Реальная политика

284

сти и особого упоминания в летописи Конгресса»)⁴³. Для второго и третьего поколения потенциальных Хемингуэев Конгресс был теперь хранилищем всех романтичных мифов литературного Парижа, и они устремились в него толпами⁴⁴.

Сатира была остра и безупречно составлена. Пока «представитель Конгресса» осуждал мещанство советского министра культуры, Тайней показал, без тени иронии, кем были просвещенные покровители Конгресса: Окружной фонд Майами, Цинциннати, техасский Фонд Хоблитцелла и швейцарский Комитет помощи венгерским патриотам.

Столь точные указания спонсоров Конгресса хотя и не достигли основной цели, но вызвали у Джоссельсона бессонницу и подтвердили его страх, что настоящей ахиллесовой пятой Конгресса было ЦРУ. Напряженность в отношениях между Джоссельсоном и его боссами из Управления нарастала, начиная с краха Американского комитета в начале 1957 года. Джоссельсон, в силу темперамента неспособный играть рол ь обезьянки шарманщика, теперь имел все больше разногласий с Кордом Мейером, который отказывался отдавать свою власть. Мейер так никогда и не оправился от того кафкианского

285

Все более упрямый и неблагоразумный Мейер стал неустанным, непримиримым защитником собственных идей, которые, казалось, вращались вокруг параноидного недоверия ко всем, кто не соглашался с ним. Его тон в лучшем случае был вызывающим, а в худшем — театральным и даже агрессивным. «Корд пришел в Управление юным идеалистом и ушел, когда Англтон высосал из него все соки, — сказал Том Брейден. — Англтон владел черной магией. Он раздражал всех в городе, включая меня. Независимо оттого, что Англтон думал, Корд считал по-своему»⁴⁷. Артур Шлезингер, старый друг Мейера, теперь оказался жертвой этого идеалиста, превратившегося в сердитого интеллектуала-жандарма: «Он стал косным, непреклонным. Я помню, как однажды он позвонил мне и предложил вместе выпить. Я пригласил его в гости, и мы провели вечер за разговором на верхнем этаже дома. Несколько лет спустя, взяв в ЦРУ свое личное дело, я обнаружил, что последним документом в файле был отчет обо мне Корда Мейера! Он выпивал со мной в моем собственном доме и написал после этого отчет. Я не мог поверить в это»⁴*. Точно так же, как персонаж Джеймса Стюарта в фильме «Окно во двор» Хичкока, Мейер и Англтон закончили тем, что отошли от нормы, с чем сами всю жизнь и боролись.

В октябре 1960 года Джоссельсон встречался с Кордом Мейером и группой сотрудников Отдела международных организаций в номере одного из вашингтонских отелей. Последовала горячая дискуссия, в которой, как рассказывал один из очевидцев, коллеги Джоссельсона из ЦРУ «напомнили ему, что яйца курицу не учат». Джоссельсон, у которого была, как ее описывала Диана, «необычная связь разума и тела», почувствовал резкий скачок давления и стук в висках, после чего рухнул на пол. «Его эмоции всегда легко угадывались, — рассказывал Джон Томпсон. — Во время жаркого спора он мог лишиться чувств и получить сердечный приступ. Он был чересчур европейцем»⁴⁹. Эти сердечные приступы были вполне реальными. Однажды в два часа ночи по местному времени Диану разбудил звонок Лу Латама (Lou Latham), начальника Парижского офиса (он находился в Вашингтоне, когда все произошло), который сообщил, что Майкл был срочно доставлен в больницу с ударом. Диана первым же утренним самолетом вылетела из Парижа с четырехлетней Дженнифер на руках. Ненадолго заскочив в отель, где она передала Дженнифер своей матери, Диана отправилась в больницу при Университете Джорджа Вашингтона. Там она нашла Майкла, лежащего в кислородной палатке. В течение нескольких следующих недель она дежурила у его кровати. Джоссельсон начал постепенно приходить в себя. И в этом

286

Однажды, когда Джоссельсон все еще находился под кислородной маской, Билл Дёрки (Bill Durkee), заместитель руководителя подразделения Мейера, прогуливаясь с Ли Уильямсом по Вашингтону, повернулся к нему и сказал: «Теперьон там, где мы и хотели его видеть»⁵¹. Размышляя над этим несколько лет спустя, Диана пришла к выводу, что, хотя Управление и ценило Майкла за работу, которую он выполнял, «он, должно быть, одновременно был и занозой в их заднице, идущий собственным путем и сопротивляющийся им всякий раз, когда они пытались установить контроль. Майкл старался вести с ними веселые беседы и силой своей индивидуальности не давал им осознавать собственную никчемность. Он дружил с ними, справлялся об их семьях и карьерных перспективах, и я считала, наивная, что они им восхищались. Дёрки, я теперь уже уверена, говорил за большинство из них. Они, должно быть, не доверяли всем этим интеллектуалам, к тому же иностранцам, и страдали от того, что у них были все эти деньги и власть, но не было признания... Кроме того, Майкл не был человеком из Йеля, он был фактически русским и евреем, и именно он дружил с известными людьми, а не они»⁵².

Однако было ясно, что здоровье больше не позволит Джоссельсону отдавать столько сил Конгрессу. Было решено, что он переедет на постоянное жительство в Женеву, где продолжит работать на Конгресс, но уже удаленно. Джону Ханту передали руководство Парижским офисом, включая поддержание связи с Управлением. Придя в Конгресс в 1956 году, Хант провел первые два года, какой вспоминал позднее, ведя себя как «мальчик-уборщик, никогда ничего не говорящий, зато наблюдающий и запоминающий»⁵³. Постепенно он стал тем, кого сам описал как «офицер для особых поручений» директора Майкла. По существу, эти роли никогда не менялись за время существования Конгресса. Но при Джоссельсоне, работающем через секретаря в своем доме в Женеве, Хант почувствовал, что получил административный контроль над парижской штаб-квартирой.

21. ЦЕЗАРЬ АРГЕНТИНЫ

Я не скажу, езжай До Рима иль Москвы.

Брось труд свой кропотливый И Музу позови.

Джон Хант принял Парижский офис в хорошее время. За «показным искусством при Эйзенхауэре» последовало заявление правительства Кеннеди о том, что оно желало «плодотворных отношений» с людьми от искусства. На это указывало и приглашение, отправленное Кеннеди 156 наиболее известным из них (включая Артура Миллера, Эндрю Уайта, Эрнеста Хемингуэя, Миса ван дер Роэ, Игоря Стравинского, Пьера Монтё, Пауля Хиндемита, Арчибальда Маклейша, Роберта Лоуэлла и Стюарта Дэвиса), присутствовать на торжественных мероприятиях в честь его инаугурации. «Инаугурация, должно быть, проходила весело, — писала Элизабет Бишоп Лоуэллу. — Я постоянно встречаю упоминания о ней в новостных выпусках. Но мне не нравится эта пышность, свойственная Римской империи — обзорная трибуна, например, выглядит чересчур роскошной и триумфальной»¹. Но многих «рыцарей холодной войны» имперская атмосфера вдохновляла, один поклонник Кеннеди сказал в начале 1961 года: «Точно так же, как в древние времена римлянин, куда бы он ни пришел, мог гордо объявить: «Я — римский гражданин» (civis Romanus sum), сейчас и мы, где бы ни оказались, с высоко поднятой головой и с гордостью можем объявить: «Я — гражданин Америки» (civis Americanus sum)»².

11 мая 1962 года Роберт Лоуэлл был снова приглашен в Белый дом, на сей раз на обед в честь Андре Мальро, в то время — французского министра культуры. Кеннеди шутил на приеме, что Белый дом превратился «практически в кафе для интеллектуалов». Но Лоуэлл был скептичен, записав после приема: «Когда следующим утром читаешь, что Седьмой флот был отправлен куда- нибудь в Азию, появляется странное осознание того, насколько незначительную роль играли люди от искусства в действительности и что это было лишь

288

Хотя это редко выражалось открыто, среди части интеллектуалов росла склонность смотреть на благодеяния правительства с подозрением. Но вопрос коррупции не особо беспокоил ЦРУ, руками которого и раздавалась большая часть этих щедростей. «Бывают моменты, когда чувствуешь, что можно и соблазниться, — сказал Дональд Джеймсон. — Я думаю, что почти все, занимающие значительное положение в Конгрессе [за свободу культуры], знали, что так или иначе деньги приходили откуда-то, и если внимательно посмотреть — в конечном счете был только один логический ответ. И они согласились с таким ответом. Главное беспокойство большинства мыслителей и писателей в действительности состояло в том, как получить гонорар за свою работу. Вообще, я думаю, что они взяли бы деньги из любого источника, из какого только могли получить их. Таким образом, получалось, что Конгресс и другие подобные организации — как на Востоке, так на Западе — рассматривались как крупные кормушки, из которых всякий мог выхватить свой кусок при необходимости, а затем уйти и делать то, что душе угодно. Я уверен, что это — одна из главных причин успеха Конгресса: он позволял быть чувствительным интеллектуалом и одновременно прокормить себя. Единственными другими людьми, кто поступал так же, были коммунисты»⁴.

Нравилось ли им это, знали ли они об этом, но множество западных интеллектуалов было теперь связано с ЦРУ «золотой пуповиной». Если Кроссман мог раньше написать в предисловии к своему «Богу, обманувшему надежды», что «для интеллектуалов материальные блага имеют относительно небольшое значение и интеллектуал, скорее, заботится о своей духовной свободе», теперь казалось, что многие из них были не в силах отказать себе в том, чтобы пристроиться к кормушке. Некоторые конференции Конгресса «являлись главным образом шоу, и их участники иногда напоминали тех представительных господ, которых можно наблюдать летом в Сен-Тропе или на курортах Сан-Морица, зимой — Гштада, — написал советолог Уолтер Лакёр, сам регулярный посетитель этих конференций. — Существовал снобизм, в частности в Великобритании; поверхностное проявление изысканности, остроумия и утонченности в сочетании с отсутствием смысла; разговоры о высоком и сплетни в Cafe Royal»⁵. «Эти элегантные и дорогие экскурсии, должно быть, были большим удовольствием для людей, получавших их за правительственный счет. Но это были больше, чем удовольствие, потому что они пробовали власть на вкус, — сказал Джейсон Эпштейн. — Когда группа интеллектуалов прибывала в Нью-Йорк, ее приглашали на светские приемы с очень дорогими блюдами, прислугой и, Бог знает, чем еще, — несоизмеримо большим, чем эти интеллектуалы могли бы сами себе позволить. Кто не хотел бы побывать в такой ситуации, где вы политкорректны и в то же время

289

Те, кто не получал суточных в Нью-Йорке, могли приятно провести время на вилле Сербеллони в Белладжио, на севере Италии. Расположенная на мысе между северными озерами Лекко и Комо, вилла завещалась Фонду Рокфеллера княгиней делла Торре и Тассо (урожденная Элла Уокер). Фонд сделал виллу неофициальным местом отдыха для наиболее выдающихся членов Конгресса — своего рода служебным курортом, где передовики «культурной борьбы» могли восстанавливать свои силы. Писателей, художников и музыкантов, прибывающих туда, встречал шофер в синей униформе с нашивкой «V. S.» на лацканах. Гости не получали гранта как такового, но размещение было бесплатным, как и все путевые расходы, еда и пользование теннисным кортом и бассейном. В письме, написанном на гербовой бумаге виллы, Ханна Арендт сообщала Мэри Маккарти: «Такое ощущение, будто вас внезапно поселили в своего рода Версале. Штат местной прислуги насчитывает 53 человека, включая садовников... Всеми ими распоряжается метрдотель, который служит со времен «княгини» и имеет лицо и манеры знатного джентльмена из Флоренции XV столетия»⁷. Маккарти ответила, что по ее мнению, столь роскошная обстановка не способствует тяжелой работе. Вилла также стала подходящим местом для семинара «Условия мироустройства», организованного Конгрессом в июне 1965 года, который проводился при поддержке «Дедал» и Американской академии искусств и наук.

Немногим избранным также предоставлялась возможность попасть к Хэнси Ламберт (Hansi Lambert; миллионерше, другу Конгресса, устраивавшей приемы во время своих зимних выездов в Гштад) или присоединиться к средиземноморским круизам на яхтах, которые организовывал Юнки Флей- шман. Спендеры были гостями обоих. Когда Стивен рассказал Эрнсту Роберту Кёртису (Ernst Robert Curtius) о своем участии в одной из таких прогулок от острова Корфу до острова Искья в августе 1955 года, немец ответил просто: «Вы были коммунистом, а теперь катаетесь на яхтах по Средиземноморью»¹*. Для тех, кто предпочитал сушу, Конгресс организовывал проживание в наиболее престижных отелях Европы. В Лондоне это был Connaught, в Риме — Inghilterra, на Лазурном берегу — Grand. В Париже Ирвинг Браун продолжал развлекаться в королевском номере отеля «Балтимор».

Несмотря на имеющиеся сомнения по поводу получения благ от правительства, Роберт Лоуэлл смог заглушить их в пользу первоклассного билета в Южную Америку, предложенного ему Конгрессом за свободу культуры в мае 1962 года. В течение нескольких лет его хороший друг Элизабет Бишоп (Elizabeth Bishop), которая жила в Рио-де-Жанейро, уговаривала его приехать, и теперь предложение средств Конгресса побудило его к действию. Бишоп была рада. Люди Государственного департамента в Бразилии «поступают так ГЛУПО и примитивно, — писала она, — [они] обычно присылают довольно посредственных и унылых романистов и профессоров»⁹. Визит Лоуэлла обещал быть намного более интересным.

290

Конгресс пытался увеличить свое влияние в Южной Америке в течение нескольких лет. Его журналом там был «Куадернос», редактируемый Джулианом Горкином. Горкин основал Коммунистическую партию Валенсии в 1921 году и работал в нелегальной сети на Коминтерн, обучаясь, помимо прочего, как подделывать паспорта. Порвав отношения с Москвой в 1929 году, он утверждал, что СССР пытался сделать из него своего наемного убийцу. К концу испанской гражданской войны он сбежал в Мексику, традиционное пристанище беглых большевиков, где пережил пять попыток покушения на свою жизнь, одна из которых оставила его с дыркой в черепе. Его работа в качестве редактора «Куадернос» заключалась в том, чтобы попытаться побороть «большое недоверие» Латинской Америки, где единственным способом достижения своих целей, как он шутил, будут постоянные выпады в адрес США и хвалебные песни Сартру или Пабло Неруде. Горкину не помог профинансированный ЦРУ переворот в Гватемале в 1953-м и кубинская революция 1958 года. Вслед за американским вмешательством в эти области наступил период «эйфории для латиноамериканских коммунистов и их союзников»¹⁰, но Горкин боролся с противоречиями, предоставляя Конгрессу важную нишу во враждебном окружении.

Позже, в том же месяце, Набоков позвонил Мэри Маккарти. Дрожащим и утомленным голосом он сообщил ей, что Лоуэлл «попал в психиатрическую клинику в Буэнос-Айресе, что Мэрилин Монро совершила самоубийство, потому что у нее была связь с Бобби Кеннеди и вмешался Белый дом»¹³. Разделяя чувства Набокова, Мэри Маккарти ответила: «Наше время начинает походить на какое-то ужасное эпическое кино о покойных римских

291

императорах и их мессалинах и поппеях. Бассейн Бобби Кеннеди — ванна с молоком ослицы»¹⁴.

Хотя у Джоссельсона были свои сомнения насчет Ботсфорда («Я даже не уверен, что он способен сообщать факты прямо»)¹⁷, протеже Ханта продолжал процветать в Конгрессе¹⁸. Он сказал Ханту, что бразильские интеллектуалы расценивают Конгресс в качестве фронта «янки» и предложил, чтобы Конгресс стал более осторожным, скромным и невидимым, берясь только за те проекты, которые имеют сильную местную поддержку. Но Хант отклонил такой подход, заявив, что никаким регионом мира нельзя пренебрегать, когда речь идет о борьбе с коммунизмом¹⁹. Именно в этом ключе Ханти Ботсфорди продолжили решительную кампанию по дискредитации поэта Пабло Неруды.

В начале 1963 года Хант получил сведения, что Пабло Неруда выдвинут кандидатом на получение Нобелевской премии в области литературы на следующий год. Подобная инсайдерская информация была чрезвычайно редка, поскольку заседания Нобелевского комитета проводились в обстановке полнейшей секретности. Все же к декабрю 1963 года «процесс» распространения слухов против Неруды был запущен. Осторожно, скрывая участие Конгресса, Ирвинг Кристол спросил Ханта, правда ли, что Конгресс «распространяет слухи» о Неруде, на что Хант осторожно ответил, что выдвижение этого поэта на Нобелевскую премию неизбежно обещало вызвать противоречия²⁰.

Фактически еще с февраля 1963 года Хант занимался подготовкой этого «нападения». Джулиан Горкин ранее написал «одному другу в Стокгольм» о Неруде и сказал Ханту, что «этот человек может подготовить небольшую книгу на шведском языке с названием типа «Дело Неруды» (Le cas Neruda)»²¹. Но Хант усомнился в полезности такой книги и дал указание активисту Конгресса Рене Тавернье подготовить документально подтвержденный отчет на французском и английском языках с последующей отправкой его определенным

292

людям²². Хант подчеркнул, что нельзя терять времени, если скандал с получением Нерудой Нобелевской премии еще можно предотвратить, и попросил Тавернье вместе с Джулианом Горкином и его шведским «другом» составить отчет в сотрудничестве²³.

В конце июня Тавернье отправил верстку статьи Ханту. Хант счел, что требуется что-нибудь позубастее, и попросил автора сосредоточиться на политической деятельности Неруды и сделать акцент на анахроничности его просталинской позиции, не соответствующей современному толерантному настроению в СССР. Хант завершил письмо в профессорском тоне, указав Тавернье, что ожидает исправленный доклад в течение нескольких дней²⁶.

«Конечно, они вели кампанию против присуждения Неруде Нобелевской премии. Это очевидно», — говорила Диана Джоссельсон²⁷.

Далее Джоссельсон попросил вмешаться Сальвадора де Мадариагу, философа и почетного главу Конгресса. Мадариага на это с уверенность сказал, что «Стокгольму легко ответить так, как нужно: мы уже короновали чилийскую поэзию в лице Габриэлы Мистраль. Вот и все, точка. Политика к делу не имеет никакого отношения»²⁸. Политика, конечно, имела к делу самое прямое отношение.