563
выяснить, действительно ли верили Гёльдерлин или Рильке в своих богов и ангелов
48
.
Основополагающее определение эстетического наслаждения как незаинтересованного
наслаждения у Канта имеет не только негативный смысл: что мы не используем предмет вкуса как
нечто полезное и не желаем его как некое благо,— но также и позитивный: что «бытие» ничего не
может прибавить к эстетическому содержанию наслаждения, к «чистой видимости», и именно
потому, что эстетическое бытие есть пред-ставление-себя. Бытие прекрасного интересует нас
лишь с моральной точки зрения, например пение соловья, обманывающее нас подражание
которому заключает в себе, по Канту, нечто оскорбительное в моральном отношении. Еще вопрос,
впрочем, действительно ли из этой конституции эстетического бытия следует, что истину здесь не
нужно искать, поскольку здесь ничего не познается. В эстетической части наших рассуждений мы
уже отмечали узость понятия познания, ограничивающую здесь кантовскую постановку вопроса, и
именно вопрос об истине искусства привел нас к герменевтике, в которой искусство объединилось
для нас с историей.
Также и по отношению к герменевтическому феномену его неоправданным сужением предстал
перед нами такой подход, при котором понимание рассматривается лишь как имманентное усилие
некоего филологического сознания, безразличного к «истине» своих текстов. С другой стороны,
между тем было, ясно, что понимание текстов не должно заранее решать вопрос об их истине с
точки зрения какого-то возвышающегося над текстами знания и таким образом лишь услаждать
себя при понимании текстов своими более значительными фактическими познаниями. Скорее все
достоинство герменевтического опыта — а также и значение истории для человеческого познания
вообще — заключается, на наш взгляд, в том, что мы здесь не просто наводим порядок среди уже
известного, но то, что встречается нам в предании, действительно говорит нам нечто. Понимание,
конечно, не удовлетворяется в таком случае технической виртуозностью, позволяющей «понять»
все вообще написанное, все что угодно. Это, напротив, подлинный опыт, то есть встреча с тем, что
заявляет о себе как об истине.
Что эта встреча, в силу обсуждавшихся выше причин, сама завершается в языковом
осуществлении толкования и что тем самым феномен языка и понимания оказывается
универсальной моделью бытия и познания вообще,— все
Достарыңызбен бөлісу: |