что в каждой стране мира существуют свои обычаи и суеверия
относительно обуви? Он схватил ботинок с полки и поднес его к нашим
лицам. Знаем ли мы, что в Китае, когда мужчина женится, новобрачные
забрасывают пару красных туфель на крышу дома, чтобы в брачную ночь
все прошло благополучно? Он покрутил туфлю в скудном дневном свете,
едва пробивавшемся сквозь грязные оконные стекла. Он рассказал нам, на
какой фабрике ее сделали, почему он считал, что она хорошо сделана, как
можно было бы сделать ее еще лучше. Знаем ли мы, что во многих
странах, когда кто-то отправляется в путешествие, добрым знаком
считается бросить ему вслед ботинок? Он схватил другой ботинок и,
держа его в руке, как Гамлет держал череп Йорика, определил его
происхождение, сказал нам, почему он плохо сделан, почему он скоро
развалится, а затем с презрением бросил его в угол. Отличие одних туфель
от других, сказал он, в девяти случаях из десяти зависит от фабрики.
Забудьте про дизайн, забудьте про цвет, забудьте про все остальное, что
связано с обувью, главная причина — в фабрике.
Я внимательно слушал и делал пометки, как Горман тогда, в самолете,
однако я все время думал: это представление. Он устроил спектакль,
пытаясь убедить нас. Он не понимает, что мы в нем нуждаемся больше,
чем он в нас.
Теперь же Шей подошел к главному. Он сказал, что за небольшую
плату он с удовольствием свяжет нас с лучшими фабриками на Тайване.
Здесь таился большой потенциал. Мы могли бы использовать кого-то
непосредственно там, где разворачивалась наша работа, для того, чтобы
прокладывать
путь,
делать
представления,
помогать
Горману
акклиматизироваться. Азиатский Джампьетро. Мы поторговались о
комиссии всего несколько минут, и это была торговля в дружеской
атмосфере. После чего мы пожали друг другу руки.
«Договорились?» — «Договорились».
Мы вновь присели и составили соглашение о создании на Тайване
дочерней компании. Как назвать ее? Я не хотел использовать слово
«Найк». Если мы когда-нибудь захотим заниматься бизнесом в Китайской
Народной Республике, мы не должны быть связаны с заклятым врагом
КНР. В лучшем случае это была слабая надежда, несбыточная мечта. Но
все же. Поэтому я остановился на «Афине». Греческой богине, несущей
Нику. «Афина Корп.». Таким образом я сохранил не отмеченную на карте,
непронумерованную Дорогу в небо. Или представление «пса с обувкой в
зубах» о небе. Стране с двумя миллиардами ног.
Я отправил Гормана домой вперед себя. Перед тем как покинуть Азию,
сказал я ему, мне надо будет сделать короткую остановку в Маниле. По
личному поручению, неопределенно сказал я.
Я полетел в Манилу, чтобы посетить обувную фабрику, очень
хорошую. Затем, завершая старый круговой маршрут, я провел ночь в
гостиничном люксе Макартура.
Вас запоминают по тем правилам, которые вы нарушили.
Может быть.
А может — нет.
Шел год Двухсотлетия, странный момент в культурной истории
Америки,
365-дневная
«лоллапалуза»
(американизм
XIX
века,
многогранное фестивальное действо со смешением всех жанров и видов
искусства, торжество с различными культурными, политическими и
прочими мероприятиями, длящееся длительное время. — Прим. пер.), в
ходе которой страна занималась самоанализом, штудировала уроки основ
гражданского общества и ночи напролет устраивала фейерверки.
С 1 января по 31 декабря того года вы не могли переключиться с одного
телеканала на другой, чтобы не попасть на очередной художественный или
документальный фильм о Джордже Вашингтоне или Бене Франклине,
Лексингтоне или Конкорде. И неизменно, будучи вставленной в эти
патриотические телепрограммы, звучала «Минута в память Двухсотлетия»
— специальное информационное обращение (в рамках ежедневных
мероприятий государственной пропаганды на американском телевидении в
соответствии с т. н. Соглашением об общественных услугах. — Прим.
пер.), во время которого Дик Ван Дайк, Люсиль Болл или Гейб Каплан
напоминали вам о каком-нибудь эпизоде, имевшем место в тот день
календаря в революционную эпоху. В какой-то вечер это могла быть
Джессика Тэнди, рассказывающая о том, как срубили Дерево свободы. На
следующий день это мог быть президент Джеральд Форд, призывающий
всех американцев «сохранить живым дух 1776 года». Все это звучало
несколько банально, немного сентиментально — и невероятно трогательно.
Нараставшее в течение года чувство патриотизма выявило во мне и без
того сильную любовь к стране. Заход в нью-йоркскую гавань парусных
судов, чтение Билля о правах и Декларации независимости, пылкие
дискуссии о свободе и справедливости — все это воскресило во мне
чувство признательности за то, что я — американец. Что я свободен. И не в
тюрьме.
На отборочном турнире перед началом Олимпийских игр 1976 года,
вновь состоявшемся в Юджине, у «Найка» появился шанс, фантастический
шанс устроить отличное шоу. С «Тайгером» у нас такого шанса никогда не
было, поскольку его шиповки не дотягивали до высшей марки. Никогда не
было у нас такого шанса и с первым поколением продукции «Найк».
Теперь же наконец у нас был собственный товар, и он был действительно
хорош: высококачественные марафонки и шиповки. От волнения мы не
переставали болтать, покидая Портленд. Наконец-то, говорили мы, бегун,
обутый в кроссовки «Найк», войдет в Олимпийскую команду.
Это должно было случиться.
Нам надо было, чтобы это случилось.
Мы с Пенни отправились в Юджин на машине, где встретились
с Джонсоном, который фотографировал соревнования. Несмотря на
возбуждение, связанное с отборочным турниром, больше всего мы
говорили о Пре, пока располагались на своих местах на переполненных
трибунах. Было ясно, что Пре был на уме у всех, кто пришел на стадион.
Мы слышали его имя со всех сторон, его дух парил над нами, как низкие
облака, проносившиеся над беговой дорожкой. И даже если вы на какой-то
момент забывали о нем, вы тут же получали живое напоминание, едва
взглянув на ноги спортсменов. Многие из бегунов были обуты в кроссовки
«Пре Монреаль». (Еще большее число атлетов были в обуви, выпущенной
в Эксетере, например в кроссовках «Триумф» и «Вэнкёр» (фр.
Победитель. — Прим. пер.). Стадион Хейворда в тот день был похож на
выставочный салон «Найка».) Было хорошо известно, что этот отборочный
турнир должен был стать историческим возвращением Пре. После
проигрыша в Мюнхене он, несомненно, поднялся бы опять на вершину
славы, и это возвращение должно было бы состояться именно здесь и
сейчас. Каждый забег наталкивал нас на одни и те же мысли, вызывал
в памяти тот же образ: Пре, вырывающегося вперед из группы бегунов.
Пре, разрывающего грудью финишную ленточку. Мы реально видели это.
Мы видели его, упоенного победой.
Если б только, повторяли мы без остановки, прерывающимися
голосами, если б только…
На закате солнце стало красным, белым, исчерна-синим. Но было еще
достаточно светло, чтобы читать, когда бегуны выстроились на старте
перед забегом на 10 000 метров. Мы с Пенни постарались в мыслях
отрешиться от всего, встали, сложив руки, как в молитве. Разумеется, мы
рассчитывали на Шортера. Он был чрезвычайно талантлив, и он был
последним, кто видел Пре живым, и казалось логичным, что именно он
понесет дальше факел, принятый у Пре. Наши кроссовки «Найк» были и на
Крейге Верджине, блестящем молодом бегуне из Университета штата
Иллинойс, а также на Гэрри Бьорклунде, привлекательном ветеране из
Миннесоты, пытавшемся вернуться в строй после операции по удалению
суставной мышцы в ступне.
Раздался выстрел, и бегуны пулей сорвались с места и побежали,
сбившись в плотную группу. Мы с Пенни тоже плотно прижались друг к
другу, слыша охи и ахи со всех сторон. Между спортсменами не было даже
дюймового пробела, они так и пробежали половину дистанции, пока
Шортер и Верджин не вырвались резко вперед. В толкотне Верджин
случайно наступил на ногу Бьорклунду, и у того шиповка слетела с ноги.
После этого незащищенная нога Бьорклунда, только недавно перенесшего
хирургическую операцию, опускалась на твердую поверхность беговой
дорожки, издавая при этом с каждым шагом громкий шлепок. И все же
Бьорклунд не остановился. Не дрогнул. Он даже не замедлил бега. Он
лишь продолжал бежать быстрее и быстрее, и эта яркая демонстрация
мужества нашла отклик в толпе. Думаю, мы приветствовали так же громко,
как приветствовали Пре на соревнованиях за год до этого.
Войдя в последний круг, Шортер и Верджин были впереди. Мы
с Пенни то вскакивали, то садились. «Мы получим двоих, — говорили
мы, — мы получим двух призеров!» После чего получили троих. Шортер
и Верджин заняли первое и второе места, а Бьорклунд вырвался раньше
Билла Роджерса у самой финишной черты, заняв третье место. С меня пот
лил градом. Три олимпийца… в «Найках»!
На следующее утро, вместо того чтобы совершить круг почета по
Хейварду, мы разбили бивак в магазине «Найка». Пока мы с Джонсоном
занимались клиентами, Пенни управлялась со станком шелкографии,
печатая футболки с эмблемой «Найка». Мастерство ее было выше всяких
похвал; весь день в магазин заходили люди, чтобы сказать, что они кого-то
видели на улице в футболке с логотипом «Найк» и что они хотят такую же
для себя. Несмотря на нашу продолжающуюся меланхолию, связанную с
судьбой Пре, мы позволили себе ощутить радость, потому что становилось
ясно, что «Найк» не просто хорошо себя показал. Он доминировал на
отборочных. Верджин победил в них в забеге на 5000 метров. Шортер был
первым в «Найках» в марафоне. Постепенно в магазине, в городе мы стали
слышать, как люди перешептываются: «Найк», «Найк», «Найк». Мы
слышали название нашего бренда чаще, чем имя любого спортсмена.
Кроме Пре.
В субботу днем, перед тем как войти на стадион Хэйварда, чтобы
встретиться с Бауэрманом, я услышал, как кто-то позади меня произнес:
«Черт побери, «Найк» действительно вышибает «Адидас» под зад ногой».
Возможно, этот случай мог бы стать самым ярким моментом за все
прошедшие выходные, за весь год, после чего я почти тут же обнаружил,
что за мной по пятам следует торговый представитель «Пумы», затем
тормозит, прислонившись к дереву, с выражением человека, близкого к
самоубийству.
Бауэрман приехал на соревнования подчеркнуто, как зритель, что было
странным для него и для нас. И все же на нем была стандартная
экипировка: крысиный свитер, низко надвинутая на лоб бейсболка. В
какой-то момент он официально запросил о встрече в небольшом офисе
под восточным сектором трибун. Этот офис, строго говоря, офисом назвать
было нельзя, выглядел он больше похожим на подсобку, где уборщики,
следящие за состоянием зон и секторов легкоатлетического стадиона,
хранили свои грабли и метлы, а также несколько шезлонгов. В ней едва
хватило пространства, чтобы вместить тренера, Джонсона и меня, не
говоря уже о других участниках встречи, приглашенных Бауэрманом:
Холлистера и Денниса Викси, местного ортопеда, который работал вместе
с Бауэрманом в качестве консультанта по вопросам обуви. Как только мы
закрыли за собой дверь, я заметил, что Бауэрман не был похож на себя. На
похоронах Пре он выглядел постаревшим. Теперь он выглядел
потерянным. Спустя минуту после того, как мы обменялись дежурными
фразами, он стал орать. Он жаловался, что больше не чувствует к себе
«уважения» от «Найка». Мы создали для него домашнюю лабораторию,
дали ему затяжную машину для обуви, но, по его словам, он постоянно
просил и не получал сырья из Эксетера.
Джонсон в ужасе взглянул на него. «Какого сырья?» — спросил он.
«Я прошу верхнего покрытия для кроссовок, но мои просьбы
игнорируются!» — отвечал Бауэрман.
Джонсон повернулся к Викси. «Я высылал вам верхнее покрытие! —
сказал он. — Викси… разве ты не получил его?»
У Викси появилось озадаченное лицо: «Да, получил».
Бауэрман снял свою бейсболку, вновь надел, затем сбросил. «Ну да, —
проворчал он, — но ты не выслал мне материал для подошв». Лицо
у Джонсона покраснело: «Я и его посылал! Викси?»
«Да, — сказал Викси, — мы его получили».
После этого мы все повернулись в сторону Бауэрмана, который
расхаживал, вернее, пытался расхаживать из угла в угол. Места для этого
не было. В офисе было темно, но я все равно мог разглядеть, что лицо
моего старого тренера краснеет. «Ну… все равно, мы не получили
подошвы вовремя!» — прокричал он, и зубья у грабель задрожали. Дело
было вовсе не в материале для верхнего покрытия и подошв. Дело было в
отстранении от дел. И во времени. Как и в случае с Пре, время
отказывалось прислушаться к Бауэрману. Время отказывалось замедлить
Достарыңызбен бөлісу: |