Рассказанные Джоном Морганом издательство «наука» Главная редакция восточной литературы Москва

австралийский

РОБИНЗОН

(Жизнь и приключения

Уильяма Бакли,

рассказанные

Джоном Морганом)
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

Главная редакция восточной литературы

Москва

1966
THE LIFE AND ADVENTURES

WILLIAM BUCKLEY

Tasmania:

Printed and published by

Archibald Macdougall, 1852
Перевод с английского P. M. СОЛОДОВНИК

Ответственный редактор С. А. ТОКАРЕВ

2-8-1

197-66
ОТ РЕДАКТОРА

История жизни и приключений Уильяма Бакли во мно­гом напоминает биографию другого такого же невольного бродяги — американца Джона Тэннера, которому суждено было провести тридцать лет среди индейцев Северной Америки: Тэннер, как и Бакли, тоже вполне усвоил образ жизни местных охотничьих племен и, подобно Бакли, лишь к концу жизни с трудом вернулся в «цивилизованное» буржуазное общество. Книга Тэннера, привлекшая в свое время внимание Пушкина, но лишь недавно изданная це­ликом на русском языке, является прекрасным источником для историко-этнографического изучения североамерикан­ских индейцев. Не меньшее значение для этнографическо­го изучения австралийцев и для общей этнографии имеет книга Уильяма Бакли.

Правда, возлагать преувеличенные надежды на сообще­ния Бакли (равно как и на сообщения Тэннера) не следует. Автор, малообразованный человек, забывший в своих странствованиях даже простую грамоту, меньше всего за­давался научными вопросами в своих взаимоотношениях с туземцами, Он просто спасал и поддерживал свою висев­шую на волоске жизнь. Наблюдения Бакли над бытом австралийцев правдивы, но очень отрывочны; о социаль­ном строе туземцев мы узнаем из его сообщений очень мало, о верованиях — еще меньше. Сверх того, обо всем виденном и испытанном Бакли рассказывал впоследствии лишь по памяти, а за три десятка лет трудно все так точно запомнить; в рассказах его могут поэтому быть (и даже непременно есть) неточности, не говоря уже о пробелах.

Но все эти минусы искупаются прежде всего правдиво­стью и искренностью рассказа. Автор не приукрашивает ни себя самого, ни тех охотников-туземцев, с которыми он прожил столько лет и к которым очень привязался. Он очень ярко рисует благородные человеческие черты их характера, но не скрывает и темных его сторон. Постоянная межпле­менная рознь и отчужденность, взаимное недоверие и враж­да между племенами порождали частые столкновения, по­рой, казалось бы, по ничтожному поводу. А эти столкновения вели к человеческим жертвам, и жертвами были иногда ни в чем не повинные дети... Бакли не скрывает своего отвра­щения к этим жестокостям — равно и к таким ужасным обычаям, как каннибализм, умерщвление новорожден­ных, — но к самим людям у него сохраняется неизменно дружелюбное отношение. Своим тактичным посредничест­вом он сумел предотвратить кровавое столкновение анг­лийских колонистов с туземцами в районе будущего Мельбурна, причем в момент первого появления здесь колонистов оказывал важные услуги и той и другой сто­роне.

Ко всему сказанному надо добавить, что повествование Бакли о его похождениях так живо и занимательно со­ставлено, а сами похождения так необычны и экзотичны, что книга читается с увлечением, как лучшая приключенче­ская повесть. Книга несомненно найдет себе весьма много­численных читателей.

Рассказ Бакли записан с его слов его другом Джоном Морганом, издателем газеты в Хобарте (Тасмания), где прожил свои последние годы наш скиталец. Морган и из­дал записанное («Life and Adventures of William Buckley», by John Morgan,Tasmania, 1852) со своим предисло­вием, которое здесь воспроизводится. В 1964 г. в Лейпци­ге вышло немецкое издание книги Бакли («Ein Australi-scher Robinson», Leipzig, 1964) под редакцией и с обстоя­тельными примечаниями молодого этнографа ГДР Хельмута Рейма. Часть этих примечаний заимствована для настоящего издания. Другие примечания сделаны редак­цией.

Возможно, некоторые читатели этой книги сочтут, что автор злоупотребляет короткими примитивными фразами, что его рассказ очень проигрывает от такого стиля. Пред­видя это, считаю своим долгом предупредить, что герой, о чьих приключениях пойдет речь ниже, не умеет ни читать, ни писать.

Задавая ему наводящие вопросы, я с огромным трудом восстанавливал события его жизни в хронологической по­следовательности, без чего трудно было бы в них разо­браться.

Я надеюсь, это обстоятельство будет принято во вни­мание критиками.

Что касается содержания книги, то его достоверность не вызывает у меня сомнений. Уильям Бакли, от имени которого ведется повествование, уверял меня, будто в его рассказе нет даже частицы вымысла. В этом убеждал меня и мой личный опыт. Я несколько лет провел среди туземцев Австралии, а еще раньше наблюдал жизнь обитателей многих далеких стран в других частях света.

По-видимому, именно это обстоятельство побудило на­шего героя обратиться ко мне с просьбой написать о его жизни. С тех пор прошло немало времени, пока мы смогли практически приступить к делу. Обоим было недосуг.

Но вот Бакли отчислили с государственной службы и назначили ему пенсию — целых двенадцать фунтов в год.

Примерно в это же время я ушел с весьма «доходной» должности редактора колониальной газеты и, к нашему обо­юдному удовольствию, приступил к работе.

Излагая историю жизни Бакли от первого лица, я ста­рался передать его воспоминания безыскусными словами, наиболее соответствующими характеру его мышления.

Джон Морган



Глава 1

ПОБЕГ

Я родился в 1780 году в Англии, в графстве Чешир. Родители мои были бедные люди и честным трудом зара­батывали свой хлеб, возделывая небольшой участок земли в окрестностях Маклсфилда. У них было четверо детей — два мальчика и две девочки.

Не знаю, что стало с моими сестрами, а о брате я со­всем недавно слышал, будто он по сей день живет в граф­стве Чешир, в городке Мидлвитче, славящемся своими со­ляными копями.

Необычный, бродячий образ жизни, который мне при­шлось вести, естественно, стер из моей памяти многие вос­поминания детства и юности. Картины той поры редко посе­щали меня, да и то казались смутным сном. Но все же кое-что я помню хорошо.

Помню, что почему-то я рос у деда со стороны матери и что он заставлял меня ходить в вечернею школу, где я научился читать. Когда мне минуло пятнадцать лет, доб­рый старик отвел меня к каменщику Роберту Уайятту, чтобы тот научил меня класть дома, — ирония судьбы, как вы сами потом увидите, ибо я в течение тридцати двух лет жил в совсем иных строениях, которым крышей служи­ли бескрайние просторы неба. По-видимому, дедушка и бабушка, с первых дней моей жизни заменившие мне роди­телей, не проявляли должной строгости, поэтому требова­тельность каменщика и даже его усилия сделать из меня хорошего мастера казались мне проявлениями ничем не вызванной жестокости. Это порой выводило" меня из себя, недовольство мое было сильнее доводов рассудка, и в де­вятнадцать лет * я решил пойти в солдаты, чтобы завое­вать славу на поле брани и стать капралом или полковни­ком — кем именно, мне .было все равно, тем более что я не очень хорошо понимал, в чем разница между этими зва­ниями и какие опасности, испытания и лишения ждут меня на военном поприще.

И вот, поддавшись порыву, и вступил в ополчение и по­лучил за это вознаграждение — десять гиней — сумму, ка­завшуюся мне неисчерпаемой; не прошло, однако, и года, как мне захотелось ее пополнить, и я записался волонте­ром в четвертый его величества пехотный полк, которым командовал подполковник Диксон, превосходный офицер.

Месяца через полтора нас отправили в Голландию, где герцог Йоркский, возглавлявший английские войска, пы­тался сдержать натиск французских республиканцев **. Наш полк влился в дивизию покойного генерал-лейтенан­та графа Чатхэма.

————

————

Все бы хорошо, да тут сказались недостатки моего вос­питания. Меня снова начало точить какое-то беспокойство, и я, к сожалению, связался с дурными людьми в нашем полку, которые постепенно подчинили меня своему влия­нию.

Сначала мы просто озорничали, но дальше — больше, и в конце концов, когда я вернулся из шестинедельного отпуска — я проводил его у приятелей в Чешире, — мне и моим дружкам предъявили обвинение в том, что мы нарушили закон **.

Суд признал меня виновным, но в то время законы толковались так странно, когда дело касалось солдат и матросов, что я до сих пор не знаю, к какому наказанию и на какой срок был приговорен.

Чтобы это не удивило моих читателей, напомню, что в то время ссылка еще не стала мерой наказания, налагаемой законом, и что судьбой солдат и матросов распоряжались чаще всего военные власти, а не судьи, многие из которых считали, что армия и флот им не подвластны. Как бы то ни было, приговор разлучил меня с родными, о которых я с тех пор ничего не знаю. Вот только, повторяю, о брате я прослышал, будто он совсем недавно жил еще в Мидлвитче.

————

** Мы не знаем, каким образом Бакли «нарушил закон». Он об этом умалчивает. Одно бесспорно: бунты и другие серьезные нарушения воинской дисциплины случались тогда в английской армии нередко. — X. Р

————

Итак, судьба моя резко изменилась. Я стал арестантом и строил укрепления под Вулвичем. Но примерно через пол­года у меня появилась надежда восстановить репутацию честного человека и снова стать свободным: английское правительство приняло решение основать каторжную колонию на берегу залива Порт-Филипп, который, находится на юго-восточном побережье Новой Голландии *.

Большую группа арестантов — я, очевидно, попал в их число лишь потому, что знал ремесло каменщика, — погру­зили на борт корабля его величества «Калькутта». Командовал судном капитан Вудрифф. На нем же плыл будущий губернатор нового поселения подполковник Коллинз ** в сопровождении офицеров и взвода солдат; они должны были охранять нас в пути и по прибытии на место. Не ска­жу, чтобы они были очень уж строги. Мне, например, по­скольку я изо всех сил старался быть полезным, даже раз­решали большую часть времени проводить на палубе и по­могать команде. Вообще, надо отдать должное офицерам, обращались они с нами сносно, насколько это было воз­можно в ту пору, когда насилие считалось главным методом воздействия на заключенных, а кнут и веревка были с ними неразлучны. По тогдашним понятиям, любая попытка повлиять на преступника, смягчить его душу, утешить, вну­шить надежду на возвращение в общество была равносиль­на подстрекательству к бунту. Если заключенный не полу­чал дополнительного срока и не подвергался дисциплинар­ным взысканиям, он мог считать, что ему повезло.

Но вот наше плавание пришло к концу, и «Калькутта» бросила якорь примерно в двух милях от мыса Лонсдейл ***. Австралийцы называли его Коонан, что означает «угорь», так как прибрежные воды изобиловали этой ры­бой. От ближайшего населенного пункта — Сиднея мыс отделяло не менее шестисот миль. Именно поэтому коло­нию решили основать здесь, чтобы у каторжников не было даже надежды на побег.

————

Одновременно с «Калькуттой», от берегов Англии отчалил гру­зовой пароход «Океан». На борту обоих судов находилось двести девяносто девять арестантов, пятьдесят солдат морской пехоты, во­семнадцать свободных колонистов. Шестнадцати женщинам и десяте­рым детям было разрешено сопровождать мужей и отцов. Транспорт вышел из Англии 27 апреля 1803 года. В общей сложности он уво­зил четыреста человек (вместе с офицерами Коллинза, гражданскими чиновниками, врачами, фельдшерами, духовными лицами). — X. Р.

*** Плавание продолжалось пять месяцев. Миновав Рио-де-Жа­нейро, Каапстад (Кейптаун), «Калькутта» и «Океан» 9 октября 1803 года пристали к австралийскому берегу, 25 октября был закончен палаточный лагерь и поднят английский флаг. — X. Р.

————

Из общественных зданий мы прежде всего принялись строить склады. Почти три месяца я клал кирпичи, и все это время меня одолевало желание бежать и добраться до Сиднея. Намерение это граничило с безумием. Меня могли схватить, и тогда мне грозила бы суровая кара, возможно казнь. Если бы даже мне удалось уйти от преследователей, в чужом, неведомом краю, населенном дикарями, чьих обы­чаев и языка я не знал, меня подстерегали тяжелые лише­ния, голодная смерть, не говоря уже о несчетных опасно­стях, которые читатель может только вообразить, да и то если у него богатая фантазия. Описать же их не в силах никто, даже я, хотя по воле господней я их все преодолел.

Сейчас это дело прошлое, тогда же все невзгоды были еще впереди, но парень я был здоровый, сильный, слыхал, какие подвиги совершали храбрецы, чтобы отстоять свою жизнь и свободу, и твердо решил при первой же возможно­сти бежать. Скорее всего меня подстегивал мой неспокой­ный характер, не мирившийся ни с каким принуждением.

Одним словом, я сговорился с тремя товарищами в пер­вую же темную ночь бежать, захватив с собой как можно больше провизии и ружье, с которым нам разрешали охо­титься на кенгуру и опоссумов.

Вскоре нам представился подходящий случай. Мы вы­скользнули из поселка как будто незамеченные, но в самый последний момент часовой окликнул нас. Не получив ответа, он выстрелил, и один из наших товарищей, тот, что шел последним, упал как подкошенный, убитый, очевидно, наповал*. Во всяком случае я о нем больше никогда не слыхал.

————

————

Тут уместно заметить, что теперь уже нам нечего было опасаться погони. Губернатор Коллинз был уверен, что любой беглый каторжник предпочтет явиться с повинной, нежели погибнуть от голода; к тому же мы шли ночью так быстро, что оставили лагерь далеко позади.

Все же нам хотелось пройти в первый день еще больше. Мы решили избавиться от совершенно ненужного нам чу­гунного котелка и выбросили его в кусты. Тридцать два года спустя его там нашли люди, которые расчищали уча­сток для посевов.

Нам надо было переправиться через реку, но ни один из нас не умел хорошо плавать. Я первым вошел в воду и с грехом пополам помог переплыть на другой берег своим товарищам, а затем переправил и нашу одежду.

————

* Имеется в виду залив Порт-Филипп. — X. Р.

** Сейчас Барвон Ривер — X. Р.

————

К наступлению темноты мы находились примерно в два­дцати милях от того места, где сейчас расположен Мельбурн. Переночевав, мы Перешли вброд реку Ярра *, затем пересекли обширную равнину и достигли Яванг Хиллс. За ужином доели остатки хлеба и мяса. Надо было бы, конечно, с самого начала распределить свои запасы так, чтобы их хватило на большее время, теперь же нас из-за собственной неосмотрительности ждал голод.

Утром мы двинулись дальше по берегу залива, собирая моллюсков, и в конце концов пришли в Вудела, что на языке австралийцев означает «скала». Здесь мы снова от­дохнули, если только можно отдохнуть при отсутствии са­мого необходимого для поддержания жизни. Моллюски, правда, спасали нас от голодной смерти, но мы очень стра­дали от такой еды. На следующий день мы продолжали идти в прежнем направлении. По дороге нам попадались хижины австралийцев, и мы ежеминутно опасались, что натолкнемся на одно из племен, которые охотятся и ловят рыбу в этой части побережья. Еще через день пути мы за­метили островок Барвал, до которого можно было добрать­ся во время отлива. Здесь мы задержались на несколько дней, чтобы восстановить свои почти совсем истощившиеся силы. На острове было много смолы. От нагревания над костром она становилась мягкой и годилась в пищу. Мы питались этой смолой и рыбой.

————

* Это никак не могла быть река Ярра, так как Ярра, в устье которой впоследствии был заложен Мельбурн, протекает к северу от залива Порт-Филипп, а Бакли со своими товарищами находился к юго-западу от него. Возможно, это была река Яррови, а возможно, какая-нибудь другая река, ибо у многих племен, населяющих штат Виктория, слова с корнем «ян» или «яр» означают «идти», «бежать», «двигаться», то есть в переносном значении течь. Следовательно. «Ярра» или другое аналогично звучащее слово могло означать любую текучую воду. Нынешнее наименование реки «Ярра» происходит не от местного названия именно этой реки, а от слова «течь». Byрундьери, племя, жившее в низовьях реки Ярра, называли ее Бей-рей-ранг. — X. Р.

С Барвала была видна «Калькутта», стоявшая у проти­воположного берега залива. Лишения охладили пыл моих товарищей. Они страстно желали вернуться на «Калькут­ту». Мы принялись подавать сигналы: ночью жгли костры, а днем вывешивали на деревья и шесты наши рубашки.

Наконец в один прекрасный день от корабля отчалила лодка и направилась в нашу сторону. Мои спутники, ко­нечно, боялись грозившего им наказания, но страх голод­ной смерти был сильнее. В глубине души они надеялись, что из сострадания к перенесенным ими мукам губернатор смилостивится и простит их, и поэтому с нетерпением ожи­дали лодку.

Но увы! Примерно на полпути она повернула обратно. Надежды наши лопнули, как мыльный пузырь, и мы еще шесть дней провели на островке, все время подавая сигна­лы, но без всякого успеха. Мои товарищи совсем отчаялись и стали горько сетовать на свою судьбу.

На седьмой день к вечеру они решили по берегу залива вернуться в лагерь. Долго уговаривали они меня, но я оставался глух ко всем увещеваниям, твердо решив сохра­нить свою свободу, чего бы мне это ни стоило. Вскоре мы разошлись в разные стороны *.

Несмотря на мою решимость не расставаться с волей, после ухода товарищей мною овладела тоска. Я не в си­лах рассказать, какие чувства обуревали меня. Я думал о друзьях юности, о событиях детских лет, о начале своей самостоятельной жизни, о приговоре, обрекшем меня на рабство, о свободе, к счастью, обретенной мною, но при каких обстоятельствах! При одной мысли об обстановке, в которой я очутился, у меня сжималось сердце.

В течение нескольких часов меня терзали самые мрач­ные предчувствия. Скрепя сердце я в одиночестве отпра­вился дальше.

Не могу понять, почему я решил, что смогу добраться до Сиднея, двигаясь при этом в противоположном от него направлении. Мне было тогда невдомек, что, даже достиг­нув .цели, я тут же был бы схвачен как беглый каторжник. Вся эта затея была чистым безумием.

————

* Когда Бакли распрощался со своими товарищами, их еще было четверо. Преподобный Нопвуд сообщает в дневнике, что в ян­варе 1804 года двое из них предстали перед лагерным начальством: 16 января явился некто М'Аллендер с украденным у чиновника ружь­ем, а через восемь дней дополз до лагеря и второй беглец «в очень ослабленном состоянии». — X. Р.

В первый день своего путешествия в одиночестве я уви­дел издалека большую группу австралийцев, расположившихся возле шалашей из коры и веток. Думаю, их было около ста. Несколько австралийцев заметили меня и на­правились в мою сторону.

Насмерть перепугавшись, я бросился к реке и в одежде переплыл ее, но с непоправимой потерей. Тлеющая голо­вешка, с которой я не расставался в пути, затухла. Теперь я лишился возможности варить пищу и обогреваться.

К счастью, австралийцы не стали меня преследовать и вернулись к своим шалашам.

Успокоившись, я снова зашагал по направлению к морю. Спать я улегся в густом кустарнике, прикрывшись листья­ми, ветками и тростником.

Ночь я провел ужасную. Платье мое промокло, а погода стояла холодная — было начало весны. Когда рассвело, я прежде всего осмотрелся — нет ли поблизости австралий­цев, не горят ли где-нибудь костры. Ничего не заметив, я покинул свое неудобное ложе и отправился дальше.

Побережья я достиг в часы отлива. На обнажившемся песке лежало множество моллюсков. Австралийцы назы­вают их кудеру. По форме они немного похожи на устриц, но по размерам больше и мясо их тверже — пища, надо сказать, нелегко усваиваемая желудком. Внутри раковина напоминает жемчужницу.

Теперь я был вынужден проглатывать моллюсков сы­рыми, что усиливало жажду, а ведь пресной воды у меня не было. Только к вечеру я вышел к довольно глубокой и широкой реке Карааф и расположился здесь на ночлег. Эта ночь была еще хуже предыдущей: мне пришлось снять непросохшую одежду и развесить ее на деревьях. От холода и ветра я укрылся в высокой траве.

На следующий день я перебрался через Карааф и по­вернул от нее резко в сторону. Весь день меня мучила жажда, и, пытаясь утолить ее, я собирал с листьев росу, но и ее было мало, так как по ночам дул сильный ветер.

Заночевал я у реки Дуронгвар, и, как прежде, кры­шей мне служило небо, а постелью — голая земля. Меня одолевало беспокойство: днем я видел несколько пустых хижин австралийцев, значит, они где-то неподалеку. По­этому я старался по возможности не углубляться в лес, хотя иногда был вынужден отходить от побережья, чтобы пересечь встречавшиеся по пути реки.

На следующий день я вышел к другой реке, которую. как узнал позже, местные жители называют Куарка Дорла. Из живых существ мне попадались на глаза только птицы да дикие собаки*. Последние при моем приближении убегали, но их унылый вой, особенно по ночам, заставлял меня с еще большей остротой ощущать безысходность моего положения.

Хотя и потеплело настолько, что мне казалось, будто я за несколько дней очутился в другом климатическом поя­се, страдания мои не уменьшились. Напротив, усилилась терзавшая меня жажда, которую мне не удавалось утолить даже около рек: вода в них имела солоноватый привкус и во время отлива. Питался я по-прежнему исключительно моллюсками.

Мною овладело такое безразличие, что я, почти не думая больше о своей безопасности, с наступлением сумерек рух­нул в изнеможении на землю. Утром, однако, я продолжил свой путь, но наступивший день был еще неудачнее преды­дущего.

Мне не удалось найти ни одного моллюска, ни кусочка иной пищи, ни капли воды, и к вечеру я испытывал страш­ные муки. Назавтра я уже с трудом волочил ноги и был уверен, что наступил мой последний день. Мне все чаще приходилось останавливаться для отдыха.

В конце концов я набрел на две скалы, тесно прижав­шиеся одна к другой; усталый и измученный, с израненны­ми ногами, почти отчаявшийся, я улегся под ними.

Вскоре начался прилив, и мне пришлось вскарабкаться на скалу. Я оставался там, пока уровень воды не спал. Спускаться было нелегко. Тем не менее, собрав остатки сил, я поплелся вперед, вдоль побережья. Через несколько ча­сов, к моей великой радости, я набрел на реку Манговак — увы, тоже с соленой водой — и переправился через нее. На другом берегу австралийцы выжгли заросль. Тщательно исследовав пепелище, я, к счастью, обнаружил тлеющее дерево и захватил с собой головешку. Теперь у меня снова был огонь, хотя вроде бы и ни к чему: еды у меня не было, пресной воды — тоже.

Я уже вконец отчаялся, когда увидел высокий куст, усыпанный неизвестными мне ягодами. Они могли оказать­ся ядовитыми, поэтому я старался на них не набрасы­ваться.

Ягоды меня порядочно подкрепили, а тут мне еще по­счастливилось найти источник с прекрасной водой, из ко­торого я пил, сколько душе моей было угодно.

————

* Бакли, конечно, имеет в виду собаку динго. — X. Р.

В этот день всевышний был ко мне благосклонен — оче­видно, из сочувствия к моим страданиям — и послал мол­люсков в большом количестве.

Итак, теперь у меня были огонь, пища и вода.

Чуть не забыл сказать, что мои товарищи захватили с собой ружье, которое мы унесли из лагеря. Да и вообще я, наверно, многие подробности упускаю или рассказываю не вполне последовательно. Надеюсь, читатели простят ме­ня: время и страдания многое стерли из моей памяти, оста­вив в ней только то, что забыть невозможно.

В этом благословенном уголке я задержался на неде­лю, а может, две или три, трудно сказать, ведь я потерял счет времени и замечал только смену дня и ночи. Силы мои вскоре восстановились, и, уж конечно, я не преминул горя­чо поблагодарить бога за то, что он не оставил меня в беде, и попросить его помощи в тех лишениях и страданиях, кото­рые, быть может, еще ждали меня.

Однажды пошел ливень — первый с начала моего путе­шествия — и не прекращался целые сутки, но я нашел пе­щеру и укрылся там от потоков воды.

Окрепнув, я возобновил свой путь, стараясь «е удалять­ся от побережья, где было вдоволь моллюсков, хотя мне по-прежнему приходилось туго из-за недостатка пресной воды: ко всех попадавшихся на моем пути реках вода была соленой или солоноватой.

Через два дня я дошел до большой скалистой гряды протяженностью около мили — австралийцы называют ее Нураки. Над ней нависал крутой берег, почти заслоняв­ший ее от лучей солнца. Мне показалось, что здесь не бы­вает отливов и глубина воды почти не меняется.

Это было первое место, где я задержался надолго. Де­ло в том, что из-за плохой пищи, особенно скудной в по­следнее время, да к тому же еще принимаемой нерегуляр­но — я то голодал по нескольку дней, то наедался до отвала, — по всему телу у меня высыпали нарывы и боляч­ки, так что каждое движение причиняло мне боль, и я с трудом передвигался. Вот я и решил остаться здесь, пока не выздоровею, тем более что со скалы сбегал быстрый ручей с пресной водой. Около него я начал строить шалаш из веток и морских водорослей. Нелегкая работа для боль­ного человека, но я, превозмогая мучения, причиняемые мне малейшими усилиями, за три-четыре дня закончил свою «виллу»; в ней я прожил несколько месяцев.

Мой рацион пополнился ползучим растением, обнаруженным мною на побережье. По вкусу оно напоминало ар­буз довольно пресная, но хорошо освежающая пища. Кроме того, я нашел поблизости ягоды, похожие на сморо­дину — черную и белую, и каждый день устраивал роскош­ные пиршества. Мои силы — физические и духовные — быстро восстанавливались. Помню, мне даже приходила в голову мысль остаться здесь до конца своих дней, но я всякий раз быстро от нее отказывался. Человек не может жить без себе подобных, в нем заложены инстинкты, за­ставляющие его обзаводиться семьей, пусть даже самой скромной, и обществом, пусть даже самым непритязатель­ным.