Пятая. Начало и конец

После обеда на горах сыграли знак «внимание», знак повторили со второго поста от озера. Подъехавшие всадники спешились, отдали пакет ординарцу атамана, а лошадей подошедшему бойцу. Их было трое, высокие с измученными лицами от недосыпания, да почерневшими от постоянных морозов и ветров. Их быстро покормили оставшейся гречневой кашей с салом, попоили чаем. Чуть отойдя от казанов, они попадали на чужие сёдла, потники и уснули.

Совет у атамана шёл долго, разговор то усиливался, то вновь затихал, но видимо, к общему знаменателю прийти не могли. Потом разбудили приехавших троих, они ещё долго сидели у атамана, что говорят, не было слышно, но по затраченному времени можно было определить – вопрос решается серьёзный. Голос атамана раздавался изредка, больше говорили его заместители, что-то доказывая и оспаривая. Наконец закончился совет у атамана, все вышли к собравшимся бойцам. Первым выступил атаман, он говорил:

- Большая работа, которую провели белогвардейцы, и значимость проведённой работы, чтобы сохранить Российскую целостность, сохранить русский народ, который не по своей воле оказался на окраине Российской Империи. А оказался заложником националистов местного населения, от националов, восставших в 1916 году, в связи с призывом их на тыловые работы, до алашординцев защищавших только свои националистические интересы. Коснулся и таких деятелей казахского национализма, как Амангельды и Джангильдин. Сколько бы ещё не продолжалась их борьба, она вся направлена против русского Ивана. Заблуждения в национальной политике Амангельды и Джангильдина стоят очень дорого России, её русскому народу. Но вот посмотрите, кто доживёт до того времени, и Амангельды, и Джангильдин будут обласканы, как национальные герои, им будут поставлены памятники, им будут посвящены песни, изданы в их честь книги. Мы знаем, что делали националы и раньше, потому что находились в гуще событий, каждый день среди народа. Только присутствие белого движения в противовес националистическим поползновениям спасло русский этнос в степном крае. История нас рассудит! Сейчас мы стоим перед выбором – из ущелья Асусай вышли передовые отряды Красной Армии. У нас есть время подумать, но не большое. Сюда хода на лошадях порядка десяти – двенадцати часов. Лошади у красных измотаны, но зато боеприпасов у голытьбы хватает. Вояки, они не какие, но подставлять свои головы под их пули мы не станем. Я решаю так, братья славяне, кто хочет идти со мной в Китай, пошли, а кто думает остаться при семьях, оставайтесь. - Анненков поправил накинутую на плечи бурку, посмотрел на присмиревших бойцов. - Причём никто вас не будет отговаривать или чинить вам препятствия. Кто пожелает возвращаться к своим семьям, возвращайтесь. Я ещё скажу больше, уходим мы в Китай не навеки вечные, на времена долгие. Нас в Китайщине никто не ждёт, никто не приготовил нам там жильё, еду и все условия. Простите люди добрые меня, не держите зла. Я вам даю своё слово чести казацкого офицера, атамана Анненкова – что пройдёт немного время, и я вернусь в Семиречье. Я верю в этот Семиреченский славянский народ, будь они казаками или крестьянами – переселенцами. И я эту веру пронесу через трудные годы, находясь на чужбине.

Вторым выступал вчерашний штабист в очках, сутулый, невысокого росточка, с поросячьими глазками да рыжими прокуренными усами. Он просил беречь боеприпасы, взрывчатку, себя беречь. Сейчас нет смысла нам вступать в бой – это ничего нам не даст. Один выстрел не решает задачи. Объяснял дальнейший путь отряда по долине до Джунгарских ворот, и второй, запасной через ущелье речки Чиндалки и урочище Чулак.

Третьим выступил заместитель атамана Анненкова, говорил сбивчиво не убедительно и серо. Главным его аргументом было то, чтобы весь отряд уходил с атаманом, иначе всё равно красные не поверят им и расстреляют. Если не расстреляют, то гонение семьям и им будет обязательно. Участие в белом движении никто не простит бойцам. Поэтому он призывал всех – хорошо подумать.

Выступило ещё несколько человек, и свернули собрание. Ткачёв Пётр как сидел вблизи выступавших, так и остался сидеть, слушая разноголосое мнение окружающих. Высказывались разнополярные мнения, по дальнейшим своим действиям. Пока шёл совет у атамана, потом собрание с бойцами время подошло к ужину, раздали ужин. Поужинав, начали разбирать лошадей, сёдла, амуницию да вооружение. Как говорят, хватали каждый своё. Кто уходил домой держались стайкой на этом берегу, северном, а кто в Китай – переходил на южный берег Ргайты. Бойцы наедались каши основательно, прося добавки, а на самом деле смотрели за тем как происходит делёж отряда. Трофим попросил добавки и сел за Ткачёвым Петром.

- Подождём немножко, подождём.

А когда на северной стороне речки Ргайты оказалось почти половина отряда, он сел на лошадь и уверенно переехал на южный берег речки, за ним переехал речку Трофим, а за Трофимом и Иван Сычёв. Все молчали, будто бы не знали друг друга, однако не разъезжались далеко. Ткачёв Пётр сверху посмотрел на возвращающихся по домам, радостные возбуждённые лица говорили о правильном выборе и скорой встрече с близкими и родными. Среди возвращающихся были и знакомые герасимовские крестьяне-переселенцы и незнакомые лица. Однако ни среди них, ни среди уходящих в Китай части отряда он не увидел троих приехавших сегодня всадников, которые привезли атаману пакет. Разглядывая потихоньку всех вокруг, он не нашёл заместителя атамана Анненкова, который выступал на собрании перед бойцами третьим, который держался совета – хорошо бойцам подумать.

- Вот тебе бабушка и Юрьев день - про себя отметил Пётр Ткачёв, - какой-то разыгрывается спектакль, чем же он закончиться?

Построились уходящие в Китай, подобие строя изобразили всадники, возвращающиеся в семьи. И начали расходиться, солнце ещё не упало за горы, было тепло, снега в долине не было и в помине, лишь в овражках, да в балочках серого песочного цвета он напоминал о зиме. Лошади, отдохнувшие от рассвета и до заката – целый день - шли ходко, копыта гулко постукивали по щебёнке, в избытке смешанной с суглинком долины. Ткачёв несколько раз на закате дня будто слышал, как строчит пулемёт, но спросить никого не решался из своих. – «Видимо кажется уже - пронеслось в голове – надо меньше думать».

Ночью обошли последний посёлочек, Тохты, он так и остался под глиняной горой в глубокой балке, через посёлочек видимо протекал ручей, но команды не было попоить, все как можно тише проходили водную преграду.

Поднялись «на прилавок» у входа в ущелье речки Чиндалки. Объявили привал, лошадей пасли на чумбурах, верёвках – не снимая с них сёдел, дожидаясь поотставшую артиллерию. Наконец-то появились признаки подходящих пушек, были ясно слышны звуки движения тяжёлых колёс, храп лошадей, иногда просматривались огоньки цигарок, самокруток. Воспользовавшись окружавшей темнотой, Ткачёв Пётр толкнул Трофима пасшего своего коня рядом и потихоньку отошли от стоянки, за ним неслышно для бойцов потихоньку шёл с конём Иван Сычёв.

- Вы слышали, как строчил пулемёт на закате ещё? – шёпотом спросил Пётр своих земляков.

- Я слышал, как только мы отъехали от речки Ргайты на пару вёрст, как будто в балке с той стороны, работал пулемёт, да разговаривал чётко, - рассказывал шёпотом Сычёв.

- Как хорошо, что не поехали домой сразу, Бог спас – протянул Трофим.

Они сразу же разошлись в разные стороны, думая каждый о своём. Да рассвета оставалось мало времени. Что принесёт новый восход солнца, какие задачи надо будет решать им переселенцам – крестьянам с приходом дня? Как всё-таки закручиваются один за другой события последних дней? Что же получается братья – славяне? Один отпускает к семьям своим, как отец родной, а второй учит уму – разуму, чтоб не повадно было другим. Здорово! Осторожно, да осторожно надо будет вести себя.

Из Чиндалки брали воду на чай, на кашу, ожидая появления солнца – этот ориентир не откидывали от себя ни на один день. Кушали по очереди, не отпуская от себя лошадей ни на шаг. Сам атаман, накинув бурку, и со спокойным лицом ел с бойцами кашу, переходя от одного казана к другому. Что-то рассказывал им о своей жизни, казацкой службе… Выставленные постовые с наступлением рассвета пока молчали. Было спокойно и тихо. Все ждали появления солнышка! И оно появилось красное, яркое, красивое, будто бы слепленное из алой крови славянской, которая должна была пролиться сегодня, по стечению всех обстоятельств.

Появление такого солнца, яркого и красивого было предзнаменованием большого ураганного ветра «Евгея». Идти по равнине было нельзя, надо маршрут выбирать через ущелье Чиндалки, через урочище Чулак. Гадать было нечего. Команда «Подъём», построение «по-два» и пошли в ущелье. С верхней части ущелья и до выхода из него река Чиндалка переходит от одной стороны гор к другой более сорока раз. Некоторые даже утверждают, что выехать на урочище Чулак можно, переехав Чиндалку сорок четыре раза. Посредине подъёма по ущелью есть естественные скалы и справа и слева течения реки – они образуют десятиметровые отвесные вековые ворота, так называемые «царские ворота», расстояние между скалами менее восьми метров. Эти царские ворота и решил использовать атаман, как прикрытие на спокойный отход отряду. Всю оставшуюся взрывчатку закладывали в скалу, в расщелины, стараясь как можно эффективнее произвести выброс скального грунта. Один из бойцов предложил уронить обе половинки ворот друг на друга с таким расчётом, чтобы окончательно завалить проезд транспорту и проход лошадям. Атаман подумал, одобрил. Всадники, колонной «по-два», ходко поднимались вверх по ущелью. Проезжая дорога не создавала никаких препятствий. Подъём, очень крутой поворот по глинищу и конники вышли на урочище Чулак. Эта горная равнина между неприступных вековых скал с юга и с севера, представляла собой относительно ровный «прилавок» с высоким прошлогодним травостоем. По команде конники спешились и разошлись в разные стороны, давая возможность лошадям попастись на «старыке» – так называли семиреки прошлогоднюю траву. Лошади жадно хватали, оттаявшую на солнышке, и потому отволоженную и мягкую. Краем глаза Ткачёв посматривал на приближающегося к нему с лошадью Трофима Белых и Сычёва Ивана.

- Сейчас пойдем вдоль этих южных скал на запад, но не долго нам идти, будет стоять каменная баба, закопанная на поляне. Это место называется Треугольник. Отряд пойдёт от Треугольника на юг по ущелью сносно проходимого для транспорта. Наверху этого ущелья идёт граница с Китаем. Другого пути здесь нет. Нам от каменной бабы отрываться нельзя. По одному, не торопясь, уходим от каменной бабы, на север. Там наш дом. Тропы они сохранились. Дай Бог, чтобы остался живой мой Серко, он-то дорогу к дому знает, да и я помню. Поняли, мужики, строго на север от каменной бабы есть ущелье, там речка бежит…

В этот момент раздался мощный взрыв, многие из всадников поспешили на край «прилавка», к входу в ущелье. Динамит, поднявший столб взорванного черного камня, уложил его на проездную дорогу, образовав нагромождение скального грунта. С края плато было видно, как со стороны равнины поднимаются и поднимаются свежие силы красных. Волоча за собой пушки, идут шестерки лошадей, идёт обоз с провиантом и боеприпасами. Но не суждено красноармейцам догнать атамана Анненкова, он закрыл царские ворота на хороший замок и выбросил ключ в Чиндалку. Было видно, как воды Чиндалки через вновь созданную дамбу, плотину не успевают уходить по старому руслу и начинают накапливаться в ущелье, образуя водоём. Ещё было видно, как по долине от Джунгарских ворот идёт сплошная серая полоса, перекрывшая от глаз буквально всё внизу. С плато Чулака всадники могли только видеть горы Тарбагатай, всё остальное спряталось в бешеном ветре, ураганной силы, летели частички глины, земли, песок, мелкая щебёнка, галька. Этот ветер по-разному именуют народы: Эби, Эва но, в Семиречье чаще говорят «Евгей». Противостоящий ему ветер «Сайкан», название он получил от горы Сайкан расположенной на равнине вблизи озера Сасыкколь. Сколько дней дует из Китая ураганный ветер «Евгей», сколько же дней ему отвечает «Сайкан». Вот тебе и Джунгарские ворота, вот тебе и утренний тест на солнышко. Не обрати внимания на утреннее светило, сейчас бы на Джунгарской долине негде было укрыться ни людям, ни лошадям. На урочище Чулак дул терпимый ветер, была вода, был корм для лошадей. Дышать можно было чистым воздухом. Пока прошли ущелье реки Чиндалки от восхода солнца, а идти надо было ещё столько же, если не больше. Солнце уже свернуло с обеда, надо было торопиться. Команда «по-коням» не заставила себя ждать, Ткачёв Пётр нарочно заехал теперь в середину колонны, хотя раньше всегда шёл в передних рядах. Оглядывая всадников, он, к своему удивлению, увидел троих привозивших пакет атаману, и появившегося заместителя атамана. Все трое держались друг друга, так и ехали, не теряясь из вида. Откуда они были родом неизвестно, но что не из Семиречья это точно. Они редко общались между собой, видимо знали больше чем окружающие. Внезапно исчезли под шумок, когда отряд делился на уходящих в Китай и возвращающихся по домам. Потом эта таинственная песня пулемёта, ведь мне не послышалось это. Сычёв Иван слышал пулемёт ещё раньше, когда отъехали от речки Ргайты, на пару вёрст всего. Значит и возвращающиеся домой тоже проехали такое же расстояние, а балка глубокая от следующего ущелья, сухая балка, да она от стоянки была где-то в пределах пары вёрст. Значит, земляки все там и полегли. Опять эффект неожиданности – чёрт побери!

Казаки семиреки и крестьяне – переселенцы уже чувствовали себя дома, радостные, весёлые, ожидали тёплые дома, мягкие перины и сладких жён. Каждый уже мысленно встречался с родственниками, с близкими… И вдруг… Не дай Бог… Сейчас некуда уйти, голое поле, с большой прошлогодней травой «старыкой», полёгшей, не стравленной пастбищным скотом. Урочище Чулак на западном направлении становилось уже и уже. Солнце падало и падало вниз к горам. Люди от тяжёлых марш-бросков да ещё ночных, устали до нельзя. Ткачев, осторожно оглядывая округу, замечал как на смену голому полю, приходит лесистая местность, в изобилии росли берёзы и осины, а самое главное тяньшанские ели, ёлки, горы заняла туркестанская арча. Причём слева от колонны по северному склону преобладали тёмнохвойные чёрные леса из сибирской ели, пихты, кедра, а на склонах справа от верховых светлохвойные леса из лиственницы и сосны, перемешанные с низкорослыми зарослями кедрового стланика и можжевельника. Войдя в лесистую, пересечённую местность, колонна всадников потеряла свой строй, одни старались двигаться по натоптанной тропе, другие предпочитали движение по целине. Пётр, чувствуя, что до каменной бабы остаётся не более двух вёрст, стал брать правее, правее, пока не заехал в заросли лиственниц и сосен. Он спешился, привязал коня к дереву поводом и стал ждать. Из-за шума горной речки, переливающейся с камня на камень с большим перепадом, было плохо слышно, что твориться по маршруту движения, но всё-таки Пётр явно ощутил проход обоза, пушек. Солнце, скрывшееся за горами резко и как всегда неожиданно, подарило горной долине вначале сумерки, а потом тёмную ночь. Если и днём его нельзя было видеть в зарослях лиственниц и сосен, то с наступлением темноты и подавно. Дважды по речке, хлюпая водой и отдуваясь, проходил какой-то зверь, видимо медведь, разбуженный нежданным приходом человека, принёсшего запах железа, пороха, дыма и пота.

Конь, обученный к такой ситуации, лишь толкал мордой, лежавшего хозяина в плечо, прекращая хрустеть зубами, обгрызая всё вокруг. А может, то был вовсе и не медведь, а кто-то из людей, кто знает, но Пётр не окликнул его, не обнаружил себя…

На рассвете он выбрался из чащобы, своего ночного убежища, отойдя от горной речки на несколько десятков саженей, крадучись за хвойными деревьями, услышал наверху ущелья движение колонны. Было тяжко подниматься по ущелью лошадям, всадникам, а ещё тяжелее тащить артиллерию, теперь уже никому ненужную, пустые обозы. Начало светать. Он сел на коня, достал из кармана сухарь и сунул его в рот. Не успел он пройти и несколько сот саженей вдоль речки под прикрытием зарослей леса, как его внимание привлекло странное движение в кустах. Он подождал некоторое время, и из куста появилась красная физиономия Трофима, а за ним и Ивана. Он жестами спрашивал у них: где их лошади? На что оба пальцами показали вниз по течению речки. Привязанные лошади стояли за поворотом реки в зарослях хвойных деревьев. Трофим и Иван молча сели в сёдла и поехали следом за Петром, пока не обогнули гору. Можно было немножко расслабиться и обсудить план действий.

- Герасимовка вот там находиться, - ткнул Трофим Белых пальцем на север, - а красные вот с этой стороны могут идти, по большому ущелью, оно выходит на ту сухую балку, где расстреляли позавчера возвращающихся. А вот эта речка, где мы стоим сейчас, уходит на запад, потом повернёт на север, и мы окажемся на урочище Кокмоин, а это уже в сотне вёрст от дома. Главное, чтоб нас не кинулись искать белые и не догнали красные. А сейчас будем ехать по речке, прямо по речке, тут уже камней больших нет. На берег стараться не выезжать, не оставлять следов. Если по логике вещей нам надо ехать к тому третьему ущелью, сухому ущелью, чтобы выйти на сухую балку. Ближе к нам – второе ущелье, это мокрое ущелье, где течёт речка Ргайты. Поняли? А мы пойдём не по логике, а по знанию местности. Впереди у нас не только горы, но и горные реки, которые придётся преодолевать. Этот путь не знают ни белые, ни красные. А вот первое ущелье, смотрите, какие вековые тяньшанские ели растут, красавицы. Да некогда нам любоваться только ими, нам бы ноги унести да живыми остаться.

Тройка всадников с чёрными от мороза и ветров лицами, потрескавшимися губами, небритые, обросшие, опустив ружья дулами вниз, имея на всех десяток патронов, шла посредине горной реки, шла по водоразделу. Шла группа всадников посредине между красными, незнающими местности, и белыми, которые отлично знали местность. Шла группа всадников, мысленно посылая проклятия и в одну, и в другую сторону. У каждого из них в мыслях был только один вопрос: «что же ждёт его впереди?»

Пройдёт много времени, а каменная баба на Треугольнике будет призывать к себе людей, способных трезво оценивать происходящее в начале XX века. Потому что каменная баба на Треугольнике стоит уже не одну тысячу лет, она вечность. Прав, тысячу раз прав будет великий, русский, крестьянский Поэт, Сергей Есенин, который скажет в своих незатейливых стихах великую мысль:

Лицом к лицу – лица не увидать,

Большое видеться на расстоянии.

А к каменной бабе на урочище Треугольник вернётся из троих только Сычёв Иван, так сложиться его судьба и судьба его детей, что большую часть жизни он и проживёт на урочище Чулак со всей своей семьёй. Летом, выпасая общественный скот и заготавливая сено, а зимой выживая в суровых условиях. Там он примет традиционную присягу каменной бабе любить её, уважать, не обижать, сохранять. А выехал в село Герасимовка он только в 1952 году, когда его старшему сыну надо было идти на службу в Советскую Армию, а он не умел ни писать, ни читать. В первом классе учились тогда два его великовозрастных сына Пётр и Виктор, которые по возрасту должны были закончить уже семь классов.

Белых Трофим затерялся в Гавриловке, а в финскую кампанию был призван и убит на фронте.

Ткачёв Пётр по возвращению в село, собрался с семьёй и подался к городу Верному, обосновался, нашёл работу, приспособил жильё. Однако восьмого июля 1921 года прошёл необычный ливень, в горной части реки Малой Алматинки образовался грязекаменный поток так называемый сель, который с бешеной силой обрушился на восточную часть города. Сель принёс с собой огромные валуны, иногда до двадцати пяти тонн, массу камней, песка, глины, разрушив много строений, улиц и погубив немало людей. Семья Ткачёва Петра не пострадала, но лишились всего. После этого Пётр переезжает в станицу Иссык со своей семьёй. Обустраивается на новом месте и строит дом. В июле 1963 года высоко в горах у одного из ледников, Жарсая, от перенасыщения влагой обрушилась концевая часть фронтальной морены, которая, захватив каменные осыпи, перегородила русло горной реки Иссык. За образовавшейся плотиной скопилось много воды, которая вскоре прорвала запруду и понеслась по долине грязекаменным потоком к озеру Иссык. Три волны этого селя разрушили древнюю запруду водоёма. В течение тридцати минут вниз по долине устремилось пять миллионов кубических метров воды, которая разрушила всё на своём пути. На пути этой большой воды оказался и домик Петра Ткачёва. Но семья опять не пострадала.

Тогда же в 1963 году семья Ткачёва Петра переезжает в село Андреевка. Это был бодрствующий старичок, невысокого росточка, сгорбленный и в нём трудно угадывался мужчина в возрасте Христа, в далёком 1920 году. Но он сохранил чувство юмора, жизненную энергию и самое главное – память и ум. Мне не пришлось ни разу сверять по карте или проезжать эти местности, чтобы убедиться в правоте его слов.

И последнее. Атаман Анненков, давший слово чести казацкого офицера в марте 1920 года, своё слово сдержал и вернулся из Китая в Семиречье в 1926 году. Не безынтересен и тот вариант, что атаман Анненков был выкран разведкой в Синьцзяне и доставлен для проведения суда в город Семипалатинск. По решению суда был расстрелян в 1927 в г. Семипалатинске. Ему были вменены в вину разные эпизоды белого движения в Семиречье, где его отряд осуществлял добровольческую карательную функцию, с особой, исключительной жестокостью, так же был поставлен в вину атаману Анненкову расстрел возвращающихся к семьям участников белого движения, отказавшихся идти в Китай.

Вину за расстрел возвращающихся к семьям старик Пётр Ткачёв связывал так, как и описано выше. А поджог лесных массивов тяньшанской ели белогвардейцами под предводительством атамана Анненкова Пётр Ткачёв полностью отрицает.

- Я уже старый человек, я не могу ничего говорить о тех карательных действиях, когда я ещё не был в отряде. Но где я участвовал – рассказываю объективно, как я видел эти события. А с поджогом лесных массивов вот мы были трое, оставшихся в Треугольнике. Отряд атамана Анненкова ушёл в ночное время через ущелье в Китай.

Дорога по ущелью реки Чиндалки была завалена взрывом. Красные остались в нижней части ущелья реки Чиндалки. Может быть, красные хотели пробиться по другому ущелью вслед за атаманом, не знаю. А мы пошли по тропе на запад, там нет лесных массивов. Из троих остался я один, Сычёва нет, Белых нет. А мне врать нет никакого смысла. Я благодарен судьбе и Богу, что удалось пожить ещё, после 1920 года.

Мы на уставших лошадях тогда ползли до Сартыкчей три дня, никакого дыма или признаков пожара не было. Потом, когда уходил отряд атамана Анненкова, был месяц март 1920 года, буквально за несколько дней до этого, ураганный ветер «Евгей» снёс снежный покров на северные склоны ущелий, где растут тяньшанские ели. Хотел бы я видеть, как можно поджечь мёрзлую «старыку» из-под снега. Это её подожгли ближе к лету, когда подтаяли снежные сугробы, высохла прошлогодняя трава - «старыка». А тогда отряд атамана уже несколько месяцев был в Китае. Говорить можно всё, но надо, чтоб слова были связаны между собой. Наши же люди, ездили тоже на суд, рассказывали, что это был не суд, а – судилище. До неприятной тошноты обвинители старались доказать, что во всём виноват Анненков. Он начинает говорить о притеснениях русских, славян, их физическом уничтожении от восставших националистов, они ж даже на суде не давали ему слова сказать, рот открыть.

Как вы не можете понять меня, я отвечаю за каждое своё слово – горячился Ткачёв.

Наши беседы и встречи происходили с весны 1963 и до осени 1975 года. Мне удалось жить там и общаться с теми, кто непосредственно участвовал в операциях и видел своими глазами события. А так же работать ветеринарным специалистом и обслуживать отгонное животноводство, именно в этих местностях. Я тоже принимал присягу у каменной бабы в урочище Треугольник, и до сих пор помню три удара жгучей сибирской крапивой. Таков был ритуал посвящения.

29 февраля 1920 года на Первом всероссийском съезде трудового казачества было определено, что «казачество отнюдь не является особой народностью или нацией, а составляет неотъемлемую часть русского народа».

Это был конец казачеству, как особому военному сословию!