Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

В новом году поход на южные границы Аварии, простиравшиеся на многие
версты по Кахетинской и Джаро-Белоканской долине, начался рано.
Мухаммад-Нуцал вывел войско из Хунзаха, едва начал таять снег,
и перешел перевал, рискуя попасть под снежную лавину.
С каждым днем солнце все сильнее припекало заснеженные вершины,
и первая в жизни Большого Умахана зима зажурчала ручьями, защебетала
звонкими трелями птичек, запахла подснежниками, ландышами
и долгожданной, пробуждающейся от зимней спячки землей. Наступила
весна.
Десятимесячный Умахан уже с трудом вмещался в свою инкрустированную
драгоценными камнями люльку. Он уже легко выскакивал из рук его
многочисленных нянек из числа родственниц и невольниц, делал
удивительно торопливые и сильные шажки. Падая на четвереньки,
толстенький, как медвежонок, малыш ползал по всему замку, пищал
от восторга, завидя пробегающих мимо кошек или поющих за окном птиц.
Казалось, ему было дело до всего, что являлось его младенческому, еще
не отравленному превратностями судьбы взору. Для вооруженной стражи
замка Умахан был настоящим бедствием. Он силился отобрать у них
грозное оружие, столь популярное для всех придворных мира, – круто
изогнутые по краям, большие, острые топоры-секиры. Но, конечно же,
нянька Зулейха брала его на руки и уносила от стражи. Бывало, что
десятимесячный престолонаследник, недовольный очередным запретом,
царапал няньке лицо и бил кулачками, пронзительно вопя и выкрикивая
несуразности, понятные лишь одному Аллаху. Создавалось впечатление,
будто младенец уже понимает, что он царь и что нельзя запрещать ему
хватать то, что он хватает.
К нему стремилась вся дворцовая челядь, и в то же время его все
побаивались; рядом с ним держались настороженно: он не знал меры ни
в чем; бодрствовал, пока, выбившись из сил, не засыпал у кого-нибудь
на руках или прямо на полу, застеленном коврами или хорошо
выделанными шкурами.
В один из ласковых апрельских дней, залитых лучами солнца,
растапливающих последние зимние снега, Меседу и Хистаман вышли

в дворцовый сад погулять с братиком. Держась за руки сестер, Умахан
делал по земле свои первые, неуклюжие шажки. В светлых беседках,
выстроенных в арабском стиле – восьмигранником, укрытых от солнца
плотным белым ситцем, сидели тети, дяди царевича и их гости. Они тут
вели свои нескончаемые беседы о жизни, о старине, о товарах, которые они
намерены были и этим летом отправить с чьим-нибудь надежным
караваном в далекие страны, чтобы получить наилучший доход. Вокруг
кустов жасмина бегали дети – двоюродные, троюродные и четвероюродные
братья и сестры десятимесячного престолонаследника. Кто-то катался
на качелях, кто-то упражнялся в прыжках с места, а восьмилетний Булач
и еще двое мальчишек играли в догонялки. Убегая, они залезали на самое
высокое в саду платановое дерево, на котором с толстых ветвей и в разных
местах свисали три каната. Мальчишки забирались высоко по веткам
и спускались на землю по канатам. Затем, по-новому: двое убегают, один –
догоняет. Это здорово оттачивало силу и ловкость мальчишек, мечтающих
стать славными воителями, как Андуник Третий, прозванный Диван-ханом
из-за честных судов, которые он вершил. А еще мальчишки очень любили
купаться в бассейне. Прошлым летом они забирались на головы каменных
статуй – львов, быков и драконов – и ныряли в довольно глубокий бассейн.
Но сейчас было еще рано купаться, вода в бассейне – ледяная, снег только
недавно растаял.
Сестры-царевны решили показать братику рыбок, подняли его на каменный
бортик бассейна, и тут-то как раз и случилось то, чего так боялась мать-
ханша. Умахана, увидевшего в хрустально-прозрачной воде причудливо
красивые существа с красными точечками на боку, девочки не смогли
удержать. Он потянулся рукой за рыбками и упал в ледяную воду. Меседу
и Хистаман подняли крик, но малыш точно камень пошел ко дну. Достал ли
он дна – в этом месте было по грудь взрослому человеку – одному Аллаху
ведомо. Но малыш, барахтая руками и ногами снова показался над водой,
всего на несколько мгновений, и снова ушел ко дну.
– Чего вы там орете, несносные девчонки? – сердито прикрикнула тетушка,
старшая сестра их правящего отца, высунув голову из беседки.

– Умахан утонул!.. – в один голос закричали сестры.
– Что-о?! Шутить изволите, проказницы этакие, – пробурчала
шестидесятитрехлетняя принцесса и, сев на свое место, продолжила
прерванную беседу.
Отдыхающие в других беседках еще не поняли, чем вызван шум, как одна
из невольниц, случайно проходившая в этот момент мимо, прыгнула
в бассейн за сокровищем своей любимой госпожи. Нырнула очень неумело,
но столь самоотверженно, что ангелы и джинны на небесах, наверное,
взмолились, прося у Всевышнего милости к еще безгрешнему
престолонаследнику, и невольнице повезло. Она достала под водой малыша
и подняла вверх, сама же при этом, не умея плавать, осталась в воде
по самые брови. Одному богу ведомо, как она сумела продержать малыша
несколько мучительно долгих мгновений и в тоже время столь
быстротечных, что смерть подошла вплотную к царственному младенцу.
Один раз она оттолкнулась ото дна ногами и схватила перекошенным ртом
спасительный воздух. Затем снова погрузилась в воду, но младенца сумела
удержать над водой. Десяти- и семилетняя царевны тянули через борт
бассейна свои руки к братику, но им было до него не достать. И тут
к бассейну подоспела другая невольница, высокая, крепкая девушка. Она
и дотянулась через бортик бассейна до малыша и вытянула его из воды.
Малыш, с перехваченным от холода дыханием, не мог еще плакать.
Невольница быстро сняла с него мокрую одежду, завернула в свой
шерстяной платок и крепко прижала к груди. У бассейна уже суетились
выбежавшие из беседок люди, а рабыня продолжала тонуть в бассейне.
Старшая сестра Правителя кричала, словно кто-то специально бросил
малыша в воду. Весенний сад был охвачен такой паникой и суетой, что
стражник затрубил сигнал тревоги, очевидно решив, что кто-то неслыханно
дерзкий напал на замок. Все были заняты созерцанием скукожившегося
от холода царевича, страшно суетясь при этом и не зная, как ему помочь –
малыш начинал плакать, а между тем невольница все еще оставалась
в ледяной воде, скованная судорогой. Молодая рабыня, передав кому-то
в руки малыша, прыгнула в бассейн за подругой. Беки, привыкшие спасать
своих только на поле сечи, тут сообразили лишь накричать на невольниц,
словно это они были повинны в опасном купании юного Правителя. Хотя

вторая невольница тоже не умела плавать, рост ее был достаточно высок –
вода в бассейне доставала ей до горла. Да, но ведь тонущую в прозрачной,
как стекло, воде надо же было как-то доставать! А как ее достанешь, если
не нырнуть за ней?! Страшная судорога совсем скрутила ее. Никогда
прежде не нырявшая рабыня поняла, что промедление смерти подобно.
– А-аства-ац! Аствац³⁵!.. – отчаянно воззвала рабыня на родном языке
и погрузилась в воду, приседая на ногах…
Один из беков даже возмутился:
– Кто такой этот Аствац? Если это языческий бог, то мерзкую рабыню
следует отхлестать кнутом, чтобы знали и другие скрытые язычники, что
нет от языческих истуканов ни пользы, ни вреда для людей. Только Аллах
волен над землей и небесами…
– Какой ду-ра-ак! – протянула старшая царевна, глядя на бека. – Тут люди
тонут, а он болтает…
Неизвестно чем бы все это закончилось: бек не собирался в ледяную воду
за невольницами. Тут подоспел один из стражников, великаньего роста,
который, отбросив в сторону секиру, шагнул прямо в бассейн, где вода ему
была чуть выше пояса, и быстро вытащил тонущих невольниц.
– Вода еще холодноватая, чтобы купаться детям и женщинам, – чувствуя,
как ужасно холодно, пробормотал воин, когда вылез и сам.
Мокрые рабыни, в длинных платьях и кожаных чарыках, страшно
затряслись от холода и судорог. Они не могли даже стоять на ногах. Но тут,
одной из последних, появилась в саду и сама ханша, которая приказала
страже взять невольниц на руки и отнести их в их комнаты, а другим
невольницам приказала позаботиться о побывавших в воде, переодеть
в сухую одежду и дать много подогретого вина.
Ханша забрала сына и, покрывая тело малыша горячими поцелуями, унесла
в свои покои. Скоро привели лекарей к царевичу, но она их сразу отправила
к рабыням, приказав вылечить их. Малыша же своего принялась лечить
сама, натерла его тельце пшеничным араком³ . Потом она укутала его
ситцем, а сверху толстым шерстяным платком. Но малыш так горько
плакал, что она сочла за лучшее раскутать его. Плачь стал слабее и сам он

начал пытаться подняться на ноги. Мать помогла ему встать и даже
отпустила ручонки. Малыш, как ни странно, стоял на ножках крепче, чем
раньше. Потом он стал показывать маме на окно. Она взяла его на руки
и понесла по коридорам дворца. Потому как малыш все время показывал
на улицу, через застекленные окна, она вынесла его на террасу и долго
гуляла с ним по тенистой стороне, подставляя голое тельце малыша
прохладному весеннему ветерку. Умахан вскоре успокоился и уснул прямо
на руках. И уже вечером малыш засопливил, стал кашлять и немного
капризничать.
Взрослые сильно заболели. Невольницы надолго слегли в постель; великан-
стражник, которому не пришлось с головой окунаться в ледяную воду,
хворал всего три дня, потом снова занял свой пост на террасе замка.
Благодарная ханша щедро одарила спасителей царевича. Невольницам
достались золотые украшения: серьги, ожерелья, колечки с камушками,
браслеты, шелковые платья и теплые овечьи полушубки. И все это
в качестве приданого – ханша решила выдать невольниц замуж за узденей,
что само собой подразумевало свободу. А уздень-стражник получил целое
состояние – сто серебряных рублей санкт-петербургской чеканки. Теперь
он мог осуществить свою давнюю мечту – построить новый дом и взять
молодую жену.
* * *
Мухаммад-Нуцал был в военном походе.
На аварские земли в Закавказье, в вилаятах Белокан, Закаталы, Тивидат
и некоторые другие, претендовали грузинские и азербайджанские князья
и ханы. Разбираться с ними порой приходилось очень круто, отстаивая
право на исконные земли в кровавых боях.
В войске аварского Правителя, насчитывающем более пяти тысяч воинов,
были еще сотни из Кайтага, Аксая, Кази-Кумуха, Левашей, Табасарана
и Цахура, добрую половину которых влили в семисотенный аварский
отряд, доверенный для командования придворному философу,
согласившемуся на приставку к своему исконно аварскому имени Гамач
арабского Хусен. И таким образом Мухаммад-Нуцал заткнул рты имамам

мечетей и бдительным в вопросах шариата алимам. Но главное – своей
родне, которая никак не желала признать в этом мыслителе истинного
мудреца, каких мало на свете. А теперь, раз книжника зовут Гамач-Хусен
и в джамаате он совершает обязательные для всех мусульман намазы,
открытых претензий к нему ни у кого не было. И Нуцал с легким сердцем
назначил его тысячником, хотя философ никогда прежде не командовал
даже десятком воинов. Но рядом с Шахбанилавом, как не без основания
считал Нуцал, Гамач-Хусен легко справится с новым для него делом.
Теперь все зависело от военных успехов. Разгромят враги вверенное
философу войско – будут порицать Нуцала за недальновидность, ну, а если
он достигнет каких-то успехов – слава прибавится опять же Нуцалу,
но и Гамач-Хусен, надо думать, получит влияние в стране. Спесивым бекам
придется считаться с ним.
Сам же философ был не в большом восторге от того, что пришлось
оторваться от книг, колб и склянок, от трав и по-разному пахнувших вещей
в своих уединенных комнатах, куда не входили его жена и трое детей.
Но такова была непредсказуемая воля Мухаммад-Нуцала, которому он
не мог не повиноваться.
Гамач-Хусен в первые же дни добился того, что перед его корпусом,
насчитывающим около тысячи семисот воинов, отступили без боя
грузинские князья с превосходящим числом воинов. Это дало повод
Нуцалу упрекнуть своих племянников, Османа и Курбана, обладающих
титулами ханов, которые командовали тысячными корпусами. Правда,
через несколько дней Осман-хан и Курбан-хан выдвинули против философа
свои обвинения, стали прямо упрекать его в трусости и в незнании
военного дела, считая, что нельзя было отпускать грузинские войска
из окрестности аварского города Тивидат без боя или крупного выкупа.
Когда же Нуцал им предложил привести доводы в пользу своих
утверждений, то выходило, что вверенные Гамач-Хусену войска из числа
аварцев, кайтагских даргинцев, лакцев и аксайских кумыков одержали бы
бесспорную победу над четырьмя тысячами грузинских воинов,
независимо от того, что в корпусе Гамача было только тысяча шестьсот
семьдесят воинов.
– Но где ваши доводы? Вы только утверждаете, как будто оружие воина
есть лишь слова.

– Разреши нам перейти грузинскую границу и мы представим тебе,
Светлейший, самые лучшие доводы, – горячились сыновья Нажабат-
нуцалай Осман-хан и Курбан-хан.
И Мухаммад-Нуцал, разбив лагерь в окрестностях города Белоканы,
разрешил племянникам перейти грузинскую границу со своими корпусами.
…В военные походы некоторые богатые уздени брали и своих рабов,
хорошо обученных драться на мечах, секирах и копьях. Бывало, что и они
показывали чудеса героизма во славу Престола. И в двухтысячном аварском
войске, которое вели племянники Нуцала, было сотни четыре или чуть
больше рабов.
Две недели ждал Нуцал возращения племянников, а когда они вернулись,
вверенное им войско оказалось сильно потрепанным и поредевшим.
Правда, подвод, груженных разным добром, было у них много.
Но подробности их похода стали известны уже до того, как они вошли
в походный шатер правящего дяди.
– О, Светлейший, мы сдержали слово! – с торжественным выражением
лица начал доклад двадцати восьмилетний Осман-хан. Рядом стоял,
улыбаясь, двадцатидвухлетний Курбан-хан. – Семьдесят телег,
нагруженных добром, у твоих ног! Дели добычу, как того пожелаешь…
– Телеги оставьте себе, а мне покажите хурджуны с серебром, а если есть –
и с золотом тоже…
Осман-хан кивнул своему нукеру – и тот притащил полупустой хурджун.
Нуцал велел высыпать добычу, и на пол, покрытый войлоком, покатились
мелкие серебряные и медные монеты, среди которых лишь немного
виднелось полноценных рублей.
– Это все?
– Семьдесят телег еще, Светлейший, – удивленно развел руками Осман-
хан.
– Телеги и добро, что на телегах, судя по мелкому серебру в хурджуне, вы
взяли не у князя, нарушающего каждый год аварскую границу, а собрали
с беззащитных грузинских крестьян?

– Мы целую неделю преследовали князя, но ему удалось уйти…
– Где состоялось ваше сражение с князем?
– Он бежал от нас, – недоуменно пожал плечами Курбан-хан.
– Ну, если это так и сражения с князем у вас не было, тогда кто вас так
сильно потрепал?
– Погоня не отдых, мы днем и ночью рыскали за князем.
– Тогда почему так много потеряно воинов?
Племянники начали нести околесицу про болота, про дикие села,
с которыми им якобы пришлось сражаться. Они бы еще долго
оправдывались, если бы Нуцал не велел им заткнуться. Заподозрив
неладное, он вышел к вернувшимся войскам и сам начал расспрашивать
воинов о походе за грузинскую границу.
Через полчаса Нуцал был в ярости, он едва сдерживал гнев, чтобы
не казнить племянников за ложь и бездарный поход за запретную линию.
– Вы трусливые и безмозглые шакалы! – кричал Нуцал. – Потерпев
поражение от грузин и спасаясь бегством, на обратном пути вы грабили
беззащитных крестьян и жалкий скарб смеете выдавать за добычу!
Наверное, Нуцал представил себе лицо своей старшей сестры, и те
проклятия, что она будет посылать на его голову за резкое обращение с ее
сыновьями. Да и остальные представители династии не одобрят наказания
ханов, во всяком случае большинство из них.
«О, Аллах! – взмолился Нуцал мысленно. – Зачем ты дал мне так много
родственников?! Чужих бы я наказал за такое скотство, но что делать
с родными племянниками?..»
Затем, немного успокоившись, он заявил Осман-хану и Курбан-хану:
– Если и есть вам чем-то гордиться, то только тем, что дали враждующему
с нами князю повод обвинить нас в разбоях… Я-то посылал вас сражаться
с войсками князя, а вы вместо этого занялись разграблением грузинских

крестьян. Вон из войска! В Хунзахе я решу, что с вами делать…
Сыновья Нажабат-нуцалай покинули войска со своими личными нукерами,
без единой монеты из награбленного.
Вообще-то Нуцал редко приговаривал к смерти. Будучи человеком добрым
по своей натуре, он чаще страшил наказанием, нежели приводил свои
угрозы в действие.
Через несколько дней Нуцал получил письмо из Хунзаха. Ханша писала
о едва не случившемся несчастии и просила супруга не беспокоиться:
здоровье их сокровища уже вне опасности. Большой Умахан не заболел
в отличие от двух невольниц и узденя-стражника. Но Мухаммад-Нуцал
почему-то сильно встревожился. Гамач-Хусен и Шахбанилав отчетливо
увидели в Правителе зарождающиеся сомнения. Нуцал был рассержен
и растерян одновременно.
– Что это она мне пишет, вы только поглядите! – воскликнул он, потрясая
письмом ханши перед военачальниками, среди которых уже не было
ненавистных ему родственников. – О, как были правы древние, когда
восклицали: «О, женщина, имя тебе – вероломство!»
Гамач-Хусен и Шахбанилав переглянулись, пряча в своих густых, коротко
стриженых бородах невольные улыбки. Эго Гамач-Хусен рассказал
Правителю, что евреи в Библии приписывают пророку Сулейману (царю
Соломону) такие слова. Но тогда изречение не понравились Нуцалу, так как
он усмотрел в нем женоненавистничество. Разве может пророк Аллаха,
рожденный женщиной, так отзываться о женщине?! Безобразие!
Сейчас же, возмущенный письмом супруги Правитель, сам того
не подозревая, мыслил иначе и казуистически³⁷ верно процитировал
Соломона.
– Если верить ее словам, выходит, что взрослые, сильные люди заболели
от холодной воды, а десятимесячный ребенок, видите ли, отделался
соплями и легким кашлем… Она надеется, что мой наследник выздоровеет
к осени, когда я завершу поход, а потому и лжет!.. Седлайте мне коня, я еду
в Хунзах! А всю власть над войском передаю лучшему из лучших моих
воинов – тебе, Шахбанилав.

* * *
Летом 1762 года объединенным горским войскам пришлось принять
несколько боев с грузинами и азербайджанцами, которых дагестанцы
называли не иначе как каджарами. Бои выходили короткими и очень
удачными для горцев. В отсутствие Мухаммад-Нуцала, который так
и не вернулся в это лето в Закавказье, и, главное, спесивых ханов и беков,
горцам удалось достигнуть блестящих побед с незначительными потерями.
Воинское искусство Шахбанилава и богатейшие знания Гамач-Хусена,
почерпнутые им из военных трактатов восточных и западных авторов,
оказались на редкость плодотворными.
По предложению Гамач-Хусена в войсках были организованы специальные
отряды разведки и внушения. Одна сотня воинов была собрана из горцев,
великолепно владеющих грузинским языком, куда в основном вошли
цунтинские наемники, а вторая сотня – из воинов, владеющих
азербайджанским языком, куда вошли в основном тляратинцы
и чародинцы. Эти сотни, согласно плану Гамач-Хусена, были оснащены
самыми дорогими, устрашающими крестьян и вызывающими зависть
у воинов доспехами и оружием. Разбившись на десятки, они разъезжали
по грузинским и азербайджанским селам и увещевали народ, произносили
отрепетированные с философом речи.
Если верить этим воинствующим глашатаям, думали грузины, равно как
и азербайджанцы, то Владыка Аварии обладает несметными сокровищами,
и бесчисленные племена до безрассудства храбрых леки³⁸ могут стереть
в порошок любое войско, какое только осмелится встать на пути
Мухаммад-Нуцала, сына Дугри-Нуцала, внука Андуника Третьего. Они
возвеличивали красоту и богатство Хунзаха, внушая грузинским
и азербайджанским крестьянам мысль о некой священной миссии на земле
аварского Правителя. Ведь не случайно Мухаммад-Нуцал разгромил
поработителей Грузии и Армении – персов. Это ли не довод, говорящий
о непобедимости аварского Владыки!
Те из воинов-глашатаев, которые бывали в Хунзахе, видя, как им верят
бесхитростные крестьяне, посмеивались между собой. И не мудрено.
Отряды из десятка воинов, даже встретившись с целыми сотнями вражьих

войск, уходили безнаказанно. Грузинские и азербайджанские
военачальники не осмеливались их трогать. Только один отряд не вернулся
назад из Купинского ханства – всех десятерых порубили каджары на куски.
Философ и воитель, получившие теперь возможность разворачивать
военные действия по своему усмотрению, конечно же, понимали, что ложь
глашатаев будет иметь смысл только при условии ряда блистательных
побед в сражениях. И такие сражения произошли вблизи городов
Гуржиани, Телави и в богатом селении Шильда.
К имеющимся горским корпусам Шахбанилав прибавил еще белоканских
и закатальских аварцев. Таким образом, он выставил против грузинских
князей более десяти тысяч мечей. Князья отступали, понимая, что им, если
и удастся вырвать у дагестанцев победу, противопоставив в три, а то
и в пять раз больше воинов, это им будет дорого стоить. Им приходилось
держать на западе страны большие силы, ибо распри между грузинскими
князьями были еще более чреваты последствиями. Это хорошо понимали
горские полководцы, а посему и стремились вступить в решающее
сражение с войском самого влиятельного из восточных грузинских князей –
Жабелидзе.
Но Жабелидзе отступил от городов Гуржиани и Телави, куда вошли лишь
авангардные сотни дагестанцев, дабы не чинить безобразия и дикости.
Шахбанилав прошествовал по этим городам, как на параде. С ним были
отборные аварские воины. На них были надеты тонкие стальные рубахи,
не слишком затрудняющие быстроту движений, островерхие стальные
шлемы и небольшие круглые щиты, которые при надобности можно
метать, срезая голову противника, как кочан капусты от корня. Торсы их
украшали длинные, широкие мечи в подвязанных к седлам ножнах,
а по другую сторону седла – мушкетные ружья. И кони под ними, словно
из гибкой стали… Горожане даже поговаривали между собой, что если
у этих леки все воины вот такие, то ни одна армия в мире не устоит перед
Лекистаном³ . И потом, видя, что в их город вторглись не дикари и варвары,
народ даже не помышлял сопротивляться или бежать. Но смотрели
на неприятеля со страхом и тайным восхищением, а священники в черных
православных рясах говорили:
– Как жаль, как жаль, что леки до сих пор не христиане, как мы… Тогда бы
Кавказ не был завоеван ни арабами, ни персами, ни турками!

Старшины этих городов собрали требуемую Шахбанилавом сумму –
тысячу рублей серебром, и войско победителя уходило с миром, никого
не убивая, ничего не предавая огню. Но вот у селения Шильда, куда
подошли лишь два корпуса по тысяче воинов, один из грузинских князей
решился-таки на сражение. Откуда ему было знать, что в этих корпусах
по четыре авангардных сотни, способных без устали сражаться с утра
до вечера, а также андалалские рубаки, хоть и не обученные хитрым
маневрам, но отменные бойцы в поединках. Иначе Шахбанилав
не рискнул бы войти в окружение.
С грузинской же стороны войском командовал князь Орбелиани,
основатель династии военачальников, которые позднее много лет будут
служить во славу русского оружия…
…Князю показалось, что горцы не имеют понятия о тактике большого
боя – двухтысячное дагестанское войско на большой равнине спокойно
взирало на маневры грузинских войск, втрое превышающих их
по численности.
– Именем Нуцала передать по сотням!.. – крикнул воитель, обозревая
с седла в подзорную трубу замыкающееся кольцо. – Пусть грузины окружат
нас, и чем плотнее будет окружение, тем меньше врагов… Задние ряды
должны сменять передние, когда те устанут рубиться…
И вот оно! Шеститысячное грузинское войско замкнуло плотный круг,
благодаря которому дагестанцам удалось драться почти один на один.
Это как раз тот случай, когда судьбу победы решает дух, сила и мастерство,
слитые воедино. Порознь в таком сражении они бесполезны.
Первый час сражения Шахбанилав то и дело обходил сражающиеся
кольцами ряды воинов и заставлял их меняться: свежие внутренние ряды
сменяли уставших рубиться и раненых. Судя по тому, что удавалось
замечать воителю, потери были один к трем и далее четырем в пользу
дагестанцев. Наступающие грузины, видя, что их силы убывают, дрогнули.
Их натиск заметно ослабевал, а сотенные что-то начинали кричать. Как
перевели Шахбанилаву дидойцы, грузины пытались поменять тактику,
разомкнуть кольцо и продолжить битву, растягивая ряды дагестанцев.
Именно этого и опасался воитель. А раз так, то пора выходить на битву

и ему.
Гамач оставался в самом центре, где высоко рдели аварские знамена
с изображением волка, охраняющим двулучный символ эзотерического
содержания. Для сотенных это служило ориентиром, помогающим
сохранять глухую защиту «живой крепости». Шахбанилав же ринулся
со свежей сотней, состоящей из самых лучших авангардных воинов,
которых он сам лично несколько лет обучал мастерству рубки.
И вот он впереди «острого клина», круша на пути вражьих воинов,
вырвался из «живой крепости». Цель – ставка князя, где на некотором
возвышении тот наблюдал за сражением.
…Сверкающее на солнце острие длинного копья едва не вонзилось
Шахбанилаву в лицо. Зарубив слева, он успел отвести разящий удар врага
вправо и тут же сразил того, кто орудовал копьем. Но ни мгновения покоя!
Следом взлетают для удара мечи. Шахбанилав рубил, то опережая, то
отбивая летящие на него клинки щитом. Рубил, продвигаясь все глубже
во вражье войско. Наблюдавшие из ставки князя военачальники не сразу
поняли замысел «острого клина», который шел к ставке, чтобы схватить
самого князя. А когда поняли, было уже поздно – войско грузин дрогнуло,
а окружавшие князя отряды не удержали натиска искусных рубак. Князь
Орбелиани был схвачен, а его войско обращено в бегство.
– Хороший у тебя шатер, князь, – молвил Шахбанилав на аварском, садясь
на ковер и жестом предлагая высокому пленнику сесть. Затем
поинтересовался на кумыкском языке: – Знаешь турецкий?
– Да конечно, я же много лет служил в войсках Султана Турции… А кто
есть ты?
– Хорошо. Тогда мы поговорим без переводчика. Я, как видишь, в хорошем
расположении… Мое имя Шахбанилав, я аварский воитель.
– Ты победил, воитель Шахбанилав, – мрачно признался Орбелиани.
– А еще я заработал право на законную добычу. Как думаешь, князь?
– Твоя воля…

– Не совсем. Я слуга аварского Престола и защищаю свой народ от тебя
и твоих собратьев. Вы с каждым годом все больше захватываете наши
земли, строите новые села на наших пастбищах.
– Почему ваших? – искренне возмутился князь. – Эти земли пустовали
веками, и нам они ближе, чем вам…
– Пустуют они летом, но зимой наши стада пасутся до самой реки Алхази.
Разве не так было еще каких-то тридцать лет назад? И потом, откуда вы
измеряете расстояние, от Тифлиса?
– Нет, от Телави, а ваши земли следует соотносить с расстоянием
от Хунзаха…
– Несправедливо, князь. Мой владыка будет очень недоволен, впрочем,
если мы не договоримся, ты сможешь сам убедиться в его мнении, побывав
в Хунзахе…
– А что, у меня есть шанс откупиться?
– Да, князь. Если мы договоримся, тебе не придется испытать горечь
рабства, мы здесь же и расстанемся.
– Я слушаю твои условия, воитель Шахбанилав.
– Три тысячи серебром и весь скот и скарб вместе с людьми девяти новых
сел, построенных на наших пастбищах. А также все плененные в этом
сражении воины – наши рабы.
– Села, крестьян и пленных воинов, конечно же, забирай, но три тысячи
серебром я не соберу и за год…
Шахбанилав осклабился.
– Пятьсот или шестьсот, я смог бы наскрести…
– Тогда собирайся в Хунзах, может быть, аварский Владыка смилуется
и возьмет то, что ты дашь.
После этого князь сломался и на следующий день Шахбанилав, подтянув

из окрестностей Закатала свежие силы, отправился в имение Орбелиани
вблизи города Телави.
Дом князя оказался большим, настоящим дворцом, окруженный садом
и обширными земельными угодьями. Только одной золотой посуды, что
вывезли воины Шахбанилава из княжеского дома, пришлось навьючивать
на три лошади, а серебром нагрузили пять телег. Полсотни лошадей
нагрузили тюками из дорогих тканей. Но настоящее богатство уместилось
в одном единственном хурджуне – это золотые украшения с драгоценными
камнями.
– Ну, князь, ты, оказывается, гораздо богаче, чем я думал. Торговался за три
тысячи серебром, а вот погляди-ка, теперь я забираю в десять раз больше
родном этом хурджуне. И где только такие рубины ты доставал? Неужели
Султан платит военачальникам драгоценными камнями?
– Ты дважды меня победил… Но ответь мне на один вопрос: в окружение
ты вошел сам или я окружил тебя против твоей воли?
– И так и этак, – осклабился по-львиному воитель.
– Я впервые вижу, что в окружении выгоднее драться, чем снаружи… Ради
Единого Создателя, которому поклоняемся мы и вы, открой мне, в чем
секрет этой тактики?
– Секрет нашей победы сокрыт в великом городе Хунзах, где алимы,
постигшие вершину Мироздания, молят Единого для нас и вас Создателя.
Вот почему мы непобедимы. Так и передай царю Грузии и всем князьям.
А еще напомни им, каково было грузинам, когда вас завоевывали арабы,
персы и турки… А теперь Грузия свободна, но сама начинает захватывать
чужие земли. Нехорошо, князь. Может быть, хоть теперь вы перестанете
посягать на наши зимние пастбища?
– Я передам все слово в слово, воитель.
– Тогда будь здоров, князь!
Шахбанилав двинул войско в сторону Джаро-Белокан.

* * *
Осенью, когда в горах пошел первый снег, Шахбанилав, в соответствии
с приказом Нуцала, полученным в письме от гонца, повернул войска
в горы.
Кайтагцы, аксайцы, лакцы, акушинцы, хунзахцы, тляратинцы, дидойцы
и многие другие, что были согласны продолжать начатое Шахбанилавом
и Гамачем собирательство земель и закрепление их за аварским Престолом,
разъехались по своим селам, увозя столь богатую добычу, какую
не помнили даже старые воины. В горах и на Каспийской равнине имена
Шахбанилава и Гамач-Хусена были у всех на устах; их славили как героев,
как непобедимых воителей. Таким образом, следующей весной можно
было надеяться, что от желающих съехаться под нуцальские знамена
не будет отбоя. Кумыки, даргинцы, лакцы, табасаранцы, лезгины и многие
другие разноязычные дагестанцы с нетерпением говорили о новом походе
следующей весной…
…Взбираясь на высокий перевал по петляющим тропам, уздени, сидя
верхом на своих откормленных трофейных конях, вели степенную беседу:
– Теперь и у моих рабов будут свои рабы, а когда они размножатся, я
выстрою им на своем хуторе целое село и выпрошу у Нуцала титул бека!
А что, разве не заслужил?
За этой группой воинов тянулся длинный караван. Нагруженные
трофейным добром лошади и мулы, а также привязанные друг к другу
веревкой пленные шли, погоняемые молодыми воинами.
– Конечно, заслужил, – охотно отвечали товарищу другие уздени. – Но вот
если бы Нуцал позволил Шахбанилаву остаться на этих благодатных
землях зимовать, то беками мы стали бы, наверное, все…
– Ничего, как наберу две сотни рабов и три сотни рабынь, обращу их
в Ислам и куплю себе на этих равнинах много земли, выстрою целый город
с каменной стеной и сам стану ханом…
– Вот-вот, потому, наверное, Нуцал и запретил оставаться на зиму…
– Так я же стану вассальным ханом, Нуцалу от меня – только польза.

– A-а, если так, то хорошо, с тобой дружить можно. Но кто пойдет против
Нуцала, тому я не помощник. А значок ханский ты себе уже придумал?
– Конечно! Я прикажу своим рабыням вышить золотом по синему шелку
аравийского льва!
– А я бы предпочел нашего, горного орла! Знаешь, каких орлов я видел
в Цумади неких горах?
– Каких?
– Быка пятилетнего, как ягненка, поднимают в небо! Одно крыло семь
аршинов и второе – семь аршинов…
– В цумадинских горах я не был, но вот такое чудовище, какое видел мой
кунак в Цунтинских горах, еще не доводилось слышать. Аждаха величиной
с мельницу! Твоего орла вместе с быком проглотит!
– Да ну-у?!
– Аллахом клянусь!
– Да вранье это все, я вам не верю, – усомнился молодой уздень из селения
Маали, который ехал чуть позади этой группы бывалых вояк.
– А тебя никто не спрашивает, сопляк! – прикрикнул на юношу один из них
и продолжил степенную беседу: – Да что там львы, орлы или аждаха
цунтинский! Я бы нарисовал на флаге волшебную саблю Зулпукар,
которым праведный халиф Али (мир ему) доставал мунафиков на таком
расстоянии, какое может увидеть самый зоркий глаз! Такой саблей можно
любого орла в небе сразить и любого аждаха на куски изрубить. Вот так-то
вот, почтенные уздени…
– Можно-то можно. Аллах Великий дал такую силу этой сабле. Но если
сабля лишь нарисована на твоем шелке, что проку от нее? Не будешь же ты
флажком поражать врагов и зверей! Зулпукар по приказу Аллаха ангелы
подняли на небо и повесили до часа великой битвы с неверными на гвоздь,
в триста тысяч раз превышающем толщину самого толстого дерева. Ибо
гвоздь меньшей толщины не выдержит тяжесть священного клинка.

– Вах, вах, вах! – удивились его четверо собеседников.
– А как же этой саблей управлял праведный халиф Али (мир ему)?
– О-о! Ему ведь Аллах дал всю власть над Зулпукаром! В его руках эта
сабля становилась легче гусиного пера книгочея.
– Да-да, я тоже слыхал об этом от почтенных имамов, Алиасхаб мог
положить саблю Зулпукар в любом месте и уйти по своим делам,
не заботясь, что ее украдут. И пытались ведь, бесстыжие!..
– И что?
– И ничего. Даже самый большой в мире силач не смог эту саблю сдвинуть
с места. Однажды халиф Али (мир ему) настиг одного такого вора с бычьей
шеей и могучими руками. Али (мир ему) взял саблю и уже занес ее над
головой нечестивца, как в самый последний миг он услышал всего две-три
начальные буквы Шахады…
– И что? Расскажи, что было дальше!
– Праведный халиф (мир ему) удержал свою руку, и нечестивец, прочитав
Шахаду, стал праведником. Тогда Али (мир ему) снова положил на землю
свою саблю и обнял вновь обращенного в Ислам, ибо все грехи ему были
прощены Аллахом.
– Я тоже едва удержал руку, когда вознес было уже свой меч над головой, –
бывалый вояка развернулся на седле и показал плеткой вниз, где шли
обращенные в рабство пленники, – во-он того рыжего грузина, тоже
с бычьей шеей и сильными руками. Но я выбил из его рук кривую
турецкую саблю и отрубил бы ему голову, как собаке, если бы вдруг
до моего слуха не донеслись священные звуки Шахады. Представляете,
этот грузин упал на колени и принял Ислам.
– А что же ты тогда обратил его в рабство? Ведь принявший Ислам для
нас – брат-единоверец… – опять вступил в разговор взрослых узденей
молодой воин из Маали.
– Ты что, болван, ума лишился? Грузинам нельзя верить сразу! В его
кафирском сердце должен загореться иман, как лампада во мраке ночи!..

– А чего вы разорались на меня?
– Не говори глупости, а то еще из-за тебя Аллах на нас разгневается. Иди
вон к рабам, подгони их, а то ноги едва волочат, дармоеды!
Молодой воин повернул коня назад и немного покричал на уводимых
в рабство грузин и каджар, затем поспешил назад, к бывалым воякам.
– А знаете ли, славные уздени, что бы я нарисовал на своем значке
из чистого шелка?
– Ну, и что же?
– Меч с магической надписью из аль-Корана, сила которой обращала бы
в бегство даже в сотни раз превосходящее численностью вражье войско…
– Таких надписей не бывает…
– А много ли ты видел надписей?
– Немного, но имам нашей мечети сказал, что шариат порицает магию
и всякое колдовство. Да если бы существовали такие надписи, то шииты
уже давно испещрили бы ими свои знамена. И как бы тогда мы их стали
одолевать? Никак.
– А сабля Зулпукар, по-вашему, что, не магия? – опять встрял в разговор
степенных узденей молодой воин. И очень зря…
Старые вояки на сей раз уже не простили «глупости» молодому воину,
сошли не спеша с великолепных трофейных коней, попросили и его сойти
на землю, затем накинулись вчетвером и поколотили кулаками как следует.
Били до тех пор, пока молодой крепыш не свалился с ног с разбитым
в кровь лицом. Затем, так же степенно, с чувством проделанной полезной
работы, сели на коней и поехали шагом по широкому серпантину вверх,
возобновляя прерванную беседу:
– Вот хотя бы в этом походе, сколько было у нас врагов?
– Тысячи и тысячи!..

– Грузинские и азербайджанские войска в сто раз превосходили нас
по численности. Но мы же их все равно били! А чаще они в страхе
пускались в бегство, ибо сердце без имана – трусливое. Аллах дал
мусульманам отвагу и силу! Где тут магия?
– Да нигде, – согласились вояки, – верующие в Аллаха непобедимы!
Молодой воин, проучившийся три зимы в Хунзахском медресе, хотел было
крикнуть им вслед, что они самые тупые люди на свете и вся их богатая
добыча – заслуга Шахбанилава и Гамач-Хусена, мудрых воителей,
но почему-то решил промолчать.
– Слушайте, славные уздени! – воскликнул вдруг озаренный мыслью
старый вояка. – Что лучше: меч или сабля?
– Надо сделать хисаб⁴ , иначе своей ошибкой разгневаешь Аллаха…
– Вот именно… Ведь Зулпукар – сабля, а не меч, но мы, правоверные
дагестанцы, почему-то чаще деремся мечами.
– Я как приеду домой, выберу себе три сабли и выброшу… нет, продам
кому-нибудь свои мечи. Их у меня набралось уже около десяти.
– А я уже пробовал за Белоканами рубиться саблей. Забрал прямо из рук
зарубленного моим сыном каджара…
– И как?
– Плохо. Сабля – легкий клинок, рука силы не чувствует…
«Болван! Врун и болван, больше никто…» – обругал ветерана в сердцах
побитый юноша, которому было стыдно дать им сдачи – не позволял
обычай, да и силенки не было, по правде говоря.
– Мечом привычнее… – ветеран похлопал по широченному чехлу
из толстой кожи, заклепанному по краям железными пластинами
и прикрепленному к седлу. – Только в последнем бою я зарубил им
двадцать каджаров, нападавших с саблями…
– Я тоже так думаю… И хоть они саблями чаще взмахивали, ловчили, а вот

мечом я чаще доставал до их тупых голов…
– Ну и рубите мечами на благо мусульман и приумножение славы Нуцала!
Никто не запрещает. Не зря же Аллах дал людям мечи и сабли, а про
Зулпукара – забудьте! Им будет сражаться только Алиасхаб, когда Иса
авараг⁴¹ (Иисус Христос) во второй раз будет явлен на землю, а праведный
халиф (мир ему) воскреснет из мертвых.
Группа старых воинов зашептала молитвы, и некоторое время все ехали
молча. Затем снова повели свою важную беседу.
– Так я не понял, что же все-таки предпочтительнее на знамени: лев или
орел?
– Смотря для кого… Цунтинцы любят орлов, хотя у них в горах водятся
барсы и драконы.
– Цунтинцы сами себя тоже называют орлами. А вот тляратинцы почитают
медведя за высшую силу.
– А кого почитают кумыки?
Не знаю, но на значках кумыкских князей чаще встречается барс, хотя он
не водится на их землях.
– Нахалы! – злобно пробурчал один из вояк.
– Почему?
– Да потому. Пусть они гамуша рисуют на значках или комара
малярийного.
– О-о, кунак, тебя, похоже, кумыки чем-то обидели? – рассмеялись
товарищи.
– Да обидеть-то не обидели, но я боюсь к ним ехать из-за проклятого
Аллахом комара. Мой отец и дядя, поехавшие было в Аксай торговать
деревянной посудой, скончались от комариных укусов.
«Вот абдаал, – искренне поразился юноша, – если кто-то умер от комаров,

то причем здесь люди?»
– Эй, уздени славные! – вернулся снова к символам власти один из вояк. –
А чем вам не нравится нуцальский значок, на котором нарисован волк?!
Это же древнейшие аварские флаги, а разве древние не знали, что лучше
нарисовать на значках?
– Как не нравится?! – вскинулись разом товарищи. – Волк – сильный
и отважный охотник…
– Но не сильнее же медведя, а тем более, льва! – опять не выдержал юноша.
На сей раз вояки почему-то даже не оглянулись назад, продолжали свою
степенную беседу, как если бы вопрос им задал кто-то из товарищей.
– Ну-у, тоже мне, сравнили! Медведь-лодырь, лев – плут, а кабан –
грязнуля! Другое дело – волк, настоящий охотник. Волк – самый отважный
боец, никогда не предает свою стаю и насмерть бьется за свое потомство.
Нуцалы правильно сделали, что поставили волка на свой значок. В этом
есть глубокий смысл…
– Да-а, что правда, то правда. Мне прошлой осенью пришлось немного
побить волков на своем хуторе – прямо из хлева приноровились таскать
баранов. И я с узденями нашими крепко взялся за них. Представляете, волк
даже в сети и весь скручен, как шайтан стихом Корана, не скулит. Рычит
только. Вот видит, как я поднимаю меч, метясь, чтобы не очень попортить
ему шкуру, но чтобы убить с одного удара, а затем и вонзаю клинок ему
прямо в грудь или в шею. Сдохнет, но ни разу не заскулит, не попросит
пощады, как пес или шакал.
– Да-а, – многозначительно протянул один из них, – волки погибают, как
герои, глядя в глаза своему врагу…

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: