Изменения в работе Вестминстерской Ассамблеи

Изменения в работе Вестминстерской Ассамблеи

«Торжественную лигу и завет» приняли шотландское Собрание сословий, общая ассамблея и большое количество людей различных служб, характеризующихся чувством раскаяния и радости и возрождением веры и послушания. Затем документ подписали английский Парламент и Вестминстерские священнослужители (за исключением д-ра Бургесса), а копии разослали в церкви по всему государству. Многие подписали его с радостью, хотя одних, по-видимому, подтолкнули к его подписанию, а другие, как показал МакКормак, отказались.¹ Король в 1642 году уже обвинил обе палаты Парламента в государственной измене, и, как и следовало ожидать, 9 октября 1613 года выпустил из Оксфорда прокламацию, которая объявляла «Торжественную лигу и завет» «предательским и бунтарским союзом против нас».² Но практически, это мало что изменило.

«Поэтому «Торжественная лига и завет» производят коренную ломку в деятельности Ассамблеи служителей, которая не только направляется к новой цели, а поднимается на совершенное новое основание».³ Задачу по пересмотру «Тридцати девяти статей» отложили, и в дальнейшем Вестминстерская Ассамблея направляла свои усилия на осуществление «четырех аспектов единообразия», упомянутых выше. 12 октября 1643 года ассамблея «получила приказ от палат Парламента, требующих посвятить свои дискуссии важным темам порядка, служебника и управления».⁴ Было решено, что ассамблея начнет с предмета, который вызывал наибольшие разногласия в их дискуссиях: церковное управление.

Шотландские уполномоченные

Первостепенная важность церковного управления и его обязательная независимость от гражданской магистратуры в дополнение ко многому другому, получившему развитие на Вестминстерской Ассамблеи, были установлены шотландскими уполномоченными. Даже до подписания «Торжественной лиги и завета» английский Парламент просил назначить шотландских делегатов «для содействия» обсуждениям в Вестминстере.¹ Общая ассамблея Церкви Шотландии так и сделала. Эти люди были не просто отдельными членами ассамблеи; более значительной была их роль как группы. Каррутерс объясняет: «То, что они, как предполагалось, будут не просто отдельными экспертами-консультантами для Вестминстерской Ассамблеи, а органом, который сможет принять корпоративные меры, ясно, потому что «любые трое — это кворум» (Байли, ii, 96)».² Уортфилд описывает их как договорных уполномоченных, которые имели «прямые отношения не с Ассамблеей служителей, а с Парламентом или любыми уполномоченными, которых мог назначить Парламент для его представления на совещании с ними».³ Таким образом, «истинная работа шотландских уполномоченных совершалась не в Ассамблеи служителей, а вне ее. Вообще говоря, их обязанностью было смотреть, чтобы двум заключающим договор народам предлагались требники для доведения их церковных устоев до единообразия, приемлемого для Церкви Шотландии, которую они представляли, и чтобы выполнялись условия «Торжественной лиги и завета», под санкцией которой они действовали».⁴

Шотландские уполномоченные оказали огромное влияние на обсуждения ассамблеи, в которых они участвовали как отдельные представители: «Так как Парламент просил их быть также «частными лицами» на заседаниях ассамблеи служителей, по отношению к Ассамблее они занимали своего рода двойственное положение».⁵

Тем не менее, они определенно считали себя договорными уполномоченными, и своим положением посредников между ассамблеей и Парламентом в различные критические моменты оказывали решающее влияние, какое не могли оказать отдельные члены ассамблеи. «Соответственно, назначили комитет Парламента (17-20 октября 1643 года), чтобы регулярно встречаться с ними и консультироваться, к которому добавили комитет от служителей; и этот «Большой комитет» руководил работой Ассамблеи по вопросам о единообразии».⁶

Гетерингтон подробно описывает шесть шотландских уполномоченных.⁷ Старейшины от мирян, лорд Майтланд и Арчибальд Джонстон из Уористона присутствовали постоянно, как и четыре шотландских служителя: Александр Хендерсон, Джордж Гиллесли, Самуэль Рутерфорд и Роберт Байли.

Партии в Вестминстерской Ассамблее

Мы обратили внимание на то, что первым заданием, данным ассамблее после подписания «Торжественной лиги и завета» и прибытия шотландских уполномоченных, было решение очень спорного вопроса о церковном управлении. Несомненно, это было самым трудным делом, с которым столкнулась ассамблея, и на его обсуждение ушло больше времени, чем на решение любой другой проблемы, потому что в решении этого вопроса ассамблея разделилась на три партии. Более того, трудность достижения консенсуса увеличивалась из-за враждебного отношения Парламента к партии большинства.

Партию большинства в Вестминстерской Ассамблее составляли в основном пресвитериане. Большая часть пуританских служителей в ассамблее поддерживали церковное управление с помощью пресвитерии, хотя некоторые из них (Твис, Гатакер, Гог, Палмер, Темпл), как и епископ Ушер, предпочитали пресвитерианство, сохраняющее некоторую разновидность епископов.¹ Шотландские уполномоченные, хотя и были убежденными пресвитерианами, ради достижения мирного консенсуса надеялись стать связующим звеном для различий, которые возникли в спорах сторонников и противников епископов среди пресвитериан и «независимых».

«Независимые» были небольшой, но крепкой партией, которая «считала, что вся власть управления принадлежит каждому отдельному собранию; и фактически они признавали не церковное осуждение, а увещевание…».² Зная, что в открытом голосовании они победить не могут, «независимые» «приняли обструкционную политику и решили не только получить уступки, которые они могли выжать у большинства, но и отсрочить принятие их схемы пресвитерианского управления и по возможности провалить его введение».³ Ведущими «независимыми» или «пятью инакомыслящими братьями» были д-р Томас Гудвин, Филип Най, Джеремиа Буррос, Вилльям Бридж и Сидрах Симпсон, плюс некоторые другие, такие как Картер, Карил, Филлипс и Стерри.

Желание «независимых» стать помехой, а еще лучше, упразднить пресвитерианское правление поддерживала третья, самая маленькая партия в ассамблее — эрастиане,

...получившие свое название от Эраста, врача из Гейдельберга, который в 1568 году писал о церковном управлении, особенно, об отречении. Его теория состоит в том, что пасторская должность является только убеждающей... Наказание за все нарушения... принадлежит... исключительно гражданской магистратуре. Данная теория склонялась к разрушению совершенно всей церковной и духовной сферы полномочий, лишению Церкви власти управления и полному превращению ее в простое «творение Государства».⁴

В Ассамблее эрастиан было немного, но они были исключительно талантливыми учеными и ораторами, к примеру, Лайтфут, Колеман, Селден и эксперты от мирян Уайтлок и св. Иоанн. Их влияние было несоизмеримо незначительному количеству, потому что их мнение поддерживало большинство из Палаты Общин, которое Байли описывает следующим образом: «Большая часть Палаты Общин, особенно юристы, которых было много, а другие были очень талантливыми людьми, либо частично, либо полностью были эрастианами, верящими, что ни одно церковное управление не является божественным правом, а есть всего лишь человеческое установление, зависящее от воли магистратов». (Здесь можно заметить, что эрастианская форма правления Ричарда Хукера оказала в Англии глубокое влияние на два поколения правления с момента своего оглашения до Английской Гражданской войны.) Байли в 1646 году также утверждал, что две трети Парламента составляли светские люди, любящие жизненные блага, которые не хотели бы иметь церковное наказание, если его можно избежать, эрастиане и юристы-сторонники эрастиан, вместе с небольшой, но влиятельной группой «независимых».⁵ МакКормак говорит, что эрастианские юристы «ужасались при мысли об угрожающем правлении английского варианта Церкви».⁶ Поэтому нам понятно, почему было очень уместным замечание Байли о том, что вопрос о «власти Парламента в церковных делах» являлся самым большим, требующим своего решения (2:205).⁷ Теперь нужно обратиться к причинам и ответвлениям эрастианизма в Парламенте.
Ассамблея обсуждает церковное управление и конфликт с Парламентом
Мы не намерены сейчас рассматривать долгие и сложные детали споров в Вестминстерской Ассамблее по вопросу разного церковного управления. Это очень компетентно сделали в своих работах Митчелл, Гетерингтон и Каррутерс.⁸ Вместо этого сосредоточим внимание на основных затронутых теологических и политических вопросах, которые являются зеркалом интеллектуального, духовного и гражданского настроения эпохи. Дискуссии в свою очередь способствовали началу более позднего мышления и практики, касающейся гражданской и религиозной свободы, а также отношений церкви-государства.

Мы видели, что Парламент наиболее интересовал вопрос, по которому разделялись три партии ассамблеи: правильная форма церковного управления. И именно решение этого вопроса Парламент поручил Ассамблее после прибытия шотландских уполномоченных. Ассамблея определила, что Писание действительно устанавливает особую форму церковного управления; и вопреки эрастианам, которые, следуя Ричарду Хукеру, это отрицали, ассамблея приступила к определению вида этого управления. Большинство согласились, что только Христос является главой Церкви. Это отражено в главах 8, 23 и 25 Вестминстерского Исповедания Веры и является первым из предположений относительно церковного управления, напечатанных в Шотландии.⁹ Заявление о главенстве Христа над церковью, дошедшее до подробного обсуждения, имело широкий гражданский и церковный смысл, очень волнующий для эрастиан, которые заправляли в Парламенте. Детальная разработка этих подробностей с последующим разделением между большинством голосов в ассамблее и в Парламенте действительно не заставили себя ждать. Тем не менее, ассамблея из-за собственного внутреннего разделения в течение многих месяцев обсуждала эти вопросы, прежде чем подготовить для предоставления Парламенту полный отчет о рукоположении и форме церковного управления.

Ассамблея обсуждала церковные должности, чтобы решить, какие все еще имеют силу, а какие отошли в апостольское время.¹⁰ Конечно, у пресвитериан наибольший интерес вызывало обсуждение природы старейшинства. (Слово «пресвитер» в переводе с греческого означает «старейшина» и является ключом к пресвитерианской системе представительского управления через старейшин.)¹¹ Выводы ассамблеи суммируются в принятом ими заявлении, которое стало причиной возникновения серьезных проблем с Парламентом: «Управление jure divino (т.е. которое утверждается в Писании божественным законом), это такое управление, которое осуществляется через проповедующих и правящих старейшин в пресвитериях и синодах в виде подчинения и обращения».¹² «Независимым» внутри ассамблеи и Парламента не нравилось такое утверждение, потому что они хотели, чтобы правление было возложено на местное собрание, а не на пресвитерию (региональное собрание старейшин из церквей этого района). Эрастиане были глубоко разочарованы, потому что они не хотели, чтобы какое-либо церковное правление во все времена считалось обязательно jure divino. Байли с некоторым сарказмом, но большой долей истины сказал: «Папа и король никогда не были более убежденными для руководства Церкви, чем множество этого Парламента».¹³

Уорфилд справедливо утверждал, что Парламент выступал не против пресвитерианства самого по себе, а против пресвитерианства jure divino: «Парламент ни коим образом не питал отвращение к пресвитерианскому порядку. Он неизменно противостоял определению jus divinum (божественного права) любого рода. Одним из самых сильных убеждений, даже в самой его пуританской части, было то, что Церковь получает всю власть и юрисдикцию от государства, а отождествляла государство с собой».¹⁴ Один из членов партии «независимых» в ассамблее Най использовал весь свой авторитет в обсуждении этого вопроса с эрастианами. Он назвал существенную критику со стороны парламентского эрастианизма против jure divino пресвитерианства «вредной для гражданского государства, и утверждал, что система объединения церквей всего королевства имеет тенденцию посягательства на гражданскую сферу и является трижды сверхпагубной для государства».¹⁵ Таким образом, Парламент (или, по крайней мере, его эрастианское большинство) понимал, что на карту поставлен спорный вопрос борьбы за власть. Парламент опасался, что предоставление церкви автономии в собственных делах и свободы от государственного контроля (как требовала позиция jure divino, что, по убеждению пресвитериан, является очевидным в Писании), сделает различные церковные суды (такие, как пресвитерия, синод и общая ассамблея) конкурирующей властью в стране, угрожая единой власти гражданского правительства над народом. Как объясняет Уорфилд, «соответственно, когда «предложения относительно церковного правления» дошли до Парламента, они стали камнем преткновения. Парламент очень хотел провести церкви в порядок по пресвитерианскому образцу, но не создавать независимые суды, основанные на божественном праве и выполняющие свои функции без контроля со стороны Парламента».¹⁶

Споры по вопросу о государственном контроле над церковными функциями были связаны с группой важных духовных обязанностей, которые, по мнению Парламента, имели гражданские ответвления. В центре этих проблем стоял вопрос о церковном наказании и, особенно, о недопущении недостойных к Вечери Господней. Пресвитериане ассамблеи, следуя Новому Завету, утверждали, что это духовная обязанность, которую должны исполнять духовные служители — старейшины. Однако, «когда встал вопрос об отправлении Таинства Вечери Господней и отстранении от нее опозоривших себя, Парламент совершенно отказался вверить церковным служителям в приходских или классических собраниях определение грехов, которые будут считаться позорным поступком, исключающим из Вечери Господней, и настаивал на том, чтобы он сам составил перечень таких поступков и оставил за собой право апелляции во всех остальных случаях. Именно по этому вопросу между Парламентом и Ассамблеей возникло самое резкое разногласие».¹⁷

Парламент не довольствовался притязанием на право выполнения церковной функции определения, кто должен причащаться; он также настаивал, что решения учрежденных церковных судов обязаны апеллировать к Парламенту, предоставляя, таким образом, Парламенту окончательный контроль над всей жизнью церкви. Эти церковные функции, которые жаждал принять Парламент, Митчелл суммирует, как «щекотливые вопросы»: «автономия Церкви, верховная власть ее Божественного Главы и независимость ее служителей в управлении порядком Его дома, - вопросы, которые... серьезно... разделяли друзей Реформации в Ассамблее и в Парламенте... и различия... которые стали одной из главных причин, почему пресвитерианство не получило полного развития в Англии».¹⁸ Следует рассмотреть, почему Парламент хотел притязать на эти высокие власти, и почему ассамблея считала важным любой ценой твердо стоять против этих притязаний.

Уже указывалось, что Парламент опасался автономной церкви, свободной от государственного контроля, как конкурирующей власти в жизни народа. Но почему этой точки зрения придерживался в основном пуританский Парламент? Розеншток-Хьюсси прослеживает эту позицию к фактам английской истории, которые привели к эффективной смене монархической власти парламентской (которую не отменило даже восстановление короля Карла II на престоле в 1660 году).¹⁹

Возможно, более уместным объяснением холодного отношения Парламента к истинному пресвитерианскому церковному устроению по шотландскому образцу (то, что Парламент, в конце концов, предложил в своем первоначальном установлении, созывая Вестминстерскую Ассамблею, и еще более конкретно в принятой «Торжественной лиге и завете») будет недостаточный предшествующий опыт английской истории для пресвитерианской системы, функционирующей на национальном уровне. Хилл прослеживает истоки широко распространенного в XVII веке Индепенденства среди английских пуритан в разрушении Высокополномочным судом Елизаветы I классического пресвитерианского движения в 1580х и 1590х, так что хотя пуританство продолжало существовать, действующая пресвитерианская система так и не смогла развиться в Англии.²⁰ Хотя, в действительности, обстоятельства сильно отличались, существует, по крайней мере, небольшое сходство между шотландским мятежом против чуждого навязывания епископов и английским (что касается национального английского исторического прецедента) отвержением «чуждых» пресвитерии, синода и общей ассамблеи.

К этому следует добавить влияние широко распространенных теорий рассудительного Хукера, который утверждал, что церковное правление не определяется в Писании конкретно на все времена и для всех народов, но его может приспособить к историческим обстоятельствам согласно основному естественному закону, как его понимает гражданский чиновник, которому, таким образом, как мы уже видели, и принадлежит последнее слово. Такие теории очень приветствовались Парламентом, который избавился от властного монарха и теперь, заботясь о сохранении своей власти, имел все причины для того, чтобы мешать развитию сильной церкви.

В действительности, Парламент не просто пытался сохранить в прежнем состоянии баланс в отношениях церкви-государства; он допускал новаторские (и до некоторой степени революционные) полномочия над Церковью. Д-р Шау описывает это, как «беспринципный и революционный захват Парламентом всех сфер церковной юрисдикции, которые до сих пор полностью или частично принадлежали непосредственно духовным судам» («История английской Церкви во время... 1640-1660» (1900)).²¹ Протестантское или кальвинистское равновесие между природой и благодатью и последующий баланс между церковью и человеком с одной стороны и правильным государственным порядком с другой никогда не сохранялись в Англии (даже во время триумфа пуритан) настолько совершенно, как это было в Шотландии.

Со своей стороны пресвитерианское большинство в Вестминстерской Ассамблее верило, что, отстаивая свободу церкви от государственного контроля, они боролись за «право Иисуса Христа на верховную власть», и что только Он, а никакой земной Парламент, является «единственным Законодателем в Сионе». Также они считали, что, если государство сможет контролировать церковь и тем самым подавлять христианскую свободу, ничто не остановит его от дальнейшего подавления и гражданских свобод. Следовательно, религиозная свобода понималась как основная поддержка личных гражданских свобод. Поэтому в этих доводах были затронуты не просто церковные интересы, хотя они были первостепенными – особенно, с тех пор как большинство в ассамблее поняло, что все зависит от власти Христа.

Шотландские уполномоченные оказали большое влияние, убеждая ассамблею отстаивать свободу церкви как выражение власти Христа против и эрастиан и «независимых» в составе ассамблеи и против могущественного эрастианского большинства в Парламенте. Примером шотландского выступления в защиту церковной автономии от государственного контроля в ассамблее является известный спор между молодым и блестящим шотландским богословом Гиллеспи и выдающимся восточным ученым Селденом, убежденным эрастианином.²²

В еще более сложной ситуации шотландский уполномоченный сэр Арчибальд Джонстон, нерукоположенный старейшина, отстаивал принципы христианской свободы, выступив с очень выразительной речью не только перед ассамблеей, но и перед комитетом Парламента, который обсуждал законные действия против ассамблеи за ее отказ принять совет Парламента по спорному вопросу о государственном контроле над церковью:

...Престол Христа является наивысшим, а его право – верховным, как право единственного главы и царя своей Церкви, хотя короли и магистраты могут быть ее членами. Нет власти, сопоставимой с Его, и положения, противопоставляемого Его положению... Разве мало иметь меч, чтобы они еще имели ключи...?²³

И эрастианский Парламент и сторонники предоставления широких прав пресвитерианской Ассамблеи считали, что этот вопрос имеет крайне важное историческое значение, как доказало серьезное разногласие, которое произошло между ними, ответом на которое стала речь сэра Арчибальда Джонстона. Не вдаваясь в детали этого спора, которые разъяснил Митчелл, можно заметить, что ассамблея опротестовала некоторые изменения, внесенные Палатой Общин в доклад ассамблеи о церковном долге и праве исключать недостойных от Вечери Господней.²⁴ Ассамблея, по сути, отказалась принять эти эрастианские изменения, на основании своей преданности библейскому учению и верховной власти Христа, и Парламент воспринял этот отказ как дерзкий вызов его власти.

Формально, последнее слово все еще оставалось за Парламентом, потому что «окончательный указ Парламента о церковном правлении, осуществляющий, дополняющий или подтверждающий прежние, все еще содержал статью, дающую церковным судам право апелляции к Парламенту...».²⁵ Митчелл, Гетерингтон и МакКормак показали, что Парламент был склонен занять более высокомерное положение по отношению к Вестминстерской Ассамблее именно тогда, когда парламентские вооруженные силы имели больший успех против короля и, таким образом, потребность в шотландской военной помощи была менее острой.²⁶ МакКормак также показывает союз между пресвитерианским большинством в ассамблее и в общем поддерживающей пресвитериан «умеренной» партией в Палате Общин.²⁷ Шотландские уполномоченные, как и многие другие в ассамблее и умеренные в палате, противостоящие абсолютной монархии, также выступали против того, что считали парламентской эрастианской тиранией. Они оказывали предпочтение конституционной ограниченной монархии и тем самым были против радикального содружества. Однако «радикальная» партия Палаты Общин имела превосходство, и они предпочитали уничтожение монархии, эрастианский контроль над церковью и основание республики. По мере усиления этой партии, по отношению к ассамблее она вела себя все более враждебно; так как она понимала, что ассамблея стоит между ней и сильной статистической властью, которую от имени народа партия хотела взять на себя.

Статьи веры
В отличие от враждебной атмосферы, которая временами существовала между ассамблеей и Парламентом, и в действительности между различными партиями внутри ассамблеи, пока обсуждалась форма церковного правления, несколько месяцев, проведенные за составлением и совершенствованием исповедания веры, в общем, характеризуются согласием и мирным сотрудничеством. Говоря словами Гетерингтона,

...при составлении Исповедание Веры была почти полная и совершенная гармония. Действительно, некоторое расхождение мнений возникло лишь по двум темам. Одна – доктрина об избрании, по которой, как говорит Байли, шли долгие и трудные дебаты. «Тем не менее», – добавляет он, – «благодаря Богу, все закончилось правильно, по нашему мнению». Другим вопросом было то... что «Господь Иисус, как Царь и Глава Своей Церкви, назначает правление в руке церковных служителей, отличное от гражданских магистратов»; что является основополагающим утверждением в главе под названием «О церковных мерах воздействия». Ассамблея ясно понимала, что в этом утверждении содержался принцип, прямо и обязательно противоположный самой сути эрастианизма... Впоследствии это стало предметом долгого и горячего обсуждения... Некоторые дискуссии происходили по поводу 31 главы Исповедания, касающейся синодов и соборов; но этот предмет также был принят Ассамблеей точно выраженным языком без каких-либо эрастианских изменений.²⁸

Английский Парламент не принимал исповедание до лета 1648 года и приказал, чтобы его издали в Лондоне с измененным названием: «Статьи христианской религии, одобренные и принятые обеими палатами Парламента после совета с Ассамблеей священнослужителей». Митчелл объясняет, что «было принято это название, потому что оно более тесно согласовывалось с 39 Статьями, а также потому, что трактат не имел точной формы Исповедания, т.е. в нем не было слов «Я признаю..», «Мы признаем..».²⁹

Парламент внес в Исповедание несколько последних изменений, большая часть которых была связана с их эрастианизмом, как объясняет д-р Лейт:

Вариант, который по приказу был издан Палатой Общин 20 июня 1648 года, не включает главу XXX “О церковных мерах воздействия” и главу XXXI “О синодах и соборах”. Также пропускается глава 20, которая устанавливает связь христианской свободы с властью гражданского магистрата, и часть четвертого параграфа и целиком пятый и шестой параграфы главы 24, которые рассматривают брак. Несмотря на то, что Парламент разделял основные теологические убеждения исповедания, очевидно, что относительно природы церкви и взаимоотношений церкви и общества согласия не было.³⁰

Несомненно, большее значение для последующей истории церкви имело утверждение первоначального исповедания веры генеральной ассамблеей Церкви Шотландии в 1647 году (под первым названием и без английских парламентских изменений), «после изложения собственной трактовки Главы XXXI, параграфа 3, которая предоставляла государству право созывать синоды. Генеральная Ассамблея заявила, что это остается в силе только в случае, когда церкви не устроены или не основаны. Парламент Шотландии утвердил его в 1649 году».³¹

В 1654 году в первом Парламенте Кромвеля существовало движение за созыв новой ассамблеи и составление другого заявления веры. Оно ни к чему не привело. В 1660 году вновь созванные остатки Долгого Парламента приняли исповедание Вестминстерской Ассамблеи за исключением глав XXX и XXXI. Это завершило работу, которая с надеждой и ожиданием началась в 1642 и 1643 годах.³²

Парламент не преуспел в основании уважаемого, всенародно основанного гражданского правления, так что он созрел для захвата Оливером Кромвелем и для Республики или периода междуцарствия между чисткой Парламента в 1648 году и восстановлением короля в 1660 году. Несмотря на отсутствие соответствующих форм ограниченного и конституционного гражданского правления, Долгий Парламент и Кромвель сделали много полезного для Англии и для всего мира.³³

Кромвель умер в 1658 году, и его преемником стал сын Ричард, во всех отношениях достойный человек, но не способный осуществить руководство, необходимое для его положения. Говоря словами Кристофера Хилла, «Ричарду Кромвелю недоставало престижа среди солдат, необходимого для продолжения уравновешивающей манеры своего отца, но после его падения ни один руководитель Армии не смог восстановить прежний радикальный союз, и ничто, кроме социальной революции не могло помешать решимости «естественных правителей» избавиться от военного правления».³⁴

В то же время, события в Европе заставили многих в Англии и Шотландии поверить в то, что ради национальной безопасности восстановление короля может стать самой надежной формой правления:

Внешняя ситуация помогла сделать восстановление Карла формально безусловным: чувствовалось общее опасение того, что за заключением мира в ноябре 1659 года, который положил конец 24-летней войне между Францией и Испанией, последует союз двух стран, чтобы восстановить династию Стюартов. Как только возвращение Карла стало возможным, большинство тех, кто сражался против его отца, поспешили показать свою преданность сыну.³⁵

За восстановлением короля очень скоро последовало восстановление англиканства с его епископами и положением via media. Это положение, приписывающее высокий статус природе и человеческому разуму, стало более открытым (по сравнению с кальвинизмом) для возрождения гуманистического мышления теперь по всей Европе. Сначала пресвитериане и пуритане надеялись на мирный компромисс. Но, как утверждает Элниф, «в Англии пресвитериане объединились с англиканцами, чтобы в 1660 году восстановить на престоле Карла II, вскоре после чего англикане внезапно изменили свое отношение к пресвитерианам и изгнали их из Англиканской церкви».³⁶

Восстановление стало началом периода сильной реакции против пуританства и кальвинизма в теологическом и нравственном отношении. Хилл говорит: «При дворе веселого монарха благочестие обесценилось, и процветал культ короля Карла мученика».³⁷ Таким образом, можно сказать, что как антипуританство росло в богословии и морали, так росло богословие и практика царствования по божественному праву и централизованное статистическое правление. Английская реакция против веры кальвинистов в двух совместно действующих царствах — церкви и государстве с последующим разделением, ограничением и равновесием сил под решающим руководством превосходящего закона — и их возврат, по сути, к теории одного царства, одной власти не были единичным событием в Европе конца XVII века. Это стало частью интеллектуального климата того времени, который готовил почву для Просвещения XVIII века. Это стало отходом и от кальвинизма и от традиционного римского католичества.

Вскоре после восстановления монархии Карл II начал систематические преследования всех, кто не «соответствовал» восстановленной епископальной системе традиционной Англиканской церкви. К 1662 году серией парламентских мер, известных как Кларендонские Указы, прежде торжествующие неангликане, такие как пресвитериане, конгрегационалисты, баптисты и квакеры (не говоря о все еще угнетаемых католиках) лишились права на религиозные собрания, проповедование, учение и обращение в веру. Сотни сторонников пуритан и пресвитериан среди священнослужителей были официально изгнаны из господствующей Англиканской церкви.

Мы уже видели, как восстановление епископальной формы правления в Шотландии привело к широко распространенному полному пренебрежению и последующим преследованиям ковенанторов. Так и в Британии пресвитерианские формы кальвинизма, по-видимому, лишились всякого существенного политического влияния. Тем не менее, «английская революция» не закончилась.

Не вдаваясь в подробности, можно кратко заметить, что Карл II умер, не оставив законного наследника, и его преемником стал брат Иаков II (VII Шотландии). Он открыто провозгласил римское католичество и намеревался заставить народ отказаться от англиканства, чтобы вновь подчиниться католичеству. Иаков очень неверно истолковывал мнение народа. Снова выдвигались заветные аргументы, которые чем-то были обязаны кальвинизму – но теперь они использовались не французскими гугенотами или шотландскими ковенанторами или даже английским пуританами, а британскими англиканцами – чтобы оправдать свержение короля Иакова и заменить его дочерью, протестанткой Марией и ее мужем Вильямом Оранжским.

Говорили, что Иаков нарушил условия соглашения, по которому он вступил на трон.³⁸ Несомненно, структура, как и детали этого «Виговского» оправдания смещения католического монарха прямо основывались на аргументации естественного закона конца XVI-XVII веков – особенно на его толковании в произведениях Джона Лока – нежели на кальвинистских источниках. Однако основная идея, используемая для оправдания смещения Иакова, опиралась на соглашение, косвенно возвращаясь к исходному католическому консилиаризму и кальвинистскому конституционализму. Детали прямо выражались языком народного суверенитета и естественных прав, а не языком, скажем, религиозного наказа Нокса по искоренению идолопоклонничества. Французские гугеноты уже говорил об этом, как, например, Бучанан, Алтусий и в некоторой степени Самуэль Рутерфорд.³⁹

Тем не менее, английский пуританский опыт имел более долгое действие, чем простое восполнение части структуры мышления о смещении «тирана». Начиная с этого времени – после 1688 года – власть абсолютной монархии в Англии стала строго ограниченной. Хотя исключительная и даже первоначальная кальвинистская идея об ограничении правительственных полномочий отнюдь не имела тенденции к существованию там, где было сильно кальвинистское влияние. Тем не менее, во многих отношениях в Англии конца XVII века это было именно так. Хотя следует учитывать и другие важные интеллектуальные факторы – особенно, идеи естественного закона раннего «Просвещения» – окончательным ограничением монархической власти Англии была обязана кальвинистскому прошлому.

Если правильно понимать кальвинизм, оказавший влияние на Англию в деле ограничения монархической власти, следует одновременно признать, что в отличие от более кальвинистской Шотландии, кальвинистское представление о разделении и балансе сил в Англии не получило такого же распространения даже после 1688 года. Как показывает Розеншток-Хьюсси, абсолютную власть короля по существу передали Парламенту (хотя и во имя народа).⁴⁰ И как утверждает Лиалл, доминирующей стала «теория о единственном монархе, у которого отбирается вся власть, выраженная в произведении “Leviathan” Хоббе и позднее в теории Джона Остина».⁴¹ Таким образом, глубоко кальвинистское желание Вестминстерской Ассамблеи иметь идею и практику «двух царств» и «двух властей» касательно отношений церкви-государства не исполнилось. И отношение английского «восстановления» к связи гражданских и церковных властей более обязано устроению Генриха, нежели преемникам Кальвина в Вестминстерской Ассамблее.

Тем не менее, существовало глубокое различие между соглашениями 1530х и 1680х годов, и эти различия во многом были вызваны пуританской борьбой. Теперь не было относительной терпимости к неангликанам в Англии и восстановлению пресвитерианства в Шотландии. Возможно, большее значение имело существование общего запаса идей о религиозных и гражданских взаимоотношениях и правах, которые характеризовались сильными кальвинистскими свойствами и родословной естественного закона. Все больше и больше политикам для сохранения своей власти приходилось учитывать эти широко известные идеи.

Если влияние кальвинизма в постреволюционной Англии было довольно ограниченным, в предреволюционной Америке оно было более значительным.