Первая Глава первая
жүктеу/скачать 0.54 Mb.
|
| Выйдя из переулка на главную улицу, Зарифа остановилась. Возможно, Ихсанбай, идя домой от новой зазнобы, пройдет тут? Хотя нет, он, когда припозднится, остерегаясь лишних глаз, перебирается через речку по висячему мостику, потом идет задворками к своей задней калитке. Вот на мостике она его и дождется.
Сердце у Зарифы гулко забилось, она крепче сжала рукоять ножа. «Сегодня или никогда!» * * *
Впервые после возвращения Хашим встретился с соседкой лицом к лицу вчера, в лесочке у болота. И без слов поняли они, что привела их туда одна и та же забота. — Я вдоль по речке дошел до Большой горы, — сказал Хашим, стирая рукавом пот со лба. — Не могли они так далеко уйти, маленькие ведь еще. — Фаузия, схватившись за ветку, прислонилась к корявой березе. — Обычно на задворках играли... — Я уж это в растерянности... — Оттого, что кто-то и кроме него переживает из-за исчезновения мальчиков, на глаза Хашима навернулись слезы. — Теперь и не знаю, где их искать, что делать... — Хашим... — проговорила Фаузия и умолкла. В черных глазах старухи он прочел невысказанный вопрос. И сперва возмутился. Вопрос касался его отношения к Гульбану и мальчикам. По какому праву она спрашивает у него об этом? Но тут же он понял, что вопрос вызван не любопытством, свойственным уличным сплетницам, а, напротив, желанием защитить Гульбану от сплетен, ибо и после смерти имя и честь человека нуждаются в защите. — Фаузия-инэй, — сказал Хашим, — все, что связано с Гульбану, для меня свято. Мальчиков я принял как дар небес. Теперь уже в глазах Фаузии появились слезы. — Ты — хороший человек, Хашим, — сказала она. — Вернулся с войны совсем другим человеком... Они пошли в разные стороны, чтобы продолжить поиски, и вновь сошлись спустя несколько минут. На краю болота возле кокоры — вывернутых корней какого-то старого дерева — Ихсанбай пытался вытянуть из болотной жижи ушедшую в нее до плеч Мадину. Увидев это, Фаузия в ужасе завопила: — Люди! Кто тут есть! На помощь! Пока Хашим с готовым выпрыгнуть из груди сердцем прибежал туда, Мадину уже вытащили на сухое место, и Фаузия, раскрылившись над ней, как гусыня над гусенком, отпихивала Ихсанбая: — Не трогай ее! У нее есть отец, он и унесет ее в свою избу! — Если бы я не подоспел, она утонула бы. Я ее спас, я за нее отвечаю! — упорствовал Ихсанбай. Хашим понял, что Ихсанбай намеревался унести Мадину к себе домой, и поддержал Фаузию: — Отойди, Ихсанбай, не видишь разве — она потеряла сознание. Хашим приподнял голову дочери. Она открыла глаза. — Папа... — Дочка! Ты жива! — Мальчики... Мне кажется, они здесь... Фаузия решила обшарить все вокруг этого места, Ихсанбай остался с ней. Хашим понес Мадину на руках домой. Прикоснулся губами ко лбу дочери и почувствовал, что у нее начинается жар. Испугался: как бы она не разболелась, не схватила воспаление легких! Смысл жизни в эти минуты сосредоточился для него на Мадине. Если потеряет и ее — зачем ему жить?.. * * *
Решил пойти кружным путем. Подходя к висячему мостику, закурил, ступил на него, попыхивая папиросой, поэтому не сразу заметил темневшую впереди фигуру. — Ихсанбай! — Зарифа?! Ты... — Не успел спросить, что она тут делает, — при свете луны в ее руке блеснул нож. — Раз ты не мой!.. Ихсанбай отпрянул, одновременно пнув ее в колено. Зарифа непроизвольно отпустила трос, за который держалась другой рукой, и полетела вниз, в речной поток. Лишь коротко вскрикнула: «A-a-a...» — и умолкла. Видимо, ударилась о камень, выступавший из воды. Бесстрастное течение подхватило ее, понесло туда, куда река устремляет свой бег с незапамятных времен. Охваченный ужасом, Ихсанбай припустил в сторону своего дома. Бежать! Оставаться в Тиряклах он уже не может! Возможно, день-другой Зарифы еще не хватятся, кому она, пьянчуга, нужна! Но потом... Потом, конечно, начнут искать и, если найдут труп, первым заподозрят в убийстве его, Ихсанбая, — об их связи в ауле знают все. Бежать, бежать! Вороной как раз стоит у него во дворе. Надо лишь забрать золото и... Мадину. Подходя к задней калитке, он услышал угрожающее рычание. Сердце у него екнуло, по телу побежали мурашки. — Кукбуре! — окликнул он, углядев неподалеку собаку, показавшуюся большой, как теленок. В ответ на оклик собака снова угрожающе рыкнула, глаза у нее горели зеленоватым огнем. «Волк!» — догадался Ихсанбай. Тут через проем в ограде вылезла и Кукбуре, за ней, повизгивая, выбрались и щенята. — Кукбуре... — прошептал Ихсанбай, теперь уже не подзывая суку, а умоляя защитить его. Он забыл, что в кармане у него лежит наган, выданный ему как председателю сельсовета. Впрочем, если бы и вспомнил, наган не понадобился бы. Кукбуре подбежала к волку, за ней последовали щенята, и все вместе они потрусили в направлении болота. Должно быть, зверь пришел, чтобы увести свое потомство. Ихсанбай все же долго еще не мог сдвинуться с места, будто прилип ногами к земле. Суку, Кукбуре, еще щеночком подарил ему знакомец Михаил, приезжавший из города поохотиться. У Ихсанбая возникало сомнение в том, что Кукбуре — собака, однако не ожидал он, что дело обернется таким вот образом. Наконец, войдя во двор, он сунулся под навес, где была привязана лошадь, и не обнаружил ее там. Не было на месте и тарантаса. Заглянул домой — и Сабили там нет. Метнулся к избе матери... Глава тринадцатая Сон у Фаузии короток, коротки и сновидения. Сегодня ей приснилась степь, накрытая непроглядным бураном. Будто бы сквозь эту снеговерть мчится неведомо куда табун лошадей. Фаузия и сама на коне, в руке — плетка. Она должна завернуть табун, направить в загон, но ей это никак не удается. Снег слепит глаза, уши глохнут от топота. И вот, обессилев, она падает с коня... — Ах! — вскрикнула Фаузия и открыла глаза. Какой страшный сон ей приснился! «Не пересказывай свои сны, — советовала ей бабушка, — люди, как колдунья-мэскей, обязательно истолкуют их превратно, предскажут что-нибудь дурное». Фаузия следовала совету, но все равно все у нее в жизни получалось будто по предсказаниям злой колдуньи. Скрипнула дверь сеней. Должно быть, пришел Ихсанбай. Трезвый или пьяный? Хотелось бы, чтоб был трезв, а то опять учинит скандал, подумала Фаузия. Тем временем открылась дверь избы. Трезв Ихсанбай, трезв. Только почему лицо у него такое бледное? — Где Сабиля? — спросил Ихсанбай. — Дядя ее, Ансар, умер. На похороны уехала. — Обязательно мою лошадь надо было угнать? — У кого же она должна была попросить, когда в своем дворе стояла сытая, откормленная чистым овсом лошадь? Я ей разрешила. — Ты! Вечно ты мне все портишь, — закричал Ихсанбай. — Всю жизнь поперек моих дел, желаний стояла! Ты сделала меня несчастным! У-у, задушил бы тебя своими руками!.. Ихсанбай впал в истерику, принялся, как сумасшедший, биться головой о стену. Фаузия испугалась, но постаралась сохранить спокойный тон: — Ихсанбай! Не я виновата в твоих несчастьях, а судьба, проклятье, павшее на нас. — Какая судьба?! Какое проклятье?! Что это у тебя за бесконечный бред?! — Я, сынок, в ясном уме. — В ясном уме? А в каком уме ты была, когда заставила сына жениться на уродке, которую, хоть маслом обмажь, собака не оближет?.. Вот что: достань-ка золото. Где ты его прячешь? — Золото? — Не прикидывайся дурочкой. Отдай мою долю — и я исчезну. На мне — тройное убийство, я попал в беду, должен скрыться. Возьму только золото и... прихвачу Мадину. Ты не дала мне жениться на Гульбану, так пусть хоть ее дочь мне достанется! — Не смей Мадину трогать! Слышишь? Никогда! — Не твое дело! Надо, так Хашима и любого, кто встанет на моем пути, порешу. — Ихсанбай, сынок, послушай... — Фаузия впервые смотрела на сына с мольбой в глазах. — Мадина — твоя племянница. Гульбану — твоя сестра, вы — близнецы... — Ух, змея! Чего только не придумаешь, чтобы помешать мне! — Это правда. Поэтому я не могла допустить твоего брака с Гульбану. — Мне некогда слушать сказки. Давай золото. Хоть раз позаботься о благополучии сына. — Я делала все ради тебя, ради твоего счастья. — Ради меня?! Ты и сама не жила, и мне не давала. — Я ради твоего благополучия... лишила жизни твоего отца. — Что?! Отца?! Ты?! — Да, я! Я! Он стал опасен... для тебя опасен. Он совершил в молодости страшные преступления, мы вынуждены были сменить имена и фамилию, его могли разоблачить, а это ударило бы по тебе. В одном ты прав: я не жила, я ушла в тень, чтобы уберечь тебя. Теперь сожалею об этом. Чем больше пеклась о тебе, тем больше ты дурел... — А теперь ты хочешь убить и меня? Давай золото! Пойми, я вишу на волоске! — Я тебя не держу... Золота у меня нет. Часть отдали доктору, остальное Сибагат сбыл в городе за деньги... На какие, думаешь, шиши он пьянствовал? — Ладно, обойдусь без золота. А Мадину... будь она хоть племянница мне, хоть сам черт — возьму с собой. Назло Хашиму, тебе, судьбе! — Ты не сделаешь этого! Мадину я тебе не отдам! Подниму шум! Ихсанбай вытащил из кармана наган, направил на Фаузию. — Не поднимешь! — Опомнись, Ихсанбай! Я — твоя мать! — В голосе Фayзии не было страха, лишь горечь. — Нет у меня матери, а у тебя — сына! Мокрый воды не боится, мне уже нечего терять. Я собственных детей закопал под грядкой... — Ихсанбай приставил палец к спусковому крючку. — Ты сама вынуждаешь меня обратиться к последнему средству… Он не успел спустить курок, но в избе, освещенной дрожащим светом керосиновой лампы, громыхнул выстрел. Ихсанбай сделал шаг в сторону матери, застывшей, вытаращив глаза, в углу, и рухнул на пол. При этом он, видимо, непроизвольно нажал на спусковой крючок. Пуля из его нагана угодила в лампу. Лампа полетела с печного уступа, разбрызгивая тут же вспыхнувший керосин. Взметнулось, растекаясь по избе, пламя, осветило в дверном проеме фигуру человека, который выстрелил в Ихсанбая. Он отпрянул назад, в темноту, выскочил из сеней и побежал к задворкам, где оставил коня под седлом. Это был двоюродный дядя Сабили Лукман, главврач районной больницы. Страх пригнал его в Тиряклы, страх за свое благополучие. Он случайно узнал, что одному из следователей райотдела НКВД поручено выяснить, почему Ихсанбай Муратов не был призван в армию, и запаниковал: может всплыть история со взяткой, полученной им, Лукманом, от Сибагата. Сибагат мертв, но жив Ихсанбай. Следователи НКВД умеют выбивать признания, Ихсанбай у них расколется, и тогда… Тогда ему, Лукману, не избежать по меньшей мере лагерного срока. Он понял, что обезопасит его лишь смерть Ихсанбая. Мертвые молчат… …Поднявшись на гору, перед спуском в Глубокий лог, Лукман оглянулся на разгоравшийся позади огонь и подосадовал, что оставил в живых Фаузию. Впрочем, она стояла в углу за печью и не видела его. А если видела? Оставалось надеяться, что старуха не выберется из неожиданно вспыхнувшего пламени, сгорит вместе с трупом своего непутевого сына. * * *
К утру во дворе с крепкими «русскими» воротами образовались две груды золы и догорающих углей. Среди людей, суетившихся возле пожарища, не было ни Ихсанбая, ни Фаузии, ни Сабили. На улице недоуменно мычала выведенная из сарая корова Фаузии, выискивала взглядом хозяйку. — Вымя у нее, наверно, набухло, может, подоишь? — сказал Хашим дочери. Она уже оправилась после вчерашнего потрясения. — Хау, хау… — позвала Мадина. — Иди ко мне, Буренушка, на, хлебушка дам. Корова доверчиво пошла за ней. Вскоре звонко ударили в дно ведра белые струи. А рядом капали на землю слезы Мадины. Жаль ей хозяйку Буренушки. Добра была к ней тетушка Фаузия. Добра, как никто другой, кроме, конечно, мамы. Долго будет Мадина скучать по ним. Скучать и грустить. Грусть перельется в ее песни, песни, затронув души слушателей, завоюют их любовь. А пока льются белые струи, и звучит в ведре порожденная ими обыденная музыка жизни... жүктеу/скачать 0.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|