ГЛАВА СЕДЬМАЯ: НАУКА НА ГОЛОДНОМ ПАЙКЕ

Когда же пути их пересекались, смотришь, и начиналось сближение, и обнаруживалось столько точек соприкосновения, что просто удивительно, как все это не случилось раньше. Так бывает в футболе, когда запасной игрок во время какого-то матча плотно входит в основной состав команды, и уже без него эта команда не мыслится.

Турар Койчуев учился в Киргосуниверситете одновременно с Володей, только на экономическом факультете. Будучи незаурядными фигурами, они не могли не заметить друг друга в общем студенческом потоке. Порой сталкивались на университетских танцевальных вечерах или в студенческих компаниях, где пили красное вино, слушали Окуджаву и спорили о сроках прихода советской страны к коммунизму. Родом из Московского района, Койчуев тоже жил в общежитии, тоже знал, что такое тянуть целый месяц на одну стипендию.

Правда, Турар был превосходным боксером, от его прямого молниеносного удара правой падали на пол именитые противники, и ему частенько перед крупными соревнованиями выдавали талоны на питание – для поддержания спортивной формы. При этом он мог пригласить в столовую своих сокурсников, растративших стипендию, и накормить их до отвала за свой счет. А потом сам оставался на мели.

Был Турар высок, худощав и улыбчив. Даже на ринге улыбка не сходила с его лица, чем он необычайно злил соперников; они кидались вперед, забыв про защиту, и тут же наталкивались на резкий встречный удар… Нет, он не заманивал их улыбкой, чтобы затем сокрушить. Просто его жизнерадостный нрав требовал выплеска в виде улыбки. Что же касается ударов, так то был спорт, была игра.

Впрочем, порой мне казалось, будто он сам страдает, глядя на поверженного соперника. К такой мысли меня, тоже увлеченного боксом и знающего Турара, склонял его добродушный, компанейский характер. Но назвать его выдержанным, терпимым у меня не повернулся бы язык. Любая несправедливость – и он взрывался, словно был начинен динамитом.

Окончив университет, Койчуев несколько лет работает на крупной Ошской автобазе, там вызревает его кандидатская диссертация. В Академии наук, куда он пришел, чтобы посвятить себя науке, ему поначалу было скучновато, тесно, не хватало того бурлящего жизнью простора производства, к которому он привык, который старался поставить на рельсы экономической целесообразности. Увидев Володю, он жаловался:

- Как вы тут работаете? Сплошное бумагомарание. Смотрю на своих коллег, дальше кабинета шага боятся ступить. Из пальца высасывают никому не нужные научные труды. Боюсь, зачахну среди них.

- Это лишь первое время так кажется, – успокаивал его Володя. – Разве я похож на забившегося в нору крота? А уже третий год здесь. И у меня диссертация отнюдь не связана с производством. Тебе же совсем просто. Объяснил зав. сектором, что необходимо пополнить фактологическую базу своей работы – и отправляйся хоть на луну. Всему голова – результат.

Володя действительно не был похож на кабинетного ученого. От его крупной фигуры веяло силой и вальяжностью. К природной смуглости добавлен плотный загар, не успевающий сойти от одной археологической экспедиции до другой. В прищуренных глазах озорной блеск: эй, дружище, не вешай носа!

Турар, у которого случаются резкие перепады настроения, расплывается в улыбке.

- Все нормально, старик, – говорит он, – хандра во мне мимолетна, как тучки на летнем небе.

- О, так ты еще и лирик! А стихами случайно не балуешься?

- Бывает, – слегка смущается Турар. – Настоящий джигит должен уметь покорить свою возлюбленную. Гульсум вряд ли сдалась бы, не посвяти я ей тетрадку стихов.

- В младые годы многих тянет к поэзии. Признаюсь, Турар, я тоже чуточку этим грешил. Но… Взрослея, мы смотрим на мир уже иными глазами.

- Ошибаешься. Дело не в возрасте, а в состоянии души. Поэт для меня лишь тот, кто сохраняет юношескую способность удивляться и восторгаться.

- Может быть, может быть… Вернемся к этой теме лет эдак через тридцать-сорок.
В каждом человеке есть своя заповедная зона. Он приоткрывает ее только тому, в ком видит родственную душу. И хотя у Володи была иная стезя, и читатель о ней уже знает, увлеченность Турара его согревала. Ему вообще нравились творческие люди самых различных устремлений.

С тех пор они стали встречаться чаще, а иногда вместе с женами – Валей и Гульсум. Но все-таки каждый оставался на орбите своих профессиональных интересов, их еще не связывало общее дело, которому оба они в равной степени были бы преданы.

Турар Койчуев почти одновременно с Владимиром Плоских защищает кандидатскую, а потом докторскую диссертацию, и к середине восьмидесятых оба ученых становятся член-корреспондентами Академии наук, причем Володя года на три раньше.

В 1987 году, будучи избран вице-президентом Академии, Койчуев возглавляет Отделение общественных наук, спустя два года он уже – академик.

В то время Советский Союз переживал свой последний, Горбачевский период. Огромная страна кипела политическими борениями, страстями, каждый новый политик стремился перещеголять предыдущего в провозглашении небывалых для советского общества свобод. Страна напоминала смертельно больного, которого напичкали наркотиками в виде гласности, приватизации, демократии, и он, находясь в эйфории, кажется себе сильным, выздоровевшим.

Серым кардиналом перестройки, правой рукой Горбачева был Александр Яковлев, тот самый «крестник» нашего героя, что выступил в начале семидесятых с махровой черносотенской статьей «Против антиисторизма», которая послужила началом партийной чистки в рядах крупных ученых-историков. Теперь Яковлев занимал диаметрально противоположную позицию. Увидев на телеэкране его широкую, пухлую физиономию с маленькими глазками, Володя молча вставал и уходил в другую комнату. Ему претило хамелеонство. Какое может быть будущее у страны, когда роль первой скрипки в ее руководстве играют такие люди?

Он усмехнулся, вспомнив слова Василия Ключевского: «Надобно найти смысл в бессмыслице: в этом – неприятная обязанность историка, в умном деле найти смысл сумеет всякий философ». Его, исследующего древнюю историю, не очень-то тянуло постигать то, что творится за окном. Хотя каждодневно им просматривалась кипа газет, хотя он был в курсе главных событий, происходящих в стране и республике, хотя к нему постоянно идут ходоки то из ЦК, то от депутатского корпуса с просьбой подготовить разного рода материалы, касающиеся как далекого прошлого, так и настоящего.

Истина, таящаяся в древности, напоминает ему воду давно забытого колодца, загадочную и притягательную. Она отстоялась, она прозрачна, сквозь нее, если хорошенько присмотреться, как сквозь дымку времен проступают контуры былого. А до чего мутны, бурливы и непостоянны воды настоящего!.. Истина не рыбка, ее в такой воде не поймаешь.

Развал Советского Союза наш герой воспринял с печалью и горечью, но – как неизбежность. Слишком сильна была инерция идущего под откос поезда. Многие ученые, которые связывали свои научные работы с руководящей ролью КПСС, единством братских республик, в одночасье оказались в ауте. Их труды были теперь никому не нужны.

Превратилась в пепел и только что завершенная докторская диссертация Володиного друга – Геннадия Харченко. Работая в ЦК Компартии Киргизии, он все свободное время посвящал науке развития современного советского общества, ища в нем основу для свершений в будущем. И вдруг все развалилось, все пошло иным путем. «Почти пять лет коту под хвост. Ух, я бы вам!..», – подняв вверх крепкий кулак, грозил он кому-то. Благо, хоть пригласили его заведующим кафедрой истории в Бишкекский гуманитарный университет.…

Впрочем, все это отступало, меркло в сравнении с масштабами тех разрушительных процессов, которые лавинообразно вершились повсюду.

Первым президентом Кыргызстана стал ученый-физик, академик Аскар Акаев. До этого он успел поработать в ЦК Компартии Киргизии, президентом республиканской Академии наук. Естественно, первое время, принимая кадровые, реформистские решения, он опирался на деятелей науки и культуры.

Киргизская интеллигенция, проявляя растущее самосознание, усиленно стала интересоваться своей историей, своими традициями, культурным наследием. Поиск своих корней вел в такие дебри веков, что без ученых-историков можно было и заблудиться. Знания Владимира Плоских и его коллег, занимающихся древней историей кыргызов, оказались вдруг на гребне востребованности.

Уже около двадцати лет наш герой работал заместителем директора Института истории по науке. И кто бы ни был его непосредственным руководителем – Керимкул Орозалиев, Каниметов или Салморбек Табышалиев, все они высоко ценили Владимира Михайловича, не желая видеть на его месте никого другого.

«Откровенно говоря, без него невозможно представить нашего Института, всей отечественной исторической науки, – говорил мне в те времена Керимкул Кенджеевич, с которым я был достаточно хорошо знаком. – Он не просто много, очень много знает, но умеет сделать так, чтобы эти знания служили людям. Его научные труды, научно-популярные книги не пылятся на полках, не валяются без толку. Их читают, на них учатся, о них спорят. Он никогда не выпячивает себя. А посмотри, как к нему тянутся наши сотрудники. Планируя институтскую науку, курируя ее, он помогает им то с диссертацией, то с выступлением на конференции, то с научной статьей в какой-нибудь журнал. А археология? Отряды археологов – от определения мест их поисковых исследований до снабжения всем необходимым – держатся на нем. Делается это спокойно, без суеты, без спешки и криков. И еще знаешь, что я тебе по секрету скажу? – Орозалиев с хитрецой посмотрел на меня. Был он мастер на розыгрыши, и я приготовился. – Руководителю при таком заместителе ох как нелегко. Сотрудники-то невольно сравнивают, каков шеф и каков его зам. Попробуй тут расслабиться. Того и гляди попадешь впросак. Нет, ошибаются те, кто утверждают, будто с Володей у директора не жизнь, а малина. Это как с красавицей-женой: все время надо быть на уровне».

Что ж, прав Орозалиев. Но то, что он говорил, – это в идеале. Не потому ль меж ним и Плоских сложились добрые товарищеские отношения, поддерживать которые не мешали ни разница в двадцать с лишним лет, ни служебные перемещения того и другого?..

Табышалиев же выразил свое отношение к Володе весьма своеобразно. Года через два-три после того, как его утвердили директором Института истории, он признался своему заму:

- В первые дни ко мне, как новому руководителю, сотрудники шли, чтобы пожаловаться, похвастаться или поплакаться. Среди них были и твои ближайшие коллеги ( он назвал конкретные имена). Меня не интересует, чем ты им не угодил, но они предлагали смешать тебя с грязью. Извини, но люди они именитые, я полушутя-полусерьезно пообещал им. Однако когда мы стали работать вместе, я понял, что все их наговоры – ерунда, что работать с тобой легко и надежно. И забыл про обещание. А тебе говорю только для того, чтобы ты не зазнавался и не думал, будто все от тебя в восторге.

На академическом Олимпе помимо президента управляют институтами с разнопрофильными науками три вице-президента. Один – по техническим, другой – по естественным, третий – по общественным наукам. Я уже писал, что с 1987 года общественные науки находились под крылом вице-президента Турара Койчуева. Он же являлся председателем Отделения по этим наукам. Сюда входили институты истории, экономики, языка и литературы, философии и права.

В период политических борений, переосмысления прошлого и стремления изменить жизнь общества на первый план вышли именно общественные науки. Объем работы у соответствующих академических структур значительно вырос. Академику Койчуеву удалось добиться дополнительной должности для возглавляемого им Отделения – штатного заместителя председателя. Читатель, полагаю, уже догадался, кого хотел видеть Турар Койчуевич на этом месте.

- Володя, – позвонил он по рабочему телефону Плоских, – не мог бы ты заглянуть ко мне на чашечку чая? Ну, да, прямо сейчас, если не очень занят.

Турар понимает толк в чае. Ублажать собеседника ароматным бодрящим напитком для него удовольствие. После этого даже жесткий разговор воспринимается смягченно, а приятная тема кажется приятной вдвойне.

- Так чем могу служить? – шутливо поинтересовался Плоских, садясь напротив вице-президента.

Тот налил ему и себе горячего чаю, пил мелкими глотками и с добродушной улыбкой смотрел на товарища. Со студенческих пор он прибавил килограмм двадцать, но при этом не потерял спортивной собранности, хотя узнать в нем боксера-легковеса было уже непросто.

- Не томи, Турар, по глазам вижу, что есть у тебя какое-то заманчивое предложение. И касается оно, если я не ошибаюсь, совместной работы над какой-то книгой.

- Тоже мне экстрасенс, – коротко засмеялся Койчуев. – Ошибаешься, да еще как. Мы должны решить вопрос не творческий, а кадровый. Пойдешь ко мне заместителем? – и тут же пояснил: – В структуре Отделения общественных наук теперь появилась должность заместителя председателя. Ну и как?

Володя задумался, теребя кончиками пальцев щетину щеголеватых усов. Так повелось, что разного рода информация стекалась к нему помимо его усилий, словно льющийся дождь – с крыши в водосток, а оттуда в находящуюся под ним емкость… Он, конечно, знал о стремлении Койчуева усилить Отделение дополнительной должностью зам. председателя. Однако занятый массой навалившихся на него дел никак не связывал эту должность с собою. Когда человек столько вот лет тянет одну и ту же лямку, то уже как-то и не пытается примерить к себе другую.

- Для меня это неожиданность, – сказал он. – Направленность работы здесь гораздо шире, все-таки вместо одного института – четыре. В общих чертах, правда, тематика мне их известна, ведь в одном котле варимся. И потом, надо поговорить с директором, Салморбеком Табышалиевичем. А вдруг он упрется?

- Не упрется. Предварительный разговор у нас с ним уже был. Хоть он и ценит тебя очень, но понимает: ты там крепко засиделся. Пора подниматься на новую ступень обзора академической науки. От этого, полагаю, и ты, и наука только выиграете.

Действительно, Табышалиев не возражал против перехода Владимира Михайловича на новое место. Как крупный ученый, организатор, много лет возглавлявший Киргосуниверситет, он без труда угадывал суть того или иного человека и знал, что где бы его заместитель потом ни работал, а уж своему родному Институту истории никогда не откажется помочь. Так потом на самом деле и было.

– Володя, будь добр, займись-ка этим, ладно? – на лице Турара просительная улыбка. – А то я разгорячусь, сорвусь, наговорю лишнего, а потом сам же буду жалеть. Ходить по лезвию ножа – твой конек. Я даже не слышал, чтобы ты на кого-нибудь голос повысил. С любым человеком находишь нужный тон.

– Ну, вот, – вздыхает Плоских, – опять мне брать огонь на себя.

– Какой огонь? Ты его в зародыше тушишь.

– Послушала бы тебя Валентина Алексеевна…

– А что, – Турар внимательно посмотрел на Володю, – у нее другое мнение? Давай соберемся вечерком, и я ей на фактах все докажу.

– Не знаешь ты женщин, Турар. Им факты приводишь, а они уже видят печальные последствия этих фактов. Моя жена считает, что я, сглаживая, гася всякие рабочие конфликты, накапливаю внутри себя некую взрывчатую смесь. Вот дома, дескать, она нет-нет, да и бабахает.

– Странно, я, вроде, ничего не накапливаю, а Гульсум толкует мне о том же.

Посмеявшись над этим загадочным явлением, они принимались за дело.

Круг забот вице-президента и его зама простирался от определения направлений научных исследований всех четырех институтов и постоянного наблюдения за их выполнением до связей между институтами, международных связей, издания научных трудов и координации всего издательского дела. Сюда же еще приплюсовываются вопросы финансов, кадров и т. д.

Через год вся или почти вся эта работа ляжет на плечи нашего героя. А произойдет вот что.

Президент республики Аскар Акаев, формируя состав правительства, предложил Турару Койчуеву стать заместителем Председателя Совмина, ответственного к тому же за проведение экономической реформы. Турар согласился. Он регулярно выступал в печати со своим видением реформ, и ему было интересно возглавить столь важный для республики процесс преобразования экономический системы.

Но он не тешил себя иллюзиями, понимая, что Акаев, которого он хорошо знал еще по Академии, вряд ли пойдет на последовательные кардинальные действия. Он приверженец полумер, популизма, а потому их пути-дорожки рано или поздно разойдутся. Дай Бог, хоть успеть сделать для республики что-то полезное.

Согласиться-то Койчуев согласился, но поставил условие: вице-президентом Академии он остается, только теперь на общественных началах. Владимир Михайлович Плоских, сильный ученый, организатор, прекрасно умеющий рулить на всем поле общественных наук, вполне справится пока сам. Достаточно, если он, Койчуев, будет каждодневно контактировать с ним.

Акаев не стал возражать.

Так свыше трех лет Владимир Плоских, являясь замом, по сути, руководил всей деятельностью Отделения общественных наук, исполнял обязанности вице-президента. Загруженный работой в Правительстве, Койчуев далеко не всегда успевал впрягаться в академическую колесницу. Наиболее острые, проблемные вопросы они обсуждали либо по телефону, либо поздно вечером. Все основывалось на полном доверии. Кто из них и в чем разбирался больше, того предложение было решающим.

Созданную в обстановке секретности официальную комиссию по нацвалюте возглавлял премьер-министр Турсунбек Чынгышев, но фактически ее инициатором, ее мотором был Турар Койчуев, который привлек к работе комиссии Владимира Плоских – как историка, знакомого с монетной системой средневекового Кыргызстана, а также с историей денежного дела в России и СССР. Его знания, советы пригодились при разработке сомовых денежных знаков, особенно в связи с изображением на купюрах разного достоинства тех или иных выдающихся деятелей кыргызского народа и памятников культуры.

Параллельно с подготовкой собственной нацвалюты в республике Плоских и Койчуевым велась подготовка к изданию двух книжечек: «Сом – проблемы и надежды» и «В мире денег». Обе – научно-популярные. В мае 1993 года сом был введен в оборот, и в это же время запущены в печать обе книжечки.

В них рассказывалось об истории существования и использования денег на территории Кыргызстана с древности до суверенитета, о закономерностях их появления и исчезновения, о разных курьезных случаях, связанных с монетами и нумизматикой. Непосвященному становилось известно, откуда, по свидетельству истории, взялся сом – грубо обработанный слиток драгметалла, и тыйын – шкурка белки, являвшаяся эквивалентом обмена в средние века. Естественно, авторы рассматривали и перспективы введения первых в истории кыргызского народа собственных денег, и возможные сложности выхода республики из рублевой зоны.

Таким образом, внимательный читатель может сделать для себя очередную пометку: наш герой оказался впрямую причастен к важному событию в жизни каждого кыргызстанца, событию, определившему, какой валютой пополняется наш бюджет, семейный и республиканский, и чем мы рассчитываемся за приобретенный на рынке товар.

В своем предвидении Койчуев не ошибся, экономические реформы стали тормозиться руководством республики, и его, проводящего эти реформы, горячо отстаивающего свои взгляды, постарались быстренько переместить из Белого дома в Академию. Но чтобы пока это не выглядело опалой, на соответствующий его рангу пост – президента Академии наук, которая, став теперь Национальной, тоже нуждалась в серьезных переменах.

Относительно кандидатуры вице-президента по общественным наукам у Койчуева сомнений не было – Плоских Владимир Михайлович. Он уже показал, что, безусловно, справляется с этим. И время на притирку тратить не надо. Турар мог положиться на него, как на самого себя.

В начале девяностых на почве растущего национального самосознания случались и всплески национализма. Даже среди маститых ученых проскальзывало мнение, что заместитель еще может быть русским, а вот вице-президент - извините. Такие соображения высказывались и Койчуеву, но он сразу же отсекал их. Тогда к нему подкатывали с другой стороны:

– Вокруг столько академиков, причем, есть из твоего же рода, а ты берешь член-корреспондента. Зачем? Тебя не поймут…

– Во-первых, в академической элите мы с ним самые молодые. Можем работать по пятнадцать-двадцать часов в сутки. Во-вторых, понимаем друг друга с полуслова. А, значит, сумеем добиться тех целей, что ставятся сейчас перед Академией. И больше, прошу, ко мне с такими разговорами не приходить.

Общее собрание Академии наук, на котором обсуждался новый состав Президиума, избрало Владимира Плоских вице-президентом. Это было в декабре 1993 года. С тех пор, за исключением короткого периода, он работает в руководстве НАН Кыргызстана.

Наука переживала трудные времена. Бюджетного финансирования едва хватало на мизерную зарплату сотрудникам. Зимой Академия почти не отапливалась. Оборудование в ее институтах устарело, из-за отсутствия материалов опыты не проводились. Археологи, геологи, ботаники и медики перестали выезжать в экспедиции. Ученые уходили в предприниматели, челноки. Родной для Володи Институт истории «усох» почти втрое.

Но его беспокоило и другое: кое-кто из видных ученых-историков, работавших вне Академии и попавших под сокращение, вообще остался не у дел. В дикий рынок, основанный на принципе купи-продай, они не вписывались. Помочь им и одновременно самой Академии – вот чем Владимир Плоских был озабочен.

Без работы оказался и бывший директор Института истории партии при ЦК КП Киргизии Джениш Джунушалиев. Подобно многим, кто в советскую пору был в первых рядах идеологов Компартии, а когда ее сбросили, не стал юлить и приспосабливаться, он находился в опале. Плоских знал Джениша еще по университету, ценил его как ученого, глубоко порядочного человека. Встретившись с ним, предложил:

– В Отделении общественных наук есть вакансия ученого секретаря. Зарплата не бог весть какая. Но это – пока. Нынче все быстро меняется. Пойдешь?

– Конечно! – обрадовался Джениш.

Спустя несколько лет Джунушалиев станет член-корреспондентом, директором Института истории НАН. В 2009 году выйдет их совместный с Плоских «классический университетский учебник» КРСУ «История кыргызов и Кыргызстана». Однако поддержка, оказанная Володей в трудный момент его жизни, для Джениша незабываема.
УМЕСТНЫЕ ЗАМЕТКИ
После окончания университета я впервые увидел Владимира Михайловича в кабинете нашего товарища Геннадия Харченко, который тогда работал зам. зав. отделом ЦК КП Киргизии. Мы поздоровались, обнялись. Все-таки студенческие годы очень сближают людей. А Геннадий напустил на себя эдакую почтительность и говорит: «Ты только, Джениш, без панибратства. Володя скоро бо-о-льшим человеком станет. Чтобы войти к нему в кабинет, придется стучаться». – «Ладно, – киваю в ответ, – постучусь, а если будет повод, поздравлю». В те времена в ЦК решали, кого избирать член-корром, кого академиком.

В 1990 году я закончил монографию «Время созидания и трагедий 20-30 годов». Володя уже выпустил несколько книг о репрессированных кыргызстанцах, был знатоком того трагического периода. Я решил с ним посоветоваться, показал ему монографию. Внимательно прочитав, он высказал кое-какие замечания, пожелания. Не успел я издать монографию, как развалился СССР, разогнали компартию. Вскоре я сам остался без работы. Куда ни обращусь, везде нулевой результат.

А тут Владимир Михайлович приглашает меня на работу в Академию… И напоминает о том, о чем я последнее время даже не думал. «Джениш, у тебя же почти готовая докторская диссертация. Или ты забыл? Давай-ка, займись ею вплотную».

Какая диссертация? Все рушится, будущее неопределенно, люди живут одним днем... Пытаюсь возражать в этом духе, а он твердо мне заявляет: «Докторскую надо сделать в этом году. Значит, сделаем. И не сомневайся». Его тон вселил в меня уверенность. Как не сделать при такой-то поддержке! «Только ты будешь моим научным консультантом», – набравшись наглости, сказал я. «Без проблем», – ответил он.

В декабре того же года я защитил докторскую диссертацию. А когда Владимир Михайлович стал заведовать кафедрой в Кыргызско-Российском университете, позвал туда и меня. Давай, говорит, к нам на полставки. Вот и получается, что в крутые периоды моей судьбы он сыграл определяющую роль.
Джениш Джунушалиев, доктор исторических наук, член-корреспондент НАН
На серьезные перемены, о которых Койчуев договаривался с Акаевым перед тем, как прийти президентом Академии, средств не выделялось. Реорганизация сводилась к тому, что некоторые институты объединяли, другие сокращали. Турар Койчуевич пропадал в Белом доме, где оставались его добрые знакомые по прежней совместной работе, хлопоча хоть о какой-то помощи для существования науки.

Меж тем сама наука пыталась всеми способами доказать свою жизнеспособность. И, прежде всего, изданием научных трудов. Владимир Плоских, стоящий у руля общественных наук, понимал, сколь это важно. История кыргызского народа тоже нуждалась в свежих подходах, переосмыслении. Разные идеи обуревали его. Как композитор, который пишет музыку, заранее имея в виду определенных исполнителей, так и руководитель в науке продумывает тематику, рассчитывая на конкретных ученых.

Лишенный возможности ездить в археологические экспедиции Мокрынин, Володин друг, тосковал. Его светлая голова мучилась, изнывала от вынужденной незанятости, простоя. А тоска у него оборачивалась, как в свое время у Бородина, выпивкой. Никакие дружеские упреки не действовали.

Как-то вечером, заглянув к нему домой, Володя завел разговор о том, что давненько они вместе ничего не писали. Историческая наука, как и современное общество, переживает потрясения. Меняется угол зрения на многие исторические факты. Если ты промолчишь, вместо тебя выскажутся другие. И тебе останется только наблюдать и ворчать на несовершенство мира.

Мокрынин поднял голову с небрежно зачесанными назад темнорусыми длинными волосами, его серые глаза, под которыми набрякли мешочки, внимательно смотрели на друга.

– Вовочка, умница, – заговорил он медленно, с растяжкой. – Я же тебя хорошо знаю. Ты не из тех, у кого в багаже лишь пустая риторика. Давай, выкладывай свои конкретные соображения. Обсудим, а там, глядишь, примемся за дело. Я так и думал, что ты вытащишь меня из депрессии.

В тот вечер они еще долго говорили о предстоящей совместной работе, о тех новых направлениях, которые следует в ней использовать. Володя видел, как постепенно загорается Мокрынин, как у него самого рождаются предложения.

– Следующий раз соберемся уже втроем, всем авторским коллективом, – сказал он, собираясь уходить.

– Как это втроем? А кто еще? – в голос Мокрынина вкралась подозрительность.

– Ты его хорошо знаешь, – тая улыбку, успокоил Володя. – Койчуев Турар Койчуевич.

– Турарчик? Так это же превосходно! Оригинально мыслящие люди нынче большая редкость. А он из их числа. Экономист, но и в истории дока.

Любопытно, отметил про себя Володя, что и Турар лестно отозвался о Мокрынине, чей стиль письма ему очень нравится. А когда меж соавторами складываются уважительные отношения, успех работы обеспечен.

Вышедшая в первой половине 1994 года книга «Кыргызы и их предки. Нетрадиционный взгляд на историю и современность» на строго документальной основе, с привлечением совершенно новых материалов популярно рассказывала об известных и умалчиваемых страницах истории Кыргызстана с древнейших времен до суверенитета. Именно с нее берут начало исследования ученых республики по этногенезу кыргызов, их государственности, по тысячелетнему юбилею эпоса «Манас» и других важных исторических событий.

Увы, даже в отображении определенных реалий истории можно оказаться в изголовье и быть замеченным, востребованным, как получилось в данном случае, или пристроиться в хвосте, остаться вне научного и общественного интереса.

Сколько Володя себя помнит, «хвостизмом» он не страдал. Ему всегда удавалось быть первым или в ряду первых, еще начиная с педучилища. В науке немало направлений, тем, которые «застолбил» именно он. Да разве только в науке? Помните, как он первым прибежал по льду Ишима спасать мальчишку? Первым и на всю жизнь он стал, отодвинув всех остальных, у любимой девушки Вали. Первым он приходил на помощь друзьям и знакомым, едва над ними нависала беда…

В те годы вице-президентства Владимира Плоских шел активный процесс интеграции науки и образования. Наметился серьезный разрыв между состоянием образования и тем, что происходило в обществе. Особенно это сказывалось на учебниках – и школьных, и вузовских. Известен такой парадокс: в школьном расписании значился предмет «История Отечества», а преподавание велось по московским учебникам истории России.

В 1995 году Плоских и Мокрынин подготовили первый школьный учебник по истории Кыргызстана для 8-9 классов общеобразовательных школ, который вышел массовым тиражом на русском и кыргызском языках.

Тогда же этими авторами в составе группы академических ученых-историков, философов и экономистов было подготовлено и издано под редакцией Турара Койчуева учебное пособие для вузов (первое в республике) «История кыргызов и Кыргызстана», которое через три года вышло уже как вузовский учебник, сначала на русском, затем на кыргызском языках.

Бывают такие вехи в науке, что даже в безвременье, когда жизнь, как пыль, клубится вокруг, их нельзя не заметить. За комплекс историко-философских и экономических работ группа соавторов В. Плоских, Т. Койчуев, В. Мокрынин, А. Брудный, Д. Джунушалиев удостоились Государственной премии Кыргызской Республики в области науки и техники.

Вскоре наш герой был избран академиком Национальной академии наук. На него обрушился поток поздравлений, в его честь сочинялись речи и оды. Не знаю, что там у Володи творилось внутри, но внешне все это никак на нем не отразилось, каких-либо следов монументальности в походке, выражении лица я не обнаружил. Только стал он еще более молчалив и сдержан.

Помню, собрались мы небольшой компанией на даче тогдашнего российского посла Георгия Алексеевича Рудова, человека замечательного, много сделавшего для возвышения России в глазах кыргызстанцев, для укрепления отношений Кыргызстана и России. Ну, конечно же, тосты за Володю поднимаем. А он сидит грустный, и лишь, чокаясь, для приличия улыбается.

- Не пойму я что-то, Владимир Михайлович, – сказал, наконец, посол, – ты рад академическому званию или нет? Такое впечатление, будто тебе его насильно всучили. Иль водка не крепка и слова затерты?

- Все замечательно, друзья, – ответил Володя. – А настроение?.. Спасибо вам за добрые слова, однако, звания, награды – это суета сует. Есть куда более высокие ценности. Так давайте-ка выпьем лучше за любовь! – и он повеселел, распрямился, снова стал душой компании.
В 1998 году произошло непредвиденное событие. То ли по установке Белого дома, то ли сработали какие-то внутренние пружины в самой Академии, но ее Президиум был досрочно переизбран. В том числе президент и оба вице-президента.

После этого Владимир Плоских полностью связывает свою научно-педагогическую деятельность с Кыргызско-Российским (Славянским) университетом, где возглавляет созданную им ранее кафедру истории и культурологии, а Турар Койчуев становится директором Центра экономических и социальных программ при правительстве республики. Работая в разных коллективах, они по-прежнему поддерживают дружеские отношения, встречаются на всевозможных собраниях в стенах родной Академии.

Спустя пять лет Владимир Михайлович был вновь избран вице-президентом НАН Кыргызстана. Что касается президента, то им остался на второй срок видный ученый-физик, человек бескомпромиссного, крутого нрава Жаныбек Жеенбаев. Он сам перед общим академическим собранием попросил Плоских взять на себя бремя Председателя Отделения общественных наук и заявил, что во всем доверяет ему и надеется на его объективность.

Поблагодарив Жеенбаева, Володя все-таки отказался. Но тот продолжал настаивать.

- Пойми, – говорил он, – это не только мое желание. На самом верху, – и Жеенбаев показал пальцем в потолок, – видят на этой должности именно тебя.

Идти наперекор руководству Белого дома Володе не хотелось. Ему было известно, чем это может обернуться. И он опять впрягается в работу вице-президента, отдавая Славянскому университету лишь часть своего времени.

Помогало не только неукоснительное соблюдение установленного им же самим графика, но и, прежде всего, четкое распределение обязанностей между подчиненными, умение ставить перед ними определенные задачи и жестко требовать их выполнения. «Этому, – признается Владимир Михайлович, – я научился за долгие годы аппаратной, чиновничьей работы Ученым секретарем – помощником президента Академии, заместителем директора Института истории, заместителем председателя Отделения общественных наук. Занимаясь чистой наукой, этих качеств не приобретешь».

Вскоре произошел случай, о котором сначала я даже не хотел рассказывать. Не потому, что он мешает созданию безупречного образа моего героя. На протяжении всей книги я меньше всего стремился к этому. А потому, что сам по себе случай столь противоречив, что его можно истолковывать по-разному, и осуждая, и оправдывая поступок главного действующего лица. Об одном прошу тебя, уважаемый читатель, не торопись выносить свой вердикт.

В 2004 году Турар Койчуев вместе с группой соавторов подготовил ряд работ, анализирующих социально-экономическое развитие различных регионов республики на современном этапе и предлагающих комплексные программы для их дальнейшего подъема. Выполненные исследования тянули, по мнению авторов, на Государственную премию Кыргызской Республики. Но рассчитывать на столь высокую премию без рекомендации Академии бессмысленно.

Первое «сито» – Отделение общественных наук НАН Кыргызстана. Через него, заручившись поддержкой вице-президента Владимира Плоских, работы благополучно проходят. Следующий этап – пленарное заседание маститых ученых всей Академии. Вот тут-то коллективный труд, встретив жесткое сопротивление, был отклонен. Койчуев с горечью отмечал, что против выдвижения голосуют даже те, кто и академиками-то стали только благодаря ему, когда в период своего президентства он подставлял им плечо. Но больше всего Турар поразился позиции Владимира Плоских, неожиданно тоже проголосовавшего против. Ведь на Отделении он не высказал особых замечаний по представленным работам, поддержал, обнадежил его.…

Обида душила Койчуева. И едва они остались наедине, он с присущей ему горячностью набросился на своего товарища:

– Эх, ты, Володя!.. Так подвести!.. Не ожидал я этого от тебя, не ожидал. Моя обида вовсе не в том, что мы не прошли, а в твоей позиции. Даже если все остальные были бы против, ты один, по совести, должен был голосовать «за». И не только как близкий друг. А потому, что до этого поддержал выдвижение нашего труда. Чего ты потом испугался? Кресла своего лишиться?..

Потупившись, Володя выслушал гневную тираду друга.

­­- Прости, Турар, – сказал он, – но иначе я просто не мог. Накануне был разговор с президентом… В общем, пошло такое давление, что…– и он только развел руками, давая понять, как сам все это переживает.

Конечно, Володя не стал полностью раскрывать карты, по привычке многое оставляя за кадром. Прежде, чем принять решение, он, пожалуй, прикинул еще и крайний вариант. Удастся ли ему что-либо изменить, если хлопнуть дверью, повернуть против течения? Увы, его голос никак не влиял на исход заседания, уже предопределенный заранее. Но дело, которому он служит, наверняка пострадает. И тогда рассудок взял верх над чувством. Обычный прием дипломатов: уступить сегодня, чтобы выиграть в главном завтра. Мельком вспомнился Брестский мир. Но оправдания, которые услужливо подсовывало сознание, лишь слегка успокаивали его.

Спустя какое-то время, когда мы с Тураром Койчуевым завели разговор о том случае, он высказал интересную мысль:

- У Володи есть ценное качество: он умеет признавать свои слабости. И этим обезоруживает. На него нельзя долго обижаться. Настолько он искренен в объяснении поступка, который поначалу вызывает обиду, возмущение, настолько он действительно переживает из-за всякого рода недоразумений, что его самого хочется утешить. Мы с ним были и остаемся друзьями.

Когда после «Тюльпановой революции» 2005 года сменилось руководство страны, возникла необходимость проведения реформ во всех сферах политической, экономической и культурной жизни. Требовались реформы и в науке. Речь шла о смене приоритетных направлений для врастания в рыночную экономику, о возможном переподчинении Академии от Правительства к Министерству образования, об омоложении кадров, о более широком привлечении женщин к руководству Академией. В подготовке новых базовых документов «Закона о науке и научной инновационной политике», закона об Академии наук, новых проектов реформирования, новых уставов Академии и Институтов Владимир Михайлович Плоских был занят по самую макушку.

В это время уходит из жизни президент Национальной академии наук, академик Ж.Ж. Жеенбаев. Исполняющим обязанности президента назначается крупный ученый, известный химик-экспериментатор Шарипа Жоробековна Жоробекова, которая до этого, как вице-президент, возглавляла Отделение химико-технологических, медико-биологических и сельскохозяйственных наук. Вскоре собрание Академии единогласно избирает ее президентом НАН. Прежде всего, она приступает к формированию Президиума. Из Белого дома требуют: омолаживайте кадры. Но ведущие должности по уставу должны занимать только академики, а где найдешь среди них и молодых, и с соответствующими организаторскими качествами?

Так что вице-президентами стали, в основном, семидесятники. В том числе наиболее политизированного Отделения общественных наук. Это было третье пришествие на столь ответственную должность нашего героя Владимира Плоских. Заметь, дорогой читатель, такой примечательный факт: трижды видный русский ученый, опытный организатор науки возглавляет самое национальное Отделение Академии наук Кыргызской Республики. Подобного не было ни в одной Академии наук ни советского, ни постсоветского времени.

После выборов в кулуарах слышались шутки: «Наукой будут править молодые… когда состарятся». А в ответ: «Зато гендерная политика соблюдена на все сто!»
2. ПАЛАТА РАЗДУМИЙ
Валя лежала в больничной палате на одиннадцать коечных мест, одолеваемая болью и тоской. Что теперь будет с ней, что теперь будет с ее большой семьей – мужем, детьми и внуками? Странно, однако, о детях она почему-то беспокоилась гораздо меньше, чем о муже.

У Светы крепкая, устоявшаяся семья, да и сама она умница, по стопам отца идет, кандидатскую диссертацию уже подготовила, а потом, глядишь, и за докторскую возьмется, заранее тему к себе примеряет.

Вася? С ним, конечно, еще бывают сложности, однако совсем не такие, как тогда, когда он вернулся после службы в армии из Мозамбика. Советские войска выполняя там свой интернациональный долг, попадали в жуткие переделки, уцелеть в которых удавалось далеко не всем. Изматывали также тропический климат, высокая влажность, жара, муссоны, всякая кусучая нечисть. Вася вернулся контуженный, с тропической лихорадкой и расшатанной до предела нервной системой. Чего стоило родителям, ему самому найти выход из той кромешной, нависшей над ним тьмы, знают только они сами. Но нынче он уже окреп, полон жизнелюбивых устремлений, старается даже другим помогать.

Вновь подумалось о Михайловиче, ее дорогом Володе, каково ему будет, если с ней, не дай Бог, что-нибудь случится? Ведь в быту он как большой ребенок, совершенно ни к чему не приспособлен. Это в Академии или Славянском университете он всех знает, к нему все прислушиваются, в науке он вообще знаковая фигура, сам президент республики иной раз с ним советуется. А дома? Забарахлит ли сантехника, свалится ли гардина, дверь ли станет скрипеть – он и ухом не поведет. Ему же всегда некогда. Обложится книгами, архивными документами и работает до полуночи. Вызывай, говорит, мать, мастера, пусть сделает что надо, а я сам с ним расплачусь. Хотя в молодости за все брался, все у него получалось. Но вырос масштаб научных и служебных забот, и на дом его уже не хватает. Если она задержится по каким-то делам, он и пищу себе не приготовит. Будет сидеть голодный или перекусит чем-нибудь из холодильника, даже не разогревая. Нет, без нее ни поесть, ни одеться, как ему положено по статусу, он не сможет. Так что ей, во что бы то ни стало, надо держаться, и операцию перетерпеть, и лечение, и снова нести дом на плечах своих.

К вечеру боль становилась невыносимой. Опять придется просить медсестру, чтобы сделала перед сном обезболивающий укол. Господи, когда это кончится? А впереди еще операция…Она поморщилась, тихо застонала. Услышав, соседка по палате, говорливая и жалостливая, не преминула посочувствовать:

- Бедненькая, сильно болит? Оно и не удивительно: вон как щеку-то разнесло. Как бы на вторую воспаление не перекинулось. Ты с операцией поторопи хирурга. А еще лучше, если этим твой муж займется. Видный он у тебя, красавец. И пост, наверное, имеет высокий. Врач с ним уважительно разговаривает, а остальных едва замечает. Но главное, к тебе он относится так, словно вы только поженились. Придет, смотрит ласково, заботой тебя окружает, ты за ним, как за каменной стеной. И дети твои, подстать отцу, постоянно с тобой рядом…

Боль слегка притупилась, соседка продолжала говорить, и под неспешное журчание ее речи опять потекли, закружились Валины мысли. Вспомнилось то ясное осеннее утро возле университета, когда она с однокурсницами окапывала деревья и вдруг почувствовала, будто чья-то тень закрыла солнце. А на крыше здания стоял высокий парень в красной рубахе и махал ей рукой. Спустившись, он подошел к ней. «А ты… ты зачем загородил мне солнце?» – попыталась сердиться она. «Неужели не понятно? – сделав большие глаза, удивился Володя. – Чтобы твое белое личико не потемнело, всегда оставалось гладким и нежным. Именно это тебе идет».

С тех пор, пожалуй, лет сорок минуло. У них взрослые сын и дочь. И кожа ее лица, хоть и в тени Володиных успехов, уже, увы, не та. Да и точеная фигурка гимнастки куда-то запропала. А теперь… Операция может испортить, обезобразить лицо, сделать его отталкивающим. Если же воспаление перейдет на мозг, тогда уже все равно, тогда ее ничто не спасет. Думалось об этом отстраненно, как будто это происходит, может произойти с кем-то другим, чужим, незнакомым человеком. Не сближая беду с собой, она, по сути, водила ее за нос. Водила по ту сторону роковой черты, подсознательно желая, чтобы она заблудилась.

Валя еще не знала, что шансы выжить у нее, по мнению врачей, сводились к нулю. Она также еще не знала, какие усилия прилагают ее муж и дети, чтобы опрокинуть это мнение, сделать ставку только на благополучный исход.

А началось-то все с пустячка. Заболел зуб. После осмотра стоматолог предложил удалить его. Валентина согласилась. Зуб удалили, а корешки остались. Была зима, небольшая простуда – и развился бурный воспалительный процесс. В поликлинике, куда она обратилась, решили, что у нее воспаление тройничного нерва. Лечили прогреванием, что в ее положении делать было нельзя. Стало еще хуже. И вот она в клинике челюстно-лицевой хирургии. Остается надеяться на чудо. А оно, это чудо, свершается лишь тогда, когда в него верят, в нем нуждаются. Верила ли она? Пожалуй. Но что очень нуждалась – абсолютно точно.

Опять подумала о Володе. Для него этот год такой тяжелый!.. В апреле внезапно случилась беда с близким ему человеком, другом их семьи Геннадием Харченко. Шел в Славянский университет, где работал доцентом, споткнулся о выступ на тротуаре и упал, сильно ударившись головой об асфальт. Казалось, все было сделано, чтобы спасти его, но… В тот же день он скончался. Жизнерадостный, кипящий энергией… На людях Володя держался, занимался организацией похорон, а дома сидел опрокинутый, сжав голову руками... Выпьет очередную рюмку и молчит, выпьет и молчит… Лицо белое, как полотно. Валя боялась, что сердце у него не выдержит. Пыталась растормошить, отвлечь разговорами. Бесполезно. Днем вроде бы ничего, а вечером… Потом он решил выпустить книгу, где были бы главные Генины работы и рассказы друзей, коллег о нем… А раз решил, значит, стал заниматься, готовить книгу… Нет, думала Валя, с ней ничего плохого не случится, не должно случиться…

Операция прошла удачно. Выздоровление было не за горами. Но шрам – от уха до уха – ее ужасал. Хотя врачи говорили, что через два-три месяца он будет едва заметен. Впрочем, не в нем и даже не в навалившейся вдруг усталости крылась причина Валиной хандры, подавленного настроения, столь не характерного для нее. Копаясь в себе, в своих делах, она неожиданно обнаружила, что в жизни ею сделано куда меньше, чем ей хотелось бы сделать.

Может, она удовлетворилась ролью жены известного ученого и не попыталась полностью раскрыть свои возможности? Кандидатская защищена в конце шестидесятых, с тех пор все делается ею в каком-то рядовом режиме. Муж и дети, дети и муж. По-настоящему серьезных научных или научно-популярных работ у нее почти нет. Работает преподавателем на кафедре, которой заведует ее обожаемый супруг. Иногда, оказавшись в высоких кругах, куда вхож Владимир Михайлович, она слышала чей-нибудь шепот: «Воропаева? Не знаете? Так это ведь жена академика Плоских». Было приятно и… немножко грустно. А нынче, когда задумалась поглубже, стало почему-то совсем грустно.

Может, зря она голову себе морочит? Никакими особыми талантами она не обладает и надо с достоинством, добросовестно выполнять привычные обязанности, которые, вероятно, предписаны ей небесами. Вспомнилась статья о Наталье Гончаровой, которую она чуть ли не полгода назад отнесла в республиканскую газету «Слово Кыргызстана». Эта статья о жене гениального русского поэта, пленившей Валентину своей чистой и возвышенной душой, писалась в порыве вдохновенья, на документальных материалах и напрочь опровергала всяческие наветы, что все еще обрушиваются во след давно ушедшей жизни Натали.

Но статья, увы, так и не опубликована. Видимо, ее забраковали, выбросили в корзину, значит, она не умеет писать интересно, чтобы это захватывало, волновало, заставляло поверить автору. Значит, ей больше и не следует в своей работе пытаться выходить за рамки научной, учебной литературы. Вон Володя только что опять выпустил популярную книгу «С отрогов небесных гор до Северной Пальмиры», посвященную 300-летию Санкт-Петербурга и 265-летию Атаке-батыра, опять рассказал о малоизвестных страницах из истории установления кыргызско-российских отношений. И как рассказал!.. Потому что ему это свыше дано, а ей, увы, нет.

Поставить диагноз собственной судьбы на каком-либо ее вираже столь же важно, как и диагноз одолевающей тебя болезни. Только бы не ошибиться.

За окном палаты то начинался снег, и все заоконное пространство празднично расчерчивалось белыми пушистыми хлопьями, то снег внезапно прекращался, и все вокруг становилось серым и будничным.

Засмотревшись на эти меняющиеся картинки зимы, Валя не сразу заметила Володю, который стоял в дверях и с улыбкой наблюдал за ней. Был он в кожаной куртке на меху, в густых седых волосах до плеч поблескивали растаявшие снежинки.

С трудом поднявшись, она вышла в коридор. Он усадил ее на обшарпанный стул, достал из портфеля газету и протянул ей. Это был пятничный, наиболее популярный номер «Слова Кыргызстана», где публиковались самые читабельные материалы. Среди них была помещена и ее большая статья о Наталье Гончаровой, занимавшая почти две газетных страницы.

- Я разговаривал с Вилором Акчуриным, который готовил статью к печати, так он о ней превосходного мнения. Ни строчки не сокращал, дал в полном объеме. Позволь, дорогая, поздравить тебя! – и Володя коснулся губами ее щеки. – О, рубец уже не красный, а лишь слегка розовый. Вот увидишь, все будет еще лучше, чем обещают врачи.

Валя готова была разреветься от охвативших ее радостных чувств. Текст ее статьи плыл перед глазами, словно праздничный хоровод снежинок.

- Спасибо тебе, – тихо сказала она.

- А мне-то за что? – сделал большие глаза Володя. – Акчурину потом скажешь спасибо.

- Скажу. Но… Если статья действительно превосходная, почему они так долго ее держали?

- Это ж не литературная, а общественно-политическая газета. Ей для публикации такого рода материалов нужен повод. Январь, сама понимаешь, хоть и печально, однако связан с Пушкиным.

- Вот оно в чем дело…

Вряд ли стоило столь подробно рассказывать об этом эпизоде с газетной статьей, если бы он не повлиял решительным образом на духовное возрождение Валентины Воропаевой. В ней, как она говорит, словно что-то стронулось, сместилось, словно клапан какой-то открылся. Она поняла, что может писать не только на сугубо научные, но и на другие темы, требующие живого популярного письма. Оказывается, где-то в глубине, подспудно у нее скопилось столько всяких замыслов, что как только она стала их реализовывать, многие ахнули. Впрочем…

Поначалу публикации, автором которых была Валентина Воропаева, встречались с недоверием, налетом подозрительности: дескать, за этим стоит академик, писатель Плоских, дескать, он подсказывает, направляет, водит своей рукой ее руку. Каюсь, какое-то время и мне так думалось. Хотел даже по-дружески спросить его об этом. Но постепенно стало очевидно, что и стиль, и подбор фактов, и компоновка, подача материала у нее совсем иные, чем в публикациях Плоских. А, главное, то, чем она увлеченно и упорно занималась, находилось вне круга его научных, писательских интересов, хоть и очень обширного, но все-таки имеющего свои пределы. И всякие сомнения в открывшемся даровании Воропаевой улетучились.

Из-под ее пера один за другим стали выходить основательные очерки о жизни замечательных людей – Фаворском, Вернадском, Чижевском… «Слово Кыргызстана» с удовольствием предоставляло ей свои страницы. Вилор Акчурин, этот мастер журналистики, тонкий знаток человеческих душ, сумел так построить с ней, как автором, отношения, что она твердо знала, когда и какой материал от нее ждут.

Освежила Валентина Алексеевна и свой курс истории Кыргызстана, истории культуры Кыргызстана, который она преподает в Славянском университете. Этот курс все гуще стал населяться людьми, сыгравшими заметную роль в развитии экономики и культуры, науки и искусства республики.

- Валя, ты собери вместе все свои очерки, – сказал ей как-то Володя.

- Для чего? – не поняла она.

- Пора книгу издавать.

Первое популярное издание Воропаевой, рассчитанное на широкий круг читателей, называлось «По тропе времени».

Она продолжала изучать архивные и прочие материалы и писать очерки о российских подвижниках.

- Валя, а не пора ли собрать твои очерки для новой книги? – поинтересовался снова Володя.

Шел 2005 год. Тогда же была издана объемистая книга Валентины Воропаевой «Российские подвижники в истории культуры Кыргызстана», уже самим названием определившая сквозную мысль, тему сборника очерков-исследований.

Время раскручивало земную человеческую обитель, отмеряло всему свои сроки. Проведя занятия в университете, Валя садилась за письменный стол. В доме на Молодежной, около парка Ата-Тюрка, где теперь квартира четы Плоских, у профессора Воропаевой тоже есть свой рабочий кабинет.

- Валя, а не пора ли?.. – в очередной раз, три года спустя, интересуется Володя. И вскоре читатель держит в руках новую книгу Воропаевой «Пушкин и российские подвижники в периодике».

А еще отдельные книги о Пушкине, а еще учебники…Из них эталонный «классический университетский учебник» КРСУ «Культурология», изданный в 2009 году с соавторами Г.Д. Данильченко, В.М. Озмитель, Н.А. Харченко. Вот и не верь после этого, что у человека, побывавшего в критической ситуации, на волоске от смерти, могут открыться такие возможности, которых он в себе даже не предполагал.

Валентина Воропаева вышла из тени. Ее знают, ее узнают. Сама она на презентациях своих книг, когда речь, естественно, заходит о ее семье, о знаменитом муже-академике, скромно говорит, что старается соответствовать своему положению, чем приводит окружающих в восторг.

Теперь, читатель, уместно привести слова твоего старого знакомого, товарища Володи Плоских по студенческим годам Георгия Николаевича Хлыпенко. Он известный в республике литературный критик, профессор Славянского университета. В опубликованной в газете «МСН» статье, посвященной 210 годовщине со дня рождения А.С. Пушкина, Хлыпенко пишет:

«… следует сказать, что Пушкиниана Валентины Воропаевой – только одно из направлений ее научной деятельности. Другое, не менее значительное, связано с изучением подвижнической роли российских деятелей науки, искусства, литературы в культурной жизни нашей республики в ХХ столетии.

Так вот, в ряду названных и неназванных подвижников – самоотверженных людей, принявших на себя тяжелый труд ради достижения высокой цели, непременно должно стоять имя историка культуры профессора Валентины Алексеевны Воропаевой».
3. ЛЕКЦИИ АКАДЕМИКА
Если жизнь человеческую сравнить с растущим деревом, то ветви его, составляющие крону, говорят о многообразии земного пути человека, о делах и свершениях на этом пути. Сколь различна жизнь каждого, столь различна и крона. У Владимира Михайловича она так же пышна, как его роскошная шевелюра. Заблудиться в его жизненной «кроне» – пара пустяков. Того и гляди проморгаешь ту или иную ветвь, упустишь что-нибудь важное, и рассказ о нашем герое будет неполным.

Мельком я уже упоминал, что он заведует кафедрой истории и культурологии Кыргызско-Российского Славянского университета. Заведует с самого создания вуза, уже добрых шестнадцать лет.

Своим рождением это учебное заведение в столице Кыргызстана обязано президентам Борису Ельцину и Аскару Акаеву. Когда же созревшая в их головах идея стала нуждаться в реализации, была создана рабочая группа из пяти человек – авторитетных ученых, организаторов образования и науки, общественных деятелей, среди которых был и Владимир Плоских. На них легла вся предшествующая открытию университета работа. Не случайно Валерия Лелевкина, Владимира Нифадьева, Владимира Плоских, Абдыкадыра Орузбаева, Валерия Вишневского называют отцами-основателями КРСУ.

Мне доводилось слышать, будто при подборе кандидатур на ректорский пост довольно высоко котировалась кандидатура вице-президента Академии наук Владимира Плоских. Но на мои расспросы он лишь загадочно улыбался и говорил, что тогдашний выбор – единственно правильный, самый выигрышный. В этом он совершенно убежден. Столько, сколько сделано Владимиром Ивановичем Нифадьевым за все эти годы, никому другому не под силу.

Кто бы спорил…

С Нифадьевым Плоских был знаком давно, когда еще тот работал в отделе науки и учебных заведений ЦК Компартии Киргизии. До этого ему доводилось только слышать о нем – Нифадьев занимался сложными проблемами созидательной природы взрыва, приручением его энергии для нужд народного хозяйства, доказательно утверждал, что наша планета Земля произошла в результате галактического взрыва. Причем, сам он обладал такой мощной энергией, что в ЦК посчитали необходимым использовать ее на благо партии и народа. На благо народа получилось, а вот на благо коммунистической партии – увы, осечка вышла. Даже с помощью Нифадьева ей не удалось сохранить в стране свою руководящую и направляющую роль. Или он не очень старался?

После перестройки Владимир Иванович возглавляет Институт физики и механики горных пород Академии наук, и уже оттуда в 1993 году его приглашают на должность ректора КРСУ.

По существующему положению Плоских, оставаясь вице-президентом Академии наук, мог одновременно заведовать кафедрой в университете. Когда он завел разговор с Нифадьевым о создании кафедры истории, Владимир Иванович сказал:

- Я обеими руками «за». Создавай, заведуй, у меня хотя бы на одну головную боль будет меньше. Полагаю, по всем вопросам мы найдем общий язык.

- Надо бы, Владимир Иванович, кое-что обговорить заранее. – В Плоских-ученом всегда присутствовало недреманное око многоопытного чиновника, умеющего вовремя застолбить свои интересы, точнее, интересы своего любимого дела. – Так вот, кадры преподавателей на кафедру я подбираю сам, без вмешательства ректората. Кто отвечает за работу, тот и обеспечивает свой участок кадрами. Логично? Чтобы потом мне никого со стороны не подсовывали. То же самое, надеюсь, будет и с учебным процессом. Без дерганий, советов и понуканий извне.

Взгляд у Нифадьева хоть и со смешинкой, но проницательный, умеет он понять человека, согласиться с разумными доводами, а в нужный момент и барьер поставить. Крутолобый, с копной темно-русых волос он со всеми держится уважительно, но на равных, будь то министр, академик или госсекретарь.

- Все, что ты говоришь, приемлемо. Я согласен, – сказал, как точку поставил. – Но я-то тебя хорошо знаю. Ты же не ограничишься возможностями кафедры. Твоим замыслам, идеям всегда тесно, как джину в бутылке. А для их реализации, как известно, нужны деньги. И немалые. Так вот, идеи твои, предложения я поддержу на всех необходимых уровнях. Что же касается денег… Безотказного спонсора из университета не получится. Деньги придется находить тебе самому.

На том тогда и порешили. Этот джентльменский договор соблюдается обеими сторонами и поныне.

Конечно, было бы наивно думать, будто бы оба Владимира напрочь откажутся от намерения прощупывать оборону друг друга. Одержимый мыслью нашпиговать университет лабораториями, делающий для этого все возможное и невозможное, Нифадьев на кафедре истории, к которой по просьбе Плоских добавилась и культурология, начинает с подзаводки:

- Слушай, Владимир Михайлович, естественники на пустом месте открыли еще одну лабораторию. Как? Да очень просто. Нашли спонсора, обзавелись оборудованием, у них отладился учебный процесс…А вы? И это при твоих-то связях, начиная с Белого дома, Российского посольства и кончая крутыми бизнесменами.

- Молодцы! – хвалит естественников Плоских. – Но нам, – вздыхает, – лаборатория пока ни к чему. Вот если мы возьмемся, скажем, определять генетический код или ДНК у обитателей древних курганов или жителей подводных городов Иссык-Куля, тогда археологам лаборатория понадобится. А для наших скромных запросов на нынешнем этапе вполне достаточно методкабинета. Кстати, совсем недавно мы его основательно обновили. Занятия стали и наглядней, и доступней. Может, зайдешь, глянешь?

- С удовольствием! – и Нифадьев тут же со скоростью звука устремляется на смотрины методкабинета, ибо все новое, появившееся в университете, он должен сам, а не с чьих-то слов, увидеть и оценить. Хоть они по комплекции схожи, но Плоских едва поспевает за ним.

Увидев в методкабинете, помимо всего прочего, два мощных компьютера нового типа, Владимир Иванович восхищенно прищелкивает языком:

- А эта красота откуда? Если не секрет, конечно.

- Какие у нас от начальства могут быть секреты? – улыбаясь, пожимает плечами Владимир Михайлович. – Мне эти компьютеры фонд «Сорос-Кыргызстан» в качестве гранта для одной моей работы выделил. О чем я в первую очередь подумал? Естественно, о родной кафедре в родном университете.

- Эх, все бы так! – только и нашел, что сказать Нифадьев. Обычно бывало наоборот: добившись чего-нибудь непосредственно для университета, люди старались отломить кусочек и для себя.

Сегодняшним преподавателям, студентам Славянского сам факт с двумя компьютерами, которыми нынче университет, что называется, вооружен до зубов, может показаться не столь уж масштабным. Но то были другие времена с совершенно другими возможностями. И потом, разве величина содеянного, а не сама его суть определяет позицию человека по отношению к окружающим?

Тогда же преподаватели кафедры истории и культурологии решили – ежемесячно один процент от зарплаты отдавать на технические нужды. Ведь иной раз хватишься, то бумаги, то скрепок нет. К ректору или проректору бежать клянчить? Нет уж, лучше покупать за свои, кровные деньги. Для себя же, для своей кафедры.

Академик Плоских, словно крейсерский авианосец, свободно бороздит грантовое море. Для многочисленных фондов его авторитета порой достаточно, чтобы выделить ученым кафедры гранты на подготовку и выпуск научных и научно-популярных книг, учебников. Потом все эти издания пополняют, прежде всего, университетские библиотеки, служат хорошим подспорьем для тех, кто изучает историю.

Такие вот факты и породили в Славянском внутреннюю установку: сначала университет, его факультеты и кафедры, а потом все остальное.
Теперь, пожалуй, наступил подходящий момент для того, чтобы сказать о принципе нашего героя в подборе кадров и о тех, кто делит с ним кафедральные заботы. Сам по себе принцип прост и общеизвестен, либо со времен до новой эры, либо с недавних, советских: сотрудники подбираются по деловым и нравственным качествам. Но если деловые качества еще более или менее на виду, то нравственные зачастую – как чемодан с двойным дном. Впрочем, о двойном дне чуть позже. А пока – с кого начиналась кафедра, помимо, естественно, ее заведующего.

Перво-наперво Плоских пригласил двух преподавателей, достаточно хорошо зарекомендовавших себя в других вузах: кандидатов исторических наук Нину Андреевну Харченко и Валентину Алексеевну Воропаеву. Вижу, скептически настроенный читатель усмехается: одна из них жена Володиного друга, а вторая собственная жена. Ничего, дескать, не скажешь, хорош альянс.

Но постараемся понять руководителя, войти в его положение. Кафедра только создана, ничего, кроме приказа на сей счет, нет. А нужно готовиться к приему студентов и следом – к учебному процессу. Вот и приглашает он тех, кого досконально знает, кто не требует никакой проверки и подстраховки, а будет, как и он сам, пахать денно и нощно без всяких просьб и напоминаний. Пусть простят меня за вольность сравнения, но когда рыбаку срочно понадобится рыба, разве он поплывет за ней в море, если она есть под рукой, в садке, и именно такая, какая ему нужна?

Кого-то Владимир Михайлович приглашал на кафедру из Академии, кого-то ему предлагали Харченко и Воропаева, хорошо знавшие преподавателей других вузов. Валентина Михайловна Озмитель, Тамара Федоровна Кравченко, Галина Дмитриевна Данильченко, Гульмира Джунушалиева… Связав себя с кафедрой еще в первые годы, они и по сей день продолжают работать на ней, отдавая преподавательской, научной деятельности все свои знания, весь накопленный опыт.

Так что Плоских есть на кого опереться, когда ему нужно подобрать заместителей по истории, по культурологии, по учебному процессу, чтобы в какой-то мере разгрузить себя от массы текущих дел. Ведь кафедра расширяется, здесь только штатных около тридцати сотрудников, а вместе с почасовиками далеко за сорок. Главным образом, это кандидаты и доктора наук, дипломированные профессора и доценты.

Сейчас на кафедре много молодежи – лаборанты, секретари. Он старается помочь, создать им необходимые условия, чтобы они учились в аспирантуре, защищались.

Бывает, сидит наш шеф, задумавшись, в кабинете, рассказывает Нина Харченко, вид у него отрешенный, кажется, мыслями бродит где-то далеко-далеко отсюда. Ни шум, ни разговоры его не отвлекают. Потом вдруг встрепенется, как пробудившаяся большая птица перед полетом, и тут же выдаст идею, которая преобразит работу всей кафедры. Это может быть какое-то новое направление в кафедральной деятельности или актуальная проблема для обсуждения на конференции, созревшая необходимость открытия кабинета математических методов в истории или археологического музея.

На кафедре, конечно же, глубоко и основательно занимаются наукой. Здесь созданы две научные школы, где исследуются проблемы кыргызско-российских взаимоотношений, к чему еще с младых лет имеет тяготение наш герой, и проблемы межкультурных коммуникаций – область сугубо культурологическая. Кроме того, развивается политологическое направление, касающееся проблем международных отношений в условиях нарастающей глобализации…

Благодаря своему научному весу Плоских удалось создать при Российском ВАКе, куда в середине шестидесятых, как помнит читатель, он проникал в пиджаке с чужого плеча, Совет Славянского университете (на базе кафедры) сначала по защите кандидатских, а теперь и докторских диссертаций. Уже более двадцати сотрудников кафедры успешно защитили кандидатские диссертации. Владимир Михайлович гордится тем, что по изданию научных трудов, по количеству защитившихся сотрудников его кафедра занимает в университете первое место среди восьмидесяти кафедр.

Естественно, сотрудники питают к нему особое отношение. Ведь слишком многое в их жизни завязано на шефе. Он для них не только крыша, но и атмосфера под этой крышей. И чуть стрясется что-нибудь такое, что направлено против него, что ставит под сомнение правильность его воззрений, действий, как они тут же, ощетинившись, готовы ринуться в драку.

Появилась как-то в газете не то «Белый пароход», не то «Белый парус» статья, автор которой обвинил Владимира Плоских, ведущего на Иссык-Куле поиск места захоронения мощей святого Матфея, в том, что делает он все это лишь для собственной популярности. Раздувает, мол, академик огонь там, где и гореть-то нечему. Зато везде дает интервью, старается прославиться.

Прочитав статью, сотрудники кафедры возмутились. Уж они-то доподлинно знают, какими помыслами руководствуется Владимир Михайлович при проведении своих экспедиций, как не просто ему даются ежегодная организация поездок на Иссык-Куль, кропотливые исследования по отработке все новых и новых версий.

Решено было написать в газету опровержение. По сочности языка и точности метафор оно не должно было уступать известному письму запорожских казаков турецкому султану. С поправкой на то, что писать его все-таки будут в основном женщины. Запечатлеть эту безусую компанию в юбках не успел бы не только Илья Репин, но и местный фотограф. На пороге возникла крупная фигура Владимира Плоских, своей колоритностью так похожего на истинного казака.

- Что за шум, а драки нет? – он обвел собравшихся этаким отеческим взглядом, в котором, как в коктейле, перемешались теплота, заботливость и знание проблем каждого.

- Да вот, Владимир Михайлович, готовим опровержение, – сказала Галина Данильченко. – Чтобы не возводили напраслину, не пачкали доброе имя.

- А, вы об этой газете? Бог с ними, пусть себе кукарекают. Зачем им показывать, будто эта чепуха нас задевает? Зачем унижать себя опровержениями?

С годами Плоских не стал менее ранимым. Но научился, как говорят боксеры, держать удар, сохранять внешне полную невозмутимость. Обида, переживания перекочевывают в самую глубь души, куда никому не дано заглядывать. Там они, помучив его изрядно, через какое-то время сгорают дотла, не вызывая ни малейшего желания мстить, отвечать обидчику его же приемами.
Правда, иной раз хваленая сдержанность изменяет ему. Поведаю тебе, читатель, именно о таком случае, тем более что он хоть чуточку разрядит нарисованную мной благостную кафедральную картину. В самом деле, и на старуху бывает проруха. Итак…

Тот молодой человек, стройный и симпатичный, назовем его Петром, был знаком ему с давних пор. Еще бы, сын достаточно близкого товарища, мастера на все руки, порядочного и деликатного. И когда Петр, окончив истфак БГУ, решил учиться дальше, Владимир Михайлович помог ему поступить в аспирантуру, подготовить кандидатскую диссертацию, а после защиты взял к себе на кафедру. Через год-другой до него дошел слух, что его подопечный во время сдачи студентами экзаменов и зачетов берет с них мзду. Для Владимира Михайловича это было ударом. После бессонной ночи, едва появившись в университете, он вызвал к себе Петра. Все в нем кипело.

- Было?! – грозно спросил он, подступая к стоящему у стены парню.

- О чем это вы, Владимир Михайлович? – лепетал тот и все сильней прижимался к стене, словно надеялся просочиться сквозь нее на улицу.

- Говори, брал со студентов?

- Брал, – не стал отпираться Петр. Его широко открытые глаза, казалось, молили о пощаде.

- Как же ты мог? Ведь в нашем деле нет ничего пакостней поборов. Как же ты мог? – Для Плоских все это было непостижимо, и он мучился, пытаясь понять, откуда в молодом преподавателе вдруг появился такой вредоносный изъян.

- Бес попутал. Клянусь, Владимир Михайлович, больше никогда не повторится. Простите меня и поверьте мне, пожалуйста. Я не посмею вас подвести.

Тогда он пожалел его. Но стал внимательней относиться ко всему, что с Петром и вокруг него происходило. И вскоре ему стало ясно, что тот продолжает поборы, только куда более скрытными, тонкими способами, которые и доказать-то сложно...

- Вот что, – сказал он Петру, – давай-ка пиши заявление, увольняйся по собственному желанию. На нашей кафедре тебе не место, – в усталом голосе Владимира Михайловича сквозило полное разочарование.

- А что такое? Ничего не было! Это пустые наговоры! – Петр протестовал, возмущался, а глаза бегали, косили в сторону.

- Садись и пиши! Сейчас же! Иначе я выпру тебя с волчьим билетом!

Можно только представить, какие бури происходили внутри этого уже седовласого ученого и педагога, чьи жизненные установки предал тот, кому он отдал столько сил и времени.
Любопытно, что Плоских, окончивший педучилище, а затем исторический и филологический факультеты университета, где главным тоже было педагогическое направление, изначально особой тяги к учительству не испытывал. Его друг Валентин Ратман рассказывает, что после студенчества какое-то время, совсем короткое, Володе все-таки пришлось поработать в школе. Но едва дело дошло до проверки ученических тетрадей, при виде которых он морщился, как от зубной боли, Володя сгреб со стола три солидные стопки и сжег их в печке. После этого в школе он больше не появлялся.

Чем же теперь привлекли его, уже маститого ученого, обремененного высокими степенями и званиями, студенческие аудитории университета? Зачем ему это надо? Ведь и без того тяжка ноша вице-президентства, повседневной научной деятельности.

Оказывается, наступил момент, когда критическая масса его знаний, всего, что им сотворено, стала остро нуждаться в обратной связи, в тех, для кого он, в общем-то, и творил. Иначе терялось равновесие, в определенной степени терялся смысл его накопленного за полвека научного опыта. Да, книги, да, учебники, у которых, безусловно, масса читателей. Но ему хотелось непосредственного контакта, хотелось видеть одухотворенные лица студентов, стремящихся познать историю в его изложении, в его трактовке, хотелось понять, что они впитывают легко, как губка, в чем сомневаются, а что даже готовы отвергнуть.

Никакие обсуждения его очередных научных исследований с коллегами-учеными не могут заменить царящей в студенческой аудитории атмосферы, когда он ведет свои спецкурсы, – кыргызско-российские отношения и актуальные проблемы истории Кыргызстана. Как отзовется в студентах его слово? Как понесут они его, это слово, дальше? Ему важно знать сегодня, сейчас, что труды его жизни не уходят в песок, что они помогают постичь истинное, а не придуманное или извращенное прошлое. Ведь извращенное прошлое, как в зеркале, отразится в будущем. Прав был Николо Макиавелли, заявивший: «Все вещи в мире во все времена на свой лад сходны с античными временами. Ибо их творят люди, у которых всегда одни и те же страсти, с необходимостью приводящие к одному и тому же результату. И это облегчает узнавание будущих вещей посредством прошлых».

Есть лекторы, обладающие ораторским талантом. О чем бы ни шла речь, они так построят лекцию, так преподнесут материал, что студенты слушают их, затаив дыхание. Великолепным лектором был Геннадий Владимирович Харченко. Едва начав лекцию, он преображался. Сильный, богатый оттенками голос, щедрое на мимику широкое лицо с взлетающими при необходимости рыжеватыми бровями, движения то вальяжные, то задиристые – все играло, все работало на подачу лекционного материала. Не случайно, когда в Славянском проводился конкурс на лучшего лектора, первое место присуждалось ему.

У Владимира Михайловича нет, пожалуй, подобного артистизма. Скажем так: он лишь пассивно использует свою импозантную внешность в лекционных целях. Главное, чем он берет и берет наверняка, так это глубиной познания предмета разговора, такой глубиной, что у каждого, кто попытается представить ее, голова может закружиться. Это о нем шутят меж собой студенты: «Ему задашь вопрос, а он заведет тебя в такие дали, что оттуда без его подсказки уже не выбраться».

В отличие от большинства коллег его возраста Владимир Михайлович не склонен считать, будто студенты шестидесятых или семидесятых годов гораздо любознательней, целеустремленней нынешних. У каждого поколения, говорит он, свои плюсы и минусы. Как у каждого отрезка времени, которое лепит эти поколения на свой лад. И брюзжать по этому поводу бессмысленно. Чувствуя, с каким непредвзятым интересом академик относится к ним, студенты отвечают ему тем же. Они увлеченно слушают его лекции не только в течение учебного года, но и во время археологических экспедиций, когда по вечерам зажигается костер, и Владимир Михайлович ведет рассказ на самые разные темы – иной раз, что называется, по их заявкам, иной раз по собственному усмотрению.

Профессор Нина Андреевна Харченко, внимавшая в свое время лекциям академика Дмитрия Лихачева, вспоминает как-то невольно вырвавшиеся у него слова: «Я не боюсь уйти, поскольку мой отклик есть в вас, кого я учил». Как просто и точно сказано! В этом смысл человеческой жизни: иметь отклик в умах и душах окружающих тебя людей, отклик твоим делам, знаниям, нравственному опыту.

Особенно ощутимо это у преподавателей. При внимательном взгляде здесь сразу можно определить, воспламеняет ли высеченная тобой искра тех, для кого предназначена, или она гаснет тут же, на лету. Разговаривая со многими коллегами-преподавателями, учениками Владимира Михайловича, я убедился, сколь широк и многообразен рождаемый в них отклик на все его подвижнические усилия.
УМЕСТНЫЕ ЗАМЕТКИ

У кого-то из знаменитых я прочитала, что настоящий руководитель – это тот, кто умеет собрать команду, доверять ей и не дергать по пустякам, в то же время оставаясь ее внутренним нервом, вдохновителем и невидимым организатором. Написано точно про Владимира Михайловича.

У него, как вице-президента, масса дел в Академии наук по созданию научных трудов и учебников, он организатор или активный участник многих республиканских и международных конференций, однако кафедральные дела никогда не были для него второстепенными. Руководство кафедрой осуществляется им хоть вроде бы и незаметно, но настолько твердо и уверенно, что мы чувствуем себя словно за каменной стеной. Владимиру Михайловичу известно про нас все: на кого и в чем можно больше, а в чем меньше положиться, кому и когда необходима его поддержка, а кто нуждается в постоянном подталкивании, чтобы вовремя завершить то, что ему самому во благо.

Трудно найти руководителя, который бы так пекся о своих подчиненных, настойчиво и деликатно побуждая их заниматься научными исследованиями, поступать в аспирантуру, защищать диссертации. При этом Владимира Михайловича беспокоят не столько кафедральные «показатели», сколько сам человек – его творческий, научный рост, возможность стать классным специалистом, улучшить свое материальное положение. Иные даже ворчат на него: не дает спокойно жить, зачем, мол, торопиться? А потом осознают, насколько он был прав.

Хочу рассказать об одном, чисто личном эпизоде. Вышла на защиту кандидатской диссертации моя дочь, обыкновенная аспирантка, каких у Владимира Михайловича десятки. Казалось бы, при его загруженности сверх достаточно того, что он помогал ей по ходу подготовки диссертации. Так нет же, он сам повез ее в ту типографию, где можно было издать монографию гораздо дешевле, чем в других. Подобных примеров заботы Владимира Михайловича, его бескорыстного желания помочь всем и во всем у нас на кафедре – море.
Валентина Михайловна Озмитель, доцент КРСУ
Казалось бы, все, что касается университетской деятельности нашего героя, пусть не слишком подробно, но все-таки отмечено. И тут обнаруживается целая ветвь, мной даже не упомянутая. Речь идет об Институте мировой культуры, который является структурным подразделением университета. Лет десять тому назад, когда Нифадьев и Плоских находились в Германии, знакомясь с системой тамошнего высшего образования, Нифадьев вдруг предложил:

- Слушай, Владимир Михайлович, а почему бы в Славянском не создать Институт мировой культуры?

- Интересная мысль. Но как ты его себе представляешь?

- Во-первых, научным. Во-вторых, неким симбиозом, сочетающим высокие ценности мировой культуры и различные теологические направления. В-третьих, чтобы он крепко был связан с таким крупными зарубежными образовательными центрами, как Лейпцигская академия образования и науки, где мы с тобой только что побывали. В-четвертых…

Свои соображения высказал и Плоских, который загорелся этой идеей. Потом начался длительный процесс подбора учредителей, поездок и согласований. В конце концов, учредители определились – Кыргызско-Российский Славянский университет, Лейпцигская академия образования и науки, Айхштетский католический университет, Российский православный университет св. Иоанна Богослова, Муфтият Кыргызстана. Читателям, полагаю, ясно, что возглавил Институт мировой культуры Владимир Михайлович Плоских.

Замах, на который первоначально рассчитывали в своих проектах создатели Института, несколько сузился, стал ближе к реальности, приобрел во многом региональный характер. Каковы в общих чертах задачи этого научного заведения? Исследование этнических культурных и религиозных проблем в Центральной Азии, распространение гуманных ценностей, углубление духовности. Хотя, конечно же, проблемы мировой культуры тоже весьма активно вплетаются в деятельность Института. Среди них в последние годы активно изучаются вопросы религиозной толерантности, истории мировых религий на территории Кыргызстана, государства и общества, влияние библейских сюжетов и мотивов на художественную литературу.

Внутри Славянского университета Владимир Михайлович находит точки соприкосновения научных интересов Института с кафедрой истории и культурологии, кабинетами по изучению русской и кыргызской культур, Центром изучения еврейской культуры. С ними налажено тесное взаимодействие по подготовке научных трудов, проведению различных конференций. А зарубежные связи Института? В ряду тех, с кем он сотрудничает, и ЮНЕСКО, и московские, петербургские, казахстанские институты соответствующего профиля, и турецкий, кувейтский университеты, и германская академия наук, и университет… Благодаря этому в Бишкек ежегодно приезжают ведущие ученые для чтения лекций и проведения совместных исследований, экспедиционных работ в Иссык-Кульской области, где выявляются памятники древних культур, в том числе христианских.

С год назад мне довелось лететь с Володей в Москву. Там ему предстояло заключать договора с Министерством культуры и кафедрой истории культуры РГУ. Затем неотложные дела ждали его в Бишкеке, откуда он летел на международную конференцию в Санкт-Петербург, возвращался домой, улетал в Турцию по поводу археологического подводного музея, опять возвращался и снова улетал уже в Германию. И все это в течение полумесяца. Помнится, я поразился такой напряженной, изнурительной командировочной жизни моего товарища.

- Слушай, как ты выдерживаешь? Тебе, прости, сколько годков?

- Просто совпадение. Обычно на земле я бываю гораздо больше, чем в воздухе, – успокоил он меня. – А уж когда летней порой начинаются экспедиции, подводные исследования…– В его улыбчивых глазах плескалась синь. Ну, прямо два маленьких Иссык-Куля в солнечную погоду.

Кроме научных трудов, которые выпускает Институт мировой культуры, здесь еще издается журнал «Диалог цивилизаций». Главный редактор – Владимир Плоских. В журнале публикуются статьи не только кыргызских ученых, но и российских, немецких, казахских, арабских.

Со времени создания Славянского университета, а, значит, и кафедры истории и культурологии, минуло пятнадцать с лишним лет. И университет разросся – если его корпуса, разбросанные по столице, собрать воедино, целый городок получится. И кафедрой, тоже разросшейся, сделано столько, что ни в какие отчеты не вмещается. Набирает постепенно силу Институт мировой культуры.

Чтобы подвести итоги по этой главе, иду к ректору университета академику Нифадьеву.

В его кабинете ощутим пороховой запах вступительных экзаменов, столы – и письменный, и приставной, – ломятся от бумажной канители, телефоны мельтешат голосами высокопоставленных чиновников.

- В первые годы, помнится, звонили из Белого дома и буквально требовали зачислить родственника или знакомого. Возражаешь им – начинают угрожать. А теперь, – Владимир Иванович делает паузу, в его усталых глазах появляется озорной блеск, – теперь они только просят. О чем это говорит?

- О том, что по своему рангу университет поднялся над уровнем Белого дома, – не задумываясь, отвечаю я будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся.

- Шутник! – качнув поседевшей копной густых волос, Нифадьев одобрительно смотрит на меня. Затем с вдохновением, достойным большого поэта, рассказывает о достижениях своего университета, о его месте в мировой университетской элите. Напоминаю, что меня интересует Владимир Михайлович Плоских, работа его кафедры и все, что с ним связано.

- А разве я не об этом веду речь? – искренне удивляется Нифадьев. – Плоских во многих случаях является флагом университета. Каков Славянский, таков и его флаг. И наоборот. Трудно найти среди нынешних наших ученых столь популярную и востребованную личность, как Владимир Михайлович. Его авторитет помогает нам. На международных и республиканских форумах он представляет не только Академию наук, но и наш университет. Кстати, по количеству ежегодно защищаемых кандидатских – порядка сорока пяти, – и семи-восьми докторских диссертаций мы уже обогнали Академию. О вузах я уж и не говорю.

- Как вам работается с Владимиром Михайловичем? Ведь он тоже человек чрезвычайно занятой и не всегда может явиться пред светлые очи ректора, когда вы того пожелаете. Бывают ли меж вами серьезные разногласия?

- Откровенно скажу: работается мне с ним легко. Он сдержан в обещаниях и точен в их выполнении. Очень организованный человек. Я бы отметил три важных его качества: компетентность, обязательность и коммуникабельность. Во всем, за что он берется, чувствуется глубокое знание дела и умение верно определить его перспективу. Причем, это касается не только истории и культурологии.

Скажем, вначале, в первые годы после создания университета, кафедра Плоских проводила также занятия по философии и психологии. Затем, когда состав преподавателей по этим предметам расширился, когда ситуация созрела, были образованы две самостоятельные кафедры – философии и психологии. А родом-то они оттуда, с кафедры истории. Позже по предложению Владимира Михайловича при его кафедре было создано отделение архитектуры, которое с годами, отпочковавшись, переросло в большой факультет архитектуры, дизайна и строительства. Теперь на кафедре Плоских – своеобразном испытательном полигоне, – проходит путь становления отделение рекламы… Я думаю и здесь им, как руководителем, предусмотрено развитие по перспективному сценарию.

Естественно, все это мы с Владимиром Михайловичем не однажды обговариваем, и не помню случая, чтобы у нас возникли какие-нибудь недоразумения. Будучи сильным организатором, он заранее проигрывает в голове сразу несколько вариантов и всегда имеет в запасе компромиссный, который порою бывает очень и очень кстати.

- Как, по-вашему, это хорошо или плохо? Ведь обычно именно с бескомпромиссностью связывают твердый характер, способность несмотря ни на что отстаивать свои принципы.

- Все зависит от обстоятельств, – Владимир Иванович коротко задумывается, будто что-то вспоминая, потом продолжает: – Говорят, что Бог создал равновесие, а все остальное – от лукавого. Поиск компромисса – это как раз стремление к равновесию. В главном здравомыслящие люди чаще всего сходятся. А вот на подступах к главному могут возникать неувязки. Тут и нужна система взаимных уступок.

Например, каждому ясно, что знания студентов следует оценивать объективно. Но был недавно такой случай. Студент с естественно-технического факультета блестяще сдавал экзамены по базовым дисциплинам, явно тянул на красный диплом, и только история у него слегка хромала. Я попросил Владимира Михайловича посмотреть, как можно выправить положение. Все-таки студент-физик, с большими задатками… Он не стал вставать на дыбы, доказывать, сколь важно знание отечественной истории для любого студента. Вник в ситуацию, все отладил и сказал мне об этом. При таком подходе ничьи принципы не ущемлены. Зато одаренному студенту оказана поддержка, которая наверняка отразится на его будущем.

Иногда мне Владимир Михайлович кажется слишком мягким. Может, на него влияет сама профессия историка? Оперируя веками, тысячелетиями, он видит на исторических примерах тщетность всяческих амбиций – будь то у отдельных личностей или у целых народов. Впрочем, когда речь идет о чем-то важном, затрагивающем, допустим, интересы кафедры, он проявляет достаточную твердость. Работала на кафедре известный археолог. Сначала все было хорошо. Но потом, когда она стала критиковать его, критиковать порядки на кафедре, когда в коллективе, созданном им по крупице, пошли волны, он от нее решительно освободился, хотя специалист она, говорят, неплохой.

- Мне рассказывали эту историю. Коллектив кафедры полностью на стороне своего шефа. Оно и понятно. Какому руководителю понравится, если от него получают все положенное и сверх того, а вместо выполнения соответствующего объема работы занимаются критикой всего и вся? Ну, да ладно… Плоских у вас, помимо кафедры, еще и директорствует в институте мировой культуры, выпускает журнал «Диалог цивилизаций», является председателем ряда научных советов… Не раздувается ли таким образом его авторитет?

Владимир Иванович смеется. Смеется, чуть склонив голову на бок и поблескивая глазами. Ерунду, мол, братец, городишь.

- У Плоских все настоящее, всего он добивается своим трудом, совершенно заслуженно, – говорит он. – Вон сколько липовых академиков. А посмотри на его продвижение, как ученого. Никаких прыжков через ступеньки с чьей-то помощью. Кандидат наук, доктор, член-корреспондент, академик. И между ступеньками солидная временная дистанция. Потому что сам, не по верхам, основательно. Вот и людям с ним просто – хоть в экспедициях, хоть в командировках. Ни малейшего чванства, ни выпячивания своих высоких регалий. По природе он молчалив. Но если затрагивается тема, которая его волнует, трудно найти лучшего собеседника.

Мы частенько бывали с ним вместе в Москве, в дальнем зарубежье. Иной раз погрузится каждый в свои думы, и часами ни слова. А за ужином рюмочку-другую выпьем, завяжется разговор, постепенно нащупывается то, что любопытно обоим, и уже только сон останавливает нас.

Плоских, продолжает Владимир Иванович, создал свою школу историков, археологов. Им очень много сделано в изучении истории российско-кыргызских взаимоотношений, исследовании истоков кыргызской государственности, реабилитации жертв сталинских репрессий… А открытие подводных тайн Иссык-Куля? А поиск в районе Ак-Булуна (Светлого Мыса) средневекового христианского монастыря и места упокоения мощей святого Матфея? Это уже выход на мировой уровень, это уже имеет мировое значение.

Так что научный, педагогический и, наконец, человеческий авторитет Владимира Михайловича сложился благодаря его результативной многолетней деятельности. Разве можно такой авторитет искусственно поднять или принизить? Если смотреть глубже, то Плоских не только изучает, исследует древнюю историю, но нередко сам творит настоящую. Я имею в виду хотя бы историю нашего университета, которую с первого дня он творит вместе с нами. А ведь еще и Академия наук, да и вся республика, исследованиям истории которой он посвятил свою жизнь.