Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

ЭХО УМОЛКШЕГО БОЯ

Во время кампании 1914 года германское главное командование не потерпело на Марне неудачи! — восклицает сын кайзера, кронпринц Фридрих Вильгельм, в части своих воспоминаний, посвященной битве на Марне. Трагические события, последовавшие вслед за удивительными германскими победами, произошли, по его мнению, по вине только тех нескольких лиц, которые, будучи призванными осуществить решительный маневр, оказались не на высоте положения. Возлагая всю ответственность на Мольтке, кронпринц пишет, что «врожденная неспособность руководителя явилась причиной постигшей германскую армию судьбы», но это, по его мнению, не являлось еще провалом системы.

— Вожди рождаются. Их не назначают, — говорит старая пословица.

По этой формуле появился граф Шлиффен, тот гигант германской стратегической мысли, который создал план кампании на западном фронте, перешедший к его преемнику, Мольтке младшему, столь расточительно обошедшемуся с полученным наследством. Тем не менее, оба, как Мольтке, так и Шлиффен были продуктами одной и той же системы.

Ошибка германского главного командования называется многими авторитетами провалом всей «чертовски старой системы», и один из достойнейших столпов Германии довоенного и военного времени, — генеральный штаб, — оказался, по мнению некоторых критиков, не на высоте потому, что эти люди не сумели увидеть разницу между системой и личностями. Любой хороший план может оказаться испорченным неумелым осуществлением.

Ответственность за гигантскую трагедию немцев на Марне всецело падает на Мольтке. Он так мало верил в свою счастливую звезду, что остался в маленьком красном кирпичном домике в Люксембурге, откуда он не мог даже поддерживать постоянный контакт с действующей армией.

Мольтке был абсолютно неспособен изобретать те «вдохновляющие боевые кличи», которые, по завещанию Шлиффена, «абсолютно необходимы для современного Александра Македонского». Он не умел пользоваться теми фразами, которые бросал в свою армию его противник Жоффр, его приказы действовали на германскую армию скорее, как звуки похоронного марша. Мольтке, как он сам в этом признавался, «смертельно ненавидел всякие ура-чувства» и, что было еще более непростительно для военачальника, страдал недооценкой моральных факторов, столь важных при ведении современной войны.

В 1906 году, после выхода в отставку Шлиффена, кайзера Вильгельма часто упрекали в том, что он остановил свой выбор на Мольтке младшем. Сплетня утверждает, что Вильгельм, из чванства, хотел иметь рядом с собой какого-нибудь Мольтке потому, что его отец располагал услугами Мольтке старшего, дяди младшего, бывшего блестящим начальником штаба в победоносных войнах 1864, 1866, 1870 и 1871 годов.

Это, конечно, неправда. Кайзер избрал Мольтке потому, что он не был придворным и умел разговаривать с ним, как человек с человеком. Кайзер и Мольтке были друзьями. Мольтке пользовался полным доверием Вильгельма, а безграничное доверие императора к своему военачальнику во время войны играет огромную роль.

Говорилось также, что Мольтке с самого начала просил Вильгельма не назначать его начальником штаба потому, что, будто бы, чувствовал свою непригодность к этому посту. Кронпринц в своих воспоминаниях решительно отвергает и эту сплетню, ссылаясь на личную осведомленность. Он утверждает, что Мольтке только выдвинул ряд требований, которые были необходимы для успешной деятельности. Эти требования только укрепили доверие кайзера к его начальнику штаба и были безоговорочно приняты. Вильгельм, верховный вождь армии, вовсе не желал иметь в своем распоряжении куклу.

Хотя выбор кайзера пал на Мольтке, тем не менее, в германских военных кругах считали, что в среде генералитета было несколько лиц, которые больше подходили для поста начальника штаба. Особенно часто называлось имя фельдмаршала фон дер Гольца. Кронпринц, например, думает, что фон дер Гольц был способнее Мольтке, но между ним и кайзером не существовало такой взаимной откровенности, какой мог похвастаться Мольтке. Фон дер Гольц сам радостно приветствовал назначение Мольтке.

Старый Шлиффен вряд ли рекомендовал Мольтке в качестве своего преемника. Не потому, впрочем, что считал его неспособным. По причине своего незаурядного здоровья и полной сохранности духовных сил, несмотря на преклонный возраст, он думал, что сможет еще в продолжении долгого времени руководить генеральным штабом. Шлиффен родился в 1833 году и умер в 1913. Он вышел в отставку 73 лет — из-за преклонного возраста.

Что же в конце концов произошло на немецкой стороне?

Клук повернул свои полки обратно?

В этот день война велась по секундомеру. Часы? — Нет! — минуты играли роль, стойкость одного единственного батальона могла приблизить победу, временная слабость его, наоборот, вызвать катастрофу.

Северное крыло, — как союзного, так и немецкого фронта, — кипело. Всю ночь происходили лихорадочные перегруппировки, всю ночь, напрягаясь, шли солдаты, — шли к северу, западу, востоку, смешивались, разъединялись и снова сливались в общий фронт, повинуясь нервным и лаконическим приказам.

Клук едва ли спал в эту ночь. События на фронте, молчание Люксембурга, ворчание его соседа Бюлова и, наконец, пережитая опасность неожиданного пленения во время перестрелки, — все напрягало существо до последнего предела, заставляло прыгать мысли, отгонять сон.

Едва лишь начинает брезжить рассвет, как в сотрясаемом артиллерийской канонадой Ла Фертэ Милон начинается оживленное движение. Клук хочет быть еще ближе к фронтовым событиям и переносит свой значок дальше на юго-запад, — в Марэй. Длинная колонна автомобилей несется по забитому войсками шоссе и в 9.30 утра, когда душный зной уже заставляет лица обливаться потом, останавливается перед очищенным квартирьерами домиком.

Работа закипает сразу. На сдвинутых столах расстилаются карты, офицеры, не снимая амуниции, склоняются над ними. Клук занимает отдельную комнату и погружается в груду прибывших в Марэй раньше него запечатанных пакетов — рапорты, копии приказов и донесения разведки.

— Жарко... — говорит он, расстегивая воротник мундира, и обращается к адъютанту: — будьте любезны открыть окно.

Вместе с ароматной струей воздуха в комнату врывается грохот ожесточенной канонады, крепнущей с каждой минутой. Подняв воспаленные глаза к потолку, Клук, задумавшись, вполголоса говорит:

— Ну вот, капитан, мы дошли до ворот Парижа... Откроются ли они перед нами или нам придется взламывать их?

Адъютант, тоже усталый, но дисциплинированный и поэтому выпрямившийся, уверенно говорит:

— Если мы прошли несколько сот километров, экселленц, то последние жалкие полтора десятка вряд ли могут быть препятствием. Ведь город без власти, экселленц, без правительства, с наполовину разбежавшимся населением. Там уже теперь, наверно, паника!

— Вы правы только отчасти, капитан. Гражданской власти в Париже нет, я с этим согласен, но там имеется еще хотя и разбитый, но еще не уничтоженный Гальени, а у того, в свою очередь, его правая рука — Монури. Хотя оба эти генерала мои противники и наши враги, но следует отдать должное их распорядительности. Поверьте мне, капитан, сразу после занятия Парижа я с радостью верну им шпаги... А теперь... будьте любезны позвать ко мне начальника штаба.

Капитан выходит, и минутой позже в комнате Клука стоит страшно уставший, но так же, как и Клук, крепящийся генерал-майор Куль.

Клук говорить не садясь, показывая рукой на кучу нераспечатанных пакетов:

— Прежде, чем я начну копаться в этом ворохе донесений, скажите мне, каковы ваши последние сведения, дорогой Куль.

Начальник штаба отвечает быстро, уверенно, и его умное лицо оживляется:

— Группа Кваста, то есть шестой корпус, 6-ая дивизия, несколько батальонов ландвера и 4 кавалерийская дивизия выступили в обход Нантэй ле Одуэнь. Его правый фланг движется южнее Крепи ан Валуа, через Буа дю Руа.

— Успешно?

— Кваст до сих пор не жаловался на задержки.

— Прекрасно. Дальше?

— У Монури, по-видимому, нет больше резервов. Бригада Лепеля только у дороги Санлис — Нантэй ле Одуэн натолкнулась на неприятеля. Согласно донесениям летчиков, все дороги в районе Санлис — Шантийи — Крэй — Компьен, свободны от французских войск. 

— Еще лучше. А каковы дела на нашем южном фронте?

— На юге не столь благополучно, экселленц. Нам придется вмешаться в операции. Бюлов уже со вчерашнего дня загнул северный фланг своей второй армии, отступив до Фонтенелля, и два часа тому назад сообщил, что вынужден будет продолжить отход, попытавшись удержаться на линии Марна — ле Тульт.

— Не может ли ему помочь Марвиц?

— Марвица самого теснят, экселленц. Его первый кавалерийский корпус отходит частью через Коднэ ан Бриэ, частью через Марну назад, на восток.

— Гм... — рука Клука крепко сжимает гладко выбритый волевой подбородок. — Благодарю вас, мой друг. Ступайте теперь к нашим картам и посмотрите, что мы можем предпринять на юге. Как только я покончу с этой грудой, я приду в оперативную. Поторопите, пожалуйста, службу связи. У меня все еще нет телеграфа.

Командующий первой германской армией по-приятельски протягивает руку своему начальнику штаба. Между обоими наблюдается необыкновенное единодушие, ни разу не нарушенное за все время небывалого в истории похода. Куль с полупоклоном отвечает на рукопожатие и выходит. В дверях он задерживается, чтобы дать дорогу телеграфистам, вносящим в комнату Клука тяжелые ящики. Когда он на мгновение оборачивается, то видит, что Клук, уже опустил отяжелевшую голову на руку со вздувшимися жилами и внимательно читает вскрытые пакеты донесений.

«Однако, у “старика” воли и сил, по-видимому, безгранично много», — думает он, подавляя зевок, и, войдя в наполненную офицерами оперативную, громко приказывает первому попавшемуся вестовому:

— Кофе мне! Крепкого, французского, завоеванного и горячего, как ад. Живо!

Десять часов утра:

Летчики. Ординарцы. Офицеры связи. Тарахтение подъезжающих и уносящихся автомобилей.

— Экселленц....

— Благодарю вас. Эту бумагу — Марвицу. Эту — Квасту. Срочно. Спешно. Секретно....

Гудят телефоны, тикают телеграфные аппараты. Кррашшш! — с верхушек антенн полевых радиостанций срываются короткие, бьющие, как хлысты, приказы.

10.10.

Летчики... Ординарцы....

— Доложите генералу Кулю. Благодарю вас...

Десять с четвертью.

Под окнами дробный шаг пехоты, идущей не в ногу. Бренчание цепей, редкое ржанье мучимых жаждой коней. Грохот проходящей тяжелой артиллерии. 

Десять двадцать....

Марвиц доносит:

— Англичане энергично наступают. Авангарды Френча переправились через Марну у Нантэй и Шарли...

В одиннадцать часов эта телеграмма в руках Клука. Минутой позже Куль опять в комнате командующего и предлагает:

— Наше левое крыло, то есть группа фон Липсингена, должно загнуть до линии Круи — Куломб, левее Нижнего Урка.

— Этого мало, Куль. Пошлите туда спешно пятую пехотную дивизию. Она еще в Троси?

— Да, экселленц.

— Гоните ее в направлении Дюизи. Солдаты ее, наверно, свежие, они ведь не принимали участия в последних боях. Пусть остановят англичан во что бы то ни стало. Френч на Марне! Это же ужасно, Куль! Между мной и Бюловым, значит, вгоняется клин!

— Да, экселленц. Клин, и, хуже всего, что брешь между нами растет из-за того, что фланг второй армии все больше сворачивается.

— Не вешать голову, мой друг! Мы остановим Френча так же, как разбили и неожиданного Монури. Пишите телеграфный приказ: Спешно. Секретно. Номер. Девятого, девятого, четырнадцатого. Одиннадцать часов 20 минут. Троси....

Маленький листок бумаги уносится на радиостанцию.

— Идемте в оперативную, — предлагает Клук. — Мы этот клин затупим. Последние часы огромного похода должны заставить наших солдат проявить еще немного выдержки. Как вы думаете? Можем ли мы еще маневрировать? Хватить ли у нас сил?

Куль, на ходу кивает:

— Солдаты полумертвы от переходов, но они знают, что сегодня судьба войны колеблется на острие меча. Они пойдут, куда надо.

В оперативной, низко склонившись над картами, Клук и его начальник штаба внимательно изучают долину Урка, измеряют расстояние между опасными местами фронта, пропустившего англичан, и, почти одновременно, решают:

— Конница Марвица, занимающая позиции у Фертэ су Жуар, будучи усилена новыми частями, должна нанести Френчу сокрушающий удар. Клин будет ликвидирован конницей и свежими силами пятой дивизии.

Клук выпрямляется:

— Я не буду отрывать вас от оперативной работы, Куль, и напишу приказы сам. Разработайте все детали и немедленно принесите мне. Я подчиню пятую дивизию Марвицу, дам ему на помощь еще одну бригаду, — Крэвеля, — и посмотрим тогда, что будут делать англичане на своих понтонных мостах через Марну, когда наши кавалеристы погонят их обратно. Нет, Куль, я не верю в опасность! Мы ликвидируем ее и войдем в Париж.

— Да, экселленц, — с уверенностью поддерживает своего начальника фон Куль. — Френч будет поражен, встретив на другом берегу новую боевую — и такую свежую группу войск. Я думаю, что через несколько часов кампания будем выиграна. Ведь, и у Френча резервов больше нет! 

Клук уходит. В своей комнате он поспешно набрасывает приказ и в 12.45 получает от Крэвеля первое донесение:

«Атакую. Ударная группа между ла Фертэ Милон и Крэпи ан Валуа успешно продвигается вперед».

Клук вздыхает... Опасность уменьшается.

— Дайте мне штаб второй армии, — приказывает он телефонисту.

— Яволь, экселленц, штаб второй армии....

Гудят провода. Гулко бьют орудия, заставляя чайную ложечку вздрагивать в стакане с черным кофе. Ставка Бюлова отзывается. У аппарата начальник штаба.

— Наше положение? — спрашивает искаженный передачей голос, звучащий словно из потустороннего мира, — оно не плохо, экселленц. Судя по последним сведениям, из долины Урка нам больше не придется отводить войска.

Клук радостно, с размаху бросает телефонную трубку на ящик. Глаза его вспыхивают новой энергией, усталость исчезает. Благоприятные известия подхлестывают, и он готов спешить в оперативную, чтобы вместе с Кулем разработать дальнейшие детали наступления.

Глоток кофе, другой... Генерал внезапно ощущает острую жажду и торопливо допивает стакан. Вытерев губы платком, он поправляет воротник, намереваясь идти в оперативную, когда перед ним вырастает вытянувшийся солдат.

— Что такое?

— Срочная радиограмма, экселленц!

Клук разрывает конверт. Смотрит на часы и делает отметку на квитанции. Тринадцать часов....

Тринадцать....

«Командующий второй армией — командующему первой. Летчики доносят о замеченных в 9 часов утра четырех длинных колоннах неприятельских войск, движущихся на Нантэй, Ситри, Паван и Ножан д’Артур. Вторая армия продолжает отступление. Правый фланг отходит на Дамери. Бюлов».

Рука Клука бессильно опускается. Из-за этого отступления Бюлова разрыв между его армией и второй становится зияющим, достигая уже расстояния между Эпернэ и Шато Тьери, т. е. образуя пустоту, в которой может поместиться целая армия!

Брешь? Да, но, черт возьми, ею Клука не так легко испугать. Положение первой армии, вне всяких сомнений, выгодное, даже если принять во внимание отступление Бюлова. Марвиц развивает маневр благополучно. Фланг обеспечен хорошо. Там, ведь, и пятая бригада, и Крэвель, и батальоны ландштурма....

Нет! Клук не последует примеру Бюлова, ставшего почему-то вдруг ужасно осторожным, и предпочитающего отступать прежде, чем испытать силу оружия над какими-то паршивыми четырьмя колоннами усталых и деморализованных солдат.

В оперативную! Первая армия наступает!

Клук быстро пересекает комнату, распахивает дверь и останавливается на пороге. Он видит перед собой почему-то вытянувшихся офицеров, побледневшего и покусывающего губы Куля, который встретившись с вопросительным взором командира, опускает веки, — видит в оперативной еще одного офицера, тоже вытянувшегося, самоуверенного, белобрысого, гладко подстриженного, с кошачьими ухватками.

— Что случилось? — невольно вырывается у Клука.

Офицер с кошачьими повадками подходит к нему, вытягивается еще больше, отдает честь и рапортует:

— Полковник-лейтенант Хенч, офицер для особых поручений ставки верховного главнокомандующего. Вот мои полномочия, экселленц.

Клук, ничего не понимая, принимает сложенный вчетверо плотный лист бумаги, в верхнем углу которого написано чернильным карандашом: «читал, Бюлов». Адрес полномочий — «всем командирами армий» поражает его. Подпись «Мольтке» еще больше. В полной тишине он пробегает отбитые на пишущей машинке строчки и, только дойдя до последней, понимает, что перед ним стоит офицер, облеченный исключительными полномочиями, могущий распорядиться его армией по своему усмотрению.

Предчувствуя недоброе, Клук морщится и, складывая бумагу, спрашиваете Хенча:

— Чего же О. X. Л. желает от меня?

— Немедленного и благополучного отступления, экселленц....

— Что-о-о? — лицо Клука, бледное и покрытое мелкими капельками нота, наливается кровью.

— Ставка требует, чтобы вы немедленно отдали распоряжения к общему отступлению вверенной вам армии, экселленц! — невозмутимо повторяет Хенч.

— И об этом вы разговаривали с моим начальником штаба?

— Об этом, — спокойно вставляет генерал-майор Куль, словно опасаясь, что Хенч не признается.

— И это слышали все присутствующее?

— Да, — ледяным голосом подтверждает Куль.

— Почему же вы не потрудились раньше явиться ко мне, господин полковник? — вне себя от гнева выпаливает Клук, вплотную приближаясь к оторопевшему Хенчу. — Что взбрело вам на ум болтать о таких важных вещах вслух, если вы обязаны были сообщить мне об этом конфиденциально. К кому вы ехали?

— К вам, экселленц....

— Так почему же вы разговариваете раньше с подчиненными мне офицерами?

К несчастью для Хенча, немного оторопевшего от такого наскока, ответа не находится, и Клук, раздраженный последней радиограммой Бюлова, решает сорвать на Хенче накопившуюся за последние напряженные дни злобу.

— Что вы, вообще, воображаете, полковник? Не думаете ли вы, что наступающие армии, ведущие тяжелые бои, могут просто-напросто повернуть «налево кругом» и спокойно пойти домой, оставляя в своем тылу непоколебленного неприятеля? Этого не представляет себе даже гимназист, господин полковник!

— Однако, ваш сосед, генерал Бюлов, это осуществил! — неожиданно меняет тон Хенч. — Его армия со вчерашнего дня ведет планомерное отступление на заранее подготовленные позиции.

— Откуда вы это знаете? 

— Я прямо от командующего второй армии. Вы же видели его подпись на моей доверенности, экселленц.

Вспыхивает горячий спор. Хенч горячится. Клук рвет и мечет. Куль возмущен. В комнате поднимается крик, Клук хлопает ладонью по столу, Хенч крикливо противоречит — и это раздражаете Куля.

— Мы не сумасшедшие, чтобы осуществлять идиотские приказы! — кричит он.

— Вы не смеете уклоняться от исполнения их! — брызжет пеной Хенч.

— Не забывайтесь, полковник! — осаживаете Клук. — Мне еще никто не смог бросить упрека, что я не был исполнителен.

Спор переходит в перебранку, затягивается. В комнату робко входят офицеры, на стук которых никто не отвечал.

— Спешное донесение, экселленц.

— Давайте сюда...

Клук сосредотачивается, отдает приказ и нетерпеливым жестом отпускает офицера, чтобы выслушать донесение другого.

Так, в паузы между руководством боем Клук и Куль в ожесточенном споре, отбиваются от Хенча, побеждающего их авторитетом неопровержимой доверенности.

Голоса уже хриплы. За дверью жмутся офицеры, бледные, любопытные, усталые...

Чем это все кончится?

Прощай, Париж!..

Хенч собирает последние козыри своей аргументами и, выждав паузы, неожиданно, но спокойно произносит.

— Как желаете, экселленц. Я свое дело сделал, до вашего сведения довел все свои соображения — и большего прибавить не могу. Помните, однако, экселленц, что ваш сосед, Бюлов, уже отходит, и с каждой минутой расстояние между вами и им возрастает. Можете ли вы поручиться, что ваша армия уцелеет, когда на нее обрушатся все силы, которые раньше теснили Бюлова?

Внутри Клука что-то обрывается. Усталым жестом он достает платок и отирает лоб. Все... Париж... наступление... напряжение воли и мысли, — все кружится и пляшет перед глазами генерала, который пол часа тому назад был уверен, что война на западном фронте близится к быстрому и победоносному концу. К чему были все напряжения, все безумные марши, когда солдаты падали по пути, стремясь достигнуть намеченной приказом цели вовремя?!

— Выйдите все, кроме начальника штаба, — приказывает он офицерам.

Комната пустеет. Клук подходит к окну и закрывает его. Не зная, что может сказать Хенч, он, тем не менее, не желает, чтобы кто-нибудь об этом знал, кроме него и Куля. Вернувшись к столу, он вынимает сигару и, не зажигая ее, вертит в руках.

— Потрудитесь объяснить мотивы, согласно которым вы считаете необходимым начать отступление моей армии, — предлагает он, успокоившись, Хенчу.

— Не вашей, экселленц, — поправляет тот, — a всех армий.

— Всех? — Клук криво улыбается. — Не многого ли вы желаете, полковник?

— Нет! — уверенно парирует тот. — Когда я проезжал по участку между вашей армией и армией его превосходительства генерала Бюлова, то из автомобиля слышал исключительно сильную канонаду в тех местах, где, казалось бы, не должно было бы быть неприятеля. Ясно, что между вами и второй армией образовывается огромный прорыв.

— Не говорите мне о том, что я уже давно знаю, — обрывает Клук. — Мною и моим начальником штаба уже приняты меры к обеспечению фланга. Сведения об успешности этих мер уже поступили от начальников отдельных частей.

— Дело не в том, экселленц. Не только ваше, но общее положение фронта внушает опасения. Пятая армия заклинилась у Вердена, шестая и седьмая застряли у Нанси и Эпиналя. Отступление второй армии, увы, вызвано необходимостью, и остановить ее отход нельзя. Примите во внимание, экселленц, что правый фланг ее — седьмой корпус, — не отступил, а был оттеснен! Вследствие этого приходится оттянуть соседние с ней армии — третью на Шалон, а четвертую и пятую — через Клермон ан Аргонн на Верден. Остается, следовательно, только первая армия... ваша...

— И что вы предлагаете?

Полковник Хенч берет из руки генерала-майора Куля палочку угля и рисует на карте пути предполагаемого отступления первой армии.

— Она должна собраться у Сен-Кантена. Туда стягивается новая армия, и операцию можно будет начать снова.

Теперь взрывается Куль:

— Снова!?. Да представляете ли вы себе, что говорите, господин полковник? Все части нашей первой армии перемешаны, войска совершенно измотаны, вы предлагаете форсированное отступление и даже не спрашиваете, могут ли наши солдаты его вынести!

Хенч пожимает плечами.

— Этот вопрос не входит в мою компетенцию. Я, конечно, сожалею, что должен нарушить ваши планы, генерал, но кроме отступления другого выхода нет. Положение остальных армий заставляет меня думать, что, в противном случае, весь фронт станет жертвой небывалой в истории военной катастрофы...

— Вы приказываете? — вызывающе спрашивает Клук.

— Я... — Хенч на мгновение заминается... — Я только основываюсь на тех полномочиях, которые предоставляют мне право отвести назад даже весь фронт, если это понадобится. После вас я поеду к кронпринцу и потребую того же самого.

— Кронпринц вас выгонит! — с убеждением говорит Клук.

— Не забывайте, полковник, что он сын кайзера и может действовать гораздо независимее, чем я.

— Пользуясь тем, что вы не можете меня выгнать, экселленц, — ехидно говорит Хенч и протягивает палец по направлению доверенности, — я попрошу вас сделать пометку, что вы эту доверенность читали, как ваш сосед... Бюлов....

— Пометку? Пожалуйста! — гневно восклицает Клук и, ломая карандаш, ставит под подписью Бюлова каракулю «ф. К.». — Но, в таком случае, я попрошу и вас расписаться. Нет! Написать настоящий протокол, который скрепит мой начальник штаба. Потрудитесь, полковник, записать вот на этом листе бумаги все те соображения, которые вы только что так логично изложили.

Хенч, выразив официальным поклоном головы согласие, садится и, вынув самопишущее перо, начинает писать то, что высказал десять минут тому назад.

Клук и генерал-майор Куль молча следят за движением пера. В их головах неотступно бьется мысль, — а что, если отказаться, если использовать все шансы, войти в Париж, даже если бы им грозил полевой суд? Разве победителей судят?

— Куль! Ведь армия Монури завтра перестанет существовать!

— Да... да... экселленц, — почти стоном вырывается из груди начальник штаба, присутствующего при крушении всех надежд, всех планов, при аннулировании всех напряжений... — Но если мы... если мы опять самовольно... как позавчера...

— Не будем лучше говорить! — обрывает его Клук. — Мы ведь останемся без снарядов и хлеба, нам некуда будет девать раненых и, кроме того, мы не авантюристы!

— Да!.. — поднимает голову Куль. — Вы правы, экселленц, мы не авантюристы, a прусские солдаты. Наше дело не рассуждать, а повиноваться.

Воцаряется тишина. В комнате душно до невыносимости. Перо Хенча быстро скользит по гладкой бумаге, аккуратными строчками покрывая белизну ее. Клук и его начальник штаба, затаив дыхание, следят за тем, как рождается документ, снимающий с них всякую ответственность перед историей.

— Готово! — говорит Хенч, и встает, помахивая подсыхающим листом. — Вас это удовлетворит, экселленц?

Сначала документ прочитывается Клуком, затем фон Кулем. Оба генерала переглядываются и молча ставят под подписью Хенча свои, свидетельские.

— Вам нужна копия? — спрашивает фон Куль.

— Нет, впрочем, да, на всякий случай...

И когда копия с рокового приказа снята и заверена печатями и подписями, Клук сухо прощается первым:

— Благодарю вас, полковник, вы свободны.

Хенч суетливо берет фуражку и перчатки и, хотя его никто не спрашивает, куда он собирается направиться, говорит:

— Теперь я поеду в штаб кронпринца...

Бедный Хенч... В то время он не знал, насколько прав был фон Клук, не знал, что несколькими часами позже рубящий с плеча кронпринц встретит его не только холодно, но и насмешливо, и прямо заявит:

— Мне и в голову не придет слушаться ваших приказаний, полковник, а на ваши полномочия мне в высшей степени наплевать. Моя армия не двинется с места, пока вы не привезете приказа, подписанного самим кайзером. Поэтому рекомендую вам, пока я не выгнал вас вместе с вашими фантастическими планами, добровольно возвратиться в Люксембург, к этой старой развалине, Мольтке! 

* * *
Два часа дня. Клук, в легкой шинели, несмотря, на жару, ходит по комнате. Адъютант склонился над полевой книжкой и записывает:

— Положение второй армии вынуждает ее к отходу за Марну, обходя Эпернэ с обеих сторон... Согласно приказу верховного командования, первая армия, для прикрытия фланга общего фронта, отходит в общем направлении на Суассон... У Сен Кантена будет стянута новая армия... Отход первой армии начнется уже сегодня... Левое крыло — группа генерала фон Линсингена, включая группу генерала фон Лохоу, — должно, вследствие указанного, отойти за линию Монтиньи л’Алье — Брюметц. Группа генерала Сикст фон Арнима примыкает к ее движению, сообразуясь с обстоятельствами боевой обстановки, и отступает до Антийи — Марэй. Наступление группы генерала фон Кваста останавливается и возобновляется лишь постольку, поскольку это необходимо для отрыва от неприятеля, причем так, чтобы соединение с остальными армиями было возможно... фон Клук.

А в восемь часов вечера тот же Клук, понурый и угрюмый, стоял у распахнутого окна темной комнаты. Мимо него без песен, согбенные усталостью и покрытые пылью, проходили бесконечные колонны войск. Мрачным был вид кавалерии, шедшей шагом в свете пропитанных коптящей смолой обрезков канатов, заменявших факелы. Глухо грохотали по густой пыли колеса сотен обозных повозок и пулеметных двуколок, катящихся к границе родины.

Ни слова команды не проносилось над молчаливой рекой десятков тысяч людей, в душах которых затаилось тупое озлобление перед рухнувшими надеждами на заслуженный отдых, отчаяние от напрасного сверхчеловеческого напряжения, страх за будущее, сознание, что война затягивается. Необыкновенный подъем сменился столь же беспредельным унынием и... упорством.

Клук вздохнул. Ему жаль было своих солдат, — жаль самого себя, жаль ушедших надежд. Позади него скрипнула дверь, и сноп света керосиновой лампы ворвался в комнату, из которой уже вынесены все вещи.

— Пора ехать, экселленц, — глухо произнес одетый по-походному Куль.

— Сейчас... — Клук провел рукой по лицу и прибавил: — Нам ведь надо отдать еще приказы на десятое число...

— Но ведь это мы успеем сделать по прибытии в ла Фертэ Милон...

— Нет! Я хочу, наконец, выспаться. Надо кончить черную работу здесь, в этом роковом Марэй.

— В таком случае, поторопимся, экселленц. Офицеры уже убирают карты.

Оба генерала покидают пустую, темную комнату и входят в соседнюю, где торопящиеся денщики и вестовые увязывают чемоданы, прячут инструменты и выносят ящики.

Клук диктует:

«Правое крыло армии в продолжение сегодняшнего дня вело победоносное наступление в направление Нантэй ле Одуэн. На левом фланге 2-ой кавалерийский корпус, вместе с 5-ой пехотной дивизией, наступал в направлении Нантэй сюр Марн — Ножан л’Арто. По приказу верховного командования, первая армия отводится в направлении Суассона и далее, западнее реки Эн, с тем, чтобы прикрывать правое крыло всего фронта. Вторая армия отступает по обе стороны Эпернэ.

Я выражаю войскам первой армии свою глубочайшую признательность за проявленное самопожертвование и необыкновенные успехи во время наступления...»

Он склоняется над картой и, не глядя на записывающего приказ адъютанта, глухим голосом диктует цели похода отдельных частей на следующий день, заканчивая:

«....неприятеля необходимо удерживать, разрушая переправы через Верхний Урк и оставляя сильные арьергарды. 18-ый саперный полк надлежит выслать вперед, на Эн, по возможности, посадив на повозки. Для приведения в порядок частей, завтра будут приняты соответствующие меры... Ставка командующего армией сегодня в Ла Фертэ Милон... Туда в семь часов утра прислать офицеров связи и ординарцев... фон Клук...»

* * *
А в то же самое время в двадцати километрах от Клука, в Экюэне, тоже в скудно освещенной комнате, у стола стоит другой, тоже усталый, но более бодрый генерал в черном мундире расшитом шелковыми черными трессами. Монури.

— В продолжение пяти суток шестая армия дралась беспрерывно и без отдыха против многочисленного врага, храбрость которого была особенно велика в результате последних успехов. Битва была тяжелой. Кровавые потери, напряжения и лишения, в смысле отдыха и продовольствия, превзошли всякое представление. Вы вынесли все с непоколебимостью, силой и выдержкой, для описания которых не хватает слов, чтобы выразить все их достоинство. Товарищи! Ваш командир потребовал от вас большего, чем того требует долг. Вы исполнили его свыше всех границ возможности. Благодаря вашей храбрости, победа украсила наши знамена. Теперь, когда вы имеете это удовлетворение, — держите его! Если мне удалось содействовать этому, то я сторицей вознагражден за всю свою долголетнюю службу честью вести таких героев, как вы! С искренней растроганностью я выражаю вам свою благодарность за ваше самопожертвование, тем более, что я благодарю вас за осуществление той цели к которой были устремлены в продолжение 44 лет все мои помыслы и силы: месть за 1870-ый год. Спасибо вам, бойцы шестой армии!