Показания а. И. Шингарева (21 августа 1917 г.)
жүктеу/скачать 311.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Апушкин.
- Председатель.
- Приложение Родзянко.
- № 83. Показания М.В. Родзянко. 4 сентября 1917 г. (Отрывок)
Председатель. У вас есть копия этой записки? Может быть, вы можете ее дать для приобщения к протоколу?/54/ Шингарев. Если ее нет у меня, быть может, она есть у Шульгина, быть может, я ее разыщу в военно-морской комиссии Государственной Думы. После этого скоро начались работы Особого совещания по обороне, и это в достаточной степени увеличивало полноту работы нашей военно-морской комиссии, получавшей сведения из Особого совещания. Однако, вскоре работа нашей комиссии была прервана, ибо 3 сентября Дума была распущена, и, таким образом, работа комиссии приостановилась до февраля следующего года. Как вы знаете, с 3 сентября Дума до февраля не собиралась. Когда была собрана Дума, то вновь возобновились работы военно-морской комиссии. Я их всякий раз возобновлял, когда собиралась Дума, задавал вопросы и требовал доклады, желая пройти все отделы военного и морского министерств. Однако, и на этот раз, хотя сессия Думы была довольно продолжительной, но мне вскоре пришлось уехать, - в апреле мы поехали заграницу и возвратились только 18 июня/55/. Поэтому, в этот промежуток времени 1916 года в военно-морской комиссии председательствовал обычно Савич/56/ или Шульгин. Так что эти два месяца работы военно-морской комиссии прошли без меня. К этому времени дефекты снабжения в достаточной степени смягчились, затем работа, которая началась в 1915 г. в Военно-промышленном комитете, и вообще расширение заказов настолько изменили положение дел, что, в сущности, летом 1916 года можно было с некоторой радостью видеть, что мы выходим из критического положения. Поэтому, когда Дума собралась в декабре 1916 года, то в занятиях военно-морской комиссии острый интерес уже пропал. Нам докладывали, мы видели таблицы, данные доклада, уже очень сильно развернувшееся военно-техническое снабжение. Я боюсь сказать точно цифры, но в самый критический период в феврале месяце мы имели примерно 12-14 артиллерийских парков снарядов, в среднем, в парке легких снарядов около 30 000 [штук]. Летом 1916 года мы имели таких парков 30-40, к осени до 60-и, к концу 1916 года дело доходило до 90-100 парков, настолько был велик размах снабжения. То же относительно орудий, проволоки и всего другого. В сущности, мы имели в начале 1917 года богатую снабжением армию, которая ничего похожего не имела с тем, что было во время катастрофы 1915 г., но оказалось, что было уже поздно, и начались события, которым уже не помогла военная техника. При работах в военно-морской комиссии у нас велись журналы, стенограмм не было, потому что некоторые действия считались секретными, была масса всяких технических подробностей; но каких-нибудь эпизодов, которые бы указывали на крайнюю степень преступности, злоупотреблений, за все время моего председательствования не было. Интересен только один инцидент, вызвавший большое возмущение в комиссии и довольно долго обсуждавшийся. В комиссии рассматривались не только военно-технические дела, но и отношение к солдатам [в войсках]; ужасные их помещения, особенно запасных частей, которые помещались в плохих бараках; случаи нехорошего обращения с солдатами; читалась масса писем, читали Милюков и Керенский, которые получали эти письма, я получал письма о жестоких наказаниях, о плохом обращении с солдатами и т.д. В комиссии подробно обсуждался вопрос о начавшихся беспорядках в Туркестане на почве введения отбывания воинской повинности инородцами. Тут была явная незакономерность, сделавшаяся потом предметом специальных обсуждений и запросов, причем Александр Федорович [Керенский] давал исчерпывающие данные. Но главная не закономерность была совершена не министром Шуваевым/57/, а Штюрмером, и заключалась в том, что самый указ не мог быть издан помимо санкции законодательных учреждений, но Штюрмер даже не исполнил этого указа, ибо вторая часть этого указа гласила, что должны быть изданы правила, как производить набор этих новобранцев. На местах решительно никто не знал, на основании чего, как, на какой срок набирать; словом, произошли прискорбные события. Насколько я помню, это был один из немногих крупных случаев, где можно было отметить не закономерность действий тогдашнего правительства. Обычно работа комиссии была чисто техническая: просмотр, проверка того, что есть, цифровые данные. Апушкин. Вопрос о полевом управлении войск выдвигался в Думе? Шингарев. Нет, я этого не помню. Может быть, он и выдвигался в военной комиссии, но мы в III Думе не участвовали в военной комиссии, не по своей воле, а, как вы знаете, тогда относились резко к к.-д. за выборгское воззвание, и нас не включили в военную комиссию/58/. Возможно, что в военной комиссии III Думы под председательством Гучкова и обсуждался этот вопрос, но я о работах этой комиссии не осведомлен. Апушкин. Вы знали, что это положение вырабатывалось в течение 2-3 месяцев? Шингарев. Я слышал, что оно вырабатывалось долго, но знал, что было утверждено мгновенно, наспех, при чем некоторые ведомства не успели дать своих заключений. В таком положении было министерство финансов и Государственный контроль. Председатель. Андрей Иванович, перейдемте теперь к Протопопову/59/. Может быть, вы немножко затронете его заграничную поездку и сообщите некоторые факты из его деятельности? Шингарев. Протопопова до моей поездки я знал мало. Мы встречались с ним в Думе, но близко с ним я никогда знаком не был. Поездка в течение двух месяцев вместе в одном вагоне, в одних гостиницах, конечно, до известной степени нас сблизила. В течение всей поездки, особенно пока мы ехали туда, ничего особенного, я бы сказал странного, я в нем не замечал: человек, как человек, говорил довольно связно, довольно банально, мало интересно, но вполне прилично; говорил по-английски, по-французски, и нам это было совершенно достаточно; отношения со всеми членами миссии были чрезвычайно дружелюбные. Ничего неприятного я не могу отметить. Но была только одна странность, которая случилась в Париже. Как-то поздно ночью (надо сказать, что мы были заняты с 9 часов утра до глубокой ночи), возвратившись после какого-то официального обеда, я прошел к себе в номер и старался набросать страничку своего дневника. В это время стук в дверь. Входит Протопопов (было около 1 часа ночи): "Можно к вам?" - "Можно". - "К вам у меня очень большая просьба". - "Что скажете?" Он начал рассказывать, что затевает очень большую газету/60/, которую субсидируют крупнейшие банки, что эта газета должна быть либеральной (он надеется с помощью ее бороться на [будущих] выборах [в V Думу] с попытками их фальсифицировать, как это было сделано с IV Думой) и беспартийной. В газету привлечены все лучшие люди, как он сказал, и что он просит также моего сотрудничества. Я сказал, что сотрудничаю в "Речи" и что не могу себе представить, чтобы сотрудничать в двух газетах, из которых одна беспартийная и издается на банковские деньги, что для меня это странно. Он говорит: "Там будет Короленко, Горький, Амфитеатров, будет даже Меньшиков/61/, и я думаю, что нужно, чтобы все, кто имеет талант, за это дело взялись". Я говорю: "Вы меня простите, но это чепуха. Как вы хотите соединить Короленко с Меньшиковым и Амфитеатрова с Горьким, ведь это невозможно". Он стал уверять, что это возможно, что газета пойдет, что все будет великолепно. Тем не менее, мне было скучно говорить на эту тему, и я говорю: "Знаете, Александр Дмитриевич, вы меня оставьте, я не могу в это дело войти, сотрудничество в этой газете для меня невозможно". Тогда он говорит: "Какой вы злой, нехороший, я пойду к Павлу Николаевичу [Милюкову], он наверно согласится". Я на него посмотрел с изумлением и думаю - что такое, можно ли это говорить, когда я отказываюсь, а он пойдет к Милюкову, который издает "Речь", просить его сотрудничать в своей газете. Я пожал плечами и говорю: "Идите". Мне показалось странным, как человек не понимает того, что он говорит, как можно свести Короленко с Меньшиковым и туда же пригласить Милюкова, это же чепуха, а он говорит, что это будет "легко", доступно и возможно. Мне это показалось ужасно странным! Затем тоже в Париже, уже на обратной дороге из Италии, куда-то нам надо было ехать, я даже припоминаю куда - мы должны были ехать к Ротшильду беседовать по еврейскому вопросу: Павел Николаевич, он [, т.е. Протопопов] и я. Он присылает своего лакея, с которым он не расставался, с сообщением, что болен и не поедет. Я прихожу к нему. Он лежит в постели раздетый; действительно, видимо, скверно себя чувствует, - высокий пульс. Я стал, как врач, его осматривать и говорю: "Что с вами? Не то инфлуэнца, неизвестно что". Потом думаю, нет, это не инфлуэнца и говорю ему: "Может быть, вы просто нервничаете?" - "Нет, говорит, вы теперь меня не треплите, такая трепка не по мне, я за себя боюсь, со мной это иногда бывает, я иногда соскакиваю". Спрашиваю: "Что такое?". Он говорит: "Я переутомился, со мной нехорошо". Я видел, что он недоволен. Пролежал он, кажется, дня два, потом встал. Все это мне показалось странным и не совсем нормальным. Затем, мы поехали в Лондон. Здесь он застрял, потому что Барк телеграммой просил его остаться, чтобы вести переговоры о займе с Англией, так как думали, что он устроил нам хорошие отношения, а мы уехали, и вся наша делегация, проехав через Швецию, приехала в Россию. Протопопов остался один в Лондоне, и у него произошел интересный разговор (судя по его рассказам, он старался помогать [заключению новых займов], ходил к Грею и Маккена/62/). Он стал говорить Грею о том, что англичане дают нам плохой кредит, что так нельзя, что это "неудобно". Грей ответил: "Что же делать, мы больше не можем". Тогда Протопопов (по его словам) сказал: "Неужели Россия лишилась кредита?" - "Россия и русский народ имеют безграничный кредит, кредита лишилось русское правительство". Этот разговор Протопопов передал мне, возвратившись назад. Когда он приехал сюда, а это было дней через десять после нашего приезда, я был у него, и он рассказал мне о своем свидании в Стокгольме, причем вынул записную книжку и стал говорить, что он в Стокгольме виделся с этим господином (я теперь забыл его фамилию, какой-то чиновник германского посольства, кажется, фон-Люциус). Когда он кончил, я ему говорю: "Вы с ума сошли, кто вас уполномочил, ведь вы глава делегации, только что ездившей к союзникам, и говорили с германцем. Кто вам дал право?" - "Что же такое? Я делал разведку, мне интересно было, что они скажут". - "Но ведь вы подводили всю делегацию, как союзники будут на это смотреть, это черт знает, что такое! Ступайте к Сазонову и расскажите, сходите к послам, ведь там будут болтать". Затем, я сказал об этом Милюкову и заставил Протопопова повторить ему этот рассказ, который был набросан в его записной книжке, при этом, когда я стал журить Протопопова, говоря: "Ведь вы же нас подвели, вы дискредитируете все дело", то я увидел, что он меня не понимает, сколько я ни объяснял, что нельзя было этого делать, что это безобразие, он все говорил: "Ничего тут такого нет". Потом я спрашивал, что ему сказал Сазонов, и он ответил, будто Сазонов сказал, чтобы он сам передал, так как он не решается передать этого государю. По-видимому, об этом разговоре Протопопов докладывал государю в первое свое свидание до назначения. И в это время мне показалось немножко странным, как это самой простой элементарной вещи человек не понимает, и опять я отнес это к его легкомыслию. Затем мне пришлось встретиться с ним на знаменитом частном совещании у Родзянки, отчет о котором вы, вероятно, имеете. Я встретился с ним в самом подъезде. Я входил в лифт, и он туда вошел в своем знаменитом мундире, протягивает мне руку и говорит: "Вот, где мы с вами встретились". Я не очень охотно с ним поздоровался и говорю: "Да". Он говорит: "А вы знаете, я уже замечаю, у меня правая рука, как у Столыпина, начинает сохнуть". Я пожал плечами, думаю, что он городит, какая чепуха - правая рука сохнет, как у Столыпина/63/. После того слышу рассказы от своих товарищей по Думе о бесконечном множестве соответствующих анекдотов о нем. Кажется, В.Н. Львов/64/ был у него, и Протопопов говорил: "Кадеты хотят погубить царскую власть, хотят заставить царя поклясться на верность конституции, но они перейдут через мой труп", словом, городил какой-то вздор. Все заседание у Родзянки я все время на него смотрел, наблюдал и думал, что у него в голове неладно: его ответы, его манеры, поведение, его крайняя ажитация, его странные вставки и замечания, как, например, знаменитая его фраза к Милюкову: "Анна Сергеевна добрее вас"/65/, - все это было необычайно странно и дико. Когда его спросили по поводу того, что правда ли, что он добивается прекращения следствия над Сухомлиновым, - он стал говорить какую-то чепуху, и потом сказал: "Что же делать, если было много белых мышей и ни одного слона". Все присутствующие переглянулись с тревогой, но он тут же объяснил, что значит - не было ни одной крупной улики. Там был октябрист Стелли, кажется он врач, и Годнев. Когда он вышел, Стелли, глядя на меня, сказал: "А что, коллега, кажется, дело неладно". Так что это пришло в голову не только мне, но и другому врачу, присутствовавшему тут же. Все остальное, что я слышал про Протопопова, про его деяния, в дальнейшем меня укрепило в том, что здесь есть какой-то дефект психики, какой точно - я не знаю. Затем, я видел его в бюджетной комиссии. При этом, когда он рассказывал, у него была необычайно странная манера, он закидывал голову назад, глаза закатывал вверх, городил в полуэкстазе какую-то чепуху. Я тогда же спросил Родзянко: "Что с ним? По-моему он полоумный, он свихнулся, нельзя же делать такие нелепости, это не то, что карьерист. Зачем он в жандармском мундире является в бюджетную комиссию? Никому это не нужно. На кой черт его тянет сюда в этом мундире? Все, что он делает, нецелесообразно". Родзянко говорит: "С ним это бывало, он лечился у Бадмаева/66/. Мы его с Савичем выручали из лечебницы Бадмаева, он приходил в такое нервное состояние, что никого не мог видеть, ни слышать, даже от семьи уходил, это с ним не в первый раз". Через несколько дней мне пришлось беседовать с Бехтеревым/67/, который приехал ко мне по одному бюджетному делу, касающемуся алкогольного института. Я рассказываю ему свой разговор с Протопоповым, свое заключение, и говорю: "По-моему, он по вашей части человек, у него что-то неладно, у него как-то странно отсутствует ориентация в действительности". И рассказал его разговор про газету, штрихи разговора в Стокгольме и, наконец, новое его положение в качестве главы ведомства. Бехтерев улыбается и говорит: "Да, кажется, вы верно поставили диагноз". Если не ошибаюсь, Бехтерев, кажется, его лечил. До сих пор я продолжаю держаться того мнения, что Протопопов человек не совсем нормальный, насколько он вменяем - это другой вопрос, но в нем есть какие-то дефекты психики. Это - истерия с ее странными формами или это психастения; я не специалист, но для меня ясно, что психика его не совсем нормальна, что вы имеете дело не со здоровым человеком, правильно воспринимающим действительность, и что в нем есть какие-то нелады. Откуда они, это виднее людям специально образованным в этой области, но я до сих пор думаю, что он не совсем психически нормален, и я это много раз говорил своим друзьям и знакомым. Председатель. Вам не было известно, что он страдал сифилисом, что у него наследственный сифилис? Шингарев. Нет, он говорил, что у него есть какая-то рана на ноге, что она долго не заживала, но что у него был сифилис, я не знаю. Приложение: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК ВП). Т. 7. М.;Л.: Госиздат, 1927. Документ LXXVII (№ 77). Приложение Родзянко. …Заметьте, кто получил наибольшую силу из правящих [кругов]? Те, кто имел сношение с императрицей. По совокупности разных фактов можно вывести заключение. Так что Протопопов был чрезвычайно силен. И первые его шаги выразились в том, что он заехал ко мне и говорит: "Дайте мне совет, как мне быть с продовольствием?", я говорю: "Прежде всего, надо в отставку идти". - "Я это знаю". Он хотел все продовольственное дело изъять из рук общественных элементов, земств, предводителей дворянств, гласных, членов Думы, дать все это в единоличное распоряжение губернаторов. Мне удалось его все-таки от этого отговорить. Потом все "дальше - больше" пошло, и Дума невероятно волновалась последние дни. В конце февраля, когда Трепов читал декларацию, 14 февраля, все очень волновались. Трепов просил меня зайти в министер-павильон/68/. Я был там, переговорил, и с Протопоповым у меня вышла там стычка, где я ему отчитал все, что он сделал. Публично, в присутствии всех министров, я от него требовал, чтобы он подал в отставку, что он причина озлобления и беспорядков. Это, конечно, была одна из побочных причин. И ничем это не кончилось, но, по крайней мере, он уже не решился показаться на министерской скамье, а пошел и сел на свое место, среди членов Думы. Председатель. Вы считали Протопопова душевнобольным человеком? Родзянко. Бесспорно. Председатель. На чем вы это основывали? Родзянко. На массе таких фактов, которые довольно характерны. В последнее время были пункты, на которых он прямо выходил из себя. Когда затрагивали промышленность, он начинал говорить прямо несообразные вещи. Как-то он был вечером у меня, когда еще он не был министром. Играли в карты; как всегда, после бывал политический разговор. Тут и нашло на него. Он такие вещи говорил, что я посоветовал ему поскорее ехать домой пить капель. Этот разговор, который был у меня на квартире, слушали и перестали возражать. Шингарев, который был доктором, посоветовал: "Александр Дмитриевич, поезжайте домой и выпейте брома". Он [Протопопов] тогда схватил меня за пуговицу, потащил в кабинет и начал: "Я спасу Россию. Я чувствую, что я призван". Я говорю: "Вы поезжайте домой, вам надо лечиться". № 83. Показания М.В. Родзянко. 4 сентября 1917 г. (Отрывок) ____________________________________ 1. Чаще всего эти функции выполнял Николай Константинович Муравьев (1870-1936), с 1916 г. член Московской гор. думы. 4 марта 1917 г. назначен Временным правительством председателем "Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского так и военного и морских ведомств". Обладал правами товарища министра юстиции. Комиссия (в составе ряда юристов, политических и общественных деятелей) работала до марта 1918 г. и была сначала реорганизована, а потом распущена большевиками. Ее материалы представляют собой весьма ценный комплекс исторических источников (ГАРФ. Ф. 1467, 2 оп., 1064 ед. хр.). Нижеследующие показания самого Шингарева в ЧСК, данные в качестве свидетеля, являются его своеобразными "воспоминаниями" и представляют немалый интерес не только для специалистов. Подробнее см.: Падение царского режима. М., 1925-1927. ТТ. 1-7; Завадский С.В. На великом изломе. Под знаком Временного правительства // Архив русской революции. М., 1991. Т. 11. С. 5-73. 2. Шингарев в 3и 4 Думах иногда избирался в финансовую комиссию, но никогда не работал там подолгу и всерьез. В 1915-16 гг. в Думе нередко проходили соединенные заседания финансовой, бюджетной и военно-морской комиссий Гос. Думы, на которых обсуждались различные вопросы военного времени. Шингарев был их постоянным участником, а иногда и председателем. Шингарев состоял председателем военно-морской комиссии 4-й Гос. Думы в авг. 1915 - янв. 1917 гг. 3.Основные государственные законы 23 апреля 1906 г. Раздел первый. Гл. 9. Ст. 87: "Во время прекращения занятий Гос. Думы, если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет министров представляет о ней императору непосредственно…". 4.Довольно известная фраза Столыпина, которую почему-то не любят тиражировать современные его поклонники и национал патриоты. Удивительно, что при всем немалом знании народной жизни Шингарев как будто и не предвидел такой возможности и оказался гораздо менее прозорлив чем Столыпин. Видимо, все дело в том, что Шингарев всю свою жизнь любил этих "обезумевших зверей" и посвятил им немало лет жизни и трудов. А всесильный тогда премьер любил "Великую Россию", но основную массу ее населения любить не мог и был весьма не прочь переделать на "правильный", цивилизованный манер, причем нередко явно циничными способами. 5.Строго говоря II Дума очень хотела отменить военно-полевые суды и приняла соответствующий законопроект, но никакого дальнейшего движения он не получил и законом не стал. Исходя из Основных законов военно-полевые суды перестали действовать автоматически как введенные по 87 ст. и не одобренные Думой. 6.Пьяных Иван Емельянович (1865-1929), трудовик, примыкал к эсерам. Член II ГД от Курской губ. Осужден к заключению в крепости за соучастие в неск. террористических акциях. 28 февр. освобожден из Шлиссельбургской крепости вместе с др. 70-ю узниками. См.: Государственная Дума России: Энциклопедия. М., 2006. Т. 1. 7.Кальманович Самуил Еремеевич (1858 - ?), юрист и общественный деятель. Имел обширную и длительную адвокатскую практику в Саратове, Саратовской и соседних губерниях. Принял участие в целом ряде политических процессов и защищал интересы евреев в известных погромных делах - кишиневском, гомельском и киевском, а также революционеров, в том числе и террористов. В 1911 г. был избран в члены Комитета общества распространения просвещения между евреями в России. 8.Хомяков Николай Алексеевич (1850 - 1925), юрист, государственный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета (1874). Почетный мировой судья Сычевского уезда (1877), предводитель дворянства Смоленской губернии (1886-96). Октябрист. Депутат Второй, Третьей и Четвертой Государственных дум. В 1907-1910 гг. председатель Гос. Думы. С 1918 г. в эмиграции. 9.Искусственное создание перерыва сессии представительных учреждений, когда для этого не было абсолютно никаких объективных оснований явилось самой крупной и фатальной политической ошибкой Столыпина. 10.Например: Что делала и что сделала III Государственная Дума. СПб., 1912; Яснопольский Л. К характеристике нашего бюджетного права // Право. 1909. № 1, 8, 11, 25, 37, 41; Шингарев А.И. Бюджетное право и война // Право. 1916. 17, 24, 31 янв.; Шингарев А.И. Бюджетные права Государственной думы // Труды императорского Вольного Экономического Общества. 1910. № 4-5; Шингарев А.И. Вопросы государственного хозяйства и бюджета в III Думе // Русская мысль. 1908. № 8-10. 11.Татаринов Валериан Алексеевич (1816-1871), тайный советник, директор Канцелярии государственного контроля, потом генерал-контролер департамента гражданских отчетов и Государственный контролер, член Гос. Совета. Шингарев имеет в виду кассовые правила, составленные в 1862 г. под руководством Татаринова. 12.Собственная е. и. в. канцелярия по учреждениям имп. Марии не была подведомственна даже Совету министров, не говоря уже о подотчетности Гос. Думе. Сами учреждения, выполнявшие в основном благотворительные функции, существовали в 1811-1917 гг. и в расходах своих ни перед кем не отчитывались. Названы в честь императрицы Марии Федоровны, супруги императора Павла I. 13.Коковцов Владимир Николаевич (1847-1943), гос. деятель, граф (1914). Гос. секретарь (1902-1904), министр финансов Российской империи (1904-1914). Член Гос. Совета. Постоянный оппонент Шингарева на пленарных заседаниях Думы. С 1918 г. - в эмиграции. 14.Ст. 18 представляла собой ссылку на законоположение февраля 1890 г. о чрезвычайных расходах в случае наступления или приближения войны. В 1914-16 гг. под прикрытием этой статьи через "военный бюджет" бесконтрольно проводились огромные суммы. 15.Таблица взята из статьи Шингарева "Вопросы государственного хозяйства и бюджета" (Русская мысль. 1908. № 8. С. 73.):
жүктеу/скачать 311.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|