обязанного
крушить в бою врагов, сколько бы их ни было. Авангардный воин должен
драться, не задумываясь над своими движениями, ибо мастерство,
въевшееся в его кровь и мозг, само двигает телом воина.
Но в конце лета, когда только-только стали убирать с полей хлеба, старший
сын Нажабат-нуцалай Жаватхан резко сократил продовольствие войску.
Шахбанилав вновь приехал к нему и услышал раздраженный голос хана:
– Не хватает еды? Пусть разъезжаются по своим селам! На полторы тысячи
огромных животов никаких амбаров не хватит! Оставь только три сотни
лучших воинов, для порядка, остальных распусти по домам. А если будет
война, Нуцал соберет столько воинов, сколько будет нужно для победы.
Понял ты, дотошный уздень? Хочешь выслужиться, добиться титула? Так
это у тебя напрасная затея: бек из тебя не получится, твой отец и отец
твоего отца были слугами Престола, за что и милость им от меня и всех
других членов нуцальского Дома. Так что послушайся моего доброго
совета, распусти войско и сам отдохни хоть месяц, а то иссох весь, кожа да
кости остались…
Воитель невольно усмехнулся и пошевелил могучими плечами. Даже
крамольная мысль мелькнула: снять бешмет и рубаху и показать ему «кожу
да кости» – стальные узлы и бугрящиеся львиной силой мышцы.
Но не стал он этого делать. Небось, не подзабыл, ведь не раз купались
вместе в бане, не чета его жирному, как у кабана, тельцу.
– О, высокочтимый хан, – ответил тогда Шахбанилав ведающему
продовольствием Престола, – мое ремесло – сражение, и поправляться мне
ни к чему. И к титулу бека я не стремлюсь, хотя, по правде говоря, я его уже
давно заслужил… Я лишь хочу, чтобы у аварского Престола было сильное
войско, способное вразумлять непонятливых врагов и беречь дорогих
друзей, не говоря уже о тех землях, которые много лет не дают покоя
многим ханам и князьям.
– Ты берешь на себя то, чего никто не возлагал на тебя. Думать о врагах

и друзьях Престола, а также землях страны предоставь нам, членам
правящего Дома.
– Почему вы… не хотите понять простую истину? – начал раздражаться
воитель. – Воин, пролежавший зиму на теплых шкурках, – плохой рубака.
Воины должны каждый день упражняться мечом, копьем и стрельбой
из лука, а также из мушкетов – картечью. А еще для настоящего войска
необходим низам, иначе на поле боя они будут двигаться бестолково и враг
их легко одолеет.
– Ты хочешь сказать, что храбрые уздени не знают низама? И эти скачки,
которые ты чуть ли не каждый день устраиваешь, так уж необходимы?
Посчитай, сколько коней уздени угробили из-за тебя! Ежемесячно из-за
тебя по двадцать-тридцать коней ломают ноги! Нуцальские конюхи,
выходит, только на тебя и работают. А мечей сколько ты ломаешь? Теперь
что, еще одну кузню построить специально для тебя? Не испытывай моего
терпения, нечестивый сын благородных вассалов, пойди прочь! Я не дам
тебе больше ни мешка муки, ни паршивой овцы! Дармоед!..
– Послушай же меня, Жават-хан… – не обращая внимания на грубость
зажравшегося хана, объяснял воитель. – Нам, горцам, в Закавказье всегда
приходится сталкиваться с противником, во много раз превосходящим
не только числом, но и силой, и умением стрелять из мушкетов… Разве ты
не хочешь, чтобы и в последующих походах мы возвращались в горы
со славой?.. – воитель едва сдержался, чтобы не напомнить хану о богатой
добыче, которую он принес в казну и которой хватило бы на содержание
пяти тысяч воинов на целых пять лет.
– Ты дурак или только притворяешься? Я же сказал тебе: пусть воины
разъедутся по своим селам и сами себя прокармливают…
– Но у тебя нет права отдавать такой приказ.
– Тогда чего тебе надо? Ступай!
Шахбанилав покинул главный амбар Престола, где только прошлогодней
пшеничной муки было более двадцати тысяч мешков, не говоря уже про
иное добро. А если посчитать остальные амбары! И куда только они
собираются девать все это?

Шахбанилав, прежде чем обратиться к вечно занятому Правителю, хотел
сперва поговорить с его единственным равноправящим братом
Мухаммадмирза-ханом, но тот был в отъезде. Тогда тысячник отправился
к визирю-казначею Хасан-хану, который тоже доводился Правителю
родственником.
– Если не будет авангардных сотен, сплоченных железным низамом
и воинским мастерством, то собранные из разных мест уздени будут
представлять собой плохо управляемый сброд…
– Ты что, безмозглый осел, ханов аварских учить вздумал! – вскричал
вельможа. – Или тебе отец твой, пастух невежественный, еще
не рассказывал, как Мухаммад-Нуцал разгромил персидское войско,
сплоченное всяким низамом – железным, стальным и прочим? Сколько раз,
после бегства Надир-шаха, Нуцал громил грузинских князей и каджарских
ханов? Или ты думаешь, что, кроме тебя, некому побеждать? Пошел прочь
отсюда!
Шахбанилав едва сдержал свой гнев, чтобы не бросить в лицо визиря-
казначея самые подходящие на его счет слова. Но нет, не сделал он этого,
ибо знал, что Правитель Аварии не одобрил бы грубость в адрес своего
родственника, тем более, вельможи. Вызов чести, брошенный в лицо
вырождающемуся духовно хану, никогда не отличавшемуся ни воинским
мастерством, ни любовью к Аварии, навсегда закрыл бы перед
Шахбанилавом двери замка, а то и вовсе его могли приговорить к смертной
казни. Конечно, если не убоятся, что непревзойденный воитель сам их
не порубит на куски и, наплевав на справедливость, не воссядет на троне.
В доме визиря-казначея воителю не предложили даже ковшика айрана,
не говоря уже о пенистой бузе, которую, кстати, Шахбанилав и не пил,
за исключением лишь праздничного застолья.
На следующий день Шахбанилав обратился прямо к Правителю.
– Да у меня сердитые вельможи, – спокойно заметил Нуцал и, поразмыслив
о чем-то, предложил тысячнику отобедать с ним.
– Благодарю, мой Повелитель, я не голоден, есть хотят твои славные воины,
которых ты доверил мне. Их пока еще полторы тысячи. Мне едва удается
удерживать их в Хунзахе. Они хотят знать, когда получат жалованье

серебром или скотиной, им все равно, лишь бы прокормить свои семьи.
– Жалованья не будет, казна пуста. Это первое. Второе: нам, как я теперь
понимаю, и полторы тысячи много. Оставь три сотни воинов, остальные
пусть разъедутся.
– Ну, как же так, мой Повелитель?! Без авангардного корпуса собранные
из разных мест уздени не смогут противостоять грузинам и каджарам,
которые все больше наращивают силы…
Вспомните наши доклады прошлых лет… Битву с грузинами мы выиграли
с огромным риском. Мы их попросту обманули.
– А ты, значит, превзошел их? Стало быть, ты не просто великий,
но величайший?! – Нуцал вздернул левую бровь, кольнув тысячника
из простого рода хунзахских узденей острым взглядом.
– Нет-нет, я так не считаю. Я просто хочу рассказать о том, на какой риск я
шел, чтобы вырывать для Престола победы в сраженьях. Грузины могли
разгромить наше войско прошлым летом.
– Ну и что же, по-твоему, им помешало это сделать?
– Ударив нашим авангардом по их развернутым и очень сильным войскам,
я рассчитывал заронить в душу противника страх, привести их в смятение
и ввергнуть в панику. Всего восемь авангардных сотен, которые я сам
обучал по вашему приказу, вселяли в меня уверенность в одном…
А в последнем бою, с князем Орбелиани, из всего прочего войска
к авангарду мне удалось выбрать лишь две сотки, остальные не годились,
но враг не должен был об этом знать… Первые полчаса, вклиниваясь
в самую гущу грузинского войска, я рассчитал, в рубке на мечах наши
потери будут равны один к семи-восьми, затем, в течение второй половины
часа, наши потери увеличатся до одного к пяти, четырем, трем… Ну,
а дальше воины начинают быстро уставать и наши потери
увеличивались бы до полного нашего поражения.
Мои хорошо обученные и хорошо откормленные сотни дрались, как львы,
рубили врагов, вклиниваясь в их корпуса все глубже. Действовали без
страха и излишней бравады. Остальные же войска во главе с Гамачем

продолжали наблюдать, делая лишь небольшие маневры по флангам,
словно хотели их обойти с боков, готовя для противника окружение.
Но главное было ь другом. Грузины должны были подумать, что если
первый корпус горцев дерется так лихо, что же будет, когда с ними
сшибется наш авангард, который обычно закрывает собой полевую ставку
своего полководца. На пригорке, где расположился Гамач, рдели десятки
наших знамен. Мой план мог рухнуть, как вековая сосна под настойчивыми
ударами топора. Но грузины дрогнули раньше. Они не знают наши нравы
и не могут предугадать развитие боя. В самый последний момент грузины
пришли в панику, князь дрогнул и, не желая терять целое войско, спешно
свернул свой полевой шатер, стал отодвигаться назад, трубя в десятки
рогов. Это воодушевило нас, и мы стали рубиться еще более отчаянно,
и без команды ринулись еще все остальные сотни… И враг пустился
в бегство, бросая раненых и убитых…
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – Нуцал начинал закипать гневом. –
Сейчас ты не добавил к прошлогоднему докладу ничего нового! Отвечай,
голодранец! Какую мысль на сей раз ты пытаешься мне внушить? – Нуцал
вдруг замолк и откинулся на подушки с видом смертельно утомленного
человека. – Оставив войско на Гамач-Хусена, ты помчался во главе
авангарда рубиться с грузинами… Зачем ты это сделал? Ведь у тебя
на груди висела золотая пластина моей власти…
– Чтобы уберечь тебя, мой Повелитель, от беды, а страну – от позора.
У меня были страхи за судьбу победы почти во всех боях с грузинами
и каджарами, – глядя прямо и смело в глаза Правителю, ответил воитель.
– Ладно. За заботу и службу спасибо. А в дальнейшем я запрещаю тебе
составлять рискованные планы боя. Если придется двинуться на каджаров
или грузин, мы возьмем с собой два, три, а если надо будет – пять
туменов⁴². Ты доволен?
Шахбанилав не нашелся, что ответить Правителю. Это было очень глупо:
скопление столь большого числа вооруженных людей, когда нет
авангардных корпусов, нет низама и ясной цели, это к добру не приведет.
Сотни и тысячи воинов будут смешиваться между собой. Целые толпы
могут выходить из повиновения и творить на чужих, да и на своих землях
безобразия.

– Я спрашиваю, ты доволен? – в голосе Правителя прозвучал металл.
– Да, мой Повелитель, я доволен. Позволь мне только напомнить тебе, что
правители пожинают не только славу, но и ответственность за войско
и судьбу народа…
– Как ты мне надоел, нечестивец! Почему вы, уздени, бываете такими
назойливыми? Ну, кто тебя просит поучать меня уму-разуму? Ты же
не книжник и даже языка арабского не знаешь, чтобы понимать великие
мысли великих имамов… Так почему ты уверен в своей правоте?
Но довольно!
Последнее, что я хочу внушить тебе на всю твою переполненную гордыней
жизнь, – это мой запрет! Ты слышишь меня? Я запрещаю тебе рассуждать
о славе и ответственности правителей. А то мне так и хочется отправить
тебя в подземелье, чтобы порассуждал там месяц, другой…
Шахбанилав покорно опустил голову, понимая теперь, что напрасно он
старался переубедить Владыку.
– А теперь, раз ты сыт, ступай к войску и жди еще одного моего приказа.
Он не заставит тебя долго ждать.
Шахбанилав понял, что он уже не первый тысячник, что, скорее всего,
будет не у дел воинских. В груди очень сильно кольнуло чем-то острым,
холодным и болезненным. Это была совесть перед обученными им
воинами, перед ближайшими учениками, возглавляющими авангардные
сотни. И сейчас, когда уровень их мастерства позволял выполнять
в сражении то, что бессильны сделать многотысячные орды, они тоже
останутся не у дел воинских.
Он прошел по длинным коридорам замка, не чувствуя под собой ног.
За воротами его ждали два верных нукера с лошадьми. Он сел на коня,
пересек площадь и направился в лагерь неспешным шагом.
Неужели рушится труд многих благодатных лет? Единственный
авангардный корпус Аварии распадется из-за жадности, из-за того, что…
Он не хотел закончить свою мысль даже про себя, она была очень
нелестной для Правителя Аварии. Но что же такое произошло? Он никогда
не был жадным, не был так глуп, чтобы не понимать ценности сильного

войска. Напротив, он требовал, чтобы воинов всегда хорошо кормили
и одевали, а тем, кто постоянно числился в отрядах авангарда, платил
серебром, зерном и живностью из своих многочисленных стад и табунов.
Воины авангарда могли безбедно содержать свои семьи.
Но сколько ни пытался он понять Нуцала, ничего не получалось. Истинной
причиной пренебрежения постоянно действующей армией могли быть
несколько вещей… О них тоже он не хотел думать, тешил себя надеждой
на счастливую ошибку, во всяком случае, надеялся на то, что он ошибается
и скоро все, что важно для народа аварского, само собой выпрямится,
образуется.
Но нет. К вечеру в лагерь прискакал третий сын Нажабат-нуцалай Осман-
хан с целым отрядом своих личных нукеров и с диван-визирем, который
и передал Шахбанилаву грамоту с приказом Правителя. Нуцал больше
не желает видеть его в авангарде – Шахбанилаву приказывалось сдать
воинские сотни Осман-хану и быть свободным от прочих обязанностей
до иного высочайшего соизволения вспомнить о нем.
Почти все воины приняли весть об отстранении Шахбанилава от авангарда
с огорчением, а приказ разъехаться по домам без всякого жалованья –
с большим облегчением. Спесивого хана, который теперь стал первым
тысячником страны воины хорошо знали по прошлым походам. В трех
сотнях остались лишь те, у кого не было своей пахотной земли, пастбища
или иных средств заработка, например, кузни или сукнодельных
мастерских.
– Служи им, нуцалам, не щадя живота, а они как собаку со двора
прогоняют, – говорили друг другу возмущенные воины. – Ноги моей
больше не будет в вашем войске, ибо если такое вы творите с великим
воителем, чего хорошего ожидать от вас его ученикам?!
С приходом Осман-хана для оставшихся трехсот воинов гимнастика,
упражнения и учебные поединки стали вовсе не обязательны. И не дай бог
конь ногу сломает – прогонят ко всем шайтанам: здесь пешие не нужны.
А ежели сломается меч или порвется одежда, самому и следует приводить
свой вид в порядок. Казна больше не желала нести расходы на войско…

* * *
Шахбанилав в одночасье превратился в простого горского узденя. А он ведь
был первым тысячником страны, почти вельможей, которому не смеет
приказывать ни бек, ни визирь, никто, кроме самого Правителя.
Слава шла о нем далеко за пределами Аварии. Богатство, доставшееся
от отца и умноженное им, казалось, должно было утешать его. Но нет.
Сердце ныло и болело за судьбу народа, стиснутого в скалистых ущельях
суровой жизнью. Ни жена Патимат, дочь хунзахского узденя, ни пурпурный
цветок Азербайджана – шестнадцатилетняя Мадина-ханум, доставшаяся
ему в качестве законного трофея в прошлогоднем походе, которую он
сделал своей законной женой, не радовали его. Привыкший радеть
за судьбу народа не находит покоя в тиши своих владений.
У Шахбанилава был свой хутор – целое ущелье с пахотными землями,
пастбищем и мельницей. Идея о Великой Аварии, которая витала в головах
горцев, а с некоторых пор развитая придворным философом Гамачем
до вседагестанской соборной мысли, не давала ему покоя ни днем, ни
ночью. Правда, многим казалось, что это из-за его сурового ремесла –
войны, на которой он привык побеждать. На самом же деле Шахбанилав
ненавидел войну. Как и всякий истинный воитель, оставивший после себя
горы трупов, он до сих пор не привык к смерти. На недавних похоронах
в Хунзахе – десятилетний мальчишка сорвался с ветки высокого платана –
его сентиментальность изумила людей. Он был грустен и не мог поверить,
что малыш, которому жить да радоваться, так досадно скончался и его тело
предают сырой земле. Земле, во чрево которой уходят все живые существа.
От Патимат у Шахбанилава было четверо детей, а Мадина-ханум вот-вот
должна была родить. В Хунзахе он поселил ее в пустовавшем доме деда,
а на хуторе выстроил новый, в точности такой, каким владела первая жена
Патимат.
Оба склона ущелья, по дну которого весело журчала речушка, взбегали
от Великого аварского плато на запад и смыкались на альпийских лугах,
у границ с ахвахскими и ботлихскими селами. Теневая сторона ущелья
была покрыта смешанным лесом – дуб, береза, небольшие ели и сосны.
Солнечная сторона была богата пахотными землями и сенокосами,
пастбища же, достаточные для большой отары овец и стада крупного

рогатого скота, находились на смычке склонов. И всем этим довольно
немалым хозяйством управляли несколько семей потомственных
невольников, доставшиеся Шахбанилаву в наследство от деда и отца
воителей.
Кроме всего перечисленного, Шахбанилав имел в своих хурджунах,
спрятанных в железный сундук, некоторое количество серебра, около
пятисот рублей русской чеканки. Золота было совсем мало. Из богатой
добычи, которую он каждый раз сдавал в казну Престола, он не взял ни
одной монеты, только то, что Нуцал отчислял сам как его законную долю.
И теперь, когда он оказался не у дел государевых, ему понадобилось всего
несколько дней, чтобы разобраться в себе, подумать о дальнейшей жизни,
и не только о своей, но большого семейства, а также о судьбе сестры,
которую с двумя детьми взял в жены молодой салатавский воин Шахрудин.
Шахрудин, замечая со стороны беков и ханов враждебные взгляды,
поселился с любимой женой на хуторе и тоже вел хозяйство, занялся
разведением пчел. А еще он по просьбе Шахбанилава, у которого всегда
было мало времени для занятия с детьми, стал обучать сыновей воителя
воинскому мастерству.
Старшему сыну Шахбанилава Муху было четырнадцать, Лабазу –
тринадцать, Хизри – двенадцать и дочке Хадижат – восемь лет. Жены его
жили дружно, никакой неприязни со стороны Патимат бывшая пленница
не испытывала. Напротив, была с ней ласкова и по-настоящему дружна.
Они вместе вышивали, ткали, готовили еду, а прочую работу по дому
делали невольницы, с которыми в доме воителя обходились очень мягко,
не обижали.
Теперь, когда Шахбанилав был свободен, он переехал с обеими женами
на хутор и сам стал обучать сыновей владению мечом, кинжалом, копьем,
палкой, стрельбе из лука и метанию дротиков. Обещал на следующий год
дать им пострелять из мушкетов. В иные минуты, видя радость на лицах
детей и жен, он начинал испытывать доселе неведомое ему чувство –
чувство счастья.
Дочка порой приводила его в смятение своей тягой к оружию
и джигитовке. Среди трех братьев она росла избалованной и какой-то
дерзкой, неугомонной. Она во всем соперничала с братьями, норовила

брать верх в метании дротика, стрельбе из лука и даже порывалась
сражаться своим деревянным мечом, который ей сделал Шахрудин.
– Дочка, ты меня удивляешь, – притворно сокрушался Шахбанилав.
– Чем, папа? – искренне интересовалась девочка.
– Я думал, что в моем доме растет красавица, а теперь вижу, что ты
настоящая волчица!
– А разве это плохо, папа? Я ведь и есть волчица…
– Это хорошо, но при одном условии, – поднимал кверху палец воитель,
хитро наблюдая за реакцией дочери, которая тут же начинала его теребить,
требуя пояснений. – Условие очень простое. Для девочки расти волчицей
хорошо, если она, к тому же, и красавица. А так, что хорошего: я злых
девочек не люблю.
– Любишь, любишь. Ты меня всякую любишь, по глазам твоим добрым
вижу, что любишь.
А насчет красавицы, папа, ты это брось. Я, как и ты, буду воительницей.
Только ты почему-то не даешь мне кинжал! Муху, Лабазу и Хизри ты
подарил по одному кинжалу, а мне не подарил. Почему? Ты думаешь, они
сильнее меня?
– Нет, ты просто еще очень молода, чтобы носить кинжал…
– Папа, ну кто тебе сказал такую глупость! – парировала юная
воительница. – Мне уже восемь лет! Разве мало? Ну вот, давай и мне
кинжал. А то нападут какие-нибудь враги, я и прирезать-то их не смогу,
понимаешь?
– Какой ужас, доченька, ты что, людей резать хочешь?
– Ну почему людей! Не людей, а врагов. Вот у Айшат и Калимат есть
кинжалы, а у меня нет.
– Кинжал негоже иметь девочке. Мы ведь должны блюсти приличия, а то
никто не захочет являться к нам просить твоей волшебной руки. И что

тогда нам делать?..
– Не смей так говорить, папа! – серьезно возразила она. – Желающих будет
огромное множество…
– Хорошо бы, – хитро заулыбался Шахбанилав. – Да если бы еще кто-
нибудь из ханов просил, я бы отдал тебя замуж за царевича…
– Ах вот ты о чем, бессовестный! Но ты так и знай, я разобью голову
каждому, кто осмелится меня засватать!
– Что, даже царевичу?
– Даже царевичу, – не очень уверенно заявила девочка.
– Как же так, доченька? – вздохнул Шахбанилав. – Ведь так ты распугаешь
всех мужчин на свете и останешься без своей семьи и детей не родишь
на свет…
– Довольно тех, что другие рожают, а я, папа, вместе с тобой буду воевать
за аварские земли, защищать Белоканы и Закаталы. Понятно тебе?
– Понятно-то понятно, доченька, но лучше бы ты училась у мамы вязать
и шить.
– Опять ты за свое! – разгневалась она не на шутку. – Сказала буду воевать,
значит, дай мне кинжал! Или ты хочешь, чтобы я выкрала его у Муху, когда
он повесит его на гвоздь? Да? Хорошо, я так и сделаю.
– Доченька, мне кажется, что ты забываешь одну простую истину. Ты ведь
не мальчик, а девочка…
Эти слова больно кольнули сердце юной воительницы и она заплакала,
размазывая слезы по щекам и твердя, что она не девочка, а уже почти
воительница и ни чем не хуже мальчиков. Папа сильно растрогался и стал
просить у нее прощения. А Хадижат потребовала за прощение кинжал,
и славному воителю ничего иного не оставалось, как подарить ей заветное
оружие.
Приятно пораженный характером дочери, отец достал из сундука уже

давно припасенный для нее маленький кинжал в золотых ножнах, который
обычно под полами одежды носят девушки и молодые женщины, когда
путешествуют или есть опасность вторжения врага на их территорию.
– Вот, дочь моя, возьми, и будь не столько смелой, сколько умной.
Обещаешь?
Хадижат так радостно заверещала, увидев кинжал, что, не раздумывая,
дала обещание быть умной.
– А еще я хочу, чтобы ты обещала мне связать…
– Ой, папа, не чуди. Ты у меня такой хитрый! Хватит тебе и одного
обещания.
Ночью повалил первый снег и посеревшие было от осенних дождей горы
превратились в сказочно-белые громады. Утром исчезли снежные тучи,
небо стало столь чистым, а воздух – хрустальным, что легко замечалась
даже маленькая птичка, а черных коршунов и больших орлов можно было
разглядеть даже издали. Хищные птицы, которым в снежную пору трудно
охотиться на зайцев и прочую мелкую живность, все ближе стали
подбираться к хутору в надежде сцапать тут цыпленка или курочку.
Но вместо добычи орлов и коршунов здесь ожидали стрелы из лука.
Воитель сам сбил на лету одного орла, показывая детям, как следует
целиться и выпускать стрелу. Из десяти стрел, выпущенных мальчиками
по низко парящим орлам, одна обязательно попадала в цель. Это был
неплохой результат в их возрасте.
* * *
В декабре каждый день шел снег, и на окутанном туманами, словно
пуховым одеялом, хуторе было удивительно тепло. Дети визжали
от восторга, играя в снежки. Они лепили из снега большие
человекообразные фигуры и давали им имена горских богов. С детьми
воителя играли и дети невольников. Шахбанилав отмечал среди них
наиболее хорошо развитых, способных соперничать с его сыновьями
в борьбе, метании камня, владении мечом и стрельбе из лука. И чтобы
поощрить их тягу к оружию и привить любовь к Родине, как-никак они

родились в Хунзахе уже в четвертом и пятом коленах, придумывал для них
истории…
– Килишали, а знаешь ли ты, кем был твой прадед?
– Нет, мой господин, мне это не ведомо, – кротко ответствовал
двенадцатилетний невольник, склоняя голову.
– Меня не обязательно все время звать своим господином, – по-отцовски
добро улыбаясь, пожурил Шахбанилав мальчика, – можешь обращаться ко
мне просто: кудав-даци⁴³.
– Спасибо, мой господин… Кудав-даци…
– Если хочешь узнать историю о своем прадеде, позови всех детей сюда.
– Хорошо, мой даци! – вскричал восторженно мальчик и побежал вверх
по склону, где на небольшом лугу хуторские ребятишки вместе с детьми
невольников выстраивали пантеон богов, лепя их из снега.
Шахбанилав шагнул со склона на плоскую крышу хлева, откуда весь хутор:
оба его дома, дом сестры с зятем, полдюжины домов невольников, которые
он разрешил строить на свой вкус и лад, а также прочие хлева, конюшни,
амбары, кузня и годекан – были видны, как на ладони.
Неизвестно, что сказал детям Килишали, но все они летели
по заснеженному склону, срывая за собой снежные лавины и громко гикая,
словно собирались штурмовать свой собственный хутор. Когда все уже
были на плоской крыше и замерли в ожидании необыкновенной истории,
Шахбанилав начал рассказывать:
– Это было еще при Андунике Третьем, прозванном дагестанцами
и грузинами Диван-ханом.
Жили тогда в прекрасном городе Телави юноша по имени Дато и девушка
Коти. Их дома находились возле беседки великого мудреца Шота
Руставели, который умер за пятьсот лет до их рождения.
– О-о, у-у, как давно-о! – протянули девочки и мальчики.

– Даго и Коти полюбили друг друга. Их отцы и матери благословили их,
но подлый князь, завидя красоту Коти, воспылал завистью, говоря: «Как
это так, за простого юношу хотят отдать самую красивую в городе девушку.
Нет, этому не бывать!»
И послал он своих нукеров, которые силой привели девушку во дворец
князя. Но смелый и умный Дато ночью выкрал свою невесту и убежал
из города. Князь послал за ними погоню, и Дато сражался с ними, как
герой. Он убил всех нукеров князя и приехал в Хунзах… Здесь они приняли
Ислам, родились у них дети, и умерли они в глубокой старости. А еще я
хочу, чтобы вы все знали, что прадед Килишали участвовал в сражениях
во славу аварского Престола. Вот так вот, дети. Я думаю, что и он,
Килишали, будет таким же смелым и отважным воином, как и его прадед.
Правда?
– Правда, кудав-даци, – счастливый мальчик покраснел от смущения. Его
старший брат, ровесник Муху, тоже был счастлив: ведь все хорошее, что
касалось предков Килишали, касается и его, ибо у них общие родители.
– Папа, а кто был прадедом Пахру? – поинтересовался старшин сын
воителя за другого невольника, своего сверстника.
– О-о, – Шахбанилав загадочно поднял кверху палец, – прадед Пахру тоже
был хорошим человеком, я его даже помню. Когда он умер от старости, мне
было семь лет, как моей милой Хадижат…
– Не ври, папа, мне уже восемь! Ты что, забыл?
– Да-да, доченька, извини, я был даже меньше, чем ты… Но о нем, дети, я
вам расскажу завтра, а теперь идите играйте в свои игры и хорошо
относитесь друг к другу…
Дети с веселым шумом побежали снова по склону, где у них оставался еще
не до конца вылепленный пантеон древних горских богов. А Шахбанилав
задумчиво смотрел им вслед и думая о своем вымысле, хорошо ли он
сделал? Ведь прекрасно известно ему и всему взрослому Хунзаху, что его
фамильные невольники – потомки тех, кого пленили в сражениях
и держали в Хунзахе как рабов. Он не находил ответа и решил отправиться
в город, чтобы у друга-философа найти ответ на уже давно мучивший его
вопрос…

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: