ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ: ПРИКОСНОВЕНИЕ К ПРОШЛОМУ

Соответствующим было и отношение к ней. Достаточно сказать, что зарплата у президента Академии была в те годы самой высокой, значительно больше, чем у главы республики – Первого секретаря ЦК.

И вот Володя сразу после университета приходит в эту святая святых науки, приходит не как гость или посетитель, а по распределению – для работы в Институте истории. Его не смущает первая запись в трудовой книжке – младший лаборант, так не вяжущаяся ни с его обширными знаниями, ни с комплекцией. Он уверен, что это лишь мимолетная точка отсчета в череде длительных научных восхождений.

Честолюбия ему не занимать. Оно для него подобно тайному костру души, который греет изнутри, а не снаружи и напрочь скрыт от посторонних глаз. Поначалу ему кажется, будто он равный среди равных в академическом научном братстве – лаборантов, научных сотрудников, академиков. Но не тут-то было.

- Иду я как-то по коридору, – рассказывает он с легкой улыбкой, какая блуждает по его лицу, когда он посмеивается то ли над ситуацией, то ли над собой. – Смотрю, навстречу мне движется сухощавая фигура академика Бегималы Джамгерчинова. Я останавливаюсь, думаю, он сделает то же самое, а он, как ни в чем не бывало, проходит дальше, словно мы с ним вовсе и не знакомы. Я опешил. Ведь академик у нас на истфаке спецкурс читал, и мне доводилось частенько отвечать ему! Только спустя несколько лет, когда я был уже зам. директора института, Джамчерчинов и другие маститые академики стали замечать меня, удостаивать своим рукопожатьем.

Работал Плоских младшим лаборантом в секторе досоветского периода. Заведовал этим сектором член-корреспондент Академии наук Сатар Ильясович Ильясов, человек доброй души, простой и отзывчивый. Он писал докторскую диссертацию о земельных отношениях в Киргизии в дореволюционный период, но материалов для этого у него явно не хватало.

Пригласив Володю к себе в кабинет, Ильясов завел разговор о том, что молодому ученому, как воздух, нужна тесная связь с архивами. Ибо именно там хранятся наиболее ценные сведения о том или ином периоде прошлого, на которые одни не обратили внимания, потому что искали совсем другое, а вторые по разным причинам не смогли разглядеть, обратить на них внимание, хотя, как ни странно, искали именно это. Архивные хранилища чем-то напоминают клады: в них тоже надо уметь находить то, что ищешь. Иначе только время потратишь впустую.

- Значит, так, Володя, – перевел он разговор в конкретное русло. – Поедешь в Ташкент, перероешь там архивы. Именно туда стекались прежде материалы на интересующую наш сектор тему – о земельных отношениях в Киргизии до революции. Кроме командировочных, получишь деньги на копировку. Чем больше соберешь материалов, тем лучше. Васики, иноят-наме обязательно бери, хидояты, мильк и чак тоже, вакфные документы просмотри особенно тщательно. Ничего нельзя упустить.

Володя стоит и, по его словам, ушами хлопает, а переспросить считает неудобным. От Ильясова сразу же мчится в библиотеку. Часть непонятных слов с помощью словарей уточняется им прямо там, часть уже в Ташкенте. Оказывается, вакф – это передача недвижимой собственности, включая землю мусульманским духовным учреждениям, после чего она освобождается от налогов, мильк – государственные земли, васики, иноят-наме – государственные документы, чак – отдельный участок земли в частной собственности, хидоят – мусульманский комментарий законов…

Самообразование, которым он занимался в университете, позволило ему не только получить основу знаний, работая с первоисточниками, но и воспитало в нем способность жестко относиться к своему времени, управлять им сообразно обозначенным целям и задачам. Согласитесь, одно дело, когда человек крепко-накрепко привязан к лекциям, преподавателям и потому поневоле впитывает то, что ему дают, и совсем другое, если перед ним выбор – библиотека, прогулка с девушкой, футбольный матч, дружеское застолье, а он все-таки выбирает библиотеку. И причина проста: он не любит догонять уходящий поезд, не любит завтра браться за вчерашние дела, ему стыдно, если он не знает того, что должен знать. А потому чем-то, не запланированным заранее, умеет жертвовать. Правда, это не касается тех редких случаев, когда он умудряется совмещать и одно, и другое, и третье...

Я говорю об этой черте характера нашего героя, чтобы читатель в дальнейшем не удивлялся, как много он успевает, как много им сделано и делается. Пока же он только набирает обороты…
В архивах Ташкента, как и Бишкека, процесс копирования отнимал массу времени. Ксероксов тогда не было. Володя быстро освоил фотографирование документов. Проявкой можно было заниматься уже дома. До сих пор, несмотря на многочисленные переезды, в его квартире хранятся алюминиевые коробки с фотокопиями полувековой давности. Своего рода раритеты.

Когда он только начинал собирать материалы по заданной Ильясовым теме, ему это было неинтересно. Однако раз надо, значит, надо. Приходилось вчитываться в каждый документ, осмысливать его суть, варианты практического применения. И чем глубже он погружался в эту работу, тем все больше и больше она его захватывала, затягивала, как затягивает омут любопытствующего пловца.

Возникали вопросы, и тогда он расширял поиск, читая и копируя материалы за границей обозначенной темы. Как в жизни разных людей многое связано, многое перекликается, так и в содержании, направленности документов существуют определенные связи, перекличка. Но и берега существуют. И он, как начинающий ученый, уже чувствовал все это.

Приехав во Фрунзе, Володя бухнул на стол заведующего сектором полтысячи документов.

- Ух, ты! – просматривая их, обрадовался Ильясов. – Молодец, Володя. Справился даже лучше, чем я предполагал. Бесценные материалы для сектора.

Привезенные документы Сатар Ильясович использовал при подготовке докторской диссертации. Когда же Володя рассказал ему, что скопировал в Ташкенте еще немало других материалов, относящихся к тому же периоду, он призадумался, а потом сказал как бы между прочим, словно само собой разумеющееся:

- Давай вместе посмотрим, может, это как раз то, что ляжет в основу твоей кандидатской? Поступишь в аспирантуру, тогда уж вплотную ей и займешься.

Так оно и вышло. Тема, главным образом, была определена, исходя из имеющихся в наличии документов. Сформулирована она просто: «Земельно-водные отношения на юге Киргизии накануне вхождения в состав России». Естественно, что руководителем кандидатской диссертации был Сатар Ильясович Ильясов.

И все-таки молодым ученым, их семьям приходилось экономить каждую копейку. В связи с этим Нина Харченко, жена Володиного друга Геннадия, рассказывала мне такой случай. Возвращаясь домой, она встретила неподалеку от Главпочтамта Володю. Настроение у него было приподнятое. Оказывается, он только что получил аспирантскую стипендию. И торопился на почту, чтобы отправить большую часть денег больным родителям в Акмолинск. «Я тогда еще подумала, – говорила Нина, – вот это сын! Им с Валей так трудно, а он в первую очередь о больных стариках заботится. Этот эпизод так навсегда и сохранился в моей памяти».

Таким образом, когда в 1965 году нашим героем была успешно защищена кандидатская диссертация и опубликована на эту же тему брошюра, в запасе у него имелись по меньшей мере два серьезных, еще никем основательно не исследованных научных направления, которым он посвятит почти пятнадцать лет неустанной и плодотворной работы.

Кроме того, изучая первые письма киргизов, направляемые русской царице Екатерине Второй, Плоских обратил внимание, что Атаке-бий пишет их на своем родном языке, используя арабскую графику. Как же так? Ведь повсюду официально утверждалось – и в партийных документах, и в школьных учебниках – только одно: письменность у киргизов возникла лишь в советский период. Хотя, выходит, на много десятилетий раньше.

Озадачившись, он отыскал еще несколько брошюр и книг, подтверждающих его версию. Они тоже были написаны на киргизском языке с помощью арабской графики. Но разве определяющим, думал Володя, является то, с помощью какого алфавита – кириллицы, латиницы или арабистики, грамотные киргизы выражают свои мысли на бумаге? Главное, что они выражают мысли на своем родном языке, исходя из его лексического богатства.

Да, в советский период, когда была введена кириллица, грамотность киргизского населения стала массовой, письменный киргизский язык получил мощное развитие, но ведь и о существовании до этого ручейка письменности тоже не след забывать.

Написав под своим именем обстоятельную статью, Володя отнес ее в редакцию газеты «Комсомолец Киргизии». Там схватились за голову. Есть четкая официальная позиция и вдруг… Через несколько дней его пригласили в отдел науки и учебных заведений ЦК Компартии Киргизии. Инструктор отдела, молодой, при галстуке, в очках с толстыми линзами, молча вглядывался в него, словно пытаясь определить, не болен ли он? Потом спросил:

– А чем вы можете подтвердить свои доводы? Письма и книги, на которые ссылаетесь в статье, у вас есть? – Володя кивнул. – Тогда принесите, пожалуйста.

Книги навсегда исчезли в недрах ЦК. Инструктор ссылался на то, что их читает сам Первый секретарь. Статья так и не была напечатана.

Вспомнилось, как они с Володей, едва отгуляв Новый год, стояли возле своего карагача, и он вдруг заявил, что уже сообщил своим родителям о намерении жениться на ней, а отец, дескать, ответил: привози ее, надо увидеть, поговорить. «Так что, Валечка, собирайся, я пообещал на днях вместе с тобой в Целиноград приехать», – заключил Володя.

Она была настолько поражена, что даже не знала, как прореагировать. Возразить, мол, почему ты сначала меня не спросил? Но какой толк? С некоторых пор он взял бразды правления ее судьбой в свои руки и мягко, но настойчиво рулит туда, куда считает нужным. Правда, вовсе не вопреки ее желаниям, а скорее наоборот, но все-таки…

Узнав, что дочь собралась ехать с Володей в Целиноград, Нина Павловна воспротивилась. «Ни в коем случае, – говорила она. – Сначала зарегистрируйтесь, а потом хоть на Аляску отправляйтесь. Ты меня поняла?»

Володя обиделся и уехал к родителям один.

«Все, наверное, он меня бросит», – переживала Валя. Сразу то, что было ею любимо, стало постылым. И школа, и все вокруг. В Сосновке она заболела, лежала в маленькой съемной комнатке, одолеваемая тоской. Потом, не выдержав неопределенности, вернулась во Фрунзе.

Когда, хлюпая промокшими полусапожками, Валя зашла домой, Нина Павловна кинулась ей навстречу:

– У тебя все нормально? Ты не простыла?

Обняв мать и прижавшись к ней, Валя расплакалась, заговорила сбивчиво, сквозь слезы:

– Ох, как мне плохо, мамочка, очень плохо. Никому я не нужна… Болела, так хоть кто-нибудь бы из вас позвонил… Володя вообще исчез, бросил меня, совсем бросил… За что такая несправедливость?

– Успокойся, прошу тебя, он сейчас здесь, – поглаживая голову дочери, утешала Нина Павловна.

– Кто? – не сразу поняла Валя.

– Да твой разлюбезный Володя. С отцом, – она имела в виду Валиного отчима Петра Филипповича, – серьезные переговоры ведет.

– Какие еще переговоры? – насторожилась Валя. А сама в зеркало на себя глянула, прическу поправила, глаза платочком вытерла.

– Все честь по чести, доченька. Напрасно ты убивалась, напрасно. Радоваться, плясать тебе надо. Такой парень руки твоей просит!

– Что? А меня он спросил? – невольно вырвалось у нее. Сама враз изменилась: голова уже вскинута, глаза блестят, вся подтянулась – стройная, красивая, от прежнего состояния и следа не осталось.

Мать удивилась:

– А зачем спрашивать? По тебе и так видно, что согласна. Это неуверенные в себе парни спрашивают у девушек, пойдут ли они замуж или нет? А сильные сами видят, что пойдут, и только с родителями обо всем договариваются.

Валя не стала спорить. Мать права, на сто процентов права. Но каково ей придется потом, когда они, даст Бог, распишутся и будут жить вместе? Неужели и тогда он не будет спрашивать ее мнения?

Возможно, она продолжала бы еще блуждать в дебрях предположений, но вспомнилась спасительная фраза обожаемого ею тогда Стендаля: «Чем сильнее у человека характер, тем менее склонен он к непостоянству в любви». Вот и замечательно, что у Володи сильный характер, тут же решила она. Значит, он будет всегда принадлежать ей, только ей, это главное, все остальное – пустяки.

В это время из соседней комнаты, где шли переговоры, появились Петр Филиппович и Володя. По выражению их лиц можно было догадаться, что они довольны друг другом. Увидев Валю, Володя и вовсе просиял.

– О, моя прекрасная невеста, которая скоро станет моей женой!.. Как ты доехала? Как себя чувствуешь? А я последним автобусом к тебе собирался. – Подошел, приобнял ее, она и растаяла, утонув в синей бездне его сияющих глаз.

Меж тем Петр Филиппович коротко, деловито подтвердил, что согласился выдать Валю замуж за Володю, человека по всем статьям достойного. Более того, после регистрации молодые какое-то время поживут здесь, в этом доме, а там видно будет.

3 февраля 1962 года Валентина Воропаева и Владимир Плоских в качестве жениха и невесты отправились в ЗАГС. Ни машин, ни конных колясок, ни пеших сопровождающих при этом не было. Впрочем, ни в ком они и не нуждались. И хоть который день погода стояла сырая, промозглая, а под ногами хлюпал мокрый снег, они чувствовали себя как птицы, завершавшие перелет в долгожданные теплые края.

Здание ЗАГСа тогда находилось на углу Советской и Фрунзенской, там, где ныне размещается аптека. Было это здание серым, неказистым, не очень-то подходящим для такого торжественного акта, как соединение на всю жизнь двух человеческих судеб. Рядом с комнатой регистрации брака размещалось бюро ритуальных услуг.

– Смотри, – сказал Володя, показывая на соседнюю дверь, обитую черным дерматином, – здесь недвусмысленный намек: для тех, кто не выдержит испытания браком, прямая дорога сюда. Имей в виду.

– Ну и шуточки у тебя, – покачала головой Валя. – Скорей это показывает, что узы Гименея должны быть крепки до самой смерти.

– А ты разве сомневаешься?

– Ничуточки!

– Тогда вперед!

Вспоминая сейчас о своем пребывании в ЗАГСе, оба они, и Валя, и Володя, отмечают какую-то особую атмосферу тепла, уюта и доброты, которая царила в комнате бракосочетания. Оставалось только взять хотя бы капельку этой атмосферы, поместить в свое трепещущее сердце и пронести через всю жизнь, не расплескав. Что уже почти полвека они и стараются делать. Как говорится, дай им Бог!

Но был при бракосочетании один курьезный момент, о котором Валя рассказывает со смехом, а Володя…Дело в том, что после завершения всей положенной процедуры, когда они стали мужем и женой, работница ЗАГСа попросила уплатить регистрационный взнос в размере трех рублей и посмотрела при этом на Володю. «Я стал лихорадочно шарить по карманам – пусто, – говорит он. – Не предполагая, что в таком заведении придется платить, я не захватил с собой ни копейки. Чувствую, что горю со стыда, лицо пошло красными пятнами. Выручила Валя. Она спокойно достала из кармана пальто три рубля и расплатилась с регистраторшей, объяснив, что в нашей семье она как хозяйка распоряжается финансами. С тех пор, кстати, так и повелось: всеми материальными ресурсами семьи ведает она. А мне, – добавил с улыбкой, – все никак не удается рассчитаться с ней за тот случай. Да и куда спешить?».

3 февраля для них – семейный праздник, день рождения семьи. Они отмечают его каждый год. Сначала за стол садились с детьми, а потом еще и внуки прибавились. Теперь и до правнуков недалеко. Впрочем, всему свой черед.
Первенец появился на свет в конце октября 1962 года. Володя в это время работал в архивах Ленинграда. Узнав по телефону о рождении сына, отбил телеграмму: «Назвать Василием. Прислать фото». Когда получил, был несказанно рад: о, прямо красавец! Сумел пораньше завершить дела и, накупив на сэкономленные командировочные чемодан подарков, вернулся домой к Новому году, словно добрый Дед Мороз.

За время его отсутствия многое переменилось у Валентины. Когда она готовилась стать матерью, то числилась по-прежнему учительницей Сосновской школы. Но после рождения сына нужно было искать работу во Фрунзе. Причем, не откладывая.

Проведенная Хрущевым денежная реформа не облегчила, а осложнила положение в стране. Цены как взбесились. Начались перебои с продовольствием. Валентине все труднее становилось жить на те средства, которые оставались у них с Володей. Обзванивая в поисках работы различные учреждения, она учитывала, как близко они находятся от ее дома, и есть ли возможность отлучаться в течение дня. Ведь ей предстояло прибегать домой, чтобы кормить сына.

Поиски были безрезультатны, пока ей не удалось связаться с заместителем директора Института истории партии при ЦК КП Киргизии Иваном Ерофеевичом Семеновым, бывшем ее преподавателем, большим эрудитом, знатоком киргизской истории, человеком чутким и внимательным. Выслушав Валентину, он предложил ей поработать для начала лаборантом. В дальнейшем, видя ее трудолюбие, безусловные способности в науке, он старался помочь, подсказать, ускорить продвижение молодой сотрудницы по служебной лестнице. Может, еще и потому, что уважал ее мужа, Владимира Плоских, чей научный талант уже тогда многими был замечен.

Когда Валентина приступила к работе, сыну исполнился двадцать один день.
А теперь, дорогой читатель, прежде чем приступить к следующей части, я хотел бы развеять миф, будто Володя чуть ли не с юности бредил археологическими экспедициями, будто он спал и видел, как участвует в раскопках древних городищ, извлекая из-под толщи вековых наслоений земли ценнейшие изделия далекого прошлого. Не будем превращать нашего героя в некое создание, запрограммированное небесами или собственными чувствами на овеянные романтизмом деяния.

Да простят меня за примитивизм сравнения, но в этом плане Володин характер чем-то похож на кусок гранита, который не заискрит сам по себе, а лишь при столкновении его с кресалом. Только стечение определенных обстоятельств побуждают Володю медленно, но надежно приступить к горению. Так было, когда по совету отца он поступил в педучилище, так было, когда из-за тригонометрии он стал учиться не на физмате университета, куда стремился, а на истфаке, так было и с темой его кандидатской диссертации, напоминавшей ему сперва пересушенную воблу, так было… Впрочем, имеющий глаза да прочитает, имеющий разум да поймет, что, зачем и почему.

Но вот встретился в институтском коридоре с начальником экспедиции археологов Юрием Баруздиным, с которым шапочно был знаком, заглянул вместе с ним в находящийся тут же археологический музей, и, получив от Юрия Дмитриевича приглашение, решил, что лучше, чем на стройку, поедет он все-таки в экспедицию, где тоже сравнительно неплохо платят.

В Академию Баруздин попал из Оша, юг Киргизии он знал, как свои пять пальцев, и для исследований, раскопок намечал значимые, связанные с древностью места именно в том регионе. Экспедиция, в которую он предложил поехать Володе, была в Чон-Алай.

Володя знал только долинную часть огромной тогда Ошской области, куда ежегодно студенты университета ездили на хлопок. Теперь ему предстояло вплотную познакомиться с горной ее частью. Но Баруздин, сухощавый, невысокий, быстрый в движениях, сразу заявил, что рассчитывать на продолжительное любование красотами природы будет некогда. Это археологическая экспедиция, а не турпоход.

И действительно, работали они напряженно. Экспедиция была разведывательного характера. В светлое время суток раскапывались небольшие курганы, полная обработка которых требовала от одного-двух до пяти дней, а в темное, при звездах да луне, перекочевывали на новое место.

Баруздин, его первый археологический учитель, объяснял Володе, чем нужно руководствоваться, на что ориентироваться, находясь здесь, в экспедиции.

В целом перед учеными-археологами стояла непростая задача: изучить историю освоения человеком высокогорных районов Алая. С древности скот в этих краях являлся основным источником пищи и богатства. Чтобы содержать большие стада животных, ранние номады всегда искали высокогорные долины, пастбища. Вот почему Алай уже в давние времена становился одним из очагов обитания скотоводческих племен саков, усуней, гуннов, комедов и других.

В Алае широко распространены могильники кочевых народов с пятого века до новой эры до пятого века новой эры. Под насыпями многих курганов находятся могилы в виде катакомб и подбоев. Люди этого времени принадлежали к европеоидному типу со значительной монголоидной примесью. Их черепа имеют следы характерной искусственной деформации, произведенной в раннем детстве с целью придания им удлиненной формы. Умерших хоронили на спине в вытянутом положении, а рядом с ними ставили вещи, которые считались необходимыми в загробном мире.

Володя научился вести раскопки бережно, осторожно, чтобы не повредить то, что находится внутри кургана, ради чего, собственно, все и затеяно. И вот удача! На глубине двух метров ему довелось обнаружить акинак – бронзовый кинжал сакской эпохи середины первого тысячелетия до новой эры.

Это была его первая находка, впервые он взял такой древний кинжал в руки и впервые узнал, как он называется. Рядом находился глиняный кувшинчик. Чуть ниже – вытянутый костяк того, кто обладал этими предметами. Древнее захоронение воина, каких на территории Киргизии сотни, а то и тысячи. Но для Володи, который сталкивался с предметами древности только в музеях, это было необычайно интересным и важным.

И он, оставаясь в душе и по сути своей историком, почувствовал, как все сильнее притягивает его археология. К середине экспедиционного срока он уже знал, что и на следующий год посвятит свой отпуск археологии, а к концу уже был уверен – так будет всегда.

С тех пор более сорока экспедиций у него за плечами, а находок, причем уникальнейших по мировым меркам, а всевозможных открытий, признанных на международном уровне, уже и не счесть.

В Ошской области, помимо Чон-Алая, они объездили с Баруздиным Кичи-Алай, намечались еще интересные места для совместных археологических разведок, но дикий, нелепый случай все перечеркнул.
В то лето Володя, переговорив с Юрием Дмитриевичем, пригласил в поездку своих друзей Владимира Мокрынина и Валентина Ратмана. В школе, где тот и другой работали, начались каникулы, и они с удовольствием согласились участвовать в археологических раскопках. Впрочем, авторитет и человеческое обаяние Володи уже тогда были для них столь велики, что они готовы были идти за ним в огонь и воду.

Вся группа собиралась отправляться из Фрунзе в сторону Оша на грузовике. Но Володина жена Валеля – так Валентину Воропаеву называли в кругу его друзей, – вцепилась в мужа, плачет и твердит, что не отпустит его, не позволит ему ехать на машине. «Ладно, – махнул рукой Баруздин. – Летите утром с Мокрыниным и Ратманом самолетом. Встретимся в Оше».

В два часа ночи друзьям передали по телефону страшную весть: машина потерпела аварию, загорелась, почти все, включая Баруздина, его малолетнего сына, погибли. Плоских, Мокрынин и Ратман помчались на место аварии. У Володи и сейчас темнеет лицо, когда он вспоминает об этом трагическом эпизоде. А тогда, зажав эмоции в кулак, два Володи и Ратман занимались опознанием обгоревших трупов, разбором уцелевшей экспедиционной документации, отправкой останков во Фрунзе, организацией похорон…

Через две недели, чтобы хоть как-то отвлечься от горест-ных мыслей, они поехали в базирующийся на Иссык-Куле, неподалеку от Рыбачьего, отряд Дмитрия Федоровича Винника. Работали как черти, перебрасывая лопатами тонны грунта; стоявшая над ними пыль заслоняла солнце и озеро, до которых им не было никакого дела; уже затемно они присаживались перекусить у костра, а потом валились и засыпали на полужесте, на полуслове.

Прерванную работу археологической экспедиции на Алай возглавил товарищ и старший коллега Володи Асан Абетеков. С ним он проработал несколько полевых сезонов. «То были трудные, но интересные годы, – говорит Плоских, – годы поиска истоков древней культуры протокиргизских племен на Алае».

Об одном из памятных эпизодов его рассказ.

«Наша экспедиция стояла компактным лагерем на берегу небольшой горной речки Демей, неподалеку от ее впадения в бурную реку Кызыл-Су. Участники экспедиции были заняты кто хозяйственными делами, кто чтением детективов. Прихватив фотоаппарат и бинокль, я отправился провести рекогносцировку ближайшей местности. Вокруг высились серебристые вершины Алайских хребтов. Серые клочкастые облака жадно ловили солнечные лучи, не пропуская их вниз. У подножия гор лежала полутень с многочисленными солнечными пятнами. И вдруг на зеленой лужайке, что тянулась вдоль берега почти высохшей речки Демей, мне бросились в глаза около сотни еле заметных земляных насыпей. Они оказались древними захоронениями.

Этот памятник мы условно назвали Джалпак-Дебе. Абетеков приказал тут же заложить раскоп. Почти все вскрытые там курганы были ограблены еще в древности. Однако один из них дал интересные находки.

В погребальной камере отсутствовали останки покойного, а вместо него лежал небольшой брусок длиной около 25 сантиметров, один конец которого был покрыт миниатюрной маской, вырезанной из листового золота. Тут же находились в беспорядке около 30 золотых вещей: медальон овальной формы с инкрустацией и красным гранатовым камнем; золотая серьга; нашивные бляшки из фольги круглой и квадратной форм; цепочка; перстень с ромбовидными выемками для вставных камней; две застежки с язычком, украшенные вставными камнями…

В этом же кургане лежали хорошо сохранившийся железный меч, железный нож с остатками ручки из слоновой кости, трехгранные железные наконечники стрел, фрагменты роговых накладок для сложносоставного лука, обрывки шелковых тканей, по-видимому, халата.

Это были типичные артефакты сакского периода. Все предметы говорили о том, что кочевники первого-пятого веков до новой эры хорошо знали технику обработки различных драгоценных металлов и камней.

Чрезвычайный интерес представила уникальная античная чаша («хрустальная ваза»), служившая, вероятно, ритуальным сосудом. Изготовлена чаша из литого матового стекла, украшена двумя боковыми ручками в виде головы льва: пасть открыта, уши слегка навострены, выразительно сделана сморщенная свирепая морда. Основное место в декоре сосуда занимает мотив вьющейся виноградной лозы; в завитках ее чередуются листья и гроздья винограда. Скорее всего, этой чашей пользовались в случаях, когда надо было преподнести ее, наполненную вином, особо отличившимся в бою.

Обряд хоронить людей в ритуальных масках был характерен для многих народов древнего мира. Он существовал на рубеже нашей эры в античном Риме, а также в фараонском Египте. В Центральной Азии, в Киргизстане встречаются захоронения с золотой маской на Алае и в Чуйской долине (курган Шамши).

Этот обычай одни исследователи связывают с культом предков, с желанием сохранить образ умершего, облагородить его лицо, другие же полагают, что по представлениям древних эти маски не давали душе покинуть тело покойного и причинять вред живым».

- Ну что, составишь компанию? – спросил Володя Ратмана. – Только учти, денег, как всегда, в обрез, добираться придется самыми дешевыми способами.

- Включая товарняк? – с интересом истинного романтика блеснул глазами Валентин.

- А почему бы и нет? С собой – ничего лишнего. Форма одежды соответствующая.

- В общем, экспедиция, где есть палатки, спальные принадлежности и запас продовольствия, в сравнении с этим путешествием покажется раем. Так я понимаю?

- Вполне.

Через Ташкент, Самарканд до Красноводска, а потом – Ялты они добирались более недели. Поездом, в кузове грузовика, паромом, а нередко и пешком. Ночевали на вокзалах, у случайных знакомых, даже…

Под Самаркандом спросили путника, где можно отдохнуть, он в ответ махнул рукой куда-то в сторону. Очутились средь древних мусульманских могил. Стояла ночь. Не возвращаться же неизвестно куда. Улеглись на сухую, прокаленную солнцем землю, и проснулись, когда рассвело. Никаких кошмаров, самочувствие прекрасное. Совершив омовение арычной водой, пустились дальше в путь.

В Ялту прибыли поздно вечером. К Бородину добираться на Золотые пески, в международный санаторий имени Тельмана, далеко. Опыт уже был. Нашли кладбище на окраине города и сладко выспались рядом с античными памятниками. Наверное, именно с той поры во внешности Владимира Плоских, его походке, повороте головы, жестах стала проявляться некая античность, усугубляясь с годами…

- Кладбище – единственное, пожалуй, место, где не гоняет милиция, и можно быть спокойным за содержимое карманов, – будет потом рассказывать сам Володя. – А сколько во время путешествия мы увидели и услышали, как насытились необычнейшими впечатлениями и ощущениями. Все неудобства блекнут, кажутся ничтожными перед этим.

Они были тогда чертовски молоды, и короткий сон прямо на земле или на узкой, жесткой скамейке освежал их на целые сутки. Володя постоянно делал записи, вел дневник, требуя того же и от Ратмана. Он не мог надолго и полностью расслабиться, в каждом летящем дне, обязательно найдя изюминку, старался непременно запечатлеть на бумаге все сколько-нибудь любопытное, оставляющее в памяти след. Пригодится ли это ему в дальнейшем? Кто знает. Скорее всего, вряд ли. Однако таким вот образом Володя поддерживал себя в форме, как спортсмен – постоянными тренировками.

Юра Бородин, имевший красный университетский диплом, работал в котельной санатория и обитал в сторожке, находящейся вблизи моря. Сюда, где сам воздух пропитан великим романтизмом Грина, его привела романтическая, отвергающая бытовизм душа. Юра еще с юности пристрастился к писательству, считал его своей профессией, видел в нем смысл своей жизни. Журналы, издательства, куда он отправлял рукописи с рассказами и повестями на исторические темы, как правило, отвечали отказом, но сочинительство ему нравилось, Юра постоянно тянулся к нему, а на хлеб и бутылку вина он зарабатывал кочегаром или спасателем на закрепленной за ним лодке.

Они переписывались, и Володя представлял все это как на ладони. Юрино бытие вызывало в нем противоречивые чувства. С одной стороны, ему было гораздо ближе, когда все воедино, когда дело, которое кормит, и есть любимая профессия, когда творческий процесс приносит зримые плоды. Но разве мало других примеров? И если Юру устраивает такое положение, разве он вправе выказывать свое неприятие? Вот каким-то образом помочь ему с публикациями… Мысли об этом, поиск возможностей займут немало лет. Но, в конце концов, подходящий вариант будет найден.

Время встречи троих друзей напоминало безостановочный поезд, который летит вперед, лишь постукивая на стыках дня и ночи. Они купались в тугих волнах Черного моря, лежали на песке, пили вино, вспоминали оставшихся во Фрунзе Гену Харченко и Володю Мокрынина и говорили, говорили… Казалось, это блаженное ничегонеделанье длится вечность. Вдруг Володя, словно пробудившись, поднял голову, скосил на друзей усмешливый взгляд и почесал затылок.

- Юра, нас ждут большие неприятности, – сказал он. – Уезжая, мы с Валентином пообещали женам, что побродим по Ташкенту, Самарканду и через неделю вернемся, а прошло, сам понимаешь, вон сколько… Представляю, что с ними творится.

- Ничего, Людмила и Валеля дамы понятливые, – голос Ратмана, как всегда, дышал оптимизмом. – Только обязательно нужно им позвонить. Не откладывая. К тому же деньги кончаются.

- Ну, вы даете, пацаны. – Юра поднялся, стряхнул с бородки золотой песок. – Поедем в Ялту, из санатория во Фрунзе не дозвониться.

Судя по всему, жены давно ждали от них звонка и, объединившись, хорошо подготовились.

- Слушайте нас внимательно, – выражая общее с Валелей мнение, заявила Людмила. – Деньги мы вам, конечно, вышлем. Но домой можете не возвращаться. Развод оформим по почте.

- А, может, ограничимся телефоном? – робко возразил Валентин.

- Нет, по почте! – и положила трубку.

- Она у меня человек сурьезный, – с уважением произнес Ратман.

- Серьезные женщины самые надежные и верные. Думаю, все обойдется, – сказал Володя. – Но… надо поторопиться. Отдых сворачиваем. Расходы придется урезать до минимума.

Попрощавшись с Бородиным и взяв билет до ближайшей станции, они сели в московский поезд. Дальше благополучно добирались зайцами.

Из Москвы Володя позвонил домой. Сразу почувствовал – оттаяла! Валеля радостно сообщила, что Володина кандидатская диссертация ВАКом утверждена, можно получать диплом. (Тогда в союзных республиках проходила только защита диссертаций, без заключения экспертной комиссии ВАКа дипломы не выдавались). Весть была из разряда очень приятных, тем более что ему, находившемуся как раз в Москве, все это можно будет сделать попутно.

Но в ВАКе существовали определенные правила этикета. В чем попало туда не зайдешь. Без галстука летом еще пропустят, а вот без пиджака никак. Для начала Володя постирал и заштопал брюки, рубашку. Благо, в студенчестве всему был обучен. А вот пиджак да еще подходящего размера…

- Не горюй, – сказал Валентин. – Придумаем что-нибудь прямо на месте.

Остановившись около здания ВАКа, они стали внимательно оглядывать прохожих. Да, выбор был небольшой. Все-таки лето. К тому же Володя крупен для москвичей. Но вот, наконец-то, удача.

- Молодой человек, извините, у нас к вам просьба.

Обладатель светлого в полоску пиджака придерживает шаг, непонимающе смотрит на двух плечистых, темноволосых парней, которые стоят у входа в здание весьма внушительного вида.

- Видите ли, моему другу, – говорит один из них, указывая на того, что повыше, – необходимо пройти в Высшую Аттестационную комиссию и получить кандидатский диплом. Но мы из Фрунзе, там сейчас оглушительная жара, приехали налегке, а его без пиджака не пускают. Не могли бы вы на десяток минут одолжить свой, предварительно освободив карманы.

- Это какая-то новая форма ограбления? – чувствуется, мужчина ошалел от услышанного.

- Вот мой паспорт, – Володя протянул ему «молоткастый, серпастый». – В качестве залога я оставляю своего друга. Напротив кафе, откуда хорошо просматривается вход-выход. Не успеете выпить с Валентином по чашке кофе, как я уже выйду и верну ваш прекрасный пиджак. Выручите?

Мужчина, словно под гипнозом, молча снял пиджак и отдал Володе. Быстро одевшись, тот вошел в здание. Вся процедура получения диплома прошла без заминки. Когда Плоских показал диплом кандидата исторических наук новому знакомому, с ним случился приступ дикого хохота. Он ожидал розыгрыша, а вышло наоборот.

- Я слесарь высшего разряда, – сказал он, отсмеявшись. – Но теперь, благодаря пиджаку, приобщился к науке. Понадобится, выручу еще…

Поезд во Фрунзе шел полупустым. Заморочив голову проводницам, друзья расположились на верхних полках мягкого вагона. Детям они привезли всяких игрушек, а женам – по праздничной кофточке. И были милостиво прощены.

В первом же письме от Юры, помимо всего прочего, были такие стихотворные строки:

Тебе преграды не помеха:

Студентом был простым когда-то,

На авторучке долго ехал

И вот приехал в кандидаты.

Теперь ты очень много знаешь,

Но только не бросай пера!

И в скором времени ускачешь

Из кандидатов в доктора.

От письма веяло солеными брызгами моря, золотым песком и теми бесконечными разговорами, которые они вели, лежа на бархатном берегу. Володя чувствовал несовершенство стихов, но еще больше – их искренность, исходящее от них тепло. А что в данном случае может быть важнее?