Государственный переворот 27 мая 1960 г

Страна находилась на грани национальной катастрофы, нет единой политической цели ни у НРП, ни правящей партии, так же не было единства правительства А. Мендереса. Политической атмосфере пахло грозой.

В ночь на 27 мая находившиеся в руках заговорщиков войска овладели ключевыми постами а Анкаре и Стамбуле [2, c. 147].

На рассвете 27 мая анкарское и стамбульское радио сообщило, что власть перешла в руки начальников военных гарнизонов.

27 мая 1960 г., армия берет власть в свои руки, арестованы президент, члены правительства, так же аресту подверглись множество депутатов меджлиса и высших должностных лиц. Переворот прошел быстро, и тихо не вызвав значительного сопротивления. Власть ДП пала.

С 27 мая по все стране передавались приказы и распоряжения от имени КНЕ (Комитет Национального Единства). Под руководством Дж. Гюрселя.

КНЕ провозглашает своими основными политическими целями: отмена антидемократических законов и вывод страны из состояния экономического кризиса, охрану всех конституционных прав и свобод граждан, установление демократических порядков и решение наиболее важных экономика-социальных задач.

Свержению офицерами гражданской власти предшествовала ожесточенная борьба за власть между двумя ведущими партиями – Народно-республиканской (НРП) – партией основателя республики Кемаля Ататюрка, и Демократической (ДП). Ликвидировав многолетнюю политическую монополию НРП в результате победы на выборах 1954 г., ДП во главе с Мендересом, ставшим премьер-министром, немало сделала для крупного бизнеса, но не оправдала ожиданий масс, в первую очередь мелких сельских предпринимателей, благодаря голосам которых она главным образом и пришла к власти. Росли экономические трудности, росло и недовольство общественности, на которое власти отвечали репрессиями, ограничениями свободы печати. Это, в свою очередь, вызывало возмущение интеллигенции, студентов, офицеров. Среди последних выделялись мелкобуржуазные радикалы, фактически подготовившие и осуществившие переворот 27 мая. Знаток этого периода турецкой истории В. Данилов писал, что сначала патриотически настроенные офицеры-кемалисты выступили против политики НРП и поддержали вновь созданную Демократическую партию, связывая с ней определенные надежды [2, c. 184]. Однако потом их недовольство вызвала и политика ДП. Пристальное наблюдение за межпартийной борьбой, за многопартийной системой повлекло за собой отрицательное отношение к этой системе в целом. Поэтому у офицеров-радикалов созрело убеждение, что многопартийной системе, буржуазной демократии необходимо противопоставить военную диктатуру мелкобуржуазного характера. Готовясь к перевороту, они намеревались осуществить ряд социально-экономических мероприятий в интересах трудящихся, в основном городской и сельской мелкой буржуазии, укрепить государственное планирование и госсектор как средство проведения такой политики, ограничить крупное капиталистическое предпринимательство.

Наряду с этими; молодыми радикалами; в заговоре участвовали старшие офицеры и генералы совершенно иных взглядов: это были консерваторы, встревоженные тем, что недовольство масс приближается к опасной, критической отметке. Ближайшие цели обеих групп совпадали, но уже вскоре после переворота, запрещения Демократической партии, суда и казни ее лидера Мендереса их пути разошлись. Консерваторы оказались в одном лагере с НРП, ставшей опять доминирующей политической силой (на состоявшихся вскоре выборах она, естественно, поскольку ДП уже не существовала – одержала победу). В Комитете национального единства – органе временной военной диктатуры, образованном после переворота, – правые взяли верх, и уже в ноябре 1960 г. 14 молодых офицеров-радикалов были арестованы, выведены из состава Комитета, уволены из армии и затем отправлены на дипломатическую работу за границу. Итак, на выборах 1961 г. НРП победила, но за то, что военные разрешили ей вернуться к власти, партии пришлось уплатить политическую цену: президентом Турции стал Лидер военной хунты генерал Джемаль Гюрсель.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. 
   Программа Республиканской народной партии Турции. Материалы по национально-колониальным проблемам. – М., 1932.
   
2. 
   Данилов В.И. Политическая борьба в Турции в 50-е-нач. 80-х гг. – М., 1962.
   
3. 
   Вдовиченко Д.И. Борьба политических партий в Турции (1944–1965 гг.). – М., 1967.
   
4. 
   Поцхверия Б.М. Внешняя политика Турции в 60-х-начале 80-х годов ХХ в. – М.: Наука, 1986.
   
5. 
   Розалиев Ю.Н. Особенности развития капитализма в Турции. 1923–1960. – М.: Изд-во вост. лит., 1962.
   
6. 
   Старченков Г.И. Роль армии в общественно-политической системе // Азия и Африка сегодня. – 1984. – № 7.
   
7. 
   Vatan, 12.VI.1946.
   
8. 
   Cumhurıeyt, 6.II.1950.
   
9. 
   Ulus, 5.V.1959.
   
10. 
    «Правда», 19.05.1953.
    

На протяжении последних полутора веков “попытки осмысления культурной принадлежности предпринимались то в форме реформизма, то османизма, то освободительного движения, то тюркизма, то анатолизма, то революционности, то модернизации, то республиканизма, то туранизма, то демократизма, то прогрессизма, то национального согласия, то вестернизации, то исламизма, то лаицизма...”– отмечает культуролог Бозкурт Гювенч [2, c. 15]. Всякий раз смена вектора исследований влияет и на политику Турецкой республики, во многом обусловливая ее одновременное тяготение сегодня к таким разноплановым международным организациям как НАТО, ЕС, Организация «Исламская конференция», Организация черноморского сотрудничества и др.

Для понимания сегодняшних процессов следует обратиться к полуторавековой истории вопроса.
Дореспубликанский период
В Средние века на мусульманском Востоке национальность индивидуума с точки зрения его социо-культурного самоопределения не имела существенного значения. Некоторое пренебрежение этнической принадлежностью существовало тогда и в Европе, ибо в христианстве в идеале тоже “нет эллина и нет иудея”, но все-таки вычленение этнических общностей из общехристианского массива там началось несравненно раньше. Уже в XI веке за Гроб Господень с достаточно безликими “сарацинами” сражались английские, французские или немецкие рыцари, осознававшие себя именно таковыми, но для своих противников остававшиеся аморфной массой “франков”.

Всемирная мусульманская умма противопоставляла себя всему остальному населению ойкумены, как “людям книги”, так и язычникам, и рассматривала их прежде всего как объект газавата. Последователи Мухаммеда на протяжении всего средневековья, а во многом – и нового времени, продолжали считать себя некой единой общиной, деление внутри которой проходило по принципу никак не этнической, а государственной принадлежности, то есть, применительно к тем условиям, – подданства той или иной династии. Подтверждением тому служат сами названия как правило, полиэтничных мусульманских средневековых государств, образованные либо от династийных имен правителей, либо от тотемных символов, либо от географических названий. В то же время большинство стран средневековой Европы уже называлось по своим титульным нациям.

Мехмет Фатих, захвативший в середине XV века Константинополь и поставивший целью сплотить государство на новом, теперь уже имперском уровне, принял сразу титулы “кагана тюрок”, “султана ислама” и “цезаря ромеев”. Тем не менее, немусульмане, чьим “цезарем” султан именовался, явно выпадали из государственной структуры империи, они по существу были “внутренними иностранцами” в Османском государстве, связанными с последним, как правило, только фискальными узами. Немусульмане, за редкими исключениями, не могли поступить на государственную службу, не могли служить в армии, тяжбы между ними не слушались в государственных (шариатских) судах. Государство по сути своей было теократическим, и его иноконфессиональные подданные оказывались в другой системе координат, имевшей немного точек соприкосновения с властными структурами. Интересно, что после установления более или менее постоянных связей с христианской Европой, юридический статус попадавших на земли империи подданных европейских государств основывался на принципе экстерриториальности, что, по существу, уравнивало иностранцев-христиан с внутренними, “своими” немусульманами.

Сплочению мусульманского населения Османского государства именно как “братьев по вере”, способствовало и его пограничное положение, заставлявшее вести бесконечный газават с христианской Европой, и то обстоятельство, что иноверцы составляли значительную часть подданных султана, а в некоторых районах – и большинство.

Итак, для предков современных турок критерием самоидентификации являлась принадлежность к последователям Мухаммеда, во-первых, и к сообществу подданных дома Османов, во-вторых. На протяжении столетий на территориях, вошедших затем в состав Турции, слово “мусульманин”, если и не имело этнообразующего смысла, то, как минимум, было антонимом слова “иностранец”. Таким образом, осознание антитезы “мы – они”, которое и является квинтэссенцией этнической самоидентификации, проходило по конфессиональному признаку. Принималась эта парадигма отчасти и соседями: в тот период греческая пресса, например, использовала термин “туркоалбанцы” для обозначения албанцев-мусульман [3, c. 52], а прилагательное “турецкий” зачастую означало в европейской литературе того времени “мусульманский”.

При этом, еще с середины позапрошлого века Османская империя в сфере внешнеполитической всеми силами стремилась занять место в “европейском оркестре”, отодвинув дилемму крест-полумесяц на второй план. Испытывая явную антипатию в отношении “гяурской” Европы, империя все же пыталась ей подражать, признавая за ней лидерство в военно-политической и технической областях.

С целью погасить огоньки национального сепаратизма и пресечь попытки европейских Держав установить протекторат над немусульманскими подданными империи и в то же время достойно выглядеть в глазах «просвещенной» Европы, в 1839 году султан объявил о введении правового равенства всех подданных и принципа единой нации – государственной, то есть отказался от принципа конфессионального размежевания населения. Все это во многом осталось на уровне деклараций: “щит и меч ислама” не мог на деле приравнять немусульман к мусульманам, это немедленно привело бы к падению дома Османов. Так или иначе, перед нами – первое проявление государственной политики в национальном вопросе. Провозглашение принципа равенства подданных перед законом сразу же вошло в противоречие с практикой. Иноконфессиональные меньшинства властям не поверили.

Стремительно терявшая контроль над подвластными народами Высокая Порта бросилась в другую крайность и сделала ставку на новый принцип консолидации – исламизм, фактически узаконив свое отношение к немусульманскому населению страны как к внутренним иностранцам и провозгласив большую заинтересованность в делах иностранных мусульман, нежели собственных иноконфессиональных подданных. Ответом на такой поворот событий могло быть и стало только усиление центробежных процессов на христианских окраинах государства.

Между тем и арабские провинции (Египет, Ливан, Магриб) начинали тяготиться властью Стамбула. Теперь Османов отвергали уже их собственные подданные – единоверцы. Явная неспособность монархии остановить развал государства заставила радикальную партию младотурок взять развитие ситуации под свой контроль. Стоявшие по началу на позициях османизма младотурки сделали в результате стержнем своей политики тюркский национализм – “тюркизм”, как его называют в Турции. Остановимся вкратце на возникновении этой идеологии.

С середины XIX в. в среде османской интеллигенции пробуждается интерес уже к собственно тюркской составляющей населения империи. Сферой интересов Ибрагима Шинаси, Намыка Кемаля, Али Суави и других «новых османов» стали среднеазиатские тюрки, тюрки Османской империи; предпринимались попытки очистить османский язык от иностранных заимствований, максимально “отюркизировать” его словарный состав и грамматический строй. К концу века в среде интеллигенции вызревало понятие уже собственно этнической принадлежности.

Второе поколение националистов к началу следующего века по провозглашенным приоритетам разделилось на два течения: первое, возглавляемое Юсуфом Акчурой и Ахмедом Агаоглу и объединявшее в основном тюркоязычных выходцев из России, выступало за создание политического союза между тюрками всего мира, второе, во главе с Зия Гекальпом, проповедовало создание культурного единства среди тюрок планеты. Гекальпа следует признать наиболее видным мыслителем раннего периода формирования националистической доктрины. На первом этапе своих изысканий он стоял на позициях османизма. А вот в 1917 г. уже мог заявить: “Моя страна – Турция, моя нация – тюркская”. Накануне кемалистской революции по крайней мере часть интеллигенции уже пришла к пониманию своей национальной принадлежности – скорее, нетурецкой еще, а общетюркской. Водораздел с остальными “соплеменниками” для З. Гекальпа и его последователей пролегал по гражданскому признаку. “Отдельные тюркские общества стараются развивать отдельные от анатолийских тюрок язык и культуру. Например, некоторые молодые люди из северных тюрок пытаются утвердить татарский язык, татарскую культуру. В результате получится, что тюрки и татары – разные народы. ... и тогда их будет трудно включить в рамки культуры турецких тюрок.” – речь, как видим, идет о создании мирового этнокультурного союза под эгидой и на основе тюркоязычного населения империи, называться который должен “Туран”. В стороне от всех этих умозаключений оставался собственно народ: “Хвала Аллаху, мы не тюрки, мы мусульмане”. – говорили европейским путешественникам анатолийские крестьяне в начале прошлого века [4, c. 244].

Младотурки приняли идеи националистов, причем тех, кто выступал за идею политического объединения тюркоязычных народов. Не исключено, что в обстановке приближавшейся мировой войны, в которую Османское государство вступило на стороне Германии и Австро-Венгрии, этот поворот был во многом инициирован политиками держав “Оси”, старавшимися найти в империи “естественного” союзника в борьбе с Россией, на территории которой проживало большинство тюркоязычного населения планеты.

В результате первой мировой войны империя рухнула, идея политического пантюркизма провалилась. Оккупация османской территории войсками Антанты привела к подъему освободительного движения. Идеологической основой его стал тюркизм, только теперь из идеи, распространенной среди части интеллигенции, в интересах сохранения страны необходимо было “привить его в массы”.
От империи к республике
Кемализм – комплекс политических и идеологических установок, разработанных или санкционированных основателем республики Мустафой Кемалем-пашой (Ататюрком) – остается “священной коровой” официальной идеологии и сегодня, и в этой связи имеет смысл несколько более подробно остановиться на рассмотрении периода образования новой Турции и разработки идеологических установок, определивших весь дальнейший ход общественно-политической мысли, точнее официального ее пласта. Основным содержанием этого периода на срезе интересующей нас тематики является коренная трансформация этнической самоидентификации населения, выразившаяся, во-первых, в становлении самого понятия “нация Турции” и, во-вторых, – в распространении национального самосознания как по вертикали – от интеллигенции к самым широким слоям народа, так и по горизонтали – на всю территорию страны. На момент окончания первой мировой войны термин “тюрок” для основной части жителей (кроме очень узкого слоя интеллигенции) был равнозначен понятиям “деревенщина”, “мужлан”. Сами подданные империи предпочитали именовать и, соответственно, чувствовать себя “османцами” (в основном в городах) или “мусульманами” (в деревне).

Основная задача, стоявшая перед прагматичными лидерами начавшегося в Анатолии освободительного движения, сводилась к достижению реальной независимости максимально большей части территории империи – Мустафа Кемаль и его сподвижники отдавали себе отчет в невозможности сохранения территориального status quo. Целый ряд причин заставлял такой территорией считать Анатолию как колыбель государства и европейский район Стамбула как его столицы. На тот момент это был единственно правильный выбор – не случайно османский парламент в 1920 г. в знаменитом «Национальном Обете» таким же образом определил границы будущей Турции.

К решению политической задачи следовало “подтянуть” и соответствующую идеологию. Порвав с османским прошлым, кемалисты создали в общественном сознании значительный культурно-исторический вакуум, который предстояло теперь заполнить. Под какими лозунгами воевать? Поначалу была предпринята попытка начертать их на зеленом знамени ислама (это был единственный цвет, положительно воспринимавшийся тогда большинством населения), впрочем, вскоре от нее пришлось отказаться: султан-халиф не только занял явно коллаборационистскую позицию, но и предал анафеме Мустафу Кемаля сотоварищи. Да и бороться пришлось бы за весь Ближний Восток заодно с Магрибом – задача явно невыполнимая. Делать ставку на чисто анатолийские лозунги (какое-то время среди кемалистов даже дебатировался вопрос о введении для населения новой страны этнонима “анадолулу” – анатолиец) тоже было нельзя: в границы будущего государства планировалось включить Восточную Фракию, район Мосула и Александреттский санджак.

Район, вокруг которого предстояло сломать столько копий, располагал преимущественно тюркоязычным населением – нельзя было не воспользоваться идеологическим багажом политических предшественников – младотурок.

Принимать на вооружение пантюркизм предыдущего режима, однако, кемалисты не сочли возможным: слишком явно просматривались в его положениях имперские начала. Это во-первых, не могло не оттолкнуть единственного в тот период их союзника – большевистскую Россию, а во-вторых, сильно затруднило бы и отодвинуло на неопределенный срок установление нормальных отношений с Европой, которая уже тогда рассматривалась в качестве основного вектора внешнеполитической ориентации новой Турции.

Вчитаемся в определения нации по Ататюрку: “Социально-политическое сообщество граждан, объединенных общностью языка, культуры и идеала, называется нацией”... “Нацией называется сообщество людей, связанных общей культурой” [5, c. 46]. Таким образом, национальная принадлежность определялась им через призму общей культуры и образа жизни. Скорая трансформация этой идеологической парадигмы привела к тому, что статья 88 конституции 1924 года, гласила: “Жители Турции, вне зависимости от вероисповедания и расы, являются турками по гражданству”. Относительно представителей других этнических общностей там же сказано: “В случае добровольного выбора турецкой национальности и законного принятия в нее, они считаются турками” [6, c. 115]. Другими словами, здесь знак равенства уже ставится между национальной и гражданской принадлежностью.

На Лозаннской конференции, закрепившей статус новой страны de jure, были оговорены права всего трех конфессиональных (и одновременно национальных) меньшинств Турции: армянского, греческого и иудаистского – Европа по инерции продолжала рассматривать новое государственное образование прежде всего как часть исламского мира и считать себя защитницей местных немусульман. Таким образом, кемалистам пришлось отказаться от включения этих трех наций в новый этнос, ограничившись тюркоязычным населением страны, несколькими миллионами курдов, да несколькими сотнями тысяч черкесов, туркмен, арабов. Легкость “подключения” огромной массы иноязычнях мусульман объясняется тем, что к тому времени они в большинстве своем находились на такой стадии развития, когда значение родоплеменной принадлежности превалировало над значением принадлежности национальной.

Сами турки на момент объявления их таковыми были далеки от национальной консолидации: отсутствовал этноним – его ввели законодательным путем, не было общего для всех языка – его разрабатывали во многом искусственно, очищая староосманский от арабских и персидских заимствований, наконец, не было самого главного – этнического самосознания и, соответственно принципа национальной принадлежности – его заменил принцип гражданско-конфессиональ-ной принадлежности, унаследованный от османской государственной традиции. Таким образом, использовалась смесь двух старых рецептов: в члены новой нации были зачислены мусульмане, живущие внутри границ государства.

Декларирование выхода на историческую арену новой нации заставило идеологов того периода обратиться к поискам ее исторических корней. Поскольку акцентирование общетюркского аспекта “нации Республики Турция” не могло не вызвать негативной реакции Запада, а тем более – сталинистской России, которую турки стали в 30-е годы уже побаиваться, заставило более пристально всмотреться в историю территории страны, с одной стороны, и историю ее населения – с другой. Вскоре во множестве были опубликованы труды о неких “прототюрках”, якобы населявших Анатолию за многие тысячи лет до н.э., в потомки которых были зачислены хетты, троянцы (и этруски) и многие другие анатолийские народы. Проведение этих изысканий было бы, конечно, невозможно без поощрения самого “Отца турок”. Выступая на праздновании годовщины победы над войсками Антанты под Афьоном, он с гордостью заявил, по свидетельству очевидцев: “В Думлупынаре мы отомстили за поражение троянцев” [7]. Дальше – больше. Появились теории, согласно которым цивилизация и государственность как таковые были принесены в Северную и Южную Азию, Анатолию, Европу, Африку и Америку древними тюрками, превратившимися в кочевников в результате высыхания гипотетического моря где-то в недрах Центральной Азии, на берегах которого они некогда создали древнейшую оседлую цивилизацию мира. Считается, что эту идею высказал сам Ататюрк во время лекции на педагогическом факультете одной из анкарских высших школ [8, c. 78].

Не отставали от “веления времени” и лингвисты. В 1936 году в “научный” обиход вошла так называемая “солнечная теория”, объявившая «тюркский» язык основой всех языков мира.

В результате всему населению страны (в меньшей степени членам трех упомянутых выше конфессиональных меньшинств) было предложено считать себя нацией “турецких тюрок”, имеющей не вполне четко сформулированные, но кровные и тесные связи с великой и древней тюркской общностью. Потомков этой же общности, живущих вне пределов государственных границ, стали тоже называть тюрками, только “внешними”.

Республиканский период
Основные полюса этноцивилизационного притяжения сегодняшней Турции это – цивилизация Запада, мусульманский мир, общетюркская и, наконец, собственно турецкая (гражданская) общность.

“Вот уже 200 лет Турция рвется на Запад... С тех пор, с определенными колебаниями это – основная ось турецкой внешней политики” [9]. И, добавим, на протяжении всего республиканского периода истории – основное направление государственной пропаганды, как направленной на обработку собственного населения, так и мирового сообщества. Желание показать себя “Европой”, выглядеть “как Европа” в глазах всего мира, да и в своих собственных – неистребимо среди турецкого истеблишмента. Курс на интеграцию в европейские структуры остается доминантой во внешней политике и официальной идеологии правящих кругов, сверхзадачей, поставленной еще Ататюрком. “Так или иначе, за последние 20–25 лет вопрос, который так и не смогла в теории разрешить турецкая интеллигенция, на практике разрешило время, и теперь мы считаем (как считают и на Западе), что Турция является неотъемлимой частью Западной цивилизации,”[1, c. 177] – пишет историк Танер Тимур. Но это явно – стремление выдать желаемое за действительное.

Запад по-прежнему не считает Турцию “своей” и дистанцируется от нее, что наглядно демонстрирует занимаемая Евросоюзом позиция на переговорах с Анкарой по вопросу о вступлении Турции в ЕС, которая регулярно вызывает бурю негодования в турецких СМИ и в общественном мнении страны. Громко звучат утверждения о том, что многолетний флирт Запада с Анкарой обусловлен в основном уникальностью геополитического положения Турции и преследует цель заставить ее держать “щит меж двух враждебных рас” – СССР/Россией и Европой. После исчезновения “большевистской угрозы” Турция в глазах Запада получила новую роль – проводника западного влияния на молодые тюркские государства Средней Азии и Закавказья, элита которых если и не ориентирована на Анкару, то хотя бы прислушивается к ней. Другими словами, Запад опять предложил туркам выполнять определенную миссию в своих интересах.

На обыденном уровне турки прекрасно понимают, что они и Европа – вещи совсем не однозначные. Да и официоз подтверждает именно такое положение вещей: официальные лица страны самого высокого ранга неоднократно перефразировали первое такого рода заявление, сделанное министром иностранных дел Исмаилом Джемом после «провальной» для Турции сессии Европарламента в 1997 году: “ЕС – вовсе не единственная альтернатива для Турции и Турция не нуждается в ЕС” [9]. Тем не менее, закрепленная в сознании пропагандистской машиной за длительное время установка: “Наш дом – Европа” продолжает работать, питая положительные эмоции, периодически прерываемые вспышками раздражения в отношении объекта безответной любви. В таких случаях все большее число турок обращаться то к националистическим, то к религиозным идеям.

Обращение к исламу чаще имеет место не в чистом виде, а в связке с националистическими идеями. На волне непринятия Западом военного переворота 1980 г. и последовавших за ним политических репрессий генералы, остававшиеся у власти три года, попытались внедрить в массовое сознание такую политическую парадигму, которая помогла бы Турции переориентироваться в цивилизационном пространстве. С этой целью на вооружение был взят идеологический гибрид под названием “тюркско-исламский синтез”, защищавший идею неразрывной связи «тюркских» и исламских ценностей. Затем, в правление Тургута Озала, чьей основной внешнеполитической задачей стал возврат страны на «европейские рельсы», эти идея эксплуатировалась с целью приобрести авторитет на мусульманском Ближнем Востоке и, таким образом, повысить привлекательность Турции для Запада.

Основные принципы “синтеза” были систематизированы в начале 80-х годов в двух документах: докладе “Методы и ответственность, используемые при разработке культурных принципов и политики в области культуры”, представленном Высшему совету по культуре, лингвистике и истории им. Ататюрка, в заседании которого тогда приняли участие президент, премьер-министр, представители генералитета и правительства, а также в “Плане национальной культуры” Государственного института планирования.

Необходимость разработки новой идеологии объяснялась тогда тем, что “Турция подвергается нападкам внутренних и внешних врагов. Западный империализм старается уничтожить нашу культуру. Ее упадок и привел к перевороту 1980 года. Восстанавливать ее надо планомерно, под государственным контролем.” Далее сообщалось: “Основы нашей культуры – ценности, принесенные нами из Центральной Азии и ислам. Ислам – религия, в наибольшей степени отвечающая природе и духу тюрок. Все попытки тюрок принять другие религии закончились неудачей, потерей самобытности... Дунайские болгары приняли христианство и поэтому растворились среди славян. Волжские болгары, напротив, приняли мусульманство и сохранили свою личностность” [10, c. 24]. Довольно невнятными, правда, всегда были и остаются формулировки того, что же представляют собой “ценности, принесенные из Центральной Азии”. В большинстве случаев они сводятся к перечислению тех “национальных” черт, которые хотели бы видеть те или иные авторы у своего народа и себя лично: “Я – тюрок! Я – самый смелый, самый умный, самый способный, самый предприимчивый, самый чистый, самый справедливый и правильный человек во всем мире. Самая благородная кровь – моя. Я – сильнее всех других людей мира. Все это свойственно только мне. Самый благородный на свете – тоже я. Я заставлю мир безоговорочно принять это.”[11, c. 90]

Причем, нововведения эти, как и любые идеологические установки в Турции, проводились в жизнь под жестким государственно-пропагандистским прессом, когда в сознании людей, как правило, закрепляются не только постулаты, но и формулировки. В результате, например, в научно-популярном фильме, показанном по турецкому телевидению 8 января 1988 года, об уйгурах говорилось: “До принятия ислама, они были тюрками-мусульманами, исповедующими буддизм”.

“Теория тюркско-исламского синтеза лишила нас анатолийского наследия,” – справедливо замечает современный историк культуры Бозкурт Гювенч [2, c. 47]. А это наследие обыгрывается довольно активно.

Объявив родиной турок территорию в пределах сегодняшних политических границ, кемалисты пробудили интерес к прошлому Анатолии. С тем, чтобы доказать всему миру легитимность своего пребывания на завоеванных землях – ведь греки вторглись тоже в “свои” малоазийские земли – пришлось искать и, естественно, найти неразрывную связь с чередой местных анатолийских цивилизаций. К местным “предкам”, правда, подходят избирательно. Про родственную связь с Византией, оказавшей огромное влияние и на Сельджукское и на Османское государства, но завоеванной с прозаической целью отнятия территорий, предпочитают чаще всего просто не вспоминать, а ионийские и эолийские греки объявляются и не греками вовсе. Зато в предки современных турок зачисляются хетты, лидийцы, фригийцы, карийцы и еще многие народы, населявшие Малую Азию в древности и не имеющие «прямых» потомков. До сих пор не произошло полного отказа от теорий, рассказывающих, что на заре цивилизации некие “прототюрки” пришли на земли Анатолии и основали все эти государства. Так что следующая – сельджукская волна переселения – это всего лишь возвращение на прародину.

“Почвенническое” направление существенного влияния на умы, правда, никогда не имело. Турки внутренне никак не соглашаются считать “своими” античные руины и хеттские клинописные таблички. Поддерживается жизнь в этих идеях, скорее, с целью предстать перед Западом в качестве общества, не только имеющего с Европой общие культурно-исторические корни, но и оказавшего огромное влияние на становление европейской культуры и научной мысли через наследие хеттов, ионийцев и этрусков. В итоге это идеологическое направление работает на “западное”.

На сегодняшний день официальным постулатом этнического определения остается принцип гражданской нации. Нынешняя конституция страны, принятая генералами в 1982 году, повторяя своих предшественниц 1924 и 1961 годов, гласит: “Турецкое государство, с точки зрения страны и нации, – неделимое целое” [12, c. 5]. Таким образом, получается, что, кроме турок, в стране никого больше и нет. Поскольку неделимость и унитарность – стержень государственной пропаганды, здесь практически ничего не меняется со времен кемалистской революции, когда в Лозанне оговорили статус греков, армян и евреев. Религиозно-гражданский принцип национальной консолидации – в действии.

Оживлению националистических настроений в начале 90-х годов как нельзя лучше способствовала геополитическая ситуация. После распада СССР на Востоке образовалась целая группа ставших независимыми тюркских республик, которые сразу стали рассматриваться в качестве объекта приложения цивилизаторских усилий. По признанию вдовы Тургута Озала Семры Озал, ее супруг, будучи президентом Турции, вынашивал план объединения всех тюркских республик в одном государстве “по типу США” при главенстве Турции [13]. Активную политику в этом направлении проводил и следующий турецкий президент Сулейман Демирель. Отказ политических элит постсоветских тюркоязычных государств признать нового «старшего брата» вскоре охладил надежды на успех «тюркского» вектора в политике. Сейчас на официальном, государственном уровне “общетюркское” направление остается запасным и обыгрывается больше с тем, чтобы повысить значимость Турции в глазах западных партнеров и, таким образом, получить возможность занять более самостоятельную позицию на переговорах с ними.

Турции присущи черты “пограничного” района, причем, района, оказавшегося на перекрестке сразу нескольких культурно-исторических зон. Это предопределило способность турок к легкому усвоению материальных и духовных элементов чужих культур, настолько прочно вошедших в их собственные культуру и быт, что заимствования рассматриваются в качестве имманентных их собственной культурной традиции. В результате сегодня большинство населения мечтает совершить хадж, гордясь при этом светским характером своего государства, считает абсолютно естественным участие своей страны в музыкальном конкурсе Евровидения и розыгрыше футбольного Еврокубка, негодует по поводу непринятия ее в ЕС, дружно критикуя при этом “Западный империализм” или “западные ценности” – кому что ближе, гордится своей древнетюркской историей и одновременно своим вестернизированным образом жизни. При этом азиатские черты в культурном комплексе под влиянием многолетних установок “сверху” во всем следовать европейским образцам, подспудно признаются «непрестижными», достойной стыда “азиатчиной”. В то же время европейская культура не вошла “в плоть и кровь” нации, ее атрибуты остаются во многом внешним показателем приверженности прогрессу и лояльности современной государственности. Когда рамазан приходится на 1 января, Новый год не празднуют.

При всей двойственности термина «türk» для самих турок понятие “турок” – не в языке, а в сознании, безусловно, существует. На официальном уровне оно означает лишь гражданина Республики Турция, говорящего на турецком языке и вычленяющего себя из общетюркского этнического массива только по гражданскому признаку. Такова официальная точка зрения и одновременно точка зрения националистов. Но сами турки безусловно ощущают себя нацией и никогда не спутают турецкого турка с болгарским или турком-месхетинцем, а тем более – с узбеком или якутом, например. Не случайно балканские турки, приехавшие на «историческую родину» даже в 70-е годы, испытывают значительные трудности с адаптацией и предпочитают селиться по соседству с такими же эмигрантами и общаться по преимуществу с ними.

Сегодня и Запад, и восточные соседи Турции не принимают ее “в свои ряды”. Для Запада она слишком “азиатская”, для Востока – чересчур “западная”. Ощущая свою историческую изолированность, турки стремятся найти поддержку то у “единокровных туранцев”, то у мусульманских братьев, то у малоазиатских пращуров, то у западных демократов.

На волне очередной вспышки недовольства «деструктивной» с точки зрения Турции позицией Европейского Союза в декабре 1995 года к власти пришла исламистская Партия благоденствия [14], через три года закрытая Конституционным судом под давлением генералитета. Вышедшее из нее реформаторское крыло вскоре образовало Партию справедливости и развития, последние семь лет стоящую у власти. Ее прагматически настроенные лидеры, понимая необходимость апеллировать прежде всего к религиозным чувствам избирателей (уже потому, что иначе общественное мнение сочтет их ренегатами), ставят перед собой идеологически нейтральную, вполне конкретную и амбициозную задачу превратить Турцию в политическую сверхдержаву регионального уровня: программа партии в качестве главного приоритета в «многовекторной» внешней политике предусматривает уравновешивание «европейского» и «атлантического» направления «евразийским». Эту задачу на повестку дня выдвинул еще в конце 90-х годов тогдашний министр иностранных дел Турции Исмаил Джем, провозгласивший: “... мы должны продемонстрировать всему миру умение быть и европейцами и азиатами одновременно, способность не замыкается в себе, выбирая только один из векторов... Турция не умещается в рамки понятия “страны на задворках Европы”... Наша цель – стать центром Евразии, страной, определяющей развитие Евразии, в которой Запад и Восток пересеклись бы географически, экономически, социально и политически...” [15].

Эта установка ждет теперь адекватного идеологического обрамления и, вероятно, – на почве османского наследия, по образцу «Британского содружества»; во всяком случае, риторика об общности исторических судеб с балканскими, ближневосточными и кавказскими народами звучит в выступлениях турецких государственных лидеров все чаще. Причем, все чаще перемежаются они с заявлениями вроде такого: «Миссия установления порядка в регионе лежит на Турции, так как она значительно превосходит почти всех своих соседей по территории, военной и экономической мощи», как заявил, комментирую внешнеполитическую доктрину Турции нынешний глава ее МИД Ахмед Давутоглу [16].

2. Bozkurt Güveç. Türk kimliği. İst.1996.

3. Marina Sakali Lady Marks. Osmanlı-Rum basınında Türk/müslüman imajı. В кн.: Tarih eğitimi ve tarihte “öteki” sorunu. İst., 1998.

4. Ali Engin Oba. Türk milliyetçiliğinin doğuşu. Ankara, 1995.

5. Цит. по: Turhan Feyzioğlu. Atatürk ve milliyetçilik. Ankara, 1996.

6. Цит. по: Nuri Bilgin. Kimlik arayışı olarak resmi tarih. В кн.: Tarih öğretimi ve ders kitapları. İst., 1995.

7. Hürriyet 09.02.1997.

8. См. Nuri Yazıcı. Tarihte Türkler ve Türk devletleri. Konya, 1997.

9. Aksiyon. 20-26.12.1997.

10. Anadolu liseleri ve kolejlere hazırlık. Sosyal bilgiler 4-5. Ist. 1996.

11. Abduükadir Duru. Türk kimdir. İst., 1995.

12. Anayasa, İst., 1996.

13. Milliyet 18.04.98.

14. Истинные причины успеха исламистов, безусловно, гораздо более глубоки; их рассмотрение не входит в нашу задачу.

15. Sabah. 06.09.1998.

16. Cumhuriyet. 02.09.2009.

В данной статье речь пойдет пожалуй о самой известной и нашумевшей как ее называют секте – джамаате нурджи.

Джамаат нурджи возник на основе идей и книг Саида Нурси, богослова жившего в Турции (1876–1960).

Сейчас последователей идей Б. Саида Нурси возглавляется одним из лидеров нурджи ходжой Фетхуллахом Гюленом. В свое время он вынужден был уехать в США под угрозой смертной казни со стороны военных. Сейчас ему больше 70 лет и живет он в Пенсильвании.