Пятая. Начало и конец

Ксения, самая любимая из любимых, не была готова к таким патриотическим поступкам в силу своего высокого происхождения, природного чванства и брезгливости. Она боялась, что пойманная ею вша на больном будет раздавлена в её пальчиках и заразит её этой мерзкой болезнью. По истечении времени она перестала ловить вшей, а делала из хлебного мякиша маленькие пустые катышки, которые и заставляла принимать больного Петра. Никто не мог заходить в хозяйский дом. Оставили только чёрный ход на кухню для Клавдии, чтобы она могла заходить для приготовления пищи. Дверь из кухни в коридор Ксения закрыла на замок, ключ оставила у себя, мотивируя это мерами безопасности для Клавдии и детей. На самом деле это произошло после того, как к лежавшему в кабинете хозяину зашла Клавдия, хозяин лежал один, сиделка где-то отсутствовала. На столе лежали приготовленные катышки из мякиша хлеба с закатанными в них вшами. Когда Клавдия начала просматривать катышки, то вшей там не оказалось, они были просто бутафорией метода лечения. Клавдия старалась чаще заходить в кабинет, когда новая хозяйка уходила в церковь, потом отвлекалась по каким-то неотложным своим делам. В последнее время у Ксении появилась неизвестно, откуда кипучая энергия общения с людьми. Чаще всего в хозяйский дом приходил не врач больницы, а сосед, бывший работник Чумак Ягор. Он всегда завидовал Петру Ивановичу чёрной завистью, считая несправедливым обогащение, хозяйствование, да и вообще всю его жизнь. Проходя через кабинет, где лежал в беспамятстве Пётр, Ксения с Чумаком Ягором со злорадной улыбкой на лицах уединялись в спальне. Здесь можно было всё: курить без страха, пить алкоголь, заниматься сексом. Если раньше меняла постель Клавдия хозяину ежедневно, так же поступала и Аннушка – тем более что она это делала как бы для себя, то сейчас постель менялась раз в неделю. Клавдия сразу заметила, на простыни и на пододеяльнике, засохшие пятна семенной жидкости, чего раньше не было.

- Да, как, же так, - сокрушалась она, молча, - разве можно жить так праведной жизнью, с утра монашут, а с обеда ногами машут…

Окурки от самокруток теперь скидывали в ведро, когда наступало время, и заканчивался табак, то Ксения и Ягор не гребовали порыться в ведре. Запах в спальне стоял ужасный, воздух до того был тяжёлым, что, убирая, Клавдия боялась одного – вырвать. Ягор заходил в хозяйскую половину теперь как хозяин: поднимаясь на крыльцо, оглядываясь по сторонам, топал сапогами несколько раз, прокашливаясь – как это делал Петро. Но только не кому было смотреть на весь этот спектакль, кроме оставшейся Клавдии.

Клавка помнила добрые дела хозяина, и теперь ей было жутко видеть такое к нему отношение, он был брошен на произвол судьбы, в тяжелейшем беспомощном состоянии. Он ещё был жив, но его уже считали мёртвым. Клава, как только уходила Ксения со двора, прибегала в кабинет ловила на больном вшей, закатывала в хлебный мякиш и старалась накормить ими хозяина, чтобы не ошибиться, она счёт вела сама. Смачивала губы влажной тряпочкой, поила Петра кипячёной водой. Прежде чем проводить лечебные меры, Клавдия заносила в кабинет мыльный раствор, тряпку для мытья пола, появившуюся неожиданно хозяйку можно было не бояться. Тем более, что за последнее время состояние Петра Ивановича настолько ухудшилось, что в ближайшее время надо было ожидать кончины. Из более, чем десяти пудов веса в хозяине оставалось около половины. Кожа, сморщившись, висела на теле, появились пролежни, их надо было обрабатывать антисептическими растворами, иначе осложнённые пролежни могли явиться причиной смерти. Клавдия бегала в больницу за медикаментами, расспрашивала, как и что делать, что лучше, что хуже. Приходя в себя временами, Пётр слабым голосом просил приглядывать за детьми, сообщить старшим сыновьям о неблагоприятной обстановке в семье, маленьким ещё нужна помощь – чтобы старшие помогли.

Осложнённые пролежни занимали много времени на обработку и необходимость изыскивать новые медикаменты – Клавдия отнесла последний раз свою выходную кофту, чтобы взять антисептическую эмульсию. Оставались ли какие деньги у хозяина, Клава не знала, да если и оставались, то их расходовали Ксения с Ягором. Убирая в спальне, она вытаскивала по несколько пустых водочных бутылок ежедневно.

Видимо тяжёлое положение Петра Ивановича, дало толчок для Ксении и Ягора принять необходимые меры по обсуждению дальнейших их действий – теперь почти всё время они находились в закрытой спальне, слов через дверь не было слышно, но Клавдия ясно различала разговор в спальне, больше и чаще бубнил Ягор. Стараясь показать в неблагоприятном свете умирающего хозяина усадьбы, Ягор вдалбливал свои установки по отношению к будущему. У Ягора никогда не было детей, не дал Бог ему продолжать свой род. Ксения первого потеряла, помывшись в бане, второго – понервничав, когда реквизировали белогвардейцы скот. Детей у Ксении тоже не было. Она старалась в беседе с Ягором доказать свою правоту – девушки у Петра Ивановича не разбалованные, они будут как свои дети, а сынишка Никита вообще по своему складу характера добродушный, спокойный, скоро – через несколько недель - ему будет десять, вообще им будет, как сын. Ягор настаивал на том, чтобы продать усадьбу с обоими домами, убойной площадкой, ледником и прочим. Реализовать земельную площадь в заимке на Касёнковом бугре всю: и пашню, и сенокосы. Оставшийся транспорт без тягла, инвентарь, инструменты – тоже надо ликвидировать и сделать деньги.

Стабровский Михаил, бывший ссыльный, не пользуется авторитетом: ни у старой, ни у новой власти. К нему в Глухую балку не надо и показываться. Может быть, у Петра есть ещё, где деньги, кроме как в сейфе эти несчастные копейки – всего–то сто двадцать рублей. Уже несколько раз, в ночное время, закрыв на оба крючка входную дверь, чтобы никто не вошёл, он с Ксенией старался вытянуть информацию о драгоценностях, спрятанных деньгах, долгах людских.

- Ты знаешь Ксюшенька – обращался Ягор, - не может такого быть, чтобы никто Петру не остался должен, каждый день люди брали у него мясо: и говядину, и баранину. Надо найти этот журнал хозяйственный, там всё должно быть прописано: кто, когда, сколько и чего брал, и сколько он остался должен?

Они перерыли всё в кабинете, в мясном ларьке, по нескольку раз обследуя всю хозяйскую половину дома, сараи, склады, ледник. Однажды среди ночи Ягор так закричал, что напугал и без того, хлопнутую из-за угла пустым мешком, Ксению:

- Я нашёл, где драгоценности, я знаю, где их спрятал этот куркуль,- кричал он петухом,- вставай с кровати, быстрей!

Идея, возникшая в голове у Ягора, была такая, что кровать стояла на четырёх выточенных больших шарах, а в них то и находиться драгоценности Петра. Не могли их найти белые, да и не старались. А он, Ягор, додумался до этого, он не дурак какой-нибудь, он знает, у Петра должны быть большие деньги, как минимум тысяч на пять…

Крутил столько лет такое хозяйство и нет денег? Да быть такого не может!

Вставшая с кровати, ещё не отошедшая ото сна, Ксения ничего не могла понять. Ягор переворачивая широкую деревянную кровать, отрывал выточенные большие шары от ножек. Через минуту прибежал с топором в руках, напугав ещё больше Ксению и начал топором колоть деревянные шары прямо на полу в спальне. Его глаза, расширенные и наполненные кровью, яростью и злобой, горели недобрым огнём. Лицо перекосилось в сторону, он искусал губы – с них текла кровь, руки дрожали. Жалкий вид сумасшедшего только подзадоривал Ксению, она во всём старалась угодить Ягору, предугадать его мысли. Если бы с этим топором он захотел шагнуть в кабинет – она приоткрыла бы дверь.

Не найдя подтверждения своим бредовым мыслям, он поставил кровать на место, без больших шаров на ножках кровать смотрелась низко, нелепо и некрасиво. Затем, не снимая с себя верхней одежды, упал на кровать и захрапел сном праведника. А Ксения так и просидела на кровати, поджав ноги, и вздрагивая всем своим тельцем при каждом шорохе.

Утром он проснулся раньше обычного и продолжал поиски им не потерянного богатства. Теперь он перешёл к поискам денег и драгоценностей, якобы припрятанных на территории двора усадьбы. Ягор принёс из дома заточенный металлический щуп и старался воткнуть его в землю. Если щуп шёл легко, то тогда он брался за лопату и раскапывал это место. Выходившая несколько раз Клавка во двор, видела, как Ягор весь мокрый ползал по земле, то пробуя щупом, то принимаясь рыть лопатой.

Должны были приехать кто-то из родственников со станицы, но шло время, а они не ехали. Откуда же Клаве было знать, что из них осталась, только половина после мобилизации в армию с четырнадцатого по шестнадцатые годы, а остальная половина воюет друг против друга: одни за красных, а другие за белых.

Ягор, находившись по двору за день, не найдя ничего существенного, был зол как чёрт, на лицо чёрен, вечером даже не стал ужинать – как обычно, а сразу лёг отдыхать. Утром едва рассвело, он уже бежал переулком к Корченковым, надеясь, что журнал учёта Аннушка припрятала у себя, тем самым, обеспечив безбедное будущее.

Когда он прибежал к дому, шкрёбая подошвами по земле, Аннушка управлялась во дворе, и была крайне удивлена, что лежащий при смерти Пётр Иванович послал за журналом учёта продаж мясных продуктов. Журнал был у неё, она его забрала, когда уходила из усадьбы Петра, но как узнал об этом Ягор? Чтобы не привлекать лишние глаза и уши к действиям, она моргнула Ягору и пошла к сараю, он поспешил за нею следом, лицо его расплылось в довольной улыбке. Сам вид Ягора говорил о торжестве времени, мужиков нет, кто в армии, кто убит, кто умер, а бабы-то живые люди…. Не успел он перешагнуть порог, как за грудки взяла его Аннушка, пару раз с силой припечатала к стене сарая, а потом коленкой воткнулась ему между ног…. Ягор застонал и повалился набок, изо рта пошла пена… Лежал он недолго, очнувшись, посмотрел на стоящую перед ним Анну, в которой было три, если не четыре Ксении. Лёжа на полу, объяснился с Аней, что ему журнал не нужен, послал его хозяин, но он хозяина не видел, а такое задание ему дала новая хозяйка Ксения.

- Вставай, и чтобы я тебя никогда не видела – сказала Анна – да зайди домой – помойся, а то наложил со страху в штаны. Ещё ты, великий хахаль, будешь мне мозги пудрить – нет у меня никакого журнала и быть не может, ищите дома где-то. Это Ксения припрятала, чтоб потом мзду с переселенцев собирать, когда Петра не станет – что ж тут не понятного.

- Ну и баба, чёрт – не баба!- повторял Ягор про себя, телепаясь в своих широких штанах, прилипающих к ногам.

Больше никогда он в своей жизни не нарушил её слов, даже и не думал никогда об этом. Это была самостоятельная русская женщина, способная подчиниться только тому – кого она уважает, кого выбрала, способная защитить себя и детей своих от всякой напасти. Петру стало намного легче, после того как Клавдия включилась в лечебный процесс. Процесс регенерации повреждённых тканей стал благоприятен, пролежни порозовели, начала расти новая ткань, исчезли гнойные накопления и запах, исходящий от больного. Сам Пётр больше бодрствовал, чем раньше, хотя сил, конечно, становилось меньше. Однако духом он был достаточно силён. Несколько раз Клавдия приводила детей к отцу, девочки молча плакали, а Никита всегда стоял без слёз, лишь шепча губками молитву «Отче наш». Шёл к концу период голодания, прошло тридцать семь дней и ночей… Оставалось голодать всего три дня. Клавдия спрашивала у людей, в больнице об условиях выхода из голодания. А условия выхода из голодания должны быть плавными, без резких скачков. В первый день дают лишь полполовника, осветлённого куриного бульона, без хлеба и мяса. Полполовника, не более! Через сутки бульон добавляют, можно уже половник дать. Бульон по силе получается лучшим, если зарубить петушка, но не старого, а годовичка. В бульон не добавляют не перец, не лук, чуточку соли, а то и вовсе без неё. При нарушении условий выхода больного из голодания может приключиться возвратный брюшной тиф. А возвратный, преодолеть никому не удавалось! Опять надо сорок дней голодовать, а это уже организм больного не выдержит. Новоиспечённый хозяин теперь искал клад во дворе, Клавдия, как ни старалась поймать молодого петуха незаметно – не вышло. Ягор поймал старого, поймал и сразу отрубил ему голову топором на деревянной колоде. Петух каркал без головы, подпрыгивал и падал, расшвыривая кровь в разные стороны. Голова валялась у колоды, выпучив глаза, не понимая, что произошло, громко кричала, но только не было слышно крика, а открывался широко лишь окровавленный клюв. Клавдия, вздохнув, подняла успокоившуюся тушку за ноги, шпоры были с её большой палец, петуху не меньше семи лет было – его оставляли так долго – петух красиво водил курочек, такой внимательный был к ним. Ни единожды ему приходилось защищать куриную гвардию от собак, котов и лисиц – усадьба была на краю села. Пётр Иванович, оставлял его ещё на год, продлевая ему жизнь, но теперь наступали иные времена. Клавка, оставшаяся без детей, и видимо теперь, и без мужа, потому что от него за пять лет не было ни весточки, ни письма. Клавка теперь думала о себе, о своей судьбе дальнейшей, что её ожидает? Клавдия не знала, что её муж, Михаил, отлежав в тифозном бараке чуть более месяца, уже не сможет ей написать даже и пару слов. Не сможет рассказать о своей бесцельной, пустой жизни, начиная от рождения и до самой смерти – череда бессмысленности. И в конце жизни – война…

…Миллионы русских солдат, полураздетых, голодных, плохо вооружённых, изъеденных вшами, сидели в сырых окопах. Тысячами они гибли от вражеских пуль и снарядов, от болезней, из-за отсутствия медикаментов. Среди солдат росли антивоенные настроения. Хозяйство страны всё больше и больше разваливалось, население голодало. С каждым днём в народных массах усиливалось недовольство царским правительством. Правящим кругам Российской империи всё сложнее и сложнее было управлять страной. Россия не была подготовленной к длительной войне. Русские оружейные заводы изготовляли 525 тысяч винтовок в год, а их требовалось более десяти миллионов. В армии не хватало оружия, патронов, снарядов. На троих солдат приходилась одна винтовка. На десять немецких артиллерийских выстрелов русская артиллерия могла ответить одним. Солдаты не были обеспечены обмундированием, продовольствием, медикаментами. Они страдали от голода, грязи, болезни…

…Клавдия ошпарила зарубленного петуха кипятком, ощипала, опалила на соломке, тушку нутровала и поставила варить бульон.

- Ну что, поставила варить? – грубым, неприветливым голосом спросил Ягор, заходя в кухню.

- Да, да, я поставила варить, сейчас закипит вода, я её солью – так положено, а потом опять залью холодную воду для бульона.

- Ты не придумывай, Клавка, будет она кипятить, а потом выливать, потом опять кипятить – какой дурак сказал тебе это?

Клавдия не стала продолжать с ним спор, доказывать, что главный врач больницы не дурак – это глупо. Но когда Ягор вышел из кухни, она слила кипящую воду в другую кастрюлю, а петуха опустила в холодную воду и поставила на огонь.

- Господи, да что ж это за мучение, - думала Клавдия, - уже несчастного петуха я не могу сварить, так как надо. Обязательно суют свой нос, куда даже собака не суёт свой хвост.

Клавдия варила петуха долго, пока не начали распадаться волокна мяса. Запах из кухни проникал через закрытые на замок двери в коридор и доходил до кабинета. Пётр Иванович повеселел лицом, глаза заблестели, он не спрашивал о варившемся бульоне, этот бульон с запахом пришёл к нему ранее, чем сама Клавдия. Ксения и Ягор, как всегда сидели взаперти в спальне, слышно было, как бубнят голоса. Не успела Клавдия отойти от двери спальни, как она внезапно открылась и на пороге появилась сладкая парочка:

- Ну, что, бульон, наконец, готов?- язвительно спросил Ягор, продырявливая глазами Клавдию, - так неси, корми моего друга, моего соседушку… уж заждался он, пока ты там переставляла свои ноги по кухне, повару надо целый день, чтобы сварить бульон, какая сложность!

Клавдия работала всю жизнь на чужих людей, но в усадьбе Петра Ивановича она не слышала в свой адрес таких резких и унизительных слов. Обиженная судьбой и несостоявшейся жизнью, она заплакала от незаслуженной грубости и вышла из кабинета. Потом уже, через прошедшее время, вспоминая события, она будет чётко рассказывать о своих неправильных действиях, которые не надо было совершать. Она вошла в кухню, вытащила из посудника чистый половник и взяв кастрюлю со сваренным петухом и тарелку с ложкой, пошла обратно. Зачем она несла всё сваренное сразу, Клавдия не объяснит потом – это было как наваждение, как удар судьбы или рока. Клавдия, войдя в кабинет, поставила горячую кастрюлю со сваренным петухом на стол, разогнала жир, собравшийся вверху половника, и зачерпнула полполовника бульона. Вылитый бульон в тарелку искрился жировыми шариками, переливаясь неземными жёлто-оранжевыми искорками маленьких огней. В кабинете густо запахло куриным бульоном, подавив все запахи больного тела.

- Господи, благослови, Господи, благослови, Господи, благослови, - только и проговорила Клавдия, поднося тарелку к посаженному в подушки больному. Пётр попытался, было сам взять ложку, но обессиленные руки не совладали с тяжестью ложки. Тогда ложку взяла Клавдия, и начала потихоньку вливать в рот Петра Ивановича уже остывший куриный бульон, она поднесла несколько раз полупустую ложку ко рту хозяина, и бульон закончился.

- Ну, вот и всё, на сегодня хватит – по-матерински, с теплотой в голосе проговорила Клавдия, собирая посуду со стола.

- Как это хватит, с чего ты решила, что хватит, - нервно начал Ягор.

- Мне сказали так, полполовника в первый день, а во второй день, то есть завтра – половник.

- Что за дурьи головы у тебя, Пётр Иванович, работают в усадьбе, я бы всех разогнал, будь моя воля. Ты, что не видишь, кто перед тобой лежит, хозяин – на мясе, которого ты отъела себе вот этот курдюк, – и он похлопал её по мягкому месту, - видите ли, ей сказали, что надо полполовника бульона. Это кому полполовника? Если мне то можно, а такому богатырю, как Пётр Иванович – дорогой мой сосед и лучший друг – ему сразу надо два половника. Что же ты баба, куриные твои мозги, равняешь мужиков на одну колодку.

Клавдия посмотрела на Ксению, которая сидела как на выданье, безучастная к окружающему миру, не вникая в разговор, с отсутствующим взглядом. Клавдия глянула на Петра, бедный Пётр, взращённый на мясе и проживший век свой, съедая по несколько десятков фунтов мяса в день, полулежал в подушках, глядя такими жалостливыми глазами на свою Клавдию, что сердце её дрогнуло, и она плеснула в тарелку ещё полполовника птичьего бульона. Но съеденный продукт только разжёг аппетит Петра Ивановича, он, видя на столе кастрюлю с бульоном и торчащими из неё окорочками петуха, стал ещё громче просить дать ему еды, настойчиво требовать прекратить над ним издеваться.

- Всё, я больше не налью, Пётр Иванович, и так много съели.

На сказанные слова Клавдии у хозяина градом полились слезы, он заплакал, как маленький ребёнок, у которого забрали любимую игрушку.

- Как тяжело мне, если бы вы знали, я столько времени лежу голодом на этом диване? Может быть, если бы я покушал, да и легче мне стало.

Легче ему не станет, об этом знали все, особенно Ягор, который уже оббегал все усадьбы, где болели и умерли тифозные больные. Ягор, достоверно знал, что в случае ненормированного первого кормления больного птичьим бульоном, всегда, как правило, наступал рецидив заболевания, так называемый возвратный брюшной тиф. Ягор, доведя до истерики Петра Ивановича, заведомо знал печальную и трагическую концовку этого мероприятия, встал и налил в тарелку два половника бульона, даже не сцедив сверху жира. Клавдия плача кормила Петра с ложки куриным бульоном, а затем отнесла остатки куриного бульона на кухню, вместе с нетронутым мясом петуха.

Пётр Иванович бодрствовал с полчаса, что-то пытался говорить, а потом его склонило ко сну. Ночью со слов Ксении, он спал хорошо. А когда на рассвете пришла Клавдия в кабинет, то у хозяина опять был жар – высокая температура, он в беспамятстве вспоминал Татьяну, Ксению, детей звал…

Для Клавдии, как и для Ягора с Ксенией – всё было ясно без консультаций – у хозяина возвратный тиф, рецидив заболевания. Организм повторно не справится с сорокадневной голодовкой, а иного способа лечения в ту пору не было.

Плача и заламывая руки, стояла перед диваном хозяина Клавдия, за закрытой дверью в спальне возились Ксения с Ягором.

- Господи, да что же деется?! – повторяла Клавдия, - ни стыда, ни совести не осталось у людей.

Днём она обработала у Петра пролежни, смазала их выкупленной эмульсией. Потом позвала детей, дети вошли в кабинет. Они постояли, никто уже не плакал, видя как в жару и в бреду мечется тело, руки, ноги. Это были руки, ноги, тело и лицо чуждого им человека, в них даже намёка не было на что-нибудь напоминающего отца. Клавдия вывела детей из кабинета, все помыли руки с хозяйственным мылом, и пошли в дом прислуги. Чуть погодя из спальни вышла Ксения и, сморщив нос, поспешила в коридор, а за нею вальяжной походкой прошествовал Ягор, его лицо не покидала довольная улыбка, он поравнялся с диваном, чуть приостановился, и, щёлкнув пальцами в сторону больного, пошёл к выходу.

Когда лев потерял силу, то даже ослик подошёл к нему, чтоб пнуть ногой…

Видел бы сам Пётр эти глумления над его больным и ослабленным телом, но, слава Богу, что он не даёт нам видеть эту гнусную правду конца жизни нашей, отключая сознание.

Изредка приходили люди проведывать Петра Ивановича, некоторые, постояв во дворе, заходили в кабинет к лежащему больному, а некоторые, боясь заразиться, даже и не заходя в дом. Мужиков забрали по мобилизации в армию, оставшийся люд теперь разделился: сегодня красные, завтра белые, друг на друга…

Был конец мая 1919 года. В аккурат 28 мая 1919 года перестало биться сердце, некогда могучее сердце Петра Ивановича. Не было ни досок, ни людей – кто бы сделал ему домовину на последний путь. Однако с конца больничной улицы, с Казынки, пришла старая женщина пешком и предложила гроб, который предназначался её деду (мужу). А мужа изрубили восставшие националисты 1916 году под Гавриловкой, куски его тела без гроба похоронили в вырытой там же могиле.

- За всё доброе, что сделал Петро для нас, для нашей семьи, заберите домовину дедову, моя пусть стоить - меня ждёть.

Принести гроб пошли все дети, не отставала от них и Клавдия. Гроб был сделан из высохшего леса, выдержанный на сухом чердаке несколько лет, обработанные фуганком доски, блестели на солнце, как зеркало, отражая лучи.

Муж Горпины был видать не хиленький, ростом до двух метров, да и ширина соответствующая. Однако это уже не имело значения – одного изрубили на куски, другого голодовка свела на нет. Да нет же – ни голодовка и не брюшной, возвратный тиф. Их обоих – Петра и мужа Горпины – объединял эффект неожиданности, оба они не чувствовали приближения беды, вера в доброе, в справедливое – была их путевой звездой на жизненном пути. Муж Горпины возвращался с ярмарки в селе Гавриловка перед вечером, забрав детей своих от знакомых, выехали на окраину и взяли направление на Капал. Однако не проехали и десяти вёрст, как услышали позади цокот подков нескольких лошадей. Свернув в сторону от дороги, муж Горпины - Денис крикнул детям, чтобы они прятались по балке идущей вверх! Уже на расстоянии ста саженей было ясно, что догоняют не для того, чтобы поздороваться. А когда разнёсся клич – «Отан», «Родина», - понятным стал и смысл погони. Денис встал из брички и, взяв в руки важок – деревянная палка для смены колёс, стал ждать догонявших. Но подъехавшие были небезоружные, у всех были в руках пики, железные пруты, топорики на длинных ручках, а у одного, на вороном жеребце, была сабля. Дениса вначале окружали вокруг, а потом начали оттеснять от брички, им это удалось. Денис, получив ранение в руку и голову, всё равно продолжал сопротивление, пока не подъехал высокий казах на вороном жеребце с шашкой. Он резко взмахнул ею и расшил тело Дениса со спины, правая рука Дениса выронила палку и повисла, как плеть. Тогда остальные с остервенением бросились на слабеющего Дениса, нанося удары имеющимся оружием. Наконец Денис упал, восставшие спешились и продолжали рубить, колоть, рвать на части, его уже бездыханное тело. Наконец всё затихло. Каждый из националистов стал доставать из своих карманов платок, тряпку, рвать рубашку, чтобы перевязать себя. Досталось почти каждому из догонявших, но смерть настигла только одного Дениса, противостоявшего против семерых преследователей. Они рассматривали вещи в бричке, запряжённых волов, потом долго спорили на своём языке, матерясь по-русски. В конце концов, развернули быков и поехали в сторону Гавриловки. Быки шли своим ходом, а все верховые ехали на лошадях, пока не скрылись из виду. Мальчики сидели долго, пока не убедились, что все уехали. Потом по балке спустились вниз к тому месту, где было побоище. Холодеющий труп лежал на земле, в пыли, в крови, над ним уже, видимо мёртвым, изверги продолжали измываться - они не ожидали, что переселенец окажет такое сопротивление.