Публикуется по книге: Владимир Плоских. Бишкек: Жизнь замечательных людей Кыргызстана, 2010. 406 с

Бывая в архивах, он обязательно просматривал, изучал материалы, связанные с этой удивительной женщиной. В истории много великих женских имен. Клеопатра, Мария Стюарт, Екатерина Великая… Но на Востоке, где женщинам издревле отводились вторые роли, столь значительные фигуры редки, как живительный родник в пустыне, как Эверест в ряду обычных горных хребтов. И понять, осмыслить сей феномен можно только в том случае, если удастся собрать множество фактов, рассказывающих о ее жизни.

Археологические экспедиции по югу Киргизии, в которых участвовал Володя, непременно охватывали Алай. Крутые серпантины дорог, ввинчивающихся в небо, сочные травы долин, разместившихся на спинах предгорий, стремительные горные реки, прорезающие глубокие ущелья… И повсюду следы человеческого обитания. Далекое прошлое представлено в виде больших и малых курганов, недавнее – в виде мазаров, настоящее – разбросанными по всему горному пространству юртами, вокруг которых пасутся табуны лошадей и отары овец.

Занимаясь в этих краях раскопками, поиском артефактов древности, Плоских вместе с тем старался найти приметы, отголоски событий, которые происходили на Алае менее века тому назад – именно тогда здесь правила та удивительная, величественная женщина Курманджан-датха. В своих исканиях он также обращался к старым жителям айылов, чьи рассказы могли бы помочь ему в воссоздании картины жизни правительницы Алая.

И тут не обходилось без курьезов. На окраине Гульчи ему как-то встретилась шустрая старушка, пасущая стадо индюков. Поздоровавшись, Володя спросил, зачем ей так много индюков?

– Как это зачем? – поразилась его несообразительности Джумагуль-апа. – У меня же сын алкоголик. Пьет, работать не хочет. Сколько я уговаривала его бросить эту гадость, он ни в какую. Наконец, согласился, но поставил условие: за это я должна купить ему мотоцикл. Откуда у меня деньги? Купила маленьких индюков, теперь выращиваю. Осенью продам, куплю ему мотоцикл, он бросит пить и пойдет работать.

– А другого способа воздействовать на сына нет, что ли? – спросил Володя. – Через того же председателя колхоза, парторга…

Старушка покачала головой.

– Один только человек мог это сделать. Ей все было подвластно. Сколькими людьми повелевала и какими! Сказала бы моему оболтусу одно только слово – сразу бы перестал пить.

– Это вы о Курманджан-датхе говорите? – догадался Володя.

– О ком же еще? Таких, как она, у нас больше не было и нет. Одному Богу известно: будет ли?

– А родственники? Знаете ли вы кого-нибудь из ее родственников?

– Конечно! – Джумагуль-апа улыбнулась беззубым ртом, приосанилась. – Вот смотри, я правнучка Курманджан-датхи. Той самой, перед которой все склоняли головы. – Тут же приняла надменный вид и, подозрительно осмотрев Володю, строго спросила: – А ты кто такой, что выспрашиваешь? Ну-ка отвечай!

Володя представился, рассказал и об экспедиции, и о своем намерении написать книгу о Курманджан-датхе. Поэтому, дескать, ему и хочется как можно больше узнать про эту легендарную женщину.

– Ладно, спрашивай, – разрешила Джумагуль-апа. – Мне ее не довелось увидеть, она умерла раньше, чем я родилась, но от отца я кое-что о ней слышала.

Хозяйка загнала индюков во двор, поставила самовар. Сидя под раскидистой кроной урючины и попивая чай, Володя слушал ее воспоминания, в которых реальность и фантазия сливались воедино, как сливаются воедино бегущие с разных сторон ручьи. И вот уже все смешалось в общем потоке, все становится неразделимым. Впрочем, когда вымысел не дополнял реальность, а шел с ней вразрез, Володя задавал уточняющие вопросы, чтобы полученные сведения привести в равновесие.

Он испытывал какое-то странное чувство неловкости и даже, пожалуй, стыда. Перед ним была правнучка Курманджан-датхи, той, чье могущество распространялось вплоть до Кокандского ханства, с чьим богатством на юге Киргизии мало кто мог соперничать. А у этой правнучки, живущей в этих же краях, только в эпоху развитого социализма, ветхое, штопанное-перештопанное платье, калоши на босу ногу, глинобитный дом с дырявой крышей и алкоголик сын. Ну, почему, думал он, государство так безразлично относится к потомкам тех, кто творил его историю, способствовал сплочению киргизского народа? Ведь речь идет не о каких-то излишествах, а о самом насущном, элементарном. Хотя, с другой стороны, после Курманджан осталось два сына, две дочери, тридцать один внук и аж пятьдесят семь правнуков, в числе которых Джумагуль-апа…
Интересуясь рукописями, древними книгами о дореволюционном прошлом Алая, Владимир как-то узнал, что в одном из айылов у чабана по имени Бектур хранится какая-то пожелтевшая от времени рукопись, исполненная арабской графикой. Айыл находился у черта на куличках, добираться до него пришлось то на перекладных, то пешком, но чутье подсказывало, что время он теряет не зря.

Бектур был здоровенным малым лет сорока. На обветренном лице хитро поблескивали глазки-щелочки. Узнав, что Володя из Академии наук, что специально приехал посмотреть на древнюю рукопись, лежащую у него в сундуке, он сразу стал соображать, как бы повыгодней совершить намечавшуюся сделку.

Рукопись книги была в плачевном состоянии. Первые и последние страницы ее оказались порванными и испорченными. Узнать, кто автор этого сочинения, было невозможно. Просматривая рукопись, написанную арабской графикой на киргизском языке, Володя понял, что в ней отражены отдельные эпизоды из жизни Курманджан-датхи. Это было удачей. Он сумел уловить нить повествования. Безымянный автор добавлял много нового к тому, что Володе было известно. Подробней он решил изучить сочинение дома, во Фрунзе.

Но когда речь зашла о приобретении рукописи, Бектур заломил такую цену, что Володя только развел руками. Это было выше его возможностей. Еще раз просмотрев рукопись, он с сожалением вернул ее хозяину, пообещав выкупить в следующий свой приезд. Однако очутившись в айыле почти через год, Володя не нашел дома, в котором жил Бектур. Землетрясение полностью его разрушило. Куда подевался сам хозяин, никто толком не знал. Так что рукопись книги о Курманджан-датхе, подобно рыбе, миновавшей сети, махнула хвостом и исчезла в бесконечных водах неизвестности.

Ждал Владимира Плоских и еще один сюрприз, связанный с датхой. Как-то его пригласил президент Академии наук Муса Мирзапаязович Адышев, крупный ученый-геолог, чьим именем впоследствии будет назван академический Институт геологии. Среднего роста, с небольшими залысинами над широким лбом и задумчивым взглядом исследователя он даже на президентском посту оставался, прежде всего, ученым. К сотрудникам института он относился сообразно их вклада в науку.

Поговорив с Владимиром Плоских о приоритетных научных направлениях, которыми занимается Институт истории, Муса Мирзапаязович, смущенно улыбнувшись, спросил:

– Слышал, Владимир Михайлович, что вы собираете материалы о моей прапрабабушке Курманджан-датхе? Не могли бы их показать? Я посмотрю, добавлю то, чем сам располагаю, а потом все вам верну.

Володя передал Адышеву три папки, в которых помимо материалов, касающихся непосредственно датхи, находились оригиналы туркестанских газет того периода и прочие сопутствующие жизни некоронованной царицы Алая сведения.

Разговор этот состоялся накануне отъезда Володи в Москву, где ему предстояло защищать докторскую диссертацию: «Киргизы и Кокандское ханство». Его беспокоила не столько сама защита, сколько организация банкета – венца всего действа, призванного доставить удовольствие массе людей, которые прямо или косвенно были причастны к торжественному для диссертанта моменту.

Это сейчас просто, когда ресторанов и кафе гораздо больше, чем защищающих кандидатские или докторские диссертации, когда материальная база у диссертантов стала, как правило, более крепкой. Тогда же было совсем наоборот. Не случайно гуляли шутки: «Защита – удовольствие, а банкет – работа», «Каков банкет, такова и защита». Валентина специально ездила в Москву, чтобы провести банкет как надо, соответственно научным достижениям своего обожаемого супруга. И ей, судя по многочисленным отзывам, это очень даже удалось. Правда, потом им пришлось затянуть пояса потуже.

Находясь в Москве, Володя впервые в жизни получил правительственную телеграмму. Президент Академии наук Киргизии М.М. Адышев сердечно поздравлял его с блестящей защитой докторской диссертации и выражал уверенность, что это только одна из ступеней восхождения Владимира Плоских в большую науку.

Вскоре Муса Мирзопаязович скоропостижно скончался. Володя так и не успел поговорить с ним о его прапрабабушке Курманджан-датхе. Таинственным образом исчезли и три папки с документами, которые он передавал президенту Академии во время их встречи. Что-то из них было невосполнимо, что-то пришлось искать по второму кругу. Работа над книгой откладывалась на неопределенное время.

– А все почему? – говорил Плоских. – Потому что эти книги написаны скучным, наукообразным языком. Вот студенты и скачут по верхам, ограничиваясь только скупыми сведениями из учебников.

– Перестань, Володя, нельзя же требовать от ученых, чтобы свои научные исследования они преподносили как художественные произведения, – возразил Харченко. – Каждому свое, Богу – богово, Кесарю – кесарево.

– Так-то оно так… Но, согласись, хотя бы о главных событиях древности, о выдающихся деятелях прошлого, что творили историю киргизов, должно быть написано интересно, захватывающе? Ведь серость изложения, не способная привлечь читателя, способна погубить в своем болоте любую идею, любое великое деяние, как отдельной личности, так и всего народа!

– Вовочка тысячу раз прав, – подал голос Мокрынин. – О Чингисхане горы исследований, монографий, а большинство знает его лишь благодаря книгам Яна и Калашникова.

– И все-таки я не возьму в толк, куда ты клонишь? – прищурившись, Гена посмотрел на Володю. – Даже ежу понятно, что серятина гораздо хуже, чем написанное интересно. А дальше, дальше-то что?

– В самом деле, Вовочка, под какую авантюру ты выстраиваешь сей фундамент?

Володя только добродушно улыбался. Нетерпение друзей означало, что почва взрыхлена и готова принять посевы. И он поделился с ними своими соображениями.

– Я предлагаю вам творческое содружество. Будем писать вместе художественные произведения на малоизученные темы киргизской истории. А если изученные, то с новым подходом, новым взглядом на события, героев того времени. Копаться в архивах дело для нас привычное. Фантазией Бог не обделил. Тягу к художественному слову мы доказали еще в студенческие годы, когда писали новеллы и рассказы. Думаю, у нас получится неплохой авторский альянс. Опережая возможные вопросы, друзья, скажу: с Бородиным и Ратманом я уже по этому поводу связывался. Юрочке идея понравилась. Он загорелся и ждет от нас конкретных сюжетов. Валентин отказался, говорит, что у него к этому нет склонностей, не потянет.

– Я тоже «пас», – заявил Харченко. – Меня ждут скоро бо-о-льшие перемены, и будет не до этого.

– А нельзя ли, Геночка, поконкретней? – ласково спросил Мокрынин.

– В общем-то, разглашать не рекомендуется, но какие могут быть от друзей тайны? – Харченко умел выражением лица подчеркнуть важность момента. – Меня приглашают в Отдел науки и учебных заведений ЦК.

– Ого! – вырвалось одновременно у двух Владимиров.

Мокрынин вдруг хлюпнул носом, промокнул платочком уголки глаз, вздохнул:

– Вот так расстаемся, Вовочка, с друзьями. Один уехал в Ялту, другой перебирается в ЦК. Неизвестно, кто будет дальше и недоступней.

– Да пошел ты!.. – вспыхнул Харченко. Но тут же остыл, и уже миролюбиво повернул разговор назад. – Значит, реально остается три соавтора – Плоских, Мокрынин и Бородин. Самый раз. Если больше – перегрузка.

– Видишь ли, – сказал Володя, – я все равно для документально-художественных книг хотел бы использовать псевдоним.

– Уже есть что-нибудь на примете? – с интересом глянул на него Мокрынин.

– Помните, у меня еще в студенчестве прошел обкатку Аман Газиев? Короткий псевдоним, без претензий и нейтральный, если иметь в виду этническую сторону.

Помороковав, перебрав несколько вариантов, друзья остановились все-таки на псевдониме, предложенном Володей. «Ялтинский резидент», как в шутку порой называли Бородина, согласился с этим.

Но с чего начинать? Когда у Володи вызревал этот замысел, он полагал, что первой будет книга о Курманджан-датхе. И материалы собирались им с таким вот прицелом. Но потом часть из них, оказавшихся в переданных Адышеву папках, была утеряна. Для восстановления потребуется время…. А что если взять под уздцы давно занимавшую всех их тему о великом полководце Александре Македонском, о его доблестных походах, в том числе против сакских кочевых племен, населявших в древности Центральную Азию? Какая махина известных ему исторических хроник, какой простор для художественного вымысла!..

Меж друзьями-соавторами был уговор: идея произведения, сюжетная основа, сквозные коллизии, то есть фундамент и каркас здания, за Володей, Мокрынин занимается уточнениями и добавлениями исторического характера, а Юра выписывает диалоги, рисует бытовые, военные или любовные картины, сопровождающие сюжет. Бывало так, что Володя, увлекшись, забывшись, переступал за границы творческих обязанностей, но друзья милостиво прощали такую забывчивость.

Вскоре он убедился, что ему только казалось вначале, будто тот давний период, в который взошла полководческая звезда Александра Македонского, им хорошо изучен и особенно не придется выискивать документальные свидетельства завоевательных походов, блистательных побед, а иногда и горьких поражений. Историк, привыкший прежде всего опираться на факты, нередко придерживал, теснил в Володе беллетриста, пускающего вскачь свою буйную фантазию по едва приметной тропе исторического повествования.

Сколько им было перелопачено различных источников, чтобы роман «На берегах Яксарта», изобилующий драматическими событиями, десятками исторических персонажей, множеством сюжетных линий, имел в необходимых случаях подтверждения в виде свидетельств очевидцев или тех, кто знал обо всем этом из первых уст.

У молодого читателя может возникнуть вопрос: а как же рукопись передавалась жившему в Ялте Юрию Бородину и обратно во Фрунзе? Ведь интернета еще не было. А если по почте и часто, то на пересылку наверняка ухлопывалась масса времени и денег? Должен сказать, что в Советском Союзе почта, как редко какая еще служба, работала отменно. Простая бандероль от одного до другого из указанных пунктов добиралась за пять-шесть дней и стоила чуть больше рубля. Поэтому рукопись курсировала меж соавторами до полного изнеможения. Шлифовал и ставил последнюю точку Володя.

В русской литературе Киргизии исторический роман «На берегах Яксарта» стал первым произведением о столь далеком прошлом, написанном на достаточно высоком профессиональном уровне.

Республиканская газета «Слово Кыргызстана» отмечала, что публикация этого романа вызвала восторженные отклики читателей. («С. К.», 27. 09. 1991г.). Но особую радость доставила авторам книги опубликованная в этой же газете заметка школьного учителя Л. Никитина, где были такие строки: «Роман читал с огромным интересом… Вот если бы так же захватывающе были написаны учебники по истории, мои ученики знали бы историю в десятки раз лучше».

Литературные критики были несколько сдержанней в оценках, но смысл их суждений сводился к тому, что с появлением в республике «нового талантливого автора, пишущего на исторические темы, горизонт читательского интереса значительно расширился, и нас ждет еще немало открытий в этой важной сфере». Так оно и вышло.

Следующей их книгой была повесть «Курманджан-датха – некоронованная царица Алая». К моменту ее завершения Советский Союз распался, издательства перешли на самоокупаемость, и выпускать книгу пришлось за свой счет. При таком положении с тиражом не размахнешься. К тому же и распространение ложилось теперь на плечи самих авторов.

Благо, в суверенном Кыргызстане решили отметить юбилей «алайской царицы». Президент Аскар Акаев стал формировать свиту: предстояла поездка на юг республики, где проводились основные торжества. Для внушительности в нее включили ученых-историков Владимира Плоских и Владимира Мокрынина. Друзья обрадовались: на празднества стечется много заинтересованного люда, и попутно можно будет заняться продажей книги.

Святая простота! Они еще не знали, что во время подобных торжеств приглашенные привыкли ко всему бесплатному, подарочному, к халяве, как принято нынче говорить. В итоге книга, конечно, разошлась, но убытки авторы понесли ощутимые. Одно радовало: их творение обрело читателей.

На празднествах Володя встретился со старой своей знакомой, правнучкой Курманджан-датхи Джумагуль-апой. Она, конечно, сдала, ходила, опираясь на палочку, но по-прежнему была шустра и улыбчива. Володя представил ее Президенту и, пользуясь случаем, рассказал о бедственном положении, в котором она находится. Как ему потом удалось узнать, Джумагуль-апе была оказана весьма щедрая по тем временам помощь.

Спустя десять лет Владимиру Михайловичу пришлось вновь вернуться к этой теме. Благотворительный фонд имени Курманджан-датхи, созданный Жылдыз Жолдошевой – знатока и пропагандиста жизни и деятельности Курманджан, получил благословление правительства на создание фундаментальной, богато иллюстрированной книги «Горная царица Курманджан и ее время». Возник вопрос: кто мог бы возглавить эту сложную научную и творческую работу? Единственная достойная кандидатура – Владимир Плоских. Почему? Не было ученых, которые бы знали о Курманджан больше, чем он, не было писателей, которые сумели бы рассказать о ее жизни лучше, чем он. К тому же у него, уже вице-президента Академии наук, огромный организаторский дар, что при коллективном создании книги весьма немаловажно.

В то время, будучи чрезвычайно занят, Володя отказывался от многих заманчивых предложений. Но это принял сразу. Его привлекала значимость образа царицы Алая и открывшаяся возможность рассказать о ней, о ее времени шире и ярче, нежели это было сделано им и его друзьями в первой книге. Ему хотелось как можно полнее запечатлеть ее жизнь, чтобы память о ней прочно вошла в сознание многих поколений кыргызстанцев.

Подбор авторов, определение каждому из них тематического раздела и направления, которые не пересекались бы, а дополняли друг друга, подготовка и написание наиболее важных глав, где использовались бы также произведения Амана Газиева…

Мне довелось разговаривать с крупным историком и философом, академиком Аскаром Какеевым. Он поражается многогранностью, глубиной знаний Владимира Плоских во всем, что касается исторической науки и «прилегающего к ней пространства», и считает его лидером в этой области.

– Когда создавалась книга о Курманджан-датхе, – говорит Аскар Чукутаевич, – он дал мне довольно трудное задание: раскрыть ее философские мировоззренческие взгляды. Естественно, в то время они формировались на основе господствующей идеологии, каковой был ислам. Однако написать лишь об этом я посчитал банальным. Мне удалось оправдать доверие Владимира Михайловича, обратившись к кошоку-плачу Датхи, посвященному гибели сына Камчибека в прекрасном переводе Михаила Александровича Рудова. Ненавязчиво, одной-двумя фразами академик Плоских может направить работу автора в нужное русло, чтобы все, созданное творческим коллективом, воспринималось как единый и цельный организм.

Книга «Горная царица Курманджан и ее время» вышла в свет на русском, киргизском, английском и китайском языках. Несомненным достижением самого Владимира Михайловича, как автора, является рассказ о деятельности царицы Алая, а также Екатерины Великой, Атаке-баатыра и Байтик-баатыра.

Мне, продолжает Какеев, посчастливилось работать с Владимиром Михайловичем и по созданию монографии «Исторические этапы кыргызской государственности», а также учебника для вузов «История кыргызов и Кыргызстана». Авторский коллектив под его руководством сумел осветить историю кыргызов и страны с древнейших времен по нынешнюю пору. При работе над этим учебником для меня открылось редкое качество академика Плоских – увидеть новое и, не боясь, поддержать его. Помню, как я сомневался, переживал, когда впервые показал ему свои описания и рисунки символов кыргызской государственности по эпосу «Манас». Он сразу, что называется с лета, дал им точную оценку и включил мою интерпретацию в учебник. И сегодня эта интерпретация не сходит с экрана телевизора, ряда газет, вызывает постоянный интерес зрителей и читателей.

Академик Аскар Какеев высоко отзывается и о таких крупных научных трудах нашего героя, как монография «У истоков киргизской национальной государственности», подготовленной в соавторстве с Т.К. Койчуевым, Т.У. Усубалиевым и др., многотомная «История Киргизской ССР», в создании которой ему принадлежит, пожалуй, ведущая роль.

Но пора вернуться от сугубо научной к литературной деятельности Владимира Плоских, к Аману Газиеву, как было заявлено в заголовке.

Однажды летом Володя, объезжая отряды археологов, – а он был уже руководителем комплексной археолого-этнографической экспедиции Академии – заглянул в Талас, где находился со своим отрядом его друг Мокрынин, проявивший себя как талантливый археолог, знаток древней истории Киргизии. Когда они сходились вдвоем, разговор с сегодняшних реалий нет-нет, да и съезжал в сторону далекого прошлого.

В тот Володин приезд стояла оглушающая жара, не свойственная этому региону. Друзья отправились освежиться на текущую неподалеку реку Талас. Ее берега густо заросли ивами, что склоняли свои гибкие ветви к самой воде. Искупавшись, они улеглись на травке в тени деревьев. Долгожданная прохлада располагала к беседе.

– А ведь где-то здесь, – Мокрынин приподнял голову, вглядываясь в мутноватые воды, словно они хранили память о давних событиях, – где-то здесь в 751 году арабы сошлись в великой битве с китайцами, которые до этого держали под пятой обитавшие в этих краях кочевые племена.

– Судя по ряду источников, это произошло ближе к Кировскому водохранилищу,– поправил Володя.

– Все это не столь важно, Вовочка. Важно, что в результате вторжения и завоевательских походов арабских войск в Центральную Азию пришел ислам.

– Ты прав, однако заметь, если бы местные племена не были замордованы китайскими поборами и не выступили против китайцев, все могло бы повернуться совсем по-иному. И кто знает, какую веру исповедовали бы азиаты.

Лежа ни тихом берегу, возле бесшумно катящей свои воды реки, они, казалось, слышали воинственные клики противоборствующих сторон, видели, как мчится лавиной под зелеными знаменами ислама арабская конница, врезаясь в неповоротливые ряды китайских воинов… Но армии китайцев несть числа. И тогда против своих поработителей выступают здешние кочевые племена…

Так, во время беседы и сопутствующих ей размышлений, зародилась у Володи мысль написать об этом историческую повесть. Друзьям-соавторам, Мокрынину и Бородину, его идея пришлась по вкусу. Отрывки из повести «Таласская битва» сначала были опубликованы в журнале «Литературный Кыргызстан», а затем вышли отдельной книгой.

Уже тогда Юра Бородин стал задерживать возвращение рукописи, свои дополнения писал неразборчиво, пляшущими строчками, да еще и сокращая слова… Перепечатка обычно ложилась на Валентину Алексеевну. Она звонила, высказывала ему неудовольствие. В ответ Юра отшучивался:

– Ты же знаешь, что я пишу только тогда, когда выпью. В таком состоянии до почерка ли? Ничего, разберешься в моих каракулях лучше меня.

Для Володи, который и задумал соавторство во многом ради Бородина, чтобы занять его делом, имеющим результат, такие заходы были ударом. Но как он мог повлиять на него, живущего за тридевять земель, в Ялте? Телефонные разговоры, письма, личные мимолетные встречи действовали лишь на короткий срок. Видя свою жизнь только такой, какой она сложилась, Юра ничего уже не собирался в

Сюжет этого романа был для Володи ясен. История показала, что участь самозванцев, коих в той же России было немало, предрешена. Однако честолюбие, жажда славы снова и снова толкают их на гребень событий, чтобы потом низвергнуть в пучину краха. В людской памяти они, как правило, оставляют свой след. Разные, порой резко противоположные складываются впоследствии о них мнения.

Так случилось и на сей раз.

Гораздо раньше, чем роман Амана Газиева, вышел в свет роман выдающегося кыргызского писателя Тологона Касымбекова «Сломанный меч», получивший широкое признание кыргызских читателей. В нем Пулат-хан наделен чертами народного героя, борца за независимость кыргызов. Скобелев же наоборот представлен жестоким уничтожителем ни в чем не повинных людей.

Поэтому не случайно роман «Пулат-хан», написанный легко, занимательно, рассматривающий те события, их героев с иных позиций, встретил поначалу весьма настороженную реакцию местных критиков. Кое-кто не преминул сразу пойти в атаку. Несмотря на то, что автором значился Аман Газиев, обвинения посыпались в основном на вице-президента Академии наук Владимира Плоских. Увы, стреляющий по крупной мишени кажется себе смельчаком. Один из критиков договорился до того, что будто бы в руководстве Академии находится шовинист и необходимо срочно принимать меры. И это о человеке, который сделал для истории Кыргызстана столько, что уже сейчас крупные ученые, истинные знатоки кыргызской истории ставят его в один ряд с такими выдающимися представителями русского народа, внесшими огромный вклад в национальную науку республики, как Поливанов, Юдахин и Батманов.

Несправедливые нападки переживаются особенно болезненно. Оставаясь внешне невозмутимым, Володя порой испытывал такие приступы тоски, что хотелось выть. «Во все времена тем, кто по воле Бога оказывался в обществе на виду, приходилось несладко», – эти мысли, основанные на массе известных ему примеров, служили для него пусть слабым, но утешением.

Конечно, поддерживала жена, поддерживали друзья, коллеги, однако он принимал обиды слишком близко к сердцу, чтобы оно оставалось сродни бесстрастному часовому механизму. На его сбои Володя, всегда отличавшийся могучим здоровьем, до поры до времени не обращал внимания. Ну, побаливает, ну, колотится слишком сильно, словно хочет вырваться из грудной клетки, ничего страшного, на то оно и сердце, чтобы реагировать на все соответствующим образом. И когда Валентина Алексеевна, уловив в состоянии мужа тревожные симптомы, начинала беспокоиться, расспрашивать его о самочувствии, он только улыбался: «Все хорошо, прекрасная маркиза!..». А то еще обнимет ее и пустится танцевать под эту песенку фокстрот. Тут уж любое беспокойство улетучится.

Как ученый, общественный деятель, Владимир Плоских глубоко вникал в историю киргизской государственности на всех этапах ее становления и развития. Возникшее в конце III века до н. э. государство кыргызов достигло могущества в конце VII века, когда его возглавил Барс-бег. Мощная фигура правителя кыргызов покорила ученого. Он увидел в нем и мудрого объединителя своего народа, и храброго воина, готового до конца сражаться за его независимость.

Барс-бег, думал Володя, вполне мог стать у кыргызов прообразом легендарного Манаса, несмотря на то, что Манас, если судить по народному эпосу, проявил себя в другие времена, при других обстоятельствах и совершенно в иных масштабах. Что ж, гигантская волна фольклора способна вознести героев повествования в немыслимую высь, как и подобает океаноподобному народному эпосу.

Но почему Барс-бег? Да потому что он единственный чистокровный кыргыз, каган кыргызов, чье имя, высеченное на камне, сохранилось для истории с тех давних пор. Конечно, Володя не настаивает на своей версии, но и сбрасывать ее со счетов не собирается. Просто нужны еще аргументы, аргументы… А пока… пока он пишет новеллу «Барс-бег, каган кыргызов», в которой трагедию, гибель своего героя тесно связывает с общенациональной трагедией кыргызов того времени. Подписывается новелла тем же псевдонимом – Аман Газиев.

Но соавторов уже осталось двое. Скончался в Ялте Юра Бородин. И хоть было это предсказуемо, хоть сам он гнал себя на вороных к этому финалу, смерть его стала для Володи потрясением. Это была первая потеря друга юности, первая утрата той высокой ноты надежд и мечтаний, которая со студенчества звучала в душе, объединяя их всех – Мокрынина, Харченко, Ратмана, Плоских и, конечно же, его, Юру Бородина…
Трудно предсказывать дальнейшую судьбу писателя-историка Амана Газиева, тем более что за первой потерей соавтора спустя годы последует и еще одна. Уйдет из жизни Владимир Петрович Мокрынин, талантливый археолог, прекрасно владеющий любым материалом, за который он брался. Эта утрата была особенно ощутима для Владимира Михайловича. Примиряла с ней лишь только мысль, точно выраженная еще Шекспиром: «То участь всех: живущее умрет и сквозь природу в вечность перейдет».

Но примечательный факт: до сих пор, давно оставшись без соавторов, Володя публикует под этим псевдонимом исторические новеллы, эссе, таким образом словно продолжая творческую жизнь и Бородина, и Мокрынина.

Пока же мне представляется необходимым дать возможность высказаться высоко профессиональному критику, доктору филологических наук Абдылдажану Акматалиеву, опубликовавшему в журнале «Литературный Кыргызстан» большую статью о творчестве Амана Газиева. С твоего позволения, уважаемый читатель, я приведу лишь некоторые, наиболее характерные места из статьи, чтобы общая его оценка ряда произведений писателя была ясна.

«Академик Владимир Михайлович Плоских, уже в течение полувека плодотворно исследующий историю кыргызского народа, автор многочисленных монографий, учебников и статей, под псевдонимом Аман Газиев (в соавторстве с друзьями-историками Юрием Бородиным и Владимиром Мокрыниным) написал и издал исторические романы, повести и новеллы, среди которых «Пулат-хан» (1995), «Курманджан-датха – некоронованная царица Алая» (1991), «Барс-бек – каган кыргызов» (2003) и др.

…Блестящее владение автором научными источниками является одной из выигрышных составляющих в определении его творческой поступи... Встречаются случаи, когда некоторые авторы допускают искажение исторических фактов в угоду своим личным взглядам. Но В. Плоских, Ю. Бородин и В. Мокрынин подходят к историческим сведениям весьма ответственно, как к той данности, которой нельзя манипулировать. И все-таки надо учитывать, что процессу создания образов героев любых произведений присущи некоторый субъективизм, авторская интерпретация, придание особого, индивидуального колорита. В самом деле, в различных исторических произведениях легко угадываются симпатии и антипатии авторов к своим героям – через внутренние миры, взгляды и внешние портретные характеристики. Это во многом определяет восприятие читателя…

…Если у Т. Касымбекова Пулат-хан – символ народных восстаний и общенародный герой, то у А. Газиева он в основном показан как властелин, склонный к насилию, бунтарь… Какому художественному образу верить? Размышляя над этим, нужно иметь в виду, что «Сломанный меч» был написан в конце 60-х, т. е. в годы процветания махрового соцреализма, а роман «Пулат-хан» – после крушения социалистических идеалов, ликвидации классового антагонизма, появления нового взгляда на историю…А. Газиев постарался найти новые краски образа, глубоко вошедшего в сознание народа…

Писатель эффектно использует лирические отступления и пейзажные картины, логически верно составляет диалоги персонажей, образно рисует портреты героев. В произведении удачно использованы смешанные научно-популярные, публицистические и художественные стили. Подытоживая сказанное, можно назвать роман «Пулат-хан» синтезом научных изысканий и художественного творчества…

Цикл новелл «Курманджан-датха – некоронованная царица Алая» имеет документальные основы… События, рожденные фантазией автора, четко определяют особенности характеров. Внутренние переживания Курманджан и Алымбека, их глубокая симпатия друг к другу по мере развития событий в новеллах раскрываются все шире. Здесь А. Газиев не использовал исторические документы, в них просто не было необходимости. Поэтому среди других произведений эти новеллы по художественному уровню и по раскрытию внутреннего мира главной героини стоят особняком…

… Новелла «Барс-бек – каган кыргызов» посвящена важнейшим событиям в истории кыргызского народа.

В батальных картинах героизм, решительность, стойкость Барс-бека, Тексин-ата, Куличора, в то же время мужество, изворотливость и неправедность Культегина переданы ярко, образно. Автор в одной сюжетной линии сочетает художественную манеру при показе природы с историческими событиями. Барс-бек не считает трагедией собственную смерть, для него главная трагедия – падение кыргызской государственности…

Подытоживая сказанное, заметим, что произведения
А. Газиева исторического жанра помогают понять и осознать пройденный кыргызским народом путь в собственное бессмертие». («Литературный Кыргызстан», 3, 2008 г.).

Даже приведенные здесь короткие характеристики мэтра литературной критики, которые он дает произведениям Амана Газиева, показывают, насколько сильны и полнокровны его творения, насколько точно достигают они поставленной писателем цели. Что ж, значит, не зря, вставив ногу в стремя, вскочил в свое время Аман Газиев на своенравного Пегаса, коли уже нынче речь идет о заметном вкладе его в русскоязычную литературу Кыргызстана. Полагаю, что с годами процесс осознания большой значимости историко-литературного творчества Владимира Плоских, Юрия Бородина и Владимира Мокрынина будет только возрастать.

– Укоротились деньки,– вздохнул Геннадий.

– Осень,– согласился я.

– И все-таки если б работать не по часам, а от темна до темна, мне бы подошел декабрь. Хороший месяц, в нем я родился.

– Не трепись. Тот, у кого ноша всегда на горбу, без нее и шага не ступит. Совесть замучает.

– Плевать, к легкому легче и привыкнуть.

– Тогда что ж тебе мешает? Возьми да смени контору. Зачем тебе ЦК партии? Будешь в эту пору сидеть у речки, потягивать пиво и рассказывать приятелям рыбацкие байки.

Генкино лицо, широкое, как казахская степь, откуда он родом, стало медленно наливаться краснотой. Ненароком я коснулся его больного места: рыбак он заядлый, но последнее время у нас на службе величайшая замотка, идет подготовка к съезду партии, ни суббот, ни воскресений свободных, так что о рыбалке и помышлять нечего. И стоит о ней упомянуть, как он взры­вается.

– Послушай,– начал Гена с расстановкой, будто процеживая слова сквозь зубы, – если ты еще хоть раз, хоть один-единственный раз посмеешь... – Меня спас телефонный звонок.

– Ты до сих пор на работе? – послышался удивлен­ный голос Вали Воропаевой.

– Нет, в кабаке.

– Вот грубиян! Ну, да ладно, я сегодня добрая. Ты собираешься на дачу?

– Дня через два, не раньше.

– Жаль, я думала, может, сейчас поедешь... И Геннадия Владимировича что-то нет.

– Он у меня. Под занавес работы решил разнести здесь все в пух и прах. А чего это тебе приспичило па дачу?

– Телеграмма из ВАКа пришла. Утвердили Володину докторскую!

– Ну!

– Вот тебе и ну! Доктор он теперь, доктор!

Весь Генин гнев как дождем смыло. Такая раздоль­ная улыбка заиграла на его лице, что казалось, будто гла­за совсем исчезли, а нос в пляс пустился. Давно он столь бурно не восторгался.

– А кто звонит? – продолжая светиться, спросил он.

– Валеля, жена Вовкина. Спрашивает, смогу ли я смотаться сейчас на дачу и сообщить Вовке об этом.

– И ты еще раздумываешь?! Вот балда! Конечно, поедем! Мужик там терзается в неизвестности, извелся, не ест, не спит, бедолага... В общем, собирайся! А утром назад вернемся. Машина у тебя в порядке? Ну и отлично! Твой бензин, а я прихвачу все, чтобы отметить это событие. Спущусь только к себе в кабинет, бумаги в сейф брошу и – домой. Через полчаса выезд. Годится?

Несмотря на свои сорок с хвостиком, Володя – по привычке мы называем друг друга запросто, без отчеств, как в давние студенческие времена, – Володя – уже известный ученый, востоковед, на его труды ссылаются крупнейшие ученые Союза. Защита докторской диссертации в Москве прошла с блеском. Да и банкет, которым командовала Валеля, удался на славу. А утверждение вдруг затормозилось. Как потом стало известно, один из Володиных академических «доброжелателей» накатал в ВАК «телегу».

Потянулись месяцы ожидания. Выдержка у Володи железная; из ружья рядом пальнут, Валеля сцену закатит – он и усом не поведет. А работается ему лучше всего, если рядом поют, готовят обед, болтают всякую чушь. Невозмутим, как Будда, говорили о нем.

Мокрынин, Харченко, Ратман могли в любое время нагрянуть на дачу и встретить самый радушный прием. Накормив и напоив их, он забирался в какой-нибудь уголок, соответствующий его габаритам, и продолжал прерванную работу, лишь изредка подбрасывая в дружеский разговор реплики.

А тут, замечаем, стал Володя сдавать. Спросит кто-нибудь из знакомых, как, мол, дела, а его всего передергивает, трясти начинает. В кон­це концов он взял отпуск за прошлый и нынешний годы и укатил к себе на дачу. Хлебосольный по натуре, Володя превратился в затворника. Знай только обложится томами научных трудов – самое лучшее у него отвлечение от назойливых мыслей, ни тебе компаний, ни прогулок в горы.

Иногда, правда, к нему наезжали из города утешители в виде аспирантов и аспиранточек. Человек Володя безотказный, посочувствуют, попросят – он не только подскажет, но и напишет все, что им надо. Девицы, глядишь, и на ночь норовят остаться. Но плохо, ой, плохо знали они Валентину Алексеевну! Интуиция у нее потрясающая. Появлялась она на даче внезапно, будто с неба, будто молния и гром в одном лице, и поднималась там такая буря, что представительницы прекрасного пола в испуге бросались в свирепые воды реки Ала-Арча, чтобы, перебравшись через нее, если повезет, скорее попасть на идущий во Фрунзе автобус. И больше никто их здесь никогда не видел.

Володя оставался вне всех этих разборок. Если не нужна была его конкретная помощь, связанная с наукой, он уходил в себя, переживал ту неопределенность, которая повисла над его докторской диссертацией, и никак не мог понять, почему ему не объясняют истинную причину задержки.

Чувствуя его смятенное состояние, я не докучал Володе своими посещениями, хотя наши дачи находятся по соседству. Забредешь, бы­вало, на минуту-другую, поговоришь о том, о сем, глянешь на его понурую фигуру, облаченную в чапан, и поворачиваешь назад, проклиная бюрократов из ВАКа, которые калеными щипцами из людей душу вытаскивают.

Спустя несколько дней у Володи, конечно, соберется уйма народа, все полезут поздравлять и целоваться, станут превозносить его таланты, называть и гением, и пророком, но все это – потом. А пока только мы двое, везущие ему самую желанную весть, и он, томящийся на даче и не ведающий, что все опасения уже позади. И когда мы соединимся, когда Во­лодя впервые от нас все узнает, когда содержимое авось­ки перекочует на стол – вот тогда начнется истинное пир­шество, сдобренное ядреным словцом, замешенное на са­мом высоком чувстве.

Выехав из Фрунзе, я прибавил скорость. Гена мог вмешиваться во все – в манеру есть, воспитывать детей, общаться с друзьями и подругами, но водителя он ми­лостиво оставлял в покое. Лишь иногда бросал вскользь: «Газуешь сильно» или «Возьми правее», чтобы я, дескать, не очень-то зарывался.

На конечной остановке городского транспорта чернела мятущаяся толпа. Видимо, последнего автобуса в сторону горных селений не было, и люди не знали, что предпри­нять. Пешком да на ночь глядя особо не разгуляешься, а попутных машин кот наплакал. Нам навстречу взметну­лись десятки рук.

– Подвезем кого-нибудь? – спросил я.

– Еще чего! – возразил Геннадий, откидывая крепко сбитое тело на спинку сиденья. – Пусть топают. Нам на­до поспешать.

Несколько человек кинулось вслед за машиной. Я не выдержал, остановился, подал немножко назад.

– И все-таки подвезем.

– Смотри,– буркнул он.

Первыми около машины оказались здоровенные ребя­та, которым, в общем-то, и ночью пройтись не грех. А за ними робко жались друг к дружке муж и жена, уже пожилые, в очках, нагруженные всякими корзинками, сум­ками, ведрами. Уж если помогать, так тому, кому осо­бенно трудно. Я выбрал их.

Разместившись, они стали дружно благодарить нас. Чтобы прибавить им удовольствия от поездки, я решил разговорить Геннадия. Он прекрасный рассказчик, а знает столько, что порой удивительно, как в одной, хоть и очень большой голове, столько укладывается. Заинтересуют ли ко­го киргизские предания о развалинах Таш-Акыра или проблемы современной общеобразовательной школы, сейсмичность Иссык-Куля или данные о каком-нибудь чемпионе Олимпиады, новый роман Ирвинга Шоу или тип пистолета у Штирлица – обо всем Харченко может дать совершенно исчерпывающие сведения. При всем том Гена имел солидную должность и тоже подбирался к докторской диссертации.

Недавно мы с ним смотрели своеобразный фильм «Эки­паж», где психологизм и авантюрность на равных правах. И теперь едва я намекнул об этой ленте, он тут же завладел инициативой и начал рассуждать о сверхзадаче режиссера, о влиянии на его позицию мирового кинематографа, об игре актеров и вообще об актерском профессионализме. Говорил Гена, как и всегда, вкусно, убедительно, умело подмешивая шутку в серьезные рассуждения! Порой я посматривал в зеркальце перед собой и с удовольствием отмечал, сколь внимательны и почтительны лица пассажиров. Трудно сказать, видели они сами фильм или нет, но слушали моего товарища, как Ираклия Андронникова.

Дорога постепенно набирала высоту. Усилившийся горный ветер гонял по асфальту сухую листву, тоненько просвистывал у боковых окон. В машине было по-домашнему тепло и уютно. Казалось, что мы с пассажирами давно знакомы, у нас с ними общие дела и заботы, что едем вместе с одной целью – поздравить нашего друга Володю. Мне даже захотелось рассказать им об этом дорогом для нас человеке, замечательном ученом-историке и археологе, чтобы и у них потеплело на душе. А уж Гена добавит что надо и когда надо, на эпитеты он горазд.

– Сейчас будет мостик, остановите возле него, пожа­луйста, – попросил мужчина и стал шарить по карманам, гремя мелочью.

– Да вы что? – обиделся я. – Никаких денег! Вот на­род, чуть что – за кошельком. По пути же вас подвезли, по пути!

Признательно поблескивая очками, они попрощались и пошли к чернеющим за маленькой рощей сельским строениям.

– Ну, началось! – Гена посмеивался, потирал ру­ки. – Вечер добрых дел! Людям помогли добраться, а скоро и друга порадуем. Универсальный сервис.

Мы стали прикидывать, как лучше преподнести Воло­де долгожданную весть. Подъехать и сразу же выпалить – много ума не надо. А вот подготовить исподволь, настро­ить человека, чтобы он сам почти догадался, с чем мы к нему пожаловали – тут, конечно, понадобится изобрета­тельность. То споря, то соглашаясь, мы набросали такую примерно картину: подъезжаем к даче буднично, без воплей и сигналов, как будто никаких новостей у нас и в помине нет; рассказываем Володе сказку о том, что заскочили к нему просто так, поглядеть, не околел ли он со скуки; пока Володя готовит что-нибудь перекусить, один из нас невзначай вспоминает: «Братцы, ведь и мы не с пустыми руками!», достает из машины авоську, выставля­ет все на стол; начинается хоть и необычная трапеза, но по-обычному: первый тост – о том, о сем, второй – за науку, за тех, кто, не щадя живота своего, направляет ее по истинному пути, а третий тост, перед которым Володя уже созреет, мы посвятим ему...

Дорога вильнула влево, обогнула водохранилище и, прижимаясь боком к горам, побежала дальше вдоль шум­ной горной реки Ала-Арча. Асфальт кончился, стало тряско и горь­ковато от пыли. Огромные чабанские псы, сторожившие поблизости отару, яростно кинулись на машину, облаяли ее со всех сторон и с чувством исполненного долга повер­нули восвояси. Узкая полоска неба меж горами прогну­лась под тяжестью звезд, чье изобилие всегда к перемене погоды.

Гена умолк, ушел в себя, то ли утомившись, то ли просто задумавшись в предвкушении встречи с Володей. Странная штука – наши жизни в общем течении времени. Мы втроем знаем друг друга не один десяток лет; часто бывая вместе, сравнивая себя только со своими одногод­ками, что несутся в том же временном потоке, мы не за­мечаем подступающего старения. Нам кажется, что мы почти такие, как и прежде, что почти совсем не измени­лись. Увидишь красивое девичье лицо, полыхнет внутри пожар, рванешься вослед и не сразу остудишься мыслью, что она-то, пожалуй, теперь уже не для тебя. Разве часто мы говорим себе откровенно: «В этом ты уже опоздал, вышло времечко твое»? У Гены вон уже внук, да и у нас с Володей это не за горами, а затянет приехавший на побывку Бородин пес­ню про первый тайм, который мы, дескать, уже отыграли, и как-то не принимаешь слова на свой счет, относишь их к тому поколению, что постарше...

– А ведь мы кое-что с собой прихватили! – и вприпрыжку понесся на улицу.

Минуту спустя раздался его недоуменный голос:

– Алек, поди-ка сюда.

Он копался внутри машины, наружу торчали только его коротковатые ноги, удачно завершенные красными сандалиями на толстой подошве.

– Посвети. – Я посветил.

– Куда же она задевалась?

– Кто? – задал я идиотский вопрос и тут же спохва­тился: – А, может, она вниз упала?

Гена продолжал обследовать салон сантиметр за сантиметром. После задних сидений он обыскал передние и все закоулки возле них. Авоська исчезла, как в воду канула.

– Послушай, а не переложил ли ты ее в багажник?!

– Вроде бы нет.

И все-таки мы на всякий случай переворошили все в багажнике, затем снова принялись за салон.

– Это все ты!– медленно свирепея, начал он. – Это твоя блажь – радеть за одних в ущерб другим. Понаса­жал кого попало, вот и уперли они авоську.

– Правильно, надо было мне паспорта потребовать: нет ли у них судимости? – огрызнулся я, не меньше Гены обескураженный случившимся.

– При чем тут паспорт? Я же предупреждал: нече­го подбирать на дороге всяких обормотов! А то двери пе­ред ними распахнул – садитесь, пожалуйста, к дому под­вез, ни копеечки не взял да еще снабдил моей водкой и закуской. Ну, молодец, ну, услужил! Теперь они посмеи­ваются над тобой, простофилей, а заодно и надо мной, и тянут из стаканов святую водичку, закусывая балыч­ком. Ух, попались бы они мне сейчас! – Гена в сердцах так стукнул кулаком по стволу яблони, что с нее шумно посы­пались плоды.

– Зря ты худо судишь о людях,– пытался я заступиться за пассажиров. – Видел, как они были нагружены. Вполне естественно, что по нечаянности могли захватить и твою авоську. Это ж не чемодан какой-нибудь.

– Да вы только поглядите, он еще и защищает этих прощелыг, подонков, которые оставили нас с носом! – простонал Геннадий, воздев руки к небу, словно призывая Всевышнего в свидетели моего безумия. – Нет, вы только посмотрите на него! Выгораживает тех, кто ответил на доб­ро черной неблагодарностью. Да их, как паршивых щенят, топить надо! Гарантирую!

– А меня, наоборот жалость берет. Представь: при­шли они домой, разложили свои вещи и обнаружили эту злополучную авоську. Стыдобина – хоть вешайся. Что делать? Как возвратить ее владельцам? Мужик берет авоську и идет опять к дороге. И будет всю ночь там торчать, с надеждой вглядываясь в проходящие машины: авось, подвернется и наша.

– Как же, будет он ждать! Держи карман шире! Уж точно полбутылки вылакали, отдохнут – все прикончат.

...Пустая наша перебранка утомила Володю. Да и час уже был поздний. Когда мы вернулись к столу, он раз­лил по пиалушкам чай, пододвинул банку с малиновым вареньем, а сам, подперев щеку ладонью, углубился в свои мысли.

Нас же с Геннадием ничто не могло ни смутить, ни вы­бить с наезженной колеи пререканий. Распаленные, рас­красневшиеся, мы пили чай и по-разному поминали своих попутчиков.

– Скромные, хорошие люди,– говорил я.

– Варвары, растоптавшие наш праздник,– отвечал он, яростно сверкая глазами.

– Просматривай «Вечерку»,– советовал я,– на днях они дадут объявление о том, что ищется владелец этой дурацкой авоськи.

– Они уже допивают мою пшеничную, и балычка то-о-ненький кусочек остался. Даже не подавятся, черти! Впервые за целый месяц удалось вырваться сюда – и на тебе, все рухнуло.

Трудно сказать, сколько времени мы проговорили о пропаже авоськи, сколько раз икалось нашим бывшим пассажирам, но только настал момент, когда все это нам надоело и мы, наконец, замолчали.

Известно, что обозреть гору полностью можно только на расстоянии, отойдя подальше от ее подножия. Чтобы понять бессмысленность предшествующей болтовни, нам понадобилось минут пять молчания.

– А для чего авоська-то? И вообще, зачем мы приехали? – словно очнувшись от долгого забытья, спросил я не то Гену, не то самого себя.

Как это для чего? – с удивлением он глянул на меня: вот, мол, олух царя небесного, совсем свихнулся. Заговорил назидательным тоном: – На дачу мы приехали, чтобы, значит, по-человечески, как полагается отметить крупное событие...– тут он запнулся, завращал большой головой, растерянно озираясь. – Куда же Володя запропал? Ведь мы его даже не поздравили!..

Володя спал в соседней комнате. Крутые витки черных волос, едва припорошенные сединой, падали на лоб, тщетно пытаясь скрыть следы томительного ожидания, всяких опасений, в которые наш друг ученый был погру­жен последние месяцы.

Мы виновато потолклись около кровати, а потом ос­торожно, на цыпочках, вышли вон.

Спать не хотелось.

Меж тем если бы мы могли проникнуть в Володин сон, то нам бы открылось прелюбопытнейшее зрелище. По зимней, заметенной снегом тропинке, с потрепанным портфельчиком в руке шел Вовка Плоских. Следом за ним едва поспевали его одноклассники Федька и Максат. Направлялись они не в школу, а к остановившейся, схваченной льдом реке Ишим. С крутого берега, по каким-то известным ему приметам Вовка спустился на застывшую, покрытую снегом реку, туда, где еще недавно рыбаки выдалбливали лунку. Продавив свежий ледок ботинком, Вовка полез в портфель за удочкой. В это время раздался крик: второклассник Пашка, бежавший к ним, чтобы посмотреть, как они рыбачат, провалился в прорубь. Все трое кинулись на помощь.

Когда до барахтавшегося Пашки оставалось несколько шагов, Вовка лег на снег и быстро подполз к самому краю проруби. Мальчишку тянуло под лед, и он бился из последних сил. Изловчившись, Володя схватил его за руку и поволок наверх. Он чувствовал, как тяжело волочь этого маленького, как воробышек, пацана. Сзади самого Вовку, пыхтя и отдуваясь, оттаскивали от проруби его дружки.

Поднявшись, Вовка остолбенел. Перед ним стоял высокий, широкоплечий мужчина лет сорока в черном костюме, белой рубашке и ярком, как заря, галстуке – точь-в-точь как на фотографии, где Владимир Плоских запечатлен после защиты докторской диссертации. Щуря синие глаза, он смотрел на Вовку и улыбался.

Оказывается Вовка вытянул из проруби самого себя, каким ему предстоит быть в далеком-далеке. А Пашка… Пашка на время затерялся в другой яви и другом сне. Так ведь тоже случается.

В свою очередь, Володя был слишком горд, чтобы просить у столь величественного существа, каким представлялось ему озеро, подобную помощь, и достаточно великодушен, чтобы отвергнуть ее. Молчаливая его благодарность легко прочитывалась озером, которое за свою историю научилось больше верить человеческим мыслям, нежели словам.

Общий язык с Иссык-Кулем они нашли сразу, словно были знакомы тысячи лет. Каждый раз Володя ехал сюда, наполненный радостным ожиданием чуда, и каждый раз озеро оправдывало его ожидания. С этой непогрешимой и верной связью могло сравниться лишь то, что было меж ним и его возлюбленной супругой Валентиной Алексеевной, которая по слабости женского характера все-таки порой ревновала его к всемогущему озеру. Нет, она, конечно, понимала, что безраздельное владение вниманием столь деятельного, ищущего ученого, каким является Владимир Михайлович, ни теоретически, ни практически невозможно. Однако когда чуть ли не с марта, задолго до экспедиции, он начинал исподволь готовиться к ней, у Валентины каждый раз возникало ощущение, будто коварное озеро все накатывает и накатывает издалека свои мятущиеся волны, чтобы поскорее забрать его в полон.

По ночам ей снилось: вот идет ее Володя вдоль береговой полосы Иссык-Куля, загорелый, могучий, в вылинявших шортах, оставляя на влажном песке четкие отпечатки босых ног. А озеро медленно подкрадывается к нему, ласково лижет широкие ступни, словно приглашает в свои бескрайние водные просторы. Володя поворачивается к озеру лицом, коротко задумывается и, улыбаясь, направляется ему навстречу.

Валей овладевает тревога. Озеро заманит, поглотит его. Но что это? Удаляясь от берега, Володя не погружается в воду, а идет по ее поверхности, по водной, чуть мерцающей глади, словно посуху, и его ладно сложенная фигура с развевающимися волосами не уменьшается при удалении, а становится все заметней, все рельефней, точно подчеркивая вершащееся чудо.

И вот уже из воды поднимаются древние города, чьи дворцы и сторожевые башни едва достают ему до пояса, муравьями копошатся там люди, то ли от испуга, то ли от восторга замирающие при его приближении, и низкое багровое солнце отбрасывает его тень на все четыре стороны света.

А берег, от которого он отправился на пешую прогулку по озеру, усыпан жителями окрестных селений, слетевшимися сюда, словно птичьи стаи на призыв весны. Валентина слышит их гомон, их восхищенные возгласы, и возникшее в ней беспокойство сменяется осознанием торжественности, величественности момента. Древние цивилизации, исторгнутые озером из недр своих, благодаря Володи соединяются с нынешними. Такого в истории еще не случалось. В благоговейном порыве она тянет к нему руку, но…рука натыкается на расслабленную во сне спину лежащего рядом мужа, и Валентина просыпается.

После ее невольного толчка Володя что-то бормочет, затем утихает. А она какое-то время не спит, все еще находясь во власти только что увиденного. Сколько лет они вместе, столько лет Валентина, свято веря в высокое предназначение своего мужа, в его особую роль на поприще исторической науки, прилагает все усилия, чтобы это было именно так. Заботу о доме, о детях она берет на себя. Для него она и машинистка, и корректор, а порой и редактор. Чем-то она походит на тибетских шерпов, которые несут часть принадлежащего альпинистам груза, чтобы те не тратили на это своих сил, сохраняя их для подъема на главную вершину. А уж подобного ей пропагандиста его идей и талантов, пожалуй, не сыскать. Отсюда, возможно, и некоторые преувеличения, которые слышат о нем окружающие из ее уст. Отсюда и этот ее удивительный сон, показывающий, как Володя идет по бескрайней озерной глади словно посуху, а из воды возникают сооружения древнего города – это тоже предмет его поисков… Но, с другой стороны, думается ей, она ведь чувствует, знает его возможности гораздо лучше, чем кто-либо, а потому ею просто слегка опережаются события. На этой мысли, полностью, как ей кажется, объясняющей ее действия, Валентина снова засыпает.

Володя понимал и ценил жертвенность жены. В одном из газетных интервью он прямо сказал, что процентов семьдесят из всего, что он сделал в науке, достигнуто благодаря Валентине Алексеевне. И это не было всего лишь красивым жестом, проявлением галантности успешного человека. По разным причинам многие не замечают поддержки родных, близких людей, как не замечают воздуха, которым дышат, а он замечает, и потому, словно оправдывая такое к себе отношение, не тратит время попусту, а каждый божий день до предела насыщает делами, будь то в Академии наук, Славянском университете или в экспедиции на Иссык-Куле.

Вот короткие дневниковые записи нашего героя:

«Приехав к намеченному месту у с. Чон-Койсу, разбили палатки прямо на берегу озера, напротив отмели. Ранним утром моторная лодка вытягивала в нужную точку плотик, с которого осуществлялось наше погружение с аквалангами. Сняли на план отмель шириной в 215 м., уходящую километровым языком на юг, в глубь озера. С восточной стороны она имела крутые, до 6 м., склоны, тогда как в западной части уклон был пологим. При погружении в воду оказываешься в другом мире. Повсеместно видны обожженные кирпичи квадратной формы, характерные для Х-ХII в.в., они перемежаются с прямоугольными кирпичами ХII-ХV в. в. Вот остатки керамической водопроводной трубы, которые уходят в илистый песок, встречаются керамические плитки шестигранной и прямоугольной формы с рельефным орнаментом, нередки плиты с голубой поливой, а также отсвечивающие желтизной кости животных. Внимательно обследуем дно, метр за метром. На берегу разбиты квадраты, на них раскладываются археологические трофеи озера.

В 212 м. от берега на восточном крае отмели натолкнулись на стену из крупных камней… Обнаружили несколько заплывших каменных выкладок – мощенного двора или пола дома…Далее к юго-востоку – остатки постройки из жженного кирпича. Стены местами имеют вертикальные трещины – свидетельство гибели сооружения от разбушевавшейся стихии…

Длительные кропотливые исследования говорили нам о том, что некогда отмель была островом, на котором возвышалось кирпичное сооружение – крепость. Легенда об иссык-кульском замке, в котором жестокий хромец Тимур держал в заточении знатных своих пленников, постепенно наполнялась реальным содержанием. Добытый археологический материал подкреплял это предположение, были внесены коррективы и в хронологию: на острове люди жили не только в ХII-ХV веках, но и много ранее – начиная с Х века».

«Между селами Корумды и Темировкой, а так же в зоне Григорьевской пристани на большой глубине прибрежной полосы обнаружили фрагменты котлообразных сосудов и горшков… Более разнообразными оказались находки у сел Ананьево и Каменка. Кроме многочисленной керамики археологи подняли со дна озера каменные зернотерки, каменный нож, фрагмент бронзового котла с припаянной к днищу подставкой… В районе села Ойтал, на расстоянии 400 метров от берега, среди волн поднимался небольшой островок, буквально усыпанный глиняными черепками. Обожженные кирпичи, черепки виднелись и под водой. Создавалось впечатление, что здесь когда-то было разрушено большое поселение. Станковая керамика уверенно датировалась Х-ХII веками, но здесь же были найдены и фрагменты с поливой – ярко-зеленого, голубого и сине-фиолетовых цветов, характерных для ХII-ХV веков…

Подъемная керамика и подводные трофеи позволили четко определить хронологические рамки некогда существовавшего здесь поселения. Это был бурный полутысячный период с Х по ХV века – время возвышения карахинидского государства, все уничтожающих полчищ татаро-монгольских завоевателей…».

Основательные исследования, проводимые Владимиром Плоских сначала с Дмитрием Винником, Владимиром Мокрыниным, а затем самостоятельно, показывали, что когда-то в тех местах, где ныне плещутся воды Иссык-Куля находился большой цветущий город.

За прошедшие миллионы лет на этой территории неоднократно возникали горы, которые затем разрушались, а впадины, образовавшиеся при этом, заполнялись водой. Так появился и прекрасный Иссык-Куль, чей возраст – десять миллионов лет. За это время периодически поднимался и опускался уровень озера, которое то становилось бессточным бассейном, то связанным с Чуйской орографической системой. Менялся здесь растительный и животный мир. Судя по свидетельствам наших ученых-археологов Вадима Ранова и Мелиса Юнусалиева, древность истории человеческого общества на Иссык-Куле не менее 100 тысяч лет.

О каком же городе может идти речь? Владимир Плоских уверен: затопленное водами озера городище является развалинами Чигу – столицы усуньского государства, с которым две тысячи лет назад считался сам Китай. Артефакты, найденные археологами в озере близ береговой линии, протянувшейся вдоль сел Михайловка, Николаевка, Песчаное и Якорь, убедительно, на его взгляд, подтверждали выдвинутую им версию. Он пишет об этом статьи, публикует их в научных журналах России и Европы, обсуждаются его доклады на различных международных симпозиумах. Как результат – его точка зрения принята учеными и считается ныне доказанной.

Но почему город оказался под водой? На сей счет у кыргызов Прииссыккулья существуют разные легенды. В одной из них говорится, что озера прежде не было, а на его месте был крупный по тем временам город. В середине города находился большой колодец, закрывавшийся каждую ночь. Однажды колодец забыли закрыть, вода вышла из него и затопила весь город.

Но наиболее популярной является другая, романтическая легенда, которая, кстати, больше нравится и нашему герою и он чаще других рассказывает ее своим бесчисленным слушателям. В ней тоже повествуется о существовании в долине, где раскинулось озеро, древнего города. Над городом, на вершине взметнувшейся к небу горы, высился каменный замок. Принадлежал он старому хану – богатому и жестокому. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из окрестных жителей не стал жертвой его каприза. Несмотря на старость, хан был сластолюбив, но не знал ни любви, не привязанности. Как-то до него дошел слух, что в одной бедной семье ремесленника есть девушка сказочной красоты, и он решил овладеть ею. К девушке этой сваталось много славных джигитов, однако всем она отвечала, что у нее уже есть любимый.

Но имени счастливчика и откуда он родом никто не мог узнать, да и сама девушка тоже не знала. Помнила только, что в одно раннее утро, когда солнце окрасило золотом вершины окрестных гор, явился перед нею на белом коне красавец-джигит, посадил ее рядом с собою и взвились они высоко-высоко, к плещущему синевой небу. Помнила, как с быстротою вихря неслись они в вышине, как он обнимал ее, целовал, а, расставаясь, снял с руки кольцо, надел ей на палец и сказал: «Я скоро вернусь. Кольцо никогда не снимай. Пока оно с тобой, ничего не бойся, никакое несчастье, никакая беда тебя не коснутся».

И теперь, когда посланники хана приехали к ней с богатыми дарами и предложением выйти за него замуж, она с негодованием все отвергла. Пока те советовались, что же им делать, она незаметно ушла в горы, надеясь встретить дивного всадника, чей образ хранила в сердце, и найти у него защиты. И тут только заметила, что подаренное им чудодейственное кольцо исчезло с ее руки. Заплакав, девушка решила возвратиться домой. Но там ее схватили ханские слуги и быстро скрылись в мрачном ущелье.

Когда ей сняли с глаз повязку, она увидела себя среди сказочного великолепия ханского замка. Хан окружил ее неслыханной роскошью, обещал за любовь все, даже свободу, но ничто не могло поколебать девушку. «Я люблю другого!» – был прежний ответ.

Тогда хан вознамерился силой взять то, чего бесплодно добивался подарками. Но едва он кинулся к ее ложу, чтобы овладеть ею, она быстро оказалась у раскрытого окна, над зияющей бездной.

- Нет, хан, я не буду твоей! – и бросилась вниз. В тот же миг дрогнули неприступные стены, рухнули гранитные своды, провалился мрачный замок старого хана. А девушку бережно подхватили хлынувшие изо всех ущелий мощные потоки воды. В мгновение ока поглотив все вокруг вместе с городом, они понесли красавицу на другую сторону долины, где ждал ее возлюбленный на своем белом крылатом коне…

Легенда, конечно, хороша, скажет читатель, она очаровывает, ей хочется верить, но, получается, простите, несостыковка: если озеру десяток миллионов лет, следам первого человеческого пребывания здесь около ста тысяч лет, а усуньскому государству и того меньше, то как Иссык-Куль мог возникнуть лишь после поглощения его водами столицы усуней Чигу?

Согласен. Меня тоже мучил этот вопрос. Для создателей легенд важна не хронология, важны метафоричность, привлекательность образов, с помощью которых описываемое событие обретает реалистичные черты. Другое дело историки, им сам Бог велел быть точными в летоисчислении, в последовательном расположении событий. Уж они-то всегда знают, что было раньше, а что позже – курица или яйцо?

Наш герой объяснил мне, как же все обстояло на самом деле. «Озеро живет по своим, установленным природой законам, – сказал он. – Период существования человека рядом с ним ничтожен. Но это с трудом сознается людьми – и теми, кто жил здесь давно, строя свои поселения на берегу озера, и теми, кто ныне живет в Прииссыккулье и тоже строит города и села. По нашим данным усуньская столица Чигу находилась в прибрежной зоне озера порядка двух тысяч лет назад, на рубеже старой и новой эры. В те времена произошел первый, зафиксированный наукой, и наиболее сильный подъем воды в Иссык-Куле. В результате город Чигу оказался под водой. Как и некоторые другие поселения, поменьше, расположенные близ озера. Когда Иссык-Куль поднимался второй раз, а случилось это примерно в ХV веке, урон для окрестных селений был не столь велик. В остальные времена уровень воды в озере колебался в пределах его обычного дыхания. Замечательно, что Иссык-Куль сохраняет для нас следы древней человеческой цивилизации. Оставленные на земле они вряд ли дошли бы до наших дней в таком виде. Не берусь предсказывать, но если существует цикличность в значительном подъеме иссыккульских вод, а, скорее всего, это именно так, то до очередного осталось менее века».

По интонации, по взгляду, устремленному в неведомую даль времен, мне показалось, что Володя слегка лукавит, что ему-то более точно известно, когда могучий Иссык-Куль выкинет очередную фортель. Но с некоторых пор он весьма осторожен в прогнозах, ибо понимает, сколь невероятным образом они могут быть истолкованы, какого рода действия могут за этим последовать.

К слову академика Плоских прислушиваются, тем более, на Иссык-Куле, где его экспедиции имеют особый статус. Глядишь, поднимется сначала легкая зыбь беспокойства за судьбу находящихся у самого берега санаториев, пансионатов, больших и малых селений, потом, не дай бог, пойдут волны паники, на чем не преминут погреть руки спекулянты землей и недвижимостью.

Тут ведь достаточно порой незначительного фактика, чтобы обыватель сразу же поверил в такого рода предсказания. Например, кто-то вдруг узнает, что семья дочери академика, Светланы Владимировны, обзавелась дачей на Иссык-Куле, но не в прибрежной зоне, а в трех километрах от озера, у самых гор. Ага! Вот оно! Значит, скорое затопление прибрежной части действительно неминуемо. Иначе они купили бы коттедж со всеми удобствами рядом с озером, а не какую-то дачку в горах!..

Тебе, Читатель, как знатоку человеческой психологии, тоже хорошо известно, чем все это может обернуться. Кинутся предлагать Светлане Владимировне в обмен на их дачу какие-нибудь роскошные особняки, расположенные близ берега, а что начнется в случае отказа и представить без валериановых капель невозможно.

Потому-то, я думаю, Владимир Михайлович и не дает точных временных ориентиров очередного сильного подъема воды в озере, хотя, мне кажется, они ему известны. При том внутреннем доверительном контакте, установившемся у него с озером, Иссык-Куль вряд ли станет держать от нашего героя столь серьезные свои планы в глубокой тайне.

По молодости Володя был куда более распахнут, откровенен, не боялся публиковать сведения, способные подвигнуть любителей острых ощущений на захватывающие дух действия. Так, в своей книге «Иссык-Куль: путешествие в историю», изданной в 1981 году, он рассказывает о несметных богатствах, спрятанных в пещере, что находится в верховьях реки Курменты. Кому же принадлежал этот клад? В книге даны две версии-легенды. Согласно первой, это сделали христианские монахи, спасая сокровища и церковную утварь от приближающихся полчищ Чингисхана. До двухсот верблюдов, груженных тюками с золотом и серебром, было направлено ими вглубь Тянь-Шаня. Боясь вражеской погони, они поспешили схоронить богатства в потаенной горной пещере с извилистыми ходами. Согласно приведенной тут же второй версии-легенде, обладателями золотого клада, который привезли в пещеру уже на шестидесяти верблюдах, были калмыки, непродолжительное время господствовавшие на Тянь-Шане в ХVII-ХVIII веках.

Далее автор сообщает, что в разные периоды советской власти клад этот пытались найти, но безуспешно. Он, словно заговоренный, никому не давался в руки, хотя работа проводилась огромная. Ученый даже приводит фамилии конкретных людей, участвовавших в долгих и трудных поисках.

Тогда Владимир Плоских еще не пользовался таким безоговорочным авторитетом, как нынче, когда его размашистый автограф на крутой иссыккульской волне ценится наравне с шестисотым «Мерсом». Да и в обществе царили другие настроения. Зато в начале нового тысячелетия и научный вес академика Плоских поднялся к зениту, и склонность людей к авантюризму, дарованная природой, стала находить выход. Теперь о рассказанном им в книге кладе не просто стали бредить. Меж строк пытались обнаружить некие путеводительные знаки.

Нашелся человек по имени Аман, который стопроцентно поверил в этот клад, в то, что о нем написано, и, продав собственную квартиру и не только, основательно занялся его поиском. Целая бригада с привлечением современной техники уже не один год раскапывает якобы заваленный хранителями клада вход в пещеру. Сотни тонн скального грунта выброшено на поверхность, а река, которая мешает кладоискателям, поворачивается ими в сторону от пещеры…

Аман, пообещавший часть несметных сокровищ отдать на погашение долгов государства, уже прославлен газетами, о нем написал остросюжетную повесть Виктор Кадыров, да и не он один. Но клад, увы, словно заговоренный… Иногда Аман, приехав к археологам, подолгу с надеждой смотрит на академика, будто молвит тот заветное слово – и сокровища будут найдены. Однако молчит Владимир Михайлович, не собирается он ни утешать, ни обнадеживать кладоискателя. Только качает головой и улыбается…

Ну, ладно Аман со своей бригадой. А сколько ему подобных любителей спрятанных в земле древних ценностей, забросив дом, работу и вооружившись металлоискателями, разбредаются каждым летом по полям и предгорьям республики? И все почему? Написал в начале девяностых годов Володя с тезкой своим Мокрыниным книгу «Клады в Кыргызстане: мифы и реальность». В ней, наряду с открытыми археологами кладами, столько туманных, а потому особенно влекущих ориентиров! Как тут избежать соблазна? А вдруг повезет? Ведь везет же иным в лотерее.

Жаль, редко люди читают предисловие. А в нем авторы приводят немало примеров, предостерегающих тех, кто обуян азартом разбогатеть таким вот образом, о поджидающем их плачевном исходе.

«Судьба фанатичного кладоискателя, как правило, трагична. Поведаем лишь об одной. Легковерные современники прочно связали имя знаменитого английского писателя Стивенсона, автора «Острова сокровищ», с полумифическими кладами пиратов. В конце своей жизни писатель купил участок земли на острове Уполу (архипелаг Самоа) и построил там виллу. Баснословная сумма, уплаченная за участок, и прочная репутация писателя как знатока кладов породили легенду, что под домом писателя или вблизи него зарыты несметные сокровища. Слухи были настолько убедительны, что богатый владивостокский купец Аким Седых купил усадьбу Стивенсона и дотла разорился в тщетных десятилетних поисках клада. Аким стал бродягой и умер в нищете».

Трудно предугадать, как твое слово отзовется. Не потому ли наш герой говорит теперь куда меньше, чем знает? И когда его спрашивают о кладах, и когда я попытался выведать следующий срок сильного подъема воды в Иссык-Куле, и когда… Молчит Владимир Михайлович, и только в синих глазах таится улыбка. Во всем его облике что-то неуловимо проглядывает от Иссык-Куля. И с каждым годом все больше и больше.
УМЕСТНЫЕ ЗАМЕТКИ

«Археологические находки со дна озера Иссык-Куль свидетельствуют о распространении металлургии и бронзового литья среди кочевников I тыс. до н. э., говорят о наличии торгово-ремесленных центров, к которым были привязаны скотоводы, ведущие кочевой или полукочевой образ хозяйствования и жизни, об их высокой культуре. Мы бы сказали – об особом виде цивилизации.

Возможно, значительный сакский центр располагался на берегу Иссык-Куля, как свидетельствуют работы, проведенные усилиями подводной археологии. В числе находок здесь имеются раннекочевнические удила, псалии и предметы вооружения. Особое значение имеют многочисленные каменные изделия, в том числе зернотерки и орудия, связанные, как показала трасологическая оценка Г.Ф.Коробковой, с металлургией. Не исключено, что под воду ушел важный центр сакского общества, которое в основном известно по погребальным памятникам».

В.М.Массон, профессор, академик РАЕН, почетный академик НАН КР
***

«Мы опускались под воду во многих морях и океанах планеты. Но чтобы всего за неделю со дна в таком количестве были извлечены столь уникальнейшие предметы многотысячелетнего возраста – в нашей, да и в мировой практике подводной археологии, – случай небывалый.

Мы любовались бронзовым жертвенным котлом, на боках которого переливалось солнечное сияние. Сосуд прекрасно украшен: в художественной манере выполнены витые ручки. Казан поменьше покоился на сработанных древним мастером птичьих ножках. Наконец-то провидение повернулось к нам лицом.

Дух захватывает, когда думаешь о том, что скрыто под волнами благословенного озера. Речь даже не о кладах, а о несметных культурных богатствах. О затонувшем духовном наследии, которое мы просто не имеем права не извлечь на свет божий. Это наш долг перед потомками!»
С.С.Прапор, профессор Московского Института стали и сплавов,

член президиума конфедерации подводной деятельности России,

мастер спорта по подводному ориентированию