Подвиги инквизиции и суды над ведьмами
жүктеу/скачать 210.5 Kb.
|
| Действительная история Жиля де Рэ
Жиль де Лаваль, барон де Рэ, действительно имел такую черную бороду, что она казалась синей, как показано на его портрете в зале Марешо Версальского музея. Маршал Бретани, он был храбрым, потому что был французом; будучи богатым, он был также хвастливым; и стал колдуном, потому что был душевнобольным. Умственная ненормальность его проявлялась в первую очередь в чрезмерной набожности и экстравагантном великолепии. Когда он ехал за границу, ему всегда предшествовали крест и знамя, его капелланы были одеты в золото и выглядели как прелаты; он имел множество маленьких пажей или хористов, которые всегда были богато одеты. Но день за днем кого-то из детей вызывали к маршалу, после чего товарищи ребенка больше не видели: место пропавшего замещал вновь прибывший, и детям было строго запрещено даже вспоминать о нем между собой. Маршал брал детей у бедных родителей, которых он уверял, что их детей ждет блестящее будущее. Объяснение состоит в том, что кажущаяся набожность была маской злодейской практики. Разоренный болезненной расточительностью, маршал хотел добиться богатства любой ценой. Алхимия истощила его последние ресурсы; он решился на самые крайние эксперименты Черной Магии, в надежде получить золото с помощью ада. Священник-отступник прихода Сен-Мало, флорентиец по имени Прелата, и Силле, который служил дворецким у маршала, были его доверенными помощниками. Он женился на молодой женщине высокого происхождения и держал ее практически в заточении в замке Маше-куль, в котором находилась башня с замурованным входом. Маршал говорил, что башня разрушается и никто не должен к ней приближаться. Тем не менее мадам де Рэ, которая часто бывала одна в темное время, видела красные огни, которые перемещаются в башне туда и сюда; но она не спрашивала об этом мужа, его яростный и мрачный характер наполнял ее крайним ужасом. На пасху в 1440 г. маршал, торжественно встреченный в своей часовне, простился с женой, сказав ей, что он уезжает в Святую Землю; бедное создание боялось даже задать ему вопрос, так трепетала она в его присутствии; она была уже несколько месяцев беременна. Маршал разрешил ее сестре навещать ее во время его отсутствия. Мадам де Рэ приняла разрешение с благодарностью, после чего Жиль де Лаваль сел на коня и ускакал. Мадам де Рэ сообщила сестре о своих страхах и подозрениях. Куда скрывался он в замке? Почему он так мрачен? Что происходит с детьми, которые день за днем исчезают? Что за огни светятся по ночам в замурованной башне? Эти и другие вопросы возбуждали любопытство обеих женщин до крайней степени. Что же делать? Маршал строго запретил им даже приближаться к башне и, покидая их, повторил свое указание. Очевидно, что там был потайной ход; сестры решили отыскать его, проверяя нижние помещения замка, угол за углом и камень за камнем. Наконец в часовне, за алтарем, они нашли медную кнопку, встроенную в скульптуру. Она поддалась давлению, камень сдвинулся, и женщины в страхе разглядели ступеньки лестницы, ведущей в запретную башню Г Первый этаж представлял собой нечто вроде часовни с крестом посредине и черными светильниками; на алтаре стояла омерзительная фигура, несомненно изображающая демона. На втором этаже они увидали печи, реторты, перегонные кубы, древесный уголь, одним словом, приборы алхимии. Далее лестница вела в темную камеру, где тяжелый зловонный запах заставил женщин отступить. Мадам де Рэ наткнулась на вазу, которая опрокинулась, и она почувствовала, что ее платье и ноги залиты какой-то густой жидкостью. Вернувшись к свету в начале лестницы, она увидела, что вся она в крови. Сестра Анна пыталась увести ее из башни, но любопытство мадам де Рэ было сильнее отвращения и страха. Она спустилась по лестнице, взяла лампу в адской часовне и вернулась на третий этаж, где ее ожидало страшное зрелище. Медные сосуды с кровью стояли в ряду стены, на каждом была этикетка с датой: посреди комнаты находился черный мраморный стол, на котором лежало тело ребенка, убитого совсем недавно. Это был один из тех, кто исчез на днях; черная кровь разливалась широко по грязному источенному червями полу. Женщины были полумертвы от ужаса. Мадам де Рэ хотела любой ценой скрыть следы ее вмешательства. Она стала искать тряпку и воду, чтобы помыть пол; но она только сделала пятно еще большим, и то, что на первый взгляд казалось черным, приобрело все оттенки красного. Внезапно громкие звуки наполнили замок, голоса людей призывали мадам де Рэ. Она расслышала благоговейные слова «Монсеньор вернулся». Обе женщины бросились к лестнице, но в это время голоса раздавались уже в дьявольской часовне. Сестра Анна вбежала наверх к зубцам башни; мадам де Рэ трепеща спустилась вниз и лицом к лицу столкнулась с мужем, сопровождаемым бывшим священником Прелати. Жиль де Лаваль схватил жену и без слов потащил ее в адскую часовню. Прелати сказал маршалу: «Это то, что нужно, как вы видите, жертва идет к нам с ее собственного согласия». — Да будет так, — ответил хозяин. — Начнем Черную Мессу. Бывший священник пошел к алтарю. Жиль де Лаваль открыл маленький ларец и вытащил большой нож, после чего он сел вплотную к супруге, которая почти в обмороке лежала на скамье у стены. Кощунственная церемония началась. Следует объяснить, что маршал по пути в Иерусалим достиг лишь Нанта, где жил Прелати; он атаковал этого несчастного негодяя с исступленной яростью и угрожал убить его, если он не найдет средства получить от дьявола то, что он так долго от него требовал. Прелати заявил, что среди страшных условий, поставленных владыкой ада, первым является принесение в жертву нерожденного ребенка маршала, после того как он будет извлечен из утробы матери силой. Жиль де Лаваль ничего не сказал в ответ, но сразу же вернулся в Машекуль: флорентийский колдун и его сообщник священник его сопровождали. С остальным мы знакомы. Тем временем сестра Анна, оказавшаяся на верхушке башни и не желавшая спускаться вниз, стала размахивать своим покрывалом, подавая сигналы бедствия. Они были замечены двумя всадниками, направляющимися в замок, которых сопровождал вооруженный отряд. Это были два ее брата, которые, узнав о мнимом отъезде маршала в Палестину, намеревались посетить и поддержать мадам де Рэ. Когда они прибыли во двор замка, Жиль де Лаваль приостановил страшную церемонию и сказал жене: «Мадам, я прощаю вас, и дело закончится, если вы сделаете так, как я скажу вам. Вернитесь в свои покои, смените одежду и присоединитесь ко мне в гостиной, куда я приду встретиться с вашими братьями. Но если вы скажете хотя бы слово или вызовете у них хоть малейшее подозрение, я приведу вас сюда после их отъезда, и мы продолжим Черную Мессу с того момента, на котором она была прервана, и при этом жертвоприношении вы умрете. Заметьте, куда я поместил свой нож». Он встал, отвел жену к дверям ее комнаты и затем встретил ее родственников и их свиту, говоря, что она готовится прийти и приветствовать братьев. Мадам де Рэ появилась почти немедленно, бледная как призрак. Жиль де Лаваль не сводил с нее глаз, стараясь управлять ею своим взглядом. Когда братья предположили, что она больна, она ответила, что беременна, но добавила вполголоса: «Спасите меня, он хочет меня убить». В этот момент сестра Анна вбежала в зал, крича: «Возьмите нас отсюда, спасите нас, мои братья, этот человек — убийца», — и она показала на Жиля де Ааваля. Пока маршал вызывал своих людей, эскорт братьев окружил женщин с обнаженными мечами, люди маршала были разоружены. Мадам де Рэ с сестрой и братьями опустили подъемный мост и покинули замок. На утро герцог Иоанн V осадил замок, и Жиль де Лаваль, который больше не мог положиться на свое войско, сдался без сопротивления. Парламент Бретани санкционировал его арест за убийство, церковный трибунал подготовил в первую очередь обвинение против него как еретика, содомита и колдуна. Со всех сторон слышались ранее подавляемые ужасом голоса родителей, требовавших своих детей, по всей провинции раздавались крики горя и скорби. Замки Машекуль и Шантосе были разрушены, в результате чего обнаружили две сотни детских скелетов; остальное было предано огню. /Пиль де Лаваль предстал перед судьями с великой надменностью: «Я Жиль де Лаваль, маршал Бретани, барон де Рэ, Машекуля, Шантосе и других владении. А кто вы, что осмеливаетесь допрашивать меня?» Ему ответили: «Мы ваши судьи, магистраты Церковного Суда».— «Что? Вы мои судьи? Идите прочь, я хорошо знаю вас. Вы, продажные и недостойные, предали вашего Бога, чтобы купить блага дьявола. Не говорите мне более о суде надо мной, потому что если я виновен, то это вы показали мне пример, мои обвинители». — «Оставьте ваши оскорбления и отвечайте нам». — «Я скорее буду повешен за шею, чем буду отвечать вам. Я удивлен, что канцлер Бретани поручил это дело вам. Вы можете получить сведения и после этого действовать хуже, чем раньше». Но эта высокомерная наглость была подавлена угрозой пыток. Перед епископом Сен-Бриек и властителем Пьером де л'Опиталь Жиль де Лаваль признался в убийствах и святотатстве. Он заявил, что его мотивом в убийстве детей было отвратительное наслаждение, которое он испытывал во время агонии этих бедных маленьких созданий. Канцлер не поверил этому заявлению и повторил вопрос снова. «Увы, — сказал резко маршал. — Вы напрасно мучаете меня и себя». «Я не мучаю вас, — отвечал президент, — но я удивлен и не удовлетворен вашими словами. Я надеюсь услышать истинную правду». Маршал отвечал: «Воистину, другой причины нет. Чего еще вы хотите? Я совершил столько, что этого достаточно для осуждения десяти тысяч человек». Жиль де Лаваль скрыл, что он пытался добыть Философский Камень из крови убитых детей и то, что к этому чудовищному злодеянию его влекла алчность. По наущению своих некромантов он полагал, что универсальное средство жизни можно внезапно получить, комбинируя действие и противодействие, надругательства над Природой и убийства. Он собирал радужную пленку с застывшей кровью, подвергал ее различным воздействиям, настаивая продукт в философском яйце атанора, комбинируя его с солью, серой и ртутью. Несомненно, что он отыскал этот рецепт в каких-то старых еврейских колдовских книгах. Если бы это стало тогда известно, это навлекло бы на евреев проклятия всей земли. Убежденные, что акт человеческого зачатия притягивает и сгущает Астральный Свет, израильские колдуны погрузились в те ненормальности, в которых их обвинял Филон, как предполагал астролог Гаффарель. Они заставляли женщин прививать деревья, и в то время, когда они вставляли черенки, мужчина производил над ними действия, которые были надругательством над Природой. Где бы Черная Магия ни проявляла себя, она взращивала ужасы, потому что дух Тьмы не есть дух изобретения. Жиль де Лаваль был сожжен заживо в pre de la Magdeleine близ Нанта. Он получил разрешение идти на казнь со всей его прислугой, которая сопровождала его в жизни, как если бы он хотел включить в позор своего наказания хвастовство и алчность, из-за которых он так низко пал и погиб столь трагично. ЭЛеви «История магии» Примечание составителя. В начале XVI века в Трансильвании была разоблачена графиня Елизавета Батори, которая производила аналогичные пытки и бесчеловечные кровавые эксперименты над своими служанками с целью извлечь из их крови жизненную субстанцию и продлить собственную молодость. Процесс над ней не получил огласки, вероятно, потому, что графиня не была казнена, а лишь подвергнута пожизненному заточению в башне собственного замка. Подобные любознательные садисты порою возникают в человеческом муравейнике, и чем больше власти сосредотачивается в их руках, тем они страшнее. Процесс над вальденсами Третий крупный судебный процесс этого периода отличался от остальных своим чисто городским характером. Как правило, городские жители выполняли наиболее изощренные обряды. Это свидетельствует о том, что хотя они были страстными сторонниками колдовства, но в то же время были далеки от истинных древних обычаев и религий. Хотя адепты и высшие маги культа были сосредоточены главным образом в городах, сам культ был в основном сельским. В 1459 г. в Аррасе состоялся громкий судебный процесс над множеством людей, которые были жителями этого города и занимали самое разное социальное положение. Возможно, это были вальденсы. В то время как для Монтегю Саммерса, например, это были «негодяи, чья ересь и колдовство были позором для этой провинции», которых «долгое время с прискорбием подозревали в том, что они воровали в церкви дарохранительницы и гостии, чтобы наполнять их своей похлебкой и дьявольскими мазями», для типичного протестантского автора девятнадцатого века это были «набожные прихожане ... которые обычно собирались по ночам, чтобы в уединенных местах по-своему поклоняться Господу». На этот раз показания обвиняемых, похоже, были не столь убедительны, как обычно, и добивались их с помощью пыток. Если первые ведьмы, подвергавшиеся допросам, могли действительно иметь какое-то отношение к культу, то тех людей, которых обвинили позже на основании признаний, полученных под пытками, инквизиторы старались обвинить намеренно. В данном примере ими руководил не столько страх перед ересью, сколько жажда мести и своекорыстие. Поэтому впоследствии парламент Парижа объявил эти приговоры незаконными. Но, увы, с тех пор прошло уже тридцать два года, было уже слишком поздно и никого нельзя было спасти. Если в Аррасе действительно существовала большая группа ведьм, она действовала по обычной модели — мази, сборища, дьявол в человеческом образе (его лицо закрывала маска), поцелуй, поручения, сексуальные танцы и т. п. Но поскольку это были зажиточные люди, на своих сборищах они, как и следовало ожидать, наслаждались «великим изобилием кушаний и вин». Итак, в течение двух лет весь Аррас был охвачен страхом — признания и обвинения росли словно снежный ком. Многим богатым людям удалось купить себе свободу, но из менее состоятельных обвиняемых большинство было отправлено на костер. Это зрелище вызвало интерес у многих тысяч зрителей, которые собрались со всей округи. Среди первых обвиняемых пятерым надели на головы бумажные митры. На них был изображен дьявол в различных воплощениях в соответствии с их рассказами о том, каким он появлялся перед ними. Ьыли и другие известные судебные процессы над выдающимися и влиятельными людьми. Но гораздо больше было простых людей, пострадавших как в одиночку, так и коллективно, которые в безвестности приняли столь же ужасную или даже еще более ужасную смерть. В высших и более засекреченных кругах это учение стало еще более тайным. «Светоч знания» вручали только тщательно подобранным адептам, а совместные ритуалы проводили редко и обязательно с тщательно продуманными мерами предосторожности. Философское течение древней магии в основном отделилось от примитивного «крестьянского» течения. Тех, кто принадлежал к этому высшему течению, подозревали, но до суда дело редко доходило. Однако обычные люди, принадлежавшие к древним народам, сильно страдали от кампании, направленной против ведьм, которая становилась все более неистовой. Повсюду царили подозрения, обвинения и ужас. Суды работали с перегрузкой, а погребальные костры полыхали все чаще и яростнее. Возрождение, а потом и Реформация принесли с собой третий и последний кульминационный момент в деле искоренения колдовства. Возрождение означало растущую широту и терпимость взглядов. Оно вызвало к жизни дух теоретических идей, который бросил вызов ортодоксальным догматам и стимулировал возобновление исследований древних верований. Одним из результатов Возрождения стала Реформация. Однако она еще не означала терпимости — деятели Реформации были даже более яростными противниками колдовства, чем католики. Хотя они оспаривали все остальные положения христианской веры, но были так же твердо убеждены в опасности колдовства, как и в достоверности существования Бога. Реформированные церкви опирались на Священное Писание, которое гласило, что ведьме нельзя позволять жить, и это еще больше усиливало их ярость. «У меня нет ни малейшего сострадания к ведьмам! — восклицал Лютер. — Я бы сжег их всех!» Когда Кальвин переиздавал законы Женевы, он сохранил те, которые были направлены против ведьм, и неуклонно исполнял их. Безумная ярость распространилась по всей Европе, и если запуганные граждане считали, что власти недостаточно усердны, они брали дело в свои руки и устраивали самосуд над всяким, на кого им указывали злоба или страх. Как сообщил иезуит Дель-рио, в подобных случаях всегда приводили слова Флоримона — автора труда «Об антихристе». Он писал: «Все, кто подает нам сигналы о приближении антихриста, согласны с тем, что мрачный период его пришествия всегда отмечен усилением колдовства и волшебства. Да и был ли когда-нибудь в истории столь тревожный век, как наш? Скамьи в наших судах, предназначенные для преступников, осквернены людьми, обвиняемыми в этом ужасном грехе. У нас не хватает судей, чтобы судить их. Наши тюрьмы битком набиты ими. Не проходит и дня, чтобы наши трибуналы не выносили кровавые приговоры или чтобы мы не возвращались домой, смущенные и объятые ужасом из-за ужасных признаний, которые нам пришлось услышать. И дьявол считается столь хорошим господином, что сколько бы его рабов мы ни предавали огню, все равно из их пепла восстают все новые и новые рабы и занимают места прежних». И все это отнюдь не похоже на явное преувеличение. «Молотом» по ведьмам Импульс настоящему истреблению женщин дала известная папская булла 1484 г. _ «Summis desiderantes affectibus». Тиару римского папы в том году получил Джованни Баттиста Чибо. Он издал манифест против колдунов, магов и ведьм. Это был всего лишь один документ из целой серии подобных деклараций, однако в нем церковники обрушили особенно жестокие обвинения на всякую ересь вообще — как на нарождающееся протестантство, так и на своего старого врага — дуализм вместе со всеми его подпольными организациями. Чтобы эта булла действовала эффективно, за ней последовало назначение судей, наделенных полномочиями отправлять правосудие в разных областях. О двоих из этих судей стоит рассказать поподробнее — это были отец Джеймс Шпренгер из Баля и отец Генрих Кремер. Оба они были доминиканцы. Они оба были назначены главными инквизиторами Германии. В 1490 г. они совместно создали руководство по выполнению этих обязанностей под названием "Malleus Maleficarum". Этот документ представлял собой свод законов кампании по борьбе с ведьмами, а также критерии оценки поведения ведьм и руководство по их уничтожению. С нашей точки зрения это сочинение — безумное и жестокое в своей основе. С их точки зрения его можно было считать жестоким, но необходимым, а вот наши взгляды показались бы им безумными. Ведь мы живем в век религиозной терпимости, которая для них была равносильна отказу от Бога. Однако они наверняка поняли и одобрили бы осуждение политических заключенных в авторитарных государствах (даже не разделяя идейных предпосылок), так как свойственная таким государствам идея сохранения общества путем избавления от инакомыслящик любыми способами практически идентична той, которую проводила в жизнь авторитарная церковь. Если идет борьба с величайшим и несомненным злом, то пусть уж лучше страдают невинные, чем преуспевают виновные. А виновные, как считала церковь, были буквально повсюду. Спренгер и Кремер так же, как большинство их современников, верили, что зло действительно существует и его необходимо уничтожить. Это была догма их веры. Они опирались на поддержку папской власти и сочувствие населения. У них не было ни малейших сомнений или угрызений совести, связанных с их ужасной работой. Эти люди обладали проницательным умом, но они просто не чувствовали за собой никакой вины и не считали себя нечестными. В мире существовало зло, и во имя сохранения Христа и его религии это зло нужно было победить. Они должны были атаковать, а не обороняться. Это были люди с высокими принципами, а не какие-нибудь садисты, потворствующие своим порочным желаниям. Точно так же судьи в коммунистических и нацистских судах тоже чаще всего не были садистами — просто они всеми силами противостояли «ереси», направленной против политических убеждений того времени. Их грех был более значительным, чем они сами. Это был грех абсолютной веры, абсолютных убеждений. Даже такой великий рационалист, как Леки, написал следующие слова: «У судей не было никаких причин желать вынесения приговоров обвиняемым, и поскольку за обвинением должна была последовать ужасная смерть, у них, напротив, были очень веские основания использовать свою власть обдуманно и осторожно... Доказательства [колдовства] по сути своей являются совокупностью улик. Какие-то случаи можно объяснить мономанией, другие — обманом, некоторые — случайным совпадением или оптической иллюзией. Однако если мы рассмотрим множество странных показаний, данных под присягой и зарегистрированных в юридических документах, то любое возможное рациональное объяснение покажется абсолютно невероятным. Можно с уверенностью сказать, что в наши дни было бы совершенно невозможно собрать такое количество доказательств явления, которое фактически вообще не имеет никакой реальной основы... Если бы мы считали колдовство возможным, то лишь одну сотую часть доказательств, которыми мы располагаем, можно было бы считать достоверными. Если бы колдовство было естественным, но неправдоподобным явлением, наше нежелание верить в него было бы полностью сокрушено множеством доказательств». Инквизиторы действительно верили в колдовство. Кровавые доказательства были в наличии. И свои приговоры они выносили из милосердия. Все это сказано только для того, чтобы подчеркнуть, что в эпоху средневековья и Возрождения люди, придерживавшиеся ортодоксальной веры, рассуждали не так, как мы с вами. По всем меркам, которыми мы обычно руководствуемся, «Malleus Maleficarum» — это самый отвратительный документ, какой только можно себе представить. Он полностью пренебрегал тем, что мы подразумеваем под доказательственным правом. Он заранее предполагал виновность обвиняемых и оправдывал пытки. Он не допускал буквально никакой защиты, зато подсказывал множество способов запутать и обмануть заключенного. В качестве наказания он предлагал длительную и жестокую смерть. В нем использовалась поистине дьявольская изобретательность, чтобы обмануть дьявола, который редко попадался в ловушку. Он представлял собой оружие, позволявшее обрекать на мучительную смерть тысячи заблуждающихся, суеверных и невежественных людей, из которых, вероятно, лишь немногие сознательно руководствовались теми мотивами и верованиями, которые этот документ был призван уничтожать. Вначале для ареста человека было достаточно самой обыкновенной клеветы. Святой Бернард постановил, что для обвинения в ереси достаточно «очевидного факта». Дурная слава в обществе — вот и все, что требовалось, чтобы вызвать на допрос кого угодно, — спастись могли лишь самые богатые и могущественные. Даже праведной жизни было недостаточно для оправдания — как уже было сказано выше, аскетическое поведение альбигойцев само по себе навлекало на них подозрения. Считалось, что чем благочестивее на вид обвиняемые, тем больше вероятность того, что на самом деле это хитрые и коварные агенты врага. Обычный средневековый способ проверки правдивости показаний — «суд Божий» (испытание огнем и водой) — к ведьмам применять не разрешалось — считалось, что ведьмы способны заколдовать себя и сделаться нечувствительными к действию огня*. Обычно применялся другой вид испытания — «взвешивание против Библии», то есть при взвешивании Библия использовалась в качестве противовеса. Результатом этого испытания обычно было осуждение, однако если оно проходило успешно для обвиняемого, его просто считали отрицательным доказательством. Хотя клеветы, как правило, было достаточно для обвинения, показания свидетелей тоже ценились. Для такого серьезного преступления свидетели не обязательно должны были иметь хорошую репутацию. В подобных случаях от общепринятой практики отказывались, так что показания против заключенных могли давать даже преступники и люди, отлученные от церкви. Детей поощряли предавать своих родителей. Не имели права давать показания только кровные враги, которые руководствовались злобой. Поэтому если ведьма была знакома со свидетелем, у нее всегда была возможность заявить о кровной вражде с ним. Из-за этого имя свидетеля обычно скрывали или вводили подсудимого в заблуждение по поводу того, что именно сказал тот или иной свидетель. Нередко подсудимый оказывался единственным человеком, который пытался установить злобные намерения свидетеля, поскольку адвокат, призванный защищать подсудимого, как правило, исполнял свои обязанности крайне формально и был практически нереальной фигурой. Считалось, что ересь по своей сущности не подлежит оправданию, и любой адвокат, осуществлявший защиту, сам вполне мог превратиться в подозреваемого (в наше время то же самое происходит на политических судебных процессах во многих странах мира). Если адвокат вообще хоть что-нибудь говорил, он мог только предъявлять встречные обвинения, но не пользоваться формальными промахами обвинителя. Следовательно, если человек становился подозреваемым, то практически неизбежно становился и подсудимым, а стать подсудимым — это почти неминуемо значило быть приговоренным. Бодин, великий авторитет семнадцатого века, писал: «Суд над лицами, обвиняемыми в подобных преступлениях, следует проводить совсем не так, как суд над людьми, совершившими другие преступления. Если судья твердо придерживается обычного хода судебного процесса, он тем самым противоречит духу закона — как божеского, так и человеческого. Человека, обвиняемого в колдовстве, ни в коем случае нельзя оправдывать...» И действительно, их очень редко оправдывали. жүктеу/скачать 210.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|