Питер москва Санкт-Петарбург -нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара Киев- харьков • Минск 2003 ббк 88. 1(0)

Логический позитивизм и идея о том, что законы научения, которые можно открыть на примере крыс и голубей, будут применимы без какой-либо серьезной модификации ко всем остальным видам, включая человека, представляли собой фундаментальные предположения бихевиористской формы бихевиорализма, сформулированного в 30-х гг. XX столетия. Бихевиорализм исходил из другого предположения: сознание практически не имеет значения для объяснения поведения, в том числе и поведения людей. Моторная теория сознания и неореалистические теории сознания рассматривали сознание как эпифеномен, который в лучшем случае может сообщить о детерминантах сознания (и то не очень хорошо), но не играет никакой роли в определении поведения. X. Мюнстерберг, Дж. Дьюи и функционалисты искали детерминанты поведения в окружающей среде и физиологических процессах, полагая, что сознание всего лишь «плавает» на поверхности мозга и тела, сообщая, что оно видит. В результате психология превратилась в исследование поведения, а не сознания, хотя к сознанию можно было обратиться, чтобы проконсультироваться, почему его носитель повел себя тем или иным образом. В рамках этой широкой схемы бихевиористы создавали свои исследовательские программы, прибегая к позитивизму для того, чтобы оправдать пренебрежение бихевиорали-стов к сознанию, и применяя строгое, экспериментальное исследование научения животных для того, чтобы найти ответ на основной вопрос бихевиорализма: что является причиной поведения?

В форме бихевиоризма каузальную важность сознания утверждала доктрина автоматического действия положительного стимула. Эту доктрину содержал закон эффекта Э. Л. Торндайка: вознаграждение автоматически устанавливает связь «стимул—реакция»; оно не ведет сознание к заключению, на базе которого происходит действие. В 1961 г. автоматическое действие положительных стимулов упорно и догматически постулировали Лео Постман и Джулиус Сассенрат: «Предположение о том, что модификации поведения должно предшествовать правильное понимание возможностей среды, является устаревшим и ненужным» (р. 136). Хотя субъект мог точно сообщать об этих возможностях, это лишь означало, что сознание наблюдает за причинами изменения поведения, а не то, что сознание само по себе выступает причиной изменения поведения.

Казалось, что некоторые эксперименты подтверждали такую точку зрения. Например, Дж. Гринспун (J. Greenspoon, 1955) интересовался недирективной психотерапией, при которой терапевт на протяжении сеанса лишь периодически произносит «угу». С точки зрения бихевиоризма, эту ситуацию можно анализировать как ситуацию научения. Пациент производит какие-то формы поведения, часть которых получает подкрепление посредством это «угу». Следовательно, пациенту следует говорить о тех вещах, которые получают подкрепление, а не о других. Гринспун перенес эту гипотезу в лабораторию. Субъектов приводили в эксперимен

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 321

тальное помещение и побуждали произносить слова. Когда бы субъект ни называл существительное множественного числа, экспериментатор говорил «угу». Через некоторое время начиналось торможение условного рефлекса; экспериментатор не говорил ничего. В конце сеанса субъекта просили объяснить, что происходило. Только 10 из 75 человек смогли это сделать, и, что любопытно, Гринспун исключил их данные из анализа. Его результаты показали, что продукция существительных во множественном числе возрастала в процессе обучения, а затем уменьшалась в процессе торможения — в полном соответствии с предсказаниями оперантной теории, на фоне явного отсутствия осознания субъектами связи между существительными множественного числа и подкреплением. Эксперименты, сходные с опытами Гринспуна, выявили аналогичные результаты.

Но в 1960-х гг. многие исследователи разочаровались в бихевиоризме и, зачастую под воздействием Хомски, бросили вызов валидности «эффекта Гринспуна», или научению без осознания. Они настаивали на неадекватности метода Гринспуна. Вопросы, касавшиеся осознания, были туманными, и их задавали только после торможения условного рефлекса, к тому времени, когда субъекты, осознавшие возможность подкрепления ответа, уже могли прийти к выводу, что они не правы. Воспроизведение процедур Гринспуна продемонстрировало, что многие субъекты высказывали технически неверные гипотезы, которые тем не менее вели к правильным ответам. Например, субъект мог сказать «яблоки» и «груши» и получить подкрепление, после чего сделать вывод о том, что подкрепляются названия фруктов. Субъект продолжал бы произносить названия фруктов и получать вознаграждение, однако если бы субъект сообщил экспериментатору о своей гипотезе, его назвали бы «неосведомленным» (D. E. Dulany, 1968).

Те, кто сомневался в автоматическом действии положительных стимулов, проводили многочисленные эксперименты, чтобы показать необходимость осознания при научении человека. Обширную исследовательскую программу провел Дон Э. Далэни (D. E. Dulany, 1968), который построил хитроумную аксиоматическую теорию о типах осознания и их воздействии на поведение. Его эксперименты, казалось бы, демонстрировали, что только субъекты, осознающие возможность подкрепления, могли научаться и что уверенность субъектов в своих гипотезах была связана с их явным поведением.

В 1966 г. область вербального поведения испытывала явный кризис, потребовавший созыва симпозиума. Организаторы этой встречи надеялись, что смогут собрать психологов из различных областей, чтобы разработать унифицированную теорию вербального поведения «стимул—реакция». Они собрали сторонников теории опосредования, например Говарда Кендлера, ученых, работавших в традиции вербального научения Эббингауза, коллег Ноама Хомски и таких мятежных мыслителей, как Дон Далэни. Вместо единодушия симпозиум продемонстрировал разногласия и разочарование, от мягкого неудовольствия текущим состоянием вербального научения до официальных доказательств неадекватности теорий языка в парадигме «стимул—реакция». Комментарии редактора к сборнику материалов конференции отразили растущее влияние Т. Куна, охарактеризовавшего бихевиоризм как парадигму в состоянии кризиса (Т. R. Dixon and D. С. Horton, 1968). В последнем предложении этой книги говорилось: «Очевидно, происходит революция».

11 Зак. 79

Не все психологи, интересовавшиеся познанием, работали в рамках неохаллианской психологии опосредования, которую мы обсудили в предыдущей главе. В Европе возникло движение под названием структурализм. Оно появилось как междисциплинарный подход к социальным наукам, в том числе и психологии, и оказало определенное влияние на американскую психологию в конце 1950-х и в 1960-х гг. В Соединенных Штатах социальные психологи отказались от концепции группового разума в первых десятилетиях XX в., постепенно определяя это направление так, как это делается сегодня: изучение людей в группах. Во время войны социальные психологи занялись исследованием установок: каким образом убеждение и пропаганда меняют установки и отношениями установок и личности. После войны социальная психология продолжала работать над созданием теорий того, как люди формируют убеждения, интегрируют их и действуют на их основе. Наконец, Джером Брунер исследовал, как личностная динамика формирует восприятие мира людьми и каким образом люди решают сложные проблемы.

В психологии структурализм не был продолжением системы Э. Б. Титченера, с которой у него не было ничего общего, кроме названия; он представлял собой независимое направление, имевшее европейские корни. На протяжении 1960-х, 1970-х и начала 1980-х гг. движение под названием структурализм оказало огромное влияние на континентальную европейскую философию, литературную критику и общественные науки, в том числе и психологию. Ведущие представители структурализма, Клод Леви-Стросс, Мишель Фуко и Жан Пиаже, проповедовали платоновско-картезианский рационализм, пытаясь описать трансцендентный разум человека. Структурализм ассоциировался с более радикальными когнитивными психологами, которые хотели порвать с прошлым американской психологии; в частности, они ориентировались на европейскую психологию и континентальную европейскую традицию в философии, психологии и других социальных науках. В отношении структурализма выражали надежду, что он станет объединяющей парадигмой для всех социальных наук, а его приверженцами были многие, начиная от философов и заканчивая антропологами. Структуралисты верили, что любой поведенческий паттерн человека, индивидуальный или социальный, следует объяснять, ссылаясь на абстрактные структуры логической или математической природы.

Генетическая гносеология была кантовской, с уклоном в развитие. Заголовки многих работ Пиаже — это названия трансцендентных категорий И. Канта: «Кон-цепция пространства у ребенка», «Концепция количества у ребенка», «Концепция времени у ребенка» и многие другие. Кант утверждал, что нельзя проникнуть в глубину трансцендентного Эго, но Пиаже полагал, что его версия Эго, эпистеми-ческий субъект, раскрывает свою природу в процессе развития. Пиаже также разделял тенденции «мандаринов» немецкой психологии, ставя своей целью сформулировать общую философию, а не психологическую теорию с практическим применением. Вопрос о том, может ли обучение ускорить процесс когнитивного роста, Пиаже называл «американским вопросом», поскольку в Европе его не задавали. В духе истинного прагматизма американцы хотели получать знание как можно быстрее и эффективнее, а не подвергать сомнениям его природу. На протяжении всей своей долгой интеллектуальной жизни Пиаже систематически выполнял свою исследовательскую программу, уделив бихевиоризму лишь незначительное внимание. Таким образом, хотя труды Пиаже мало читали до I960 г., он и его генетическая гносеология составили серьезную альтернативу бихевиоризму, ожидавшую момента, когда бихевиоризм споткнется.

Принимая во внимание европейский рационалистский фон структурализма, можно было ожидать, что его влияние на американскую психологию окажется ограниченным. После 1960 г. американские психологи проявили серьезный интерес к работам Пиаже, но лишь немногие из них приняли его структурализм. Его логические модели считались слишком сложными и далекими от исследований поведения. Более того, последующие исследования показали, что стадии развития, выделенные Пиаже, не так четко определяются и не столь строги, как предполагалось ранее, а также то, что он значительно недооценил интеллект маленьких детей. Кроме того, американцев интересовали индивидуальные различия и влияние опыта на обучение при когнитивном развитии, и их мало трогал идеализированный «эпистемический субъект» Пиаже. Сегодня Пиаже цитируют как предвестника исследований когнитивного развития, но его теория не пользуется большим влиянием.

Пытаясь охарактеризовать врожденную универсальную грамматику, общую для разума всех людей, трансформационная грамматика Н. Хомски (N. Chomsky, 1957),

324 Часть IV, Научная психология в XX веке

так же как и европейский структурализм, делала основной упор на абстрактные структуры и пренебрегала индивидуальными отличиями, хотя Хомски, в отличие от Пиаже, не отождествлял себя с этим движением. Более того, в то время как теория Пиаже зачахла, трансформационная грамматика Хомски остается здоровой областью лингвистики и когнитивной науки. Критика радикального бихевиоризма со стороны Хомски вызвала новый всплеск интереса к познанию, а его трансформационная грамматика показала, каким образом сложную деятельность, например язык, можно объяснить как систему, управляемую правилами. В отличие от теории Пиаже, идеи Хомски сохранили подвижность, и сегодняшняя трансформационная грамматика мало напоминает ту, которая существовала три десятилетия назад (S. Pinker, 1994).

Социальная психология представляет собой исследование человека как социального существа, и поэтому ее корни восходят к древнегреческим политическим мыслителям и первой политической науке Т. Гоббса. Мы уже немного говорили об этом ранее, поскольку данная область знания отличается чрезвычайной эклектичностью, она определяется предметом исследования, а не отдельной теорией о человеческой природе. В 1940-х и 1950-х гг. она продолжала привлекать психические концепции в духе здравого смысла. Мы кратко рассмотрим одну теорию, пользовавшуюся большим влиянием в 1950-х и начале 1960-х гг. — теорию когнитивного диссонанса Леона Фестингера (1919-1989).

В теории Фестингера говорится об убеждениях человека и их взаимодействии. Она утверждает, что верования могут согласовываться друг с другом, а могут вступать в противоречие. Когда убеждения вступают в противоречия, это вызывает неприятное состояние, называемое когнитивным диссонансом, которое человек старается уменьшить. Например, некурящий человек, убежденный в том, что сигареты вызывают рак легких, не чувствует диссонанса, поскольку его убеждение в том, что курение вызывает рак, согласуется с его отказом от курения и поддерживает его. Но курильщик, пришедший к убеждению о том, что курение вызывает рак, почувствует когнитивный диссонанс, поскольку его решение курить вступает в противоречие с новым убеждением. Действия курильщика будут направлены на уменьшение этого диссонанса, возможно, он откажется от курения. Однако с диссонансом достаточно часто справляются и другими способами. Например, курильщик может просто избегать информации о вреде курения, чтобы не чувствовать диссонанса.

Теория Фестингера стала толчком к многочисленным исследованиям. Появилось одно классическое исследование, бросившее вызов закону эффекта. Фестин-гер и его сотрудник Дж. Меррилл Карлсмит (1959) разработали несколько чрезвычайно скучных заданий, которые субъекты должны были выполнять, например закручивать гайки в течение длительного времени. Затем экспериментатор убеждал субъекта согласиться сказать следующему ожидающему субъекту о том, что задание было истинным развлечением. Некоторым субъектам платили 20 долларов за ложь, другим только 1 доллар. Согласно этой теории, у людей, получивших 20 долларов, не должно было возникнуть диссонанса: хорошая оплата оправдывала их маленькую ложь. Но люди, получившие 1 доллар, должны были почувство-

вать диссонанс: они солгали за ничтожно малые деньги. Одним из способов избавиться от диссонанса было убедить себя в том, что задание на самом деле доставляло удовольствие; если бы человеку удалось в это поверить, то сказать другому, что задание было веселым, не означало бы солгать. После того как этот эксперимент завершился, другой экспериментатор опрашивал субъектов. Он обнаружил, что субъекты, получившие 1 доллар, по сравнению с людьми, получившими 20 долларов, отзывались о задании как о более приятном, в соответствии с предсказаниями теории Фестингера. Полученные данные выглядели противоречащими закону эффекта, поскольку мы могли бы ожидать, что награда в 20 долларов за слова о том, что эксперимент доставлял удовольствие, сильнее повлияла бы на отзыв об удовольствии, чем награда в 1 доллар.

В контексте исторического развития психологии главным в теории когнитивного диссонанса было то, что она была именно когнитивной теорией — теорией о психических сущностях, в данном случае об убеждениях человека. Она не была неформальной бихевиористской теорией, поскольку Фестингер считал убеждения не опосредующими ответными реакциями, а, пользуясь терминами психологии здравого смысла, реакциями, контролирующими поведение. В 1950-х гг. теория когнитивного диссонанса и другие когнитивные теории социальной психологии составили сильную когнитивную психологию, выходящую за пределы строгого бихевиоризма. Книга Фестингера (1957) «Теория когнитивного диссонанса» вообще не содержала ссылок на идеи бихевиоризма. Социальные психологи редко бросали вызов бихевиористам, но их сфера деятельности представляла ему альтернативу.

Новые когнитивные теории перцепции и мышления

«Новый взгляд» на перцепцию. Сразу же после войны возник новый подход к исследованиям восприятия. Он получил название нового взгляда на перцепцию, а возглавлял его Джером С. Брунер (род. в 1915 г.). «Новый взгляд» вырос из попытки унифицировать несколько различных областей психологии — психологию восприятия, психологию личности и социальную психологию, и из желания опровергнуть господствовавшую концепцию, уводящую назад, по крайней мере во времена Д. Юма, и представленную в теории поведения «стимул—реакция». Согласно этой старой концепции, перцепция представляла собой пассивный процесс, посредством которого стимул «запечатлевается» на воспринимающем. Дж. Брунер и его коллеги предложили взгляд на перцепцию, согласно которому воспринимающий субъект играет активную роль, а не является пассивным регистратором ощущений. Они провели многочисленные исследования, подтвердившие идею о том, что личность воспринимающего субъекта и социальный фон имеют большое значение, поскольку они воздействуют на то, что видит воспринимающий. Самое известное и противоречивое из этих исследований было посвящено перцептивной защите и повышению вероятности бессознательного восприятия. Дж. Брунер и его соратники по движению нового взгляда (J. S. Bruner and L. Postman, 1947; L. Postman, J. S. Bruner and E. McGinnis, 1948) через короткие интервалы времени предъявляли субъектам слова, подобно тому как это делал В. Вундт в своих исследованиях диапазона сознания. Но эти современные исследователи варьировали эмоциональное содержание слов: одни были обычными, или «нейтральными», а другие —

326 Часть IV. Научная психология в XX веке

непристойными («табуированными»). Дж. Брунер и его коллеги обнаружили, что субъекту для распознавания табуированного слова необходима более продолжительная экспозиция, чем для распознавания нейтрального слова. Казалось, что субъекты бессознательно воспринимают негативное эмоциональное содержание табуированного слова, а затем пытаются подавить его осознание. Субъекты увидят слово только тогда, когда экспозиция окажется настолько продолжительной, что они не смогут помешать его распознаванию.

Исследования перцептивной защиты на протяжении многих лет носили чрезвычайно противоречивый характер; некоторые психологи утверждали, что субъекты видят табуированные слова так же быстро, как и нейтральные, но они ложно отрицают восприятие как можно дольше, чтобы избежать чувства стыда. Спор становился все более жарким и так и не получил окончательного разреше?шя. Для нас важно, что новый взгляд оценивал перцепцию как активный психический процесс, вовлекающий как сознательную, так и бессознательную психическую деятельность и вторгающийся между ощущением и ответной реакцией индивида. Идея перцептивной защиты гораздо теснее примыкает к психоанализу, чем к бихевиоризму, что стало одной из причин споров вокруг открытия Дж. Брунера. В любом случае, новый взгляд представлял собой альтернативу бихевиоризму.

Дж. С. Брунер, Дж. Гуднау и Дж. Остин не рассматривали процесс понятийного научения в терминах научения, подразумевающего опосредованные ответные реакции, хотя некоторые сторонники неформального бихевиоризма это делали. Скорее, они смотрели на формирование концепции как на активный, а не реактивный процесс, в ходе которого выбором субъекта руководит некая стратегия, пред-

назначенная для решения этой проблемы. Все детали этой теории не являются важными для наших целей, но мы должны обратить внимание на менталистскую природу теории Брунера. Субъекта не рассматривали ни как пассивное соединяющее звено между стимулом (5) и реакцией (R) или в цепочке S-r-s-R, ни как локус переменных. Напротив, формирование понятия рассматривали как активный интеллектуальный процесс, в ходе которого субъект разрабатывает определенные стратегии и следует им, а к правильной концепции субъекта ведут (или не могут вести) процедуры принятия решения.

Но самым важным следствием возрождения интереса к изучению когнитивных процессов была идея о том, что машины, возможно, могут думать.

Механизация мышления

Искусственный интеллект. Со времен научной революции философов и психологов привлекала и пугала мысль о сходстве человека и машины. Декарт полагал, что все когнитивные процессы человека, за исключением мышления, осуществляются аппаратом нервной системы, и, исходя из своего убеждения, он проводил деление между людьми и животными, а также между сознанием и телом. Паскаль выражал опасение, что Декарт был неправ: ему казалось, что в таком случае вычислительная машина могла бы думать, и он обратился к человеческому сердцу и вере в Бога, чтобы отделить людей от машин. Гоббс и Ламетри принимали идею о том, что люди — это не более чем животные-машины, пугая романтиков, которые, наряду с Паскалем, видели таинственную сущность человечности не в интеллекте, а, скорее, в чувствах. Лейбниц грезил об универсальной думающей машине, а английский инженер Чарльз Бэббидж пытался ее построить. Уильям Джеймс выражал опасения по поводу автоматической возлюбленной и пришел к заключению, что машина не могла бы чувствовать и поэтому не могла бы быть человеком. Уотсон, наряду с Гоббсом и Ламетри, утверждал, что люди и животные суть машины и что спасение человека заключается в принятии реальности и построении совершенного будущего, изображенного Скиннером во «Втором Уолдене». Писатели-фантасты и кинорежиссеры начали использовать различия (если они существуют) между человеком и машиной в таких произведениях, как пьеса Карела Чапека «R.U.R.» и фильм Фрица Ланга «Метрополис». Но никто еще не построил машину, в отношении которой можно было бы надеяться, что она когда-нибудь начнет соревноваться с человеческим мышлением. Так продолжалось до Второй мировой войны. Непременной тенденцией науки является механизация картины мира. Как мы уже видели, в XX в. психологи боролись с последним убежищем телеологии: целенаправленным поведением животных и человека. К. Л. Халл пытался придать цели механический смысл; Э. Ч. Толмен сначала оставил ее как наблюдаемую величину в поведении, но позднее поместил в когнитивную карту организма; Скиннер попытался растворить цели в контроле поведения со стороны окружающей среды. Ни одна из этих попыток справиться с целью не оказалась вполне убедительной, но неудача Толмена сильнее всего сказалась на бихевиоризме. Толмена можно критиковать за приверженность картезианской категорийной ошибке и создание гомун-

328 Часть IV. Научная психология в XX веке

кула в голове человека, а также за объяснение поведения человека как следствия принятия решений этим гомункулом. Дело в том, что карта подразумевает читающего карту; в машине Толмена воистину был призрак. Психологи, казалось, метались между тремя возможностями: а) они могли попытаться объяснить целенаправленное поведение, ссылаясь на внутренние события, как Толмен; но это было чревато изобретением внутреннего призрака, функции которого оставались непостижимыми; б) они могли бы считать поведение чисто механическим, как это делал Халл, или полагать, как Скиннер, что оно находится под мягким контролем окружающей среды; но, хотя такая точка зрения была научной и логичной, она отрицала тот очевидный факт, что поведение направлено к достижению цели, и в) вслед за Ф. Брентано и Л. Витгенштейном они могли принять цель как неизменную истину человеческих действий, не требующую объяснений и не нуждающуюся в них; но это отрицало бы то, что психология может стать такой же естественной наукой, как физика, а этот вывод был немыслим для психологов, терзаемых завистью к физикам.

Научные разработки во время Второй мировой войны породили современный высокоскоростной цифровой компьютер, что принесло концепции, делавшие наиболее привлекательным первый из вышеизложенных вариантов, поскольку они, казалось, предлагали способ избежать «призрака в машине». Самыми важными из этих концепций были идея информационной обратной связи и концепция компьютерной программы. Важность обратной связи поняли мгновенно; для постижения значения идеи программирования потребовалось больше времени, но в конце концов это дало толчок к новому решению проблемы разума и тела, которое получило название функционализм. Концепции обратной связи и программирования произвели впечатление и даже заняли господствующее положение, поскольку ассоциировались с реальными машинами, которые, казалось, могли думать.