Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.02 Mb.
|
| 1 Симрок, 46—51; Die Götterwelt, 217—8; German. Mythen, 103.
2 D. Myth., 602. 3 Эта. Сб., VI, смесь, 20-23. 4 Н. Р. Ск., VI, стр. 269. 5 Die Götterwelt, 56—57. 6 «Gîfr (великанка) mag frech, trotzig, gierig bedeuten». — D. Myth., 493. кровь; мать Гренделя называется морскою волчицею — merevîf, brimvylf1. С тем же характером изображают греческие сказания циклопов. Циклопы — одноглазые великаны, обитающие в темных пещерах, среди высоких скал, нравом свирепые, нелюдимые, видом подобные горам, а голосом — грому. Выше (I, 142) было указано, что гроза уподоблялась древними поэтами кузнечной работе и что сам громовник и духи — обитатели облачных гор представлялись кузнецами; этой работою занимаются и великаны. Сидя в подземельях, под властию Гефеста, циклопы ковали стрелы-молнии. Представление это хотя у германо-славянского племени и не получило такого широкого развития, как у народов классических, но все же не чуждо ему совершенно. Обработку металлов и ковку оружия немецкие и славянские предания по преимуществу связывают с карликами; но есть саги, в которых великаны и черти или сами являются кузнецами, или учатся у других кузнечному ремеслу2. У Гомера находим превосходный рассказ о том, как Одиссей с двенадцатью товарищами попался к циклопам. Странники зашли в пещеру Полифема; завидя их, великан прянул, как бешеный зверь, разом подхватил двоих — словно щенят, ударил их головами 6 землю, состряпал себе ужин и съел все дочиста: ни костей, ни утроб не оставил. После погибло еще четверо из странников такою же ужасною смертию. Тогда Одиссей обольстил циклопа своими хитрыми речами и опоил его вином, а на вопрос о своем имени назвался Никто. Как только опьяненный великан заснул крепким сном, Одиссей взял заостренный кол, разжег острие на огне, и с помощию товарищей своих воткнул его в глаз Полифема: глазное яблоко зашипело и лопнуло. Страшно заревел Полифем, и на этот крик сбежались другие циклопы. «Кто, — спрашивают они, — нанёс тебе обиду?» — Никто, — отвечает Полифем. «Если никто, так зачем же кричать!» — говорят ему циклопы и удаляются прочь. Полифем отодвинул скалу, которою заграждался вход в пещеру, и сел у отверстия, надеясь переловить своих маленьких врагов в то время, как станут они выходить из подземелья. У него было большое стадо коз и овец, подобно тому, как у Трима паслись золоторогие коровы; Полифем питался их молоком и мясом, и на ночь загонял стадо в пещеру. Догадливый Одиссей опутал лыками по три длиннорунных барана вместе, и каждого из своих сутников подвязал под средним бараном; а себе выбрал самого роскошного шерстью самца, ухватился руками за его спину и повис под волнистым брюхом. Бараны вынесли их на свободу. Взойдя на корабль, Одиссей не вытерпел и начал громко ругаться над великаном. Взбешенный Полифем отломил от вершины горы огромный утес и со всего размаху кинул его в воду; утес упал недалеко от судна, всколыхал море и едва не потопил корабль3. Следы предания о Полифеме Вильгельм Гримм указывает в сказках и поэмах не только немецких, романских, славянских, но и финских, татарских (тюркских) и арабских, заимствованных из древнеперсидских источников4. На Руси есть сказка про Лихо одноглазое5: жил-был кузнец. «Что, говорит, я горя никакого не видал. Сказывают: лихо на свете есть; пойду, поищу себе лихо». Пошел, повстречался с ним портной и 1 German. Mythen, 169—174; D. Myth., 464, 486—9. 2 D. Myth., 454, 514; Deutsche Sagen, I, 232; см. также в I т. настоящего сочинения, стр. 150 (великан Zelezomej). 3 Одис, IX. 4 Abhandlyngen берлин. акад. наук 1857 г. ; Тысяча и одна ночь — рассказ о мореходе Синдбаде; Сказ. Грим., 191; Гальтрих, 36; Штир, стр. 148—150; Zeitschr. für D. Myth., II, 210. Кастрен упоминает о подобной же сказке, слышанной им в русской Карелии. — Вест. Р. Г. О. 1856, V, 29. 5 Н. Р. Ск., III, 14. пристал в товарищи. После долгого пути забрели они ночью в густой и темный лес, увидали большую избу и зашли в нее отдохнуть. В избе пусто, никого нету; но вот идет высокая, одноокая баба. «А, говорит, у меня гости! будет мне что поужинать». Принесла беремя дров, затопила печку, зарезала портного, изжарила и скушала. Кузнец видит — дело плохо, ничем не возьмешь, разве хитростью. «Бабушка! говорит, я кузнец». — А что ковать умеешь? «Да все умею». — Скуй мне глаз. «Хорошо, да есть ли веревки? Надо тебя покрепче связать, я бы другой глаз вковал». Великанка принесла веревки; кузнец скрутил ее крепко-накрепко, потом взял шило, разжег на огне, наставил бабе на глаз, да как хватит обухом по шилу... баба рванулась, и веревка тотчас лопнула. «А, злодей, не уйдешь от меня!» — закричала слепая и уселась на пороге избы. На ночь загнала она овец в избу, а поутру стала выпускать их в поле. Кузнец выворотил свой тулуп шерстью вверх, надел и пополз на четвереньках, словно баран. Великанка выпускала овец по одной: схватит за спину да и выкинет. Выкинула за дверь и своего неузнанного врага. Встал он и пошел лесом; глядь — на дереве топорик с золотой ручкой, захотел себе взять, но только дотронулся — рука так и пристала к топору, а тут великанка тащится и кричит: «не ушел, злодей!» Кузнец вынул нож, отрезал прилипшую руку и только этим спасся от верной смерти. Известны и другие варианты этой замечательной сказки: Лихо представляется великаном — «стоит великолюд да сосновою колодою загоняет овец в хлев; ростом выше самого высокого дуба, во лбу один глаз». Интересен по своим особенностям малорусский вариант1: жил да был человек и не знал, что за лихо есть на свете; слышит — люди часто его поминают, и решился, во что бы ни стало, свидеться с ним; сумку на плечи и отправился странствовать. Шел-шел, долго ли, коротко ли — под лесом стоит железный замок, кругом частокол из человечьих костей, а сверху воткнуты черепа. Подходит к замку. «Чего надо?» — Лиха; его ищу. «Лихо здесь!» Вошел в горницу, а там лежит громадный, тучный великан — голова на покути, ноги на печке; ложе под ним людские кости. Это — Лихо, а вокруг него сидят Злыдни и Журба. Подало Лихо человечью голову и подчует гостя; а само Лихо слепое. Он взял голову да под лавку. «Что, скушал?» — спрашивает великан. — Скушал. «А где ты, головка-мотовка?» — Под лавкою, — отозвалась голова. Жаром и холодом обдало гостя. «Скушай, голубчик! ты сам вкусней для меня будешь». Гость поднял голову и спрятал за пазуху. «Где ты, головка-мотовка?» — Подле желудка. — Значит, съел! подумал великан: «ну, теперь твоя очередь!» Гость бежать... заскрипели железные затворы, Лихо узнало побег и крикнуло: «двери! держите, уйдет». Но странник был уже за порогом; только правую руку не уберег — дверью отшибло. «Оце лыхо!» — воскликнул он от страшной боли и вернулся домой калекою. Как в великорусской сказке рука прилипает к топору, так в сербской2—пристает она к великановой палке: когда герою посчастливилось выбраться на свободу, он начал громко хвастаться своею удачею. Дивљан (одноглазый великан = див) протянул ему палку и сказал: «если ты сумел уйти, так возьми этот посох и гони к себе мое стадо; без того ни одно животное не пойдет за тобою». Только что молодец хотел взяться за палку, как один из его пальцев крепко прилип к ней; видя беду неминучую, он тотчас же отрезал свой прилипший палец и побежал, ругаясь над врагом и гоня пред собой все его стадо. Слепой великан бросился за ним в погоню; а тот завел его к великой воде и, зайдя за спину, столкнул в глубину: великан упал и потонул. Точно 1 О. 3. 1840, II (Предания, записанные Боровиковским), 49; Lud Ukrain., II., 29—31. 2 Срп. припов., 38. так же погибает он в воде — и по свидетельству немецкой редакции. Сказки эти нельзя считать переделкою Гомерова рассказа; басня, на которой они основаны, так широко распространена у всех индоевропейских народов, что едва ли можно признать ее за создание исключительно-эллинской фантазии. В немецкой и славянских редакциях мы встречаем любопытные черты, о которых нет и помину у Гомера, но которые тем не менее принадлежат глубочайшей древности; ибо черты эти вполне согласуются с общеарийскими преданиями и помогают нам разгадать миф о Полифеме. Молния рисовалась воображению древнего человека в двух различных поэтических картинах: она то разбивает тучи огненною стрелою, то сама пожирается ими (= потухает в их темных недрах). Сказочный герой, попадающий к прожорливому великану, есть существо, родственное эльфам, и потому в русской сказке он называется кузнецом. Соответственно олицетворению тучи — великаном, а молнии — малюткою, карликом (см. ниже), он представляется не сильномогучим богатырем, призванным избивать исполинское племя, а слабым странником, который поборет своего страшного противника единственно лукавством и хитрою изворотливостью; заметим, что изворотливость и лукавство составляют характеристические свойства бога-громовника и грозовых карликов. Так как в сравнении с великанами обыкновенные люди были не более как пигмеи, то во многих народных сказаниях они и заступают место последних. Герой топит великана в глубине вод, т. е. заставляет его гибнуть в разливе дождевых источников; но при этом и сам лишается руки или пальца — подробность, указывающая на летучую молнию; ибо в числе других уподоблений она приравнивалась и руке, и пальцу. Падение молнии обозначалось на поэтическом языке потерею этих членов, как бы отшибленных у Перуна ударом враждебного демона; в тех описаниях грозы, где бог-громовник является в образе птицы, он теряет перо или коготь (см. выше, стр. 197—8). По одному варианту разбираемой нами сказки руку отшибает железная дверь, быстро и с шумом захлопываясь в жилище великана, подобно тому, как при всякой попытке унести золото из великанских пещер двери отшибают похитителю пятку и делают его хромоногим (см. стр. 347). Шествуя в тучах, облекаясь в их туманные покровы, бог-громовник сам принимает исполинские размеры и наделяется такою же дикою прожорливостью и чрезмерною жадностью к напиткам, как и все великаны. Мы уже видели, что Тор съел у Трима быка и восемь больших рыб и выпил три бочки меду, а в гостях у Гимира сожрал двух быков; по свидетельству одной из старинных саг, некогда он выпил пол-океана. Сидя в валгалле, Тор опорожняет такие великие чаши, каких никто не в состоянии выпить. Во время грозы Индра раскалывает скалу-облако и, укрепляясь к битвам, поглощает божественный напиток в таком изобилии, что брюхо его вздымается подобно горе и сравнивается с морем1; он зараз осушает тридцать рек. Туча, бочка (сосуд) и брюхо обозначаются в санскрите одинаковыми названиями2. Отсюда, с одной стороны, объясняется тот демонический тип громовника, с каким выступает он в некоторых народных преданиях, как существо скорее родственное, чем враждебное великанам и черту (см. гл. XXII); отсюда же, с другой стороны, объясняется и самое различие в характере великанов. Как представители грозовых туч, они являются то злобными супостатами Перуна, то, напротив, его спутниками 1 Orient und Occid., I, 41. 2 Ч. О. И. и Д. 1865, IV, 252: kabhanda, kôça, kosha. Немецкие предания изображают дракона огромным котлом, садясь в который можно летать по воздуху. — Beiträge zur D. Myth., II, 340. и помощниками в творческом деле установления весны, с ее дождевыми ливнями и плодородием1. Остановимся на сказке о «летучем корабле»2. Герой отправляется добывать несказанную красавицу; странствование в ее далекое царство он совершает на летучем корабле (= туче), а чтобы получить невесту — должен, следуя эпическому приему, отважиться на несколько трудных подвигов, в исполнении которых ему помогают могучие товарищи. Товарищи эти, встречаемые и в других сказках3, принадлежат к одной породе с великанами и известны под следующими именами: а) Объедало, который разом пожирает двенадцать быков, хлеб кидает в рот полными возами и все кричит: мало! b) Опивало, которому целое озеро на один глоток станет; опорожнить сорок огромных бочек вина — для него сущая безделица! с) Скороход — на одной ноге идет, а другая к уху подвязана; если же захочет воспользоваться обеими ногами, то за один шаг весь свет перешагнет, d) Стрелок, который на тысячу верст так метко попадает в цель, что ему нипочем попасть в глаз мухи4, е) Чуткий — слух его так тонок, что он слышит, как трава растет; прилегая ухом к земле, он узнаёт, что на том свете делается, f) Мороз-Трескун или Студенец — он входит в чугунную, докрасна накалённую баню, в одном углу дунул, в другом плюнул, глядь — уж везде иней да сосульки висят! g) Наконец, старик с вязанкою дров, которые стоит только разбросать, как вмиг явится несметное воинство. Царь, отец красавицы, требует от доброго молодца, чтобы он заявил свое богатырство. И вот, по приказу царя, выставлены для него горы печеных хлебов, двенадцать жареных быков и сорок бочек вина; надо все съесть и выпить. В этом деле помогают ему Объедало да Опивало. Потом приказывает царь молодцу, чтобы он в короткое время, пока будет обед продолжаться, добыл и принес живой воды. Вместо него бежит за водою скороход, но на обратном пути засыпает крепким сном. Чуткий услыхал его храп и сказал стрелку; стрелок разбудил соню своим выстрелом, и живая вода была доставлена вовремя. Мороз-Трескун спасает молодца от раскалённой чугунной бани, а старик с вязанкою дров выставляет столько войска, что царь покоряется и уступает жениху свою прекрасную дочь. Вариант, записанный г. Худяковым5, отличается некоторыми любопытными особенностями; здесь выведены еще два богатыря: Дубыня, исторгающий крепкие вековые дубы с корнями, и другой, с такою силою дующий из своих ноздрей, что за тысячу верст вертит крылья мельниц, гонит по морю корабли, опрокидывает и уносит на воздух царские войска. Является в некое царство добрый молодец Ивашка и слышит — по всему народу объявлено, что царевна выйдет за того замуж, кто ее перегонит и прежде нее принесет из колодца воды; а кто возьмется за это дело, да не перегонит — с того голова долой. Сама же царевна куда шибко бегала! Ивашка выставил за себя скорохода: понесся скороход быстрее стрелы, добежал до колодца, почерпнул в кружку — и назад; на половине дороги поставил кружку наземь и утомлённый лёг спать. А царевна еще далеко до колодца не добежала; увидала спящего соперника, взяла его полную кружку, а свою пустую оставила на месте и повернула домой. Пробужденный стрелою, Скороход успел сбегать к колодцу и воротился с водою раньше царевны. Не захотелось 1 В троицкой обрядовой песне поется: Туча с громом сговаривались: Пойдем, гром, погуляем с тобою! - Терещ., VI, 164. 2 Н. Р. Ск., VI, 27. 3 Ibid., V, 23, а; VII, 3; VIII, 9; Lud Ukrain., I, 270-7; Westsl. Märch, 61—63; Вольф, 307—311; Ган, 63; Сказ. Грим., I, стр. 405—7. 4 Худяк., I, стр. 119; Сказ. Грим., I, 433. 5 Худяк., 33. царю выдавать дочери за Ивашку, вздумал откупаться деньгами. Ивашка потребовал столько золота, сколько один человек поднять может, и велел собирать со всего царства холсты и шить огромный мешок. Сшили мешок, наполнили золотом; думают — никто не подымет, а Дубыня взял и спокойно понёс. Жалко стало царю золота, послал за богатырями в погоню большое воинство. Ивашко с товарищами уже плыл в ладьях по морю; видя то, и царское войско посажалось на корабли и пустилось за ними. Тогда тот из богатырей, что был мастер дуть, поднял сильные ветры: из одной ноздри направил он вихрь против царских кораблей, а из другой подул на свои собственные паруса; корабли назад отбросило, а ладьи живо к другому берегу прибило. Точно такая же сказка существует у сербов: «Дjeвоjка бржа од коња»1. Красота этой девицы описана так: «била je некака heвоjкa кoja ниje poh ена од оца и мajкe, него je начиниле виле од сниjега изваћена из jaмe бездање према сунцу Илиjнскоме, вjeтap je ожвио, роса je пoдojилa, а гора лишћем обукла и ливада цвиjећем накитила и наресила. Она je била бjeлa од сниjега, румениjа од ружице, cjajниja од сунца»2. Чудная дева объявила по всему свету: кто, сидя на коне, перегонит ее, за того она пойдет замуж; но такой подвиг был весьма труден, потому что на бегу она выпускала «некака мала крила исподпазуха» и с помощию своих крьшьев неслась быстрее всякого коня3. В итальянской редакции4 означенное предание выразилось в такой форме: Масционе отправляется закупать товары, на пути встречает разных богатырей и берет их с собою. Я, — говорит о себе один из богатырей, — называюсь Молния из Стрелограда и могу бегать так же быстро, как ветер. — Меня, — говорит другой, — называют Заячье Ухо из города любопытных: если я прилягу ухом к земле, то узнаю все, что делается на белом свете. — Мое имя, — замечает третий, — Хорошо-стреляй из местечка Прямо-в-цель. — А меня, — прибавляет четвертый, — зовут Дуй-богатырь (Blasius) из Ветрограда; своим ртом я могу производить всякие ветры: захочу — и повеет тихий зефир, вздумаю — и зашумит свирепый борей! — и в подтверждение своих слов он начал дуть так сильно, что поднялась буря и низвергла целые ряды вековых дубов. — Мое имя, — говорит наконец пятый, — Крепкая Спина, родом из Твердой Скалы; я могу поднять на плечи громадную гору, и она покажется мне не тяжеле пера: очевидно, что он соответствует нашему Горыне. Спутники прибыли в некое государство, где царствовал король, а у него была дочь, которая бегала с быстротой и легкостью ветра: когда она неслась по нивам — под ее стопами даже не гнулись колосья! Король обещал выдать свою дочь за того, кто превзойдет ее в беге. Богатырь Молния опередил ее; но король назначил перебежку, а королевна подарила своему сопернику перстень с волшебным камнем: тот, кто надевал этот перстень на палец, ни за что не мог тронуться с места (кольцо — звено цепи, символ оков, опутывающих быстроногого соперника). Заячье Ухо прислушался и узнал про коварный умысл; стрелок пустил с тугого лука стрелу и сбил с кольца волшебный камень; королевна была побеждена, король предложил за дочь выкуп, и Крепкая Спина забрал у него все серебро и золото. — Все эти сказочные богатыри суть олицетворения могучих сил природы: Опивало — особое прозвание великана, как жадного высасывателя дождевых туч; поглотив в себя целое 1 Срп. припов., 24. 2 Перевод: Была одна девица, рожденная не от отца и матери; вилы создали ее из снега, взятого из глубокой ямы на Ильин день, ветер ее оживил, роса воздоила, лес одел листьями, а луга убрали и украсили цветами. Она была белее снега, румянее розы, светлее солнца. 3 См. также сб. Валявца, 214—6; Эрбен, 35—36; Грим., 71. 4 Pentamerone, I, 28. море, он низвергает потом воду из своей пасти и шумными потоками затопляет все окрестные поля и луга. Это тот же сказочный змей (smok = сосун), который до какой реки ни припадет — ту и выпьет словно лужицу, который начинает напоследок тянуть самое море и до того опивается, что тут же лопается1: живое поэтическое изображение переполнившейся дождем тучи (на метафорическом языке моря), которую сосет змей-молния и которая изливается на землю при оглушительных раскатах грома и затем пропадает. По свидетельству Эдды, бог Один выпил мед Квасира (нектар), сокрытый в горе, пробравшись туда в просверленную дыру в образе змея. Отголосок этого любопытного предания слышится в норвежской сказке2 о великане, преследующем доброго молодца: видит великан, что путь ему прегражден высокою горою и широким морем, и призывает двух помощников. Это были Bergbohrer (сверлитель гор) и Meersauger (высасыватель моря); первый просверлил насквозь гору, а последний вытянул в это отверстие пространное и глубокое море в три добрых глотка, т. е., переводя на прозаический язык: молния буравит тучу и низводит из нее обильные воды дождя3. Согласно с этими данными, русское предание дает сильномогучему богатырю, рожденному из обрубка дерева (т. е. молнии, см. выше, стр. 244), знаменательное имя Соски-богатыря4. Сказки приписывают Опивале неумеренное поглощение вина, и это имеет мифическое значение; ибо, в числе других метафорических уподоблений дождя, одно из самых обыкновенных у арийских племен было уподобление его опьяняющим напиткам. Лицо Объедалы создано народной фантазией в соответствие Опивале: как тот много пьет, так этот много пожирает. Идея, выражаемая им, та же самая: он пожирает быков, в образе которых доисторическая старина олицетворяла громоносные тучи. Очевидно, что наш Опивало тождествен скандинавскому турсу, а товарищ его Объедало — скандинавскому иотуну. Последний подвиг Ильи Муромца состоял в убиении нечестивого Идолища, который ел зараз по целому быку жареному, со всеми косточкам, и пил по котлу меда или пива, а котел так был велик, что его с трудом подымали двадцать человек, или — как он сам о себе выразился в одном варианте, насмехаясь над Ильею Муромцем: Еще что же он за богатырь такой! Я к выти по три печи хлеба ем, По сороковке к выти пива пью. В этом представлении мы узнаем существо демоническое, родственное великанам, каким и изображают его народные сказки и былины: Идолище нечестивый — ростом двух сажен, или: голова у него с пивной котел, а в плечах сажень, промеж бровьми пядь, промеж ушей калена стрела; ездил он под облаками на крылатом коне, шибал свою палицу стопудовую и сам ее подхватывал (конь = вихрь, палица = молния5). Мороз-Трескун уже самым названием указывает на свое значение; его дуновение производит стужу, а иней и сосульки представляются его слюнями. В одном из великорусских вариантов6 богатырь этот является с подвязанными воло- 1 Lud Ukrain., I, 268—9. 2 П, 16. 3 Сравни в D. Myth., 509: Gargantua стоит ногами на двух высоких горах и, согнувшись, пьет из реки, чтб бежит промеж этих гор. 4 Н. Р. Ск., VIII, 6, b. 5 Сказочные богатыри съедают по целому быку и выпивают вина, браги или меду по полной бочке. — Чудинск., стр. 40. 6 Худяк., 1, 119. сами, и только распуская свои волосы — он производит сильный холод; волоса — древнейшая метафора темных туч (см. ниже). Богатырь, дующий ртом и ноздрями и напоминающий своим бурным дуновением свист Соловья-разбойника, есть олицетворение вихря; о Дубыне будет сказано дальше. Все остальные богатыри олицетворяют сверкающую молнию; объяснение различных названий, приданных им, надо искать в старинных метафорических сближениях молнии с другими предметами. Скороход выражает ее неуловимую быстроту; в итальянской редакции он прямо назван Молнией. Стрелок и старик с вязанкою дров указывают на связь молнии с стрелами и вообще оружием; сокрушительная сила грозы послужила основанием, опираясь на которое — фантазия наделила божество грома луком, меткими стрелами и несокрушимою палицею; пуская стрелы и бросая палицу, Перун истребляет своих врагов. Это метание палицы (палки, дубинки) выражено в сказке разбрасыванием вязанки дров, вслед за которым появляются несчетные войска, поражающие неприятелей (сравни т. I, 140—141 о ратниках, порождаемых ударом молниеносного молота). Несказанная красавица, созданная (по свидетельству сербской приповедки) из тающих на солнце снегов, оживленная ветром и вскормленная росою (= Снегурка), есть прекрасная облачная или водяная дева = воплощение дождевой влаги, несущейся в легком, ярко озаренном солнечными лучами облаке на быстрых крыльях ветра. В бурной грозе древние поэты созерцали бога-громовника, который преследует убегающую нимфу и, догнавши, вступает с нею в плодоносный брак. Эта мысль и выражена в приведенных сказках: добрый молодец, с помощию своих могучих товарищей, или, прямее, сам Перун пожирает небесных быков и выпивает божественный напиток, купается в огненной бане грозы, обгоняет легкокрылую красавицу-невесту, разбивает демонические рати и добывает живую воду и множество золота, т. е., разбивая тучи, проливает дождь и выводит из-за них ясное солнце. Иногда, вместо облачной нимфы, сказки представляют невесту деву-Солнце, так как и с этим светилом, купающимся в весенних дождевых потоках, младенческая поэзия соединяла ту же идею царственной супруги бога-громовника. В этом отношении особенно любопытны редакции немецкая и чешская. Содержание немецкой сказки1 таково: царевич отправляется сватать прекрасную королевну, мать которой была волшебница. На дороге ему попадаются великаны: а) Толстяк (der Dicke): несмотря на то, что его брюхо равнялось горе, он мог расширяться по произволу и делаться еще толще — хоть в три тысячи раз; b) Длинный (der Lange), который мог вытягиваться вверх по своему желанию и, когда хотел, — превосходил ростом самые высокие горы; с) Чуткий на ухо (der Horcher), и d) двое с необычайно острым зрением (die Scharfäugigen): один из них обладал такою длинною шеею, что мог глядеть через горы, и такими зоркими очами, что мог видеть до конечных пределов света; а другой вынужден был носить на глазах повязку, ибо взгляды его были так остры, что от них распадалось все вдребезги. Первая задача, которую возложила на жениха королева-волшебница, была: достать брошенное в море кольцо. Толстяк припал к морю устами и потянул в себя воду; волны покатились в его брюхо, словно в пропасть, и в короткое время он вытянул все море; на открытом дне товарищ его с зоркими очами усмотрел кольцо, а Длинный достал и принёс это кольцо царевичу. Вторая задача состояла в повелении съесть жирных, откормленных быков с костями, кожею и рогами — так, чтобы не оставался несъеденным ни единый волосок, и осушить до капли триста бочек вина. Царевич испросил позволения жүктеу/скачать 4.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|