[* Сезар Ломброзо (Cesare Lombroso) (1836—1909) — итальянский психиатр.]

Однако не следует совершать обычную ошибку, когда антитезу соотносят с сутью вещей, просто необходимо воспринимать ее в качестве обыкновенного практического метода, одной из точек зрения, которые измеряют общие параметры предмета, силу или определенный опыт с позиции противоположности, подходящей для данного случая.

Индивидуум, подверженный неврозу, имеет строго очерченный, абстрагированный тип апперцепции с большим диапазоном. Так, он группирует в сознании как внутренние, так и внешние события в соответствии с четкой схемой антитез, нечто похожее на графы дебита и кредита в бухгалтерии, и не признает никаких промежуточных показателей. Такой ошибочный подход в размышлениях больного, идентичный чрезмерной отвлеченности от рассматриваемого предмета, также вызывается болезненной тенденцией к предосторожности. Этой тенденции необходима строгая определенность в выборе линии поведения, идеалов, а также домовых, в которых верит неврастеник, с тем, чтобы сделать точный выбор, чтобы суметь предусмотреть и приступить к действию.

В этом случае он оказывается отстраненным от конкретной реальности, когда вместо непреклонности нужна гибкость, вместо поклонения и обожествления как раз необходимо абстрагирование. В конце концов, нет такого жизненного принципа, который бы подходил на все ситуации; даже самые верные решения проблем иногда мешают течению жизни, когда они выставляются в качестве жупела, как если бы кто-то делает чистоту и правду целью всех своих устремлений.

В психологической жизни неврастеника мы находим его склонность к изображению событий и окружающих людей в как можно более ясной и определенной степени, что как раз и встречается в примитивном размышлении, мифологии, легенде, космогонии, теогонии, примитивном искусстве, в зарождающейся философии. Согласно такому подходу, явления, не имеющие ничего общего, должны, естественно, быть строго отделены друг от друга с помощью отвлеченных измышлений. Необходимость прибегать к этому возникает из желания правильно ориентироваться в окружающей действительности, которое в свою очередь формируется из тенденции к предосторожности. Эта необходимость часто оказывается для него настолько существенной, что требует искусственного разделения целого, частного и даже самой своей личности на две или несколько противопоставляемых частей.

Одна из двух противоположностей часто становится все более выпуклой: чувство неполноценности против возросшего чувства самоуважения. Прибегая к соединению противоположностей, ребенок примитивно пытается ориентироваться в жизни и обезопасить самого себя. Среди этих противоположностей я обычно обнаруживаю: 1) верх — низ и 2) мужское — женское начала. С точки зрения пациента, а не, как правило, с точки зрения здравого смысла, его воспоминания, побуждения к действию всегда, таким образом, располагаются по категориям: низший — снизу — женский в противовес могущественный — сверху — мужской. Эта классификация имеет важное значение, потому что она может быть ложно принята и материализоваться в воле: она способна исказить общую картину окружающей действительности, вследствие чего неврастеник надолго может сохранить в себе установку на униженность и покорность. Вполне естественно, что опыт больного о его физической неполноценности приходит здесь к нему на помощь, так же, как и растущая враждебность со стороны окружения, которое постоянно раздражает его невротическое поведение.

Стремление неврастеника к своей безопасности, постоянной предосторожности можно понять, если принять во внимание его собственную оценку противостоящих факторов, иными словами, его ощущение опасности извне. Как безопасность, так и опасность являются результатом раздвоенного суждения, которое стало зависеть от искусственно созданного идеала личности и формирует неверное субъективное оценочное мнение. Ощущение безопасности и его противоположность — ощущение опасности извне, возникающие на фоне противопоставления чувства неполноценности и собственного идеала, являются, как и в случае с последней антитезой, необоснованной парой оценок происходящего. Они представляют собой один из видов психологического построения, о котором Вайхингер (1911) сказал так: «Реальная действительность в этих ощущениях искусственно раздваивается, в то время как они имеют значение и ценность только в сочетании, а взятые в отдельности ведут в силу своей изолированности к размытости, противоречивости и надуманным проблемам».

При анализе психоневрозов, часто становится очевидным, что вышеописанное противопоставление близко противопоставлению «мужчина — женщина», взятому как таковое. Следовательно, движущие силы невроза могут часто рассматриваться и быть осознаны больным таким образом, как «если бы» он пожелал изменить свой пол из женского в мужской или захотел бы скрыть свои немужские проявления. Эти тенденции во всей своей полноте составляют картину того явления, которое я и назвал «мужским протестом».

В плену догматической установки

Неврастеник всегда находится в предчувствии опасности извне. Отсюда и «ход мыслей по аналогии», то есть апробированный метод решения проблем по аналогии с предыдущим опытом — наиболее ярко и сильнее выражен, чем у обычных людей. Его страх ко всему новому (misoneism Ломброзо), а также к тестам и необходимости выносить решения, перед которыми всегда стоит человек, возникает из недостаточного уровня уверенности в себе. Он настолько крепко привязал себя к действующим установкам, настолько буквально воспринимает их и с таким желанием ищет пути к их реализации, исключая любую альтернативу решения, что отказывает себе в свободном от предрассудков и предубеждений подходе к вопросам реальной действительности.

Чувство внешней опасности заставляет неврастеника прочно придерживаться своих нереальных замыслов, действующих установок, идеалов и принципов. Эти ведущие принципы берутся на вооружение также и нормальным человеком, однако для него они лишь форма речи (антонимы) для того, чтобы отличать высшее от низшего, левое от правого, верное от ложного; он не теряет открытости взгляда, когда его ставят перед проблемой, ждущей решения, когда призывают освободиться от ложных представлений и считаться с реальностью. Также и явления окружающей действительности не представляются для него в полярных соотношениях; наоборот, он постоянно стремится к тому, чтобы мысли свои и действия не соотносить с нереальными установками, а приводить их в состояние гармонии с реальностью. А тот факт, что он все же использует вымысел, возникает из предпосылки, что каждое вымышленное явление полезно для общей оценки окружающей жизни.

Однако неврастеник, как зависимый ребенок, все еще оторван от мира; и как примитивный человек, он привязывается к выдумке, к пустячным мыслям и идеям, преувеличивает их значение, приписывая им с видом знатока жизненность и реальность, и ищет пути для их реализации в жизни. Однако для этого вымысел непригоден; он более непригоден и тогда, как обычно происходит в случаях психоза, когда он превращается в догму или идола. «Поступай так, как будто ты сбился с пути, как будто ты высшее существо, как будто тебя больше всего ненавидят». Символ «modus dicendi» превалирует в нашей речи и мысли. Неврастеник воспринимает его буквально, психически больной человек пытается его реализовывать. В своих идеях, внесенных в теорию невроза, я всегда подчеркиваю и поддерживаю данную точку зрения.

По сравнению с нормальным человеком, неврастеник более стойко и целенаправленно формирует для себя своего бога, своего идола, свой собственный идеал и неотрывно следует своей установке; и чем туманнее его цель, тем скорее он теряет чувство реальности. Обычный же человек всегда готов к тому, чтобы не прибегать к помощи и поддержке вымышленных образов. В этом случае неврастеник напоминает человека, который считается только с Богом, предлагает себя Всевышнему, а затем доверчиво ожидает от него руководства к действию. Образно говоря, неврастеник прикован гвоздями к кресту своих ложных идей. Нормальный человек тоже способен создать свое божество и воздавать ему почести. Но он никогда не потеряет чувства реальности и всегда прибегнет к нему, когда от него потребуется какое-либо действие или выполнение работы. Неврастеник же находится в своеобразном плену вымышленного плана жизни.

И здесь я полностью согласен с остроумными выводами Вайхингера, который утверждает, что исторически идеи имеют тенденцию проходить эволюцию от вымысла (будучи нереальным он в практическом плане безвреден) до гипотез, а затем и до догм. В индивидуальной психологии подобная динамика течения мысли различается у нормального человека (вымысел есть средство для достижения цели), у неврастеника (это уже попытка реализации данного вымысла), у психически больного (неполный, но обеспечивающий безопасность антропоморфизм и превращение вымысла в догму).

Примером такой прогрессии могло бы быть усиление осторожности в сторону беспокойства и временами изменение ожидания беды в депрессию. Эти три ступени достижения безопасности можно квалифицировать следующим образом.

1. Предосторожность (у нормального человека выступает в качестве фикции): «как будто бы» я мог потерять свои деньги, «как будто бы» я мог оказаться ниже по положению. 2. Беспокойство (у неврастеника выступает в качестве гипотезы): «как будто бы» я собирался лишиться своих денег, «как будто бы» я собирался оказаться ниже по положению. 3. Депрессия (у психически больного выступает в качестве догмы): «как будто бы» я лишился своих денег, «как будто бы» я был ниже по положению. Другими словами, чем сильнее ощущение опасности извне, тем выразительнее становится фикция через увеличение разрыва между абстракцией и реальностью и тем скорее она приближается к догме. Пациент создает в сознании и выдумывает все новые и новые образы, которые с каждым разом приближают его к ведущей установке поведения, которая в свою очередь дает ощущение безопасности и потому эффектна и устойчива, хотя и не во всей полноте. В этом процессе реальность обесценивается в разной степени, а верные пути, которые помогают адаптироваться в человеческом сообществе, на поверку оказываются далеко неподходящими.

КРИТИКА ТЕОРИИ ЛИБИДО ФРЕЙДА²⁰

В настоящем размышлении мне хочется провести не столько критическое исследование, сколько разъяснить свою собственную точку зрения, в связи с чем я позволю взять на рассмотрение три фундаментальных положения из продуктивных и ценных изысканий Фрейда, которые я считаю ошибочными, поскольку они могут помешать правильному пониманию природы неврозов.

Первое возражение касается понимания либидо как движущей силы невроза. Именно невроз в большей степени, чем обычное, нормальное состояние показывает, что цель направляет чувство удовольствия, его изменение и силу по соответствующему пути. Так, призвав на помощь здоровые силы своей внутренней энергии, неврастеник может, так сказать, следовать за соблазном получения удовольствия, в то время как для его воспаленного мозга «высокие цели» вступают в действие. Если либидо перевести как «любовь» со всевозможными ее значениями, то тогда, умно и во всей полноте используя формулировки, можно как угодно изложить словами любое событие в космосе, — но только не суметь его при этом объяснить. Взяв на вооружение подобный парафраз, многие люди думают, что в любом человеческом побуждении присутствует «либидо»; в действительности же счастливый исследователь извлекает только то, что сам когда-то заложил. Последние интерпретации Фрейда как будто бы показывают, что его теория либидо почти стыкуется с нашей точкой зрения о социальном интересе и стремлении человека к идеалу собственной личности («идеал моего ego»). В интересах растущего взаимопонимания эти поправки Фрейда можно только приветствовать.

Мы пришли к выводу, что целью неврастеника является повышение его чувства собственного достоинства (Erhohung des Personlichkeitsgefuhls), и простейшую формулу этой цели можно обнаружить в преувеличенно подчеркнутом мужском протесте. Суть этой формулы: «Я хочу быть настоящим мужчиной»; и она является главной «идеей фикс» (так сказать, фундаментальной апперцепцией (Иерусалем)*) в каждом неврозе и требует для себя более высокие неподдельные ценности, чем, скажем, это необходимо для психически уравновешенного индивида. Этой путеводной идее подчиняются и либидо, и сексуальное побуждение, и любая склонность к отклонению, по какой бы причине они ни возникали. Ницшевские «воля к власти» и «желание казаться» содержат в себе большинство идей нашей концепции, которая также перекликается по многим пунктам со взглядами Фере** и прежними авторами, согласно которым чувство удовольствия зиждется на вкусе власти, а неудовольствие покоится на ощущении бессилия***.

[* Вильгельм Иерусалем (Wilhelm Jerusalem) (1854—1929) — австрийский педагог, философ, последователь прагматизма, переводчик «Прагматизма» Вильяма Джеймса.]

[** Шарль С. Фере (Charles S. Fere) (1852—1907) — французский врач, ученик Шарко.]

[*** В конечном счете Адлер заменил «желание власти» на «стремление к преодолению».]
Сексуальная этиология, метафора

Второе возражение касается основного положения Фрейда о сексуальной этиологии неврозов. Вначале Пьер Жане (1894) интуитивно близко подошел к этому положению, когда поставил вопрос: «Следует ли тогда считать сексуальное чувство центром, вокруг которого группируется все остальное, что относится к психике человека?». Полезность сексуальной метафоры заставляет многих, а особенно неврастеников считать ее идентичной сексуальному чувству. Часто можно встретить среди мистиков, например Баадера****, подобные обороты. Язык также часто прибегает к аналогии, расставляя значительные ловушки для ничего не подозревающего исследователя. Эта полезность не должна вводить психолога в заблуждение.

Сексуальное удовольствие в неврозах возникает, главным образом, из вымышленной антитезы «мужское — женское» и представляет собой измененную форму мужского протеста. Сексуальные побуждения неврастеника как в его фантазиях, так и в реальной жизни, ориентированы в сторону мужской цели; однако это не столько проявление влечения как таковое, сколько принуждение к нему. Весь синдром сексуального невроза находится не на поверхности, а скрыт внутри; это своеобразная метафора, которая отражает отдаленность пациента от его надуманной конечной цели как мужчины, а также его попыток либо справиться с этой целью, либо навсегда сохранить ее в себе.

Странно, что Фрейд, являющийся знатоком всего символического в жизни, не смог преодолеть условности сексуальной апперцепции, чтобы признать сексуальное особой спецификой, признать его своеобразной modus dicendi.

Детские желания, вызванные целью

Но мы сможем понять это, если рассмотрим третью из главных ошибок Фрейда, которая заключается в том, что неврастеником движут его детские желания (особенно желание инцеста). Он считал, что они возникают каждую ночь (теория сновидений), а также при определенных обстоятельствах и в реальной жизни. Однако в реальной жизни все детские желания сами уже находятся под влиянием выдуманной конечной цели; обычно они и сами имеют характер руководящей, пусть и скоординированной мысли и из-за ее экономичности очень удачно служат в качестве условных показателей.

Больная девочка, которая особенно ощущает опасность извне, в течение всего детства льнет к своему отцу, посредством чего хочет быть выше по отношению к матери, и однажды ей покажется, что ее психологическая связь с отцом является не чем иным, как условным инцестом, как будто она добивается того, что хочет стать его женой.

В то время как ее конечная цель определена и достигнута: разделить с отцом угнетающее ее ощущение опасности. Ее медленное психическое развитие, уязвленная грустными воспоминаниями прошлого память отвечают на предчувствие опасности той же агрессией: она начинает искать убежище возле отца, как будто она является женой. И там она достигает более высокого уровня чувства собственного достоинства, которое для себя определила в качестве цели и которому обязана мужским идеалом своего детства, — и все это было для нее самой высокой компенсацией за собственное чувство неполноценности.

Когда ее пугает чье-то ухаживание за ней или замужество, в тревоге за сохранение чувства собственного достоинства (поскольку соприкасается с большими трудностями в данном случае, чем с отцом), она начинает вести себя весьма символично. Ополчается против своей женской доли и ищет безопасность там, где всегда и находила — рядом с отцом. Она прибегает к какому-нибудь приему, ведет себя несколько нелепо, но тем не менее с успехом может добиться своей цели, чтобы избежать женской роли.

Чем сильнее ощущение опасности, тем крепче эта девочка привязывается к своей «идее фикс» и пытается пользоваться ею почти буквально. Поскольку человеческий разум имеет склонность к символическому абстрагированию, пациент иногда — и даже с определенной долей усилия, анализа — добивается успеха, используя свое нездоровое стремление к безопасности, в применении приема побуждения к инцесту, чтобы, находясь рядом с отцом, иметь преимущество перед другими.

В этом намеренном поведении Фрейду пришлось усмотреть возобновление детских желаний, так как он признал их движущими силами. Нам представляется, что в Данном детском методе, в широком использовании предостерегающего предположения, который мы должны отнести к невротической «идее фикс»; в этой тотальной подготовке, в этой тенденции к строгой абстракции и символизму и присутствуют наиболее подходящие приемы, используемые неврастеником, когда он хочет добиться безопасности, повышения чувства собственного достоинства, мужского протеста.

Невроз демонстрирует нам, как он претворяет в жизнь ошибочные цели и стремления. Источники того, что думает и как действует человек сегодня, можно обнаружить в его детском опыте. Так, касаясь положения Фрейда о «возвращении к истокам», душевнобольной человек не так уж и отличается от здорового. Отличие заключается лишь в том, что психически больной человек строит свои представления на ошибках, которые заходят слишком далеко, и что он выбирает не лучший способ отношения к жизни. Само по себе, возвращение к истокам, к прежнему состоянию это нормальная форма образа мышления и действия.

СЕКСУАЛЬНОСТЬ В СОСТОЯНИИ НЕВРОЗА²¹

Ограниченная роль сексуальности

Сексуальное влечение имеет для каждого человека большое значение. Поэтому было бы несерьезным спрашивать, может ли больной обходиться без него. Вопрос скорее состоит в том, считать ли сексуальные мотивы началом и концом всего сущего, включая в этот аспект и возникновение всех невротических симптомов. На это мне хотелось бы ответить кратким описанием, но не сексуального влечения как такового, взятого в отдельности, а их развития в совокупности всех других мотивов.

С точки зрения биологии вряд ли корректно заявлять, что каждый мотив имеет сексуальную окраску, включая потребность есть, видеть, трогать и т. д. И наверное, надо признать, что органическая эволюция привела к развитию всего того, что мы должны считать как видоизменение первоначальных возможностей клетки. Так, орган пищеварения следовал за потребностью насыщения; органы осязания, слуха и зрения удовлетворяли потребность и необходимость чувствовать, слышать и видеть; органы деторождения отвечали потребностям продолжения потомства.

Защита всех этих органов стала настолько необходимой, что она шла по двум каналам: через ощущение боли и удовольствия. Но этого было недостаточно, и, таким образом, получил развитие третий орган, отвечающий за безопасность, это орган мышления, т.е. мозг. Мастерская природы может предоставить вариации всех трех охранительных органов. Могут иметь место как дефекты в различных частях организма, так и повышенная чувствительность боли и удовольствия в неполноценном органе. Самый непостоянный, изменчивый участок, центральная нервная система, получает компенсацию за издержки в самую последнюю очередь.

Утверждение о том, что ребенок — это полиморфное, страдающее половым извращением существо, меняет наше представление о порядке вещей и является не чем иным, как поэтической вольностью. «Сексуальная конституция» может целенаправленно развиваться только через опыт и воспитание, особенно когда мы имеем дело с неполноценностью органов. Даже преждевременное ее развитие может быть подавлено или наоборот расширяться. Садистские или мазохистские влечения представляют собой не что иное, как развитие более безвредных отношений — постоянно присутствующей необходимости в поддержке и стремления к независимости, стоит только подключиться к ним мужскому протесту с его усиленной яростью, злостью и открытым неповиновением. Лишь половой орган и только он содействует развитию сексуального фактора (как в жизни в целом, так и в нервном заболевании. Как сексуальность, так и другие побуждения входят в различные связи с жизненным стимулом и причинами, которые его вызывают. Приблизительно к концу первого года жизни, до того, как сексуальные побуждения достигают заметного уровня, психическая жизнь ребенка уже довольно богата и насыщенна.

Открытое неповиновение и оценка мужественности

Фрейд упоминает точку зрения более ранних авторов, к которым позднее присоединился Черны*, о том, что дети, проявляющие упрямство в опорожнении прямой кишки, часто становятся нервными. В противовес другим авторам, Фрейд видит истоки проявления этого непослушания в том, что такие дети испытывают сексуальное наслаждение в тот момент, когда они удерживают фекалии. Хотя мне не приходилось встречаться с неопровержимыми фактами подобного рода, я согласен, что дети, которым действительно присущи подобные ощущения при задержании фекалий, будут предпочитать именно этот вид сопротивления, когда становятся непослушными. Решающим фактором здесь является неповиновение, в то время как неполноценный орган определяет локализацию и отбор этих симптомов.

Я гораздо чаще наблюдал за тем, как такие открыто неповинующиеся дети ходят под себя до или после того, как их привели в туалет или как раз около него. То же самое касается и мочеиспускания у подобных детей. Так же происходит во время еды и питья: стоит только ограничить их в жидкости, их «либидо» возрастает до безграничности. Стоит только рассказать им, насколько важно регулярно питаться, как их либидо падает до нуля. Можно ли всерьез, не говоря уже о том, чтобы действенно, принимать подобные «проявления либидо» и использовать их для сравнений? Я видел мальчика тринадцати месяцев, который еще едва научился стоять и ходить. Если мы усаживали его, он вставал на ноги; если мы говорили ему: «Сядь», он продолжал стоять как будто назло. Его шестилетняя сестра сказала в одном из таких случаев: «Ну и стой», и ребенок тут же сел. Все это — начало мужского протеста. Зарождающаяся между тем сексуальность постоянно подвергается ударам и давлению этого протеста.

Оценка мужских качеств тоже начинается заметно рано. Я наблюдал за годовалыми мальчиками и девочками, которые явно предпочитали лиц мужского пола. Может быть их привлекал голос мужчин, их уверенность, рост, сила и спокойствие. Я отнесся к этой оценке критически и раскрыл ее в рецензии на работу Юнга «О конфликтах в душе ребенка»²², насколько можно судить сегодня, довольно успешно (см., Хитшман, Юнг, 1913). Эта оценка постоянно вызывает желание стать мужчиной.

Однажды я услышал, как маленький мальчик двух лет говорил: «Мама глупая, няня глупая, Тонни (кухарка) глупая, Узи (сестра) глупая, бабушка глупая!» Когда его спросили, что может быть дедушка тоже глупый, он ответил: «Дедушка большой». Все заметили, что он исключил отца из своего списка. Это было воспринято как знак уважения. Но любому понятно, что он хотел объявить всех членов своего окружения женского пола глупыми, а себя и лиц мужского пола умными. Он идентифицировал глупость с женским началом, ум — с мужским. Подобное положение вещей придавало ему самому значимость.

Я отмечал в нескольких своих работах, что особенно у тех детей, которые имеют заметную физическую неполноценность и которые страдают от этого, которые не уверены в себе и больше всего боятся унижения и наказания, развивается суетливость и сильная увлеченность чем-либо, что в конечном счете приводит к неврозу. В раннем возрасте они будут избегать проверок их личных качеств или оскорбления чувств. Они застенчивы, легко краснеют, уклоняются от тестирования их способностей и рано теряют детскую непосредственность. Это стесняющее обстоятельство заставляет их искать защиту. Они хотят, чтобы их баловали или сторонятся всех, страшатся любого вида работы или постоянно читают. Как правило, они не по годам развиты. Их страсть к знаниям компенсирует неуверенность в себе. Довольно рано их начинают занимать вопросы деторождения и различий между полами. Эти напряженные и продолжительные размышления следует понимать как стимул к половому влечению, поскольку примитивные знания о половом акте он уже получил. В этом случае целью также является подтверждение их мужских качеств.

Когда взгляды ребенка, связанные с деторождением и кастрацией, мысли о неудаче или о том, что его может сбить машина или он может задохнуться, возникают во время невроза, они являются ни выражением желания, ни тайными фантазиями, а довольно символично отражают присущий ребенку страх поражения, от которого неврастеник пытается защититься или держит в уме как предупреждение.