Павел Амнуэль Восемь всадников Апокалипсиса Вит Ценёв Бить или не бить?
жүктеу/скачать 0.88 Mb.
|
| Рядом с нижней ступенькой лестницы стоял первый министр Фортуны, чванливый Фавор (лат. favor – благосклонность, расположение), который во всем руководствовался лишь своими капризами и прескверным вкусом.
Нашим путникам пришлось худо, ибо Критило был совершенно неизвестен Фавору, придворный карьерист – слишком известен, а студент и солдат не вызвали у него никаких симпатий. Повезло только карлику: он прикинулся родичем Фортуны и вмиг очутился наверху. Вдруг на вершине показался Андренио, который, идя торной дорожкой, раньше своего наставника взобрался наверх и теперь был человеком достаточно влиятельным. Он сразу узнал Критило, хотя с такой высоты многие перестают узнавать не только друзей, но и самых ближайших родственников. Андренио тотчас подал Критило руку и поднял его наверх, а уж вдвоем они помогли подняться наверх и остальным. И вот добрались они до самой верхней ступеньки, на которой восседала сама Фортуна. Но дивное дело! Друзья даже остолбенели! Они увидели владычицу смертных совсем не такой, какой воображали. Вопреки расхожим утверждениям она была не слепа. Лик ее был исполнен спокойной важности. – Подойдите поближе и расскажите, что вас смущает, – сказала она. – Не бойтесь говорить правду. Я люблю смелых. Но от смущения друзья онемели. Только солдат, отважный до наглости, громко отчеканил: – Великая владычица, все люди ропщут на тебя и на твои дела. Говорю тебе об этом напрямик. – Да, я знаю это, – кивнула головой Фортуна. – Но почему же? Что люди говорят? Солдат, дерзкий на язык, рубанул: – Во-первых, говорят, что ты слепа; во-вторых, что глупа; в-третьих, что безумна; в-четвертых… – Постой, постой, довольно! – перебила его владычица смертных. – Меня обвиняют в том, что я благоволю подлецам. Утверждаю, что люди сами дурны и дурно поступают, а потом все сваливают на меня. Поверьте, зло коренится в самих людях, а не во мне. Я дочь хороших родителей и достаточно хорошо воспитана, чтобы заниматься всякими пакостями и подлостями или содействовать их осуществлению. Поэтому пусть люди разберутся сами с собой и помогут добрым и честным. Ничего иного я не желаю. Все признали ее правоту. Только солдат снова стал роптать: – Нет, многое все же зависит не от людей, а от тебя, моя госпожа. Фортуна грустно вздохнула и сказала: – Люди дурно обо мне говорят не потому, что так думают, но дабы внушить дурные мысли черни и в страхе держать гордецов. В одном признаюсь вам: истинные мудрецы сильнее самой Судьбы. Вдруг поднялся страшный шум. Это Время, Смерть, Забвенье, Немилость, Лесть затеяли потасовку, а потом кулаками стали разгонять толпу собравшихся наверху. Кубарем покатились вниз искатели Счастья и прочие искатели. Критило и Андренио едва не сверглись вниз. От падения их спасла любезная служанка Фортуны по имени Удача, которая, схватив обоих за волосы, удержала на волосок от гибели. Потом она кликнула Случай и велела ему опустить подъемный мост, по которому переправила двух наших друзей с вершины дворца Фортуны на вершину дворца Добродетели. Наши странники по миру, путники по жизни, так долго бродили по свету, что голова Андренио начала белеть, а лебяжий пух Критило редеть. Однажды они поглядели на себя и увидели, что не так-то много осталось им мотаться по свету. За прошедшие годы Критило лишь укрепился в стойкости, многое прозрев. Что же касается Андренио, то им все больше овладевала меланхолия. И вот, пройдя через жизненное горнило, вышли они на берег моря, посреди которого расположен был Остров Бессмертия, гостеприимная обитель славных мужей. Сев в шлюпку, друзья поплыли к этому удивительному острову. Остров был окружен неприступными утесами. У его берегов часто терпели крушение суда, о чем свидетельствовали их обломки. Многие, проплыв свой путь с попутным ветром Славы и Фортуны, находили здесь свою могилу, разбившись о подводные рифы и камни острова. Однако нашим странникам повезло, и они на своей утлой шлюпке достигли гавани. Тут-то их ждало самое трудное, ибо путь к лестнице, вырубленной в скале, преграждали бронзовые ворота, замкнутые на прочные замки. К тому же всех прибывающих на остров проверяли грозные и неподкупные охранники, требуя назвать имя и сказать пароль, как это делается в неприступных цитаделях. Кое-кто из хитрецов пытался присвоить себе славные имена, но это не помогало. Их изобличали и выводили на чистую воду, где и топили с большим позором. Одни за другим появлялись претенденты на вход в царство Бессмертия. Стражи требовали у них грамоты, подписанные Усердным Трудом, заверенные Героическим Мужеством, припечатанные Добродетелью. Взяв грамоты наших странников, грозный страж принялся внимательно их изучать. На них он увидел подписи Философии, Разума, Бдительности, Твердости, Проницательности, Знания, Благоразумия, Мужества, Добродетели, Правды, Прозрения, Славы, Жизни и Смерти. От такого количества подписей лицо его вытянулось, брови округлились, и, сделав шаг в сторону, он торжественно распахнул перед странниками по жизни триумфальные ворота в обитель Вечности. Таково краткое содержание монументального философского романа «Критикон» выдающегося испанского писателя XVII века Бальтасара Грасиана, оказавшего сильное влияние как на современников писателя, так и на последующие поколения. Бальтасар Грасиан-и-Моралес родился в арагонском селении Бельмонте около Калатаюды в почтенной, хотя и незнатной, семье лекаря и был крещен 8 января 1601 года. Три брата и сестра Бальтасара приняли монашество. Духовная карьера ожидала и Бальтасара. Это было обычным явлением не только для тогдашней Испании, а и для многих западноевропейских стран, поскольку лица духовного звания были представителями в целом довольно благополучного второго сословия и могли обеспечить себе сносный образ жизни. К тому же духовное образование не только не препятствовало приобщению к различным наукам, но даже поощряло подобное приобщение. Часто богословские факультеты служили первой и совершенно необходимой ступенькой для вхождения в мир философии, науки и литературы. После начального образования в толедской иезуитской коллегии, а затем в сарагосской коллегии Бальтасар становится в Таррагоне послушником иезуитского ордена. С 1619 по 1623 год Бальтасар изучает философию в родном городе Калатаюде, а с 1623 года – теологию в Сарагосе. Духовная карьера молодого Грасиана складывалась успешно. Его назначают помощником ректора сарагосской коллегии. Затем он становится преподавателем латинской грамматики в Калатаюде. После Калатаюды ведет курс моральной теологии в каталонской Лериде. И вот наступает очередь иезуитской соперницы Сорбонны – престижной и широко известной коллегии Гандии (Валенсия), где Грасиан читает курс философии в период 1633–1636 годов. Биографы писателя отмечают, что уже в молодые годы Грасиан почему-то не внушал руководству ордена иезуитов полного доверия. В периодических личных характеристиках отмечается его «тяжелый характер». По этим и другим причинам срок послушничества и положенная по уставу тщательная проверка «чистоты крови» Грасиана надолго затягиваются. Лишь в 1635 году совершается, наконец-то, торжество «принятия четырех обетов» (бедности, целомудрия, смирения и абсолютного послушания). Начало литературного творчества Грасиана датируется 1636 годом, когда он переезжает в Уэску, на должность проповедника и исповедника местной иезуитской коллегии. Уэска – один из культурных центров Арагона. Этот город уже одной своей культурной атмосферой предрасполагает к более напряженной интеллектуальной деятельности. Грасиану повезло трижды. Во-первых, переезд из захолустья в Уэску. Во-вторых, в лице ректора коллегии Франсиско Франко он обрел влиятельного покровителя по службе. В-третьих, он познакомился и близко сошелся с просвещенным вельможей Винсенсио Ластаносом, который стал достойным ценителем его литературных талантов. Ластанос – владелец богатой усадьбы с большим садом, зверинцем и обширной библиотекой. Он не чужд литературного творчества. Любит коллекционировать предметы старины, что отражается в его сочинении по нумизматике. В доме вельможи собирается светски образованное общество Уэски. Естественно, в этих условиях перед провинциалом Грасианом открываются более широкие культурные горизонты. В начале 1637 года в Калатаюде с помощью Ластаноса выходит первое значительное произведение Грасиана, моральный трактат «Герой». Это сочинение было хорошо встречено в Испании и в ряде европейских стран, о чем свидетельствуют многочисленные прижизненные переиздания «Героя». Однако издание трактата было самовольным, то есть было вопреки запрету для членов иезуитского ордена печатать что-либо без предварительного одобрения начальства. Понимая свою вину перед орденом, Грасиан жертвует авторским тщеславием и приписывает сочинение двоюродному брату-однофамильцу Лоренсо Грасиану. Однако наш строптивец усугубляет свою «вину» тем, что своевольно отпускает грехи одному недостаточно благочестивому священнику и – о, ужас! – берет на воспитание незаконнорожденного ребенка своего приятеля. Целых три греха! Где личное смирение? Где пастырская строгость? Где простая благопристойность? Надо бы призадуматься и покаяться, а он уже готовит второе сочинение – «Политик», которое выходит в свет в 1640 году и вновь без одобрения ордена, и вновь под тем же двусмысленным псевдонимом. Хотя «Политик» задумывался как продолжение «Героя», но оказался слабее первого произведения, так как Грасиан – законченный моралист, плохо различающий этику и политику. Тем не менее «Политик» был хорошо встречен просвещенными читателями, в том числе из кружка Ластаноса. Читатели правильно уловили критическую силу трактата, где панегирики в адрес Испании как католической сверхдержавы сочетаются с острой сатирой и патриотической самокритикой. «Это скорее критика многих королей, нежели панегирик одному», – замечал сам автор. В сороковые годы выходят три новых произведения Грасиана: трактат-антология «Остроумие», этический трактат «Благоразумный» и сборник афоризмов «Карманный оракул». Сороковые годы были тяжелыми для Испании: каталонская междоусобица, восстание португальцев, отпадение Бразилии, голод и чума. Грасиан тяжело переживает национальные бедствия этих лет и пытается помочь своим соотечественникам всем, чем только может. В качестве проповедника он участвует в защите Таррагоны и Лериды от осаждающих их французов. За свое воодушевляющее красноречие падре Бальтасар удостоился у солдат прозвания Отца Победы. В письмах того времени к друзьям ясно выражено глубокое сострадание к разоряемому населению, отвращение к мародерству и грабежам, чинимым обеими воюющими сторонами. Последние десять лет литературного творчества Грасиана, приходящиеся на 1647–1657 годы, почти целиком отданы «Критикону», монументальному философскому роману о пути человека в жизни человеческого общества. Роман печатался по частям. Первая часть была посвящена доблестному кавалеру дону Пабло де Парада, генералу артиллерии и герою освобождения Лериды от осады. Отношения с прежним покровителем Ластаносом к этому времени заметно охладели из-за нелицеприятного отзыва Грасиана о довольно слабой поэме одного каноника, которому симпатизировал Ластанос. Первая часть «Критикона», посвященная «весне детства и лету юности» человека, имела немалый успех у читателей по двум главным причинам. Во-первых, она в известном смысле более реалистична и менее философична, чем последующие части романа. Сюжетная интрига начинается с «робинзонады», хотя точнее было бы сказать несколько иначе, поскольку ряд литературных находок и приемов Грасиана были позднее использованы многими европейскими и американскими писателями, включая Даниеля Дефо, Джонатана Свифта, Марка Твена, Редьярда Киплинга и других литераторов, особенно из числа фантастов. Во-вторых, она более узнаваема в силу своего национального колорита, то есть более испанская в образах и деталях быта, а посему легче воспринимаемая читателем. Но уже во второй части («Осень Зрелости»), опубликованной в 1653 году, морально-философский подтекст всплывает на поверхность в виде персонифицированных образов и становится доминирующим. Одновременно с этим выявляется и смысл социальной критики, ее предметная направленность, а именно – направленность на разоблачение светского и духовного лицемерия. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вторая часть «Критикона» переполнила чашу терпения начальников ордена. Не помогло и вышедшее через два года под настоящим именем автора религиозное сочинение «Размышления о причастии», в котором Грасиан, как смиренный и послушный иезуит, отвергает «приписываемые» ему мирские книги. В Рим полетели доносы на недостойное поведение члена ордена, которому доверили кафедру Священного Писания в Сарагосе. Однако Грасиан не унимается. После выхода в 1657 году третьей части «Критикона» новый ректор сарагосской коллегии внял настояниям главного врага Грасиана, генерала ордена Никеля, и не только вынес публичный выговор своему подчиненному, но и лишил его кафедры, запретил преподавать, выслал из Сарагосы и приговорил к строгому покаянию. В довершение ко всему летом 1658 года в Валенсии появился глумливый памфлет «Отраженная критика, или Осуждение Осуждения», автором которого скорее всего был иезуит Пабло де Рахас. И дело даже не в содержании этого пародирующего памфлета, а в том, что его автор задает Грасиану отнюдь не шуточный по тем временам вопрос о «чистоте крови». Оказывается, под фамилией Грасиан (Хен-Грасиан или просто Хен) были известны некоторые испанские евреи XIII–XIV веков. Само имя «Грасиан» – латинизированный перевод древнееврейского «хен» (милость, благоволение; очарование, грация; отсюда gratia plena – в евангельском обращении архангела к богоматери и в молитве к ней – перевод «мало хен» иврита). Хотя родители Грасиана пользовались репутацией «старых и верных католиков», вопрос автора памфлета провоцировал инквизицию на проведение соответствующего расследования. Кстати заметить, этот вопрос не закрыт до сих пор. Чтобы читателю яснее стала зловещая суть подобного вопроса, спешу сообщить следующее. Католическая средневековая идеология, взятая на вооружение испанской монархией, не допускала веротерпимости. После отвоевания Гранады в 1492 году к титулам испанского короля прибавился титул «католический», что ко многому обязывало. Под королевским патронатом господствующая церковь стала требовать абсолютного подчинения себе всего населения, находящегося под юрисдикцией испанской короны. Поэтому испанская инквизиция, действовавшая в интересах католической королевской власти, беспощадно истребляла прежде всего иудеев и мавров. Спасая себя и имущество, некоторые иудеи и мавры вынуждены были принять христианство. Почувствовав, что часть лакомой добычи уходит из рук власть предержащих, включая церковь, инквизиторы быстро изменили тактику. Приор доминиканского монастыря в Севилье Альфредо де Охеда потребовал учреждения инквизиции для борьбы с марранами, то есть с иудеями, принявшими христианство, которых также именовали «новыми христианами». Он же поддержал сицилийского инквизитора Барбериса, который в 1477 году явился в Севилью и, получив подтверждение своих привилегий и полномочий, начал советовать королевской чете создать в Испании новую всеохватывающую инквизицию для укрепления их власти, которая только недавно объединила под своим скипетром Кастилию, Арагон и Сицилию. Их усилиями, а также усилиями папского нунция в Испании Николаса Франко, в 1478–1483 годах в королевстве была учреждена «новая инквизиция». 2 января 1481 года инквизиционный трибунал обосновался в доминиканском монастыре в Севилье и немедленно приступил к своей кровожадной работе. К тому времени среди «новых христиан», прознавших о готовящихся против них репрессиях, распространилась ужасная паника. Многие меняли фамилии и места жительства. Более благоразумные и состоятельные ликвидировали дела и спасались бегством за границу. Первым распоряжением нового инквизиционного трибунала был приказ, повелевающий всем светским властям в течение пятнадцати дней арестовать иудеев и мавров, сменивших фамилии и местожительство, конфисковать их собственность, а самих доставить в Севилью. Тех из арестованных, кто отказывался признать себя виновным в лживом принятии христианской веры и попытках скрыться, отлучали от церкви и посылали на костер. Те же, кто отрекался, отделывались почти смертельной поркой, тюремным заключением, конфискацией имущества и лишением всех прав. Беспощадно преследуя марранов и морисков (мавров, насильственно или под давлением обстоятельств обращенных в христианство), инквизиция и светские власти всячески мешали их ассимиляции. Одним из препятствий к ассимиляции было требование сертификата «чистоты крови», который в обязательном порядке должен был предъявляться при назначении на государственные должности, присвоении офицерского чина, вступлении в духовное звание или монашеский орден, в университеты и на преподавательскую работу, при выезде за границу и т. д. В связи с «делом» Грасиана интересно отметить, что создатель иезуитского ордена Лойола, желая использовать в своих целях «новых христиан», разрешил им вступать в орден, не требуя от них сертификатов «чистоты крови», которые он называл «испанским предрассудком». Однако в 1608 году орден под давлением испанской короны был вынужден сделать существенную оговорку, а именно: членство в ордене разрешается «новым христианам» только в пятом поколении. Хотя во времена правления Филиппа IV (1621–1665) была несколько упрощена процедура получения сертификатов «чистоты крови» и был уничтожен индекс семейств «новых христиан» под названием «Зеленая книга Арагона», служившая главным источником информации при определении «чистоты крови», институт этого сертификата был окончательно отменен только в 1865 году. Как видим, в подобных условиях обвинение в «нечистоте крови» могло обернуться для Грасиана большой бедой, вплоть до инквизиционного костра. Но, впрочем, беды избежать не удалось, хотя и менее суровой. В начале 1658 года он был отправлен в ссылку, которая явилась для него не только сплошным унижением и попранием всех личностных начал, но и мучительным состоянием человека, которому запрещено заниматься любимым творческим делом, этим единственным для него источником смысла жизни. Опальный писатель, которому было запрещено иметь бумагу и чернила, начал быстро физически сдавать и в декабре того же 1658 года скончался. Время наибольшей славы Грасиана и его наиболее сильного влияния на европейскую философскую и художественную мысль приходится на конец XVII века и первую половину XVIII века (ранний этап Просвещения). С 1641 по 1750 год книги испанского писателя издавались в Европе много десятков раз. Характерно, что в Германии известный философ, юрист и один из создателей теории естественного права Христиан Томазий (1655–1728), первым попытавшимся в русле традиции немецкой философии разграничить области права и нравственности, читал в 1687–1688 годах в Лейпцигском университете курс лекций по морали, праву и воспитанию, положив в их основу идеи автора «Карманного оракула», чье произведение было опубликовано на немецком языке в 1686 году. Новизна и смелость этих идей применительно к рутинной жизни немецкого общества, а также их не менее смелая интерпретация немецким ученым в духе философии рационализма вызвали крайнее неудовольствие у академических коллег Томазия и сильное раздражение в клерикальных кругах. Вскоре лекции Томазия были запрещены, а сам лектор выслан из родного города. Как отмечают историки, судьба этого скандального курса весьма показательна для понимания истинного места Грасиана в истории европейской философской мысли. В начале XVIII века книги Грасиана имели большой успех во Франции. Его «Критикон» служил для французских писателей своеобразной нормой философского романа. Если рассматривать грасиановский «Критикон» как философский роман с глубоким подтекстом, тогда становится понятным его вклад в развитие европейской философии. Этот вклад заключается прежде всего в освещении исторического генезиса с точки зрения человека, живущего в условиях абсолютной монархии и возлагающего большие надежды на роль личности в истории. Будем иметь в виду, что в социально-иерархической структуре абсолютизма XVII века, испанского в частности, положение человека в обществе определялось занимаемой им ступенью на официальной лестнице, вследствие чего проявляются и реализуются его хорошие и дурные качества, его природные дарования и пороки. Но это еще не все. Главное заключается в том, что переход к абсолютному единодержавию знаменуется лишением власти и всякого политического значения прежних средневеково-феодальных институтов. Бывшие носители феодальной власти в государстве абсолютной монархии относятся друг к другу как частные личности, социально-политический вес которых ограничивается не частным правом, получающим реальность в собственности, как это было в Древнем Риме периода империи, а социально-политическим пространством придворной жизни, где исключительно важную роль играют отношения покровительства. В такой системе социальных ценностей решающим фактором в деле достижения жизненных успехов играют не столько богатство и родовитость, сколько место в придворной иерархии или в личной иерархии придворных покровителей. Это место надо завоевать с помощью искусства интриг, которое предполагает наличие способности управлять собой и людьми для достижения корыстных целей. Природа бросает человека на произвол судьбы. Задача человека состоит в том, чтобы обыграть Фортуну теми «картами», которые она сама предлагает для азартной игры. Поэтому, подчеркивает Грасиан, «опытный игрок не сделает того хода, которого ждет противник». Настоящая жизненная игра – это игра тайная, связанная с разгадкой чужих тайн и с неразглашением своих собственных. Однако в данном случае Грасиан ставит под сомнение практичность аморализма в духе макиавеллизма. Суть морали умной, сильной, энергичной личности заключается не в достижении цели любыми средствами, особенно если цель откровенно порочна, а в выборе единственно верного решения в согласии с требованиями разума. Требования человеческого разума не являются вечными заповедями. Эти требования проистекают из трезвой оценки изменяющихся жизненных обстоятельств, на основе которой принимается оптимальное решение, аналогичное решению врача. Изменение жизненных обстоятельств напоминают процессы, протекающие в человеческом организме. Если данный организм функционирует бесперебойно, то отпадает потребность в медицинском вмешательстве. Но если человек болен, то есть находится в тяжелой жизненной ситуации, и болезнь (обстоятельства) принимает кризисный характер, то совершенно необходимо спасительное решение врача. Не случайно свой «Критикон» Грасиан делит не на главы, а на кризисы (от гр. krisis – решение, поворотный пункт; резкий, крутой перелом, тяжелое переходное состояние), пользуясь распространенным термином, заимствованным из тогдашней медицины. После Грасиана термин медицинской патологии «кризис» утвердился в обиходе культурной речи, обретя более широкий смысл, породивший слова «критика», «критик», «критический» в современном их значении. Таким образом, название «Критикон» указывает на концепцию романа в целом, сюжетная линия которого развивается посредством «кризисов», как бы отражая «кризисные этапы» в историческом развитии человеческого духа. В XVIII столетии эту идею кризисного (диалектического) развития духа возьмет на вооружение выдающийся немецкий философ Г. В. Ф. Гегель, автор знаменитого философского сочинения «Феноменология духа». Гегелевская книга в известном смысле идейно близка философскому роману Грасиана и своеобразно копирует его, но менее талантливо в идеологическом и литературном смысле. Грасиановская «феноменология духа» как «феноменология жизни», как движение от низших жизненных феноменов к высшим по общим законам противоречивого человеческого существования гораздо ближе к истине, чем гегелевская диалектика, произвольно перекраивающая реальную человеческую историю. жүктеу/скачать 0.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|