Реальная политика

340

«Вы думаете, я пошел бы работать в «Инкаунтер» в 1956—1957 годах, зная, что он тайно финансируется американским правительством? — сердито спросил Джоссельсона Дуайт Макдональд в марте 1967 года. — Еслида,томы действительно друг друга не понимаем. Всякий бы засомневался, соглашаться л и на работу, даже в открыто финансируемом правительством журнале... Я думаю, что меня провели как младенца»¹⁰. Младенцы или лицемеры? Несмотря на разногласия с «представителями Меттернихса», когда они не приняли его статью в 1958 году, Макдональд в 1964-м без колебаний выяснял у Джоссельсона, не мог бы тот взять его сына Ника поработать на лето. И это в то время, когда каждый был в курсе непрекрашающихся слухов о связи Конгресса и ЦРУ. А что же Спендер, который летом 1967 года разрыдался на вечеринке в Эванстоне в Чикаго, когда присутствовавшие гости ответили грубостью на его заявления о своей невиновности? «Они все там были, как карикатуры Дэвида Левина— Даниэл Белл и его жена Перл Кэзин Белл (Pearl Kazin Bell), Ричард Эллманн, Ханна Арендт, Стивен Спендер, Тони Таннер (Tony Tanner), Сол Беллоу, Гарольд Розенберг (Harold Rosenberg), г-жа Полани, — вспоминал один из менее именитых гостей. — Они все были связаны с Конгрессом так или иначе. После поедания спагетти все начали сердито обвинять друг друга в «наивности» зато, что не знали, кем в действительности были их покровители, и зато, что не передали эту информацию остальным. «Я никогда не доверяла Ирвингу», — говорила Ханна Арендт. Она говорила то же самое и о Мелвине Ласки. Даниэл Белл деловито защищал обоих друзей. Спор становился все более жарким. Спендер разрыдался: его использовали, ввели в заблуждение, он никогда и ничего не знал. Некоторые гости утверждали, что Стивен был «наивен». Другие, казалось, сочли его наивность наигранной»".

«Стивен был очень расстроен, — отмечал Стюарт Хемпшир. — Люди были очень жестки с ним, говоря, что он наверняка все знал. Я не думаю, что это так. Возможно, он не слишком старательно пытался это выяснить, но он действительно ничего не знал ни о правительстве, ни о разведке»¹². Лоуренс де Новилль, однако, считал иначе: «Есть люди, которые знали, что ему все было известно, но вы не можете обвинять его в том, что он все отрицал, потому что все должно было правдоподобно отрицаться, таким образом, он мог очень хорошо и правдоподобно все отрицать. Джоссельсон знал, что Спендер был в курсе всего, о чем он мне и сказал»¹³. «После этого мое отношение к тому, что говорил Спендер, и к его задетым чувствам изменилось, хотя, возможно, это было обусловлено моим чувством вины — действительно ли он все знал, — отметил Том Брейден. — И я думаю, что он действительно все знал»¹⁴. Наташа Спендер, которая всегда защищала своего мужа, пришла к мрачному заключению, что ему досталась роль князя Мышкина в «Идиоте».

341

Из своей квартиры в Шампель, жилом квартале Женевы, тишина которого нарушалась только один раз в неделю открытием овощного рынка, Джоссель- сон могтолько наблюдать с горечью, как Конгресс, теперь переименованный в Международную ассоциацию за свободу культуры, продолжил путь без него, с новым директором Шепардом Стоуном. В первый год существования в организацию по приглашению Шепарда Стоуна, чтобы «помочь с бюджетом», пришел Джон Хант. На первых порах Джоссельсон звонил своему бывшему «второму лейтенанту» каждый день. «Он предлагал: давайте сделаем это или то, — вспоминал Хант. — А я говорил: «Послушайте, Майкл, теперь за все отвечает Шеп». Это было очень печально. А Майкл продолжал, как будто ничего не изменилось»¹⁸. «Джоссельсон был довольно трагическим персонажем, — отмечал Стивен Спендер. — Я думаю, что он был в положении посла, который находится в стране пребывания слишком долго, и вместо того чтобы представлять там людей, отправивших его туда, он начинает представлять людей, к которым его послали, именно поэтому послам никогда не разрешают оставаться слишком долго в чужих странах — они имеют тенденцию переключаться подобным образом. Я думаю, такое переключение произошло и с Джоссельсоном. Если рассматривать все произошедшее как своего рода операцию, то Джоссельсон был крестным отцом, действительно любящим нас всех, он также был настоящим человеком культуры, чрезвычайно заботящимся о литературе и музыке, но в то же время страшным и властным человеком, который очень серьезно относится к своим обязанностям и не допускает фривольности. Я думаю, он был действительно сломлен, когда все это оказалось выставлено напоказ»¹⁹.

Шепард Стоун, сотрудник Фонда Форда, который выполнял посреднические функции, перечисляя миллионы долларов благотворительных средств для Конгресса, был кандидатом Джоссельсона на пост преемника. По словам Дианы, «Майкл вскоре понял, что это было ошибкой. Майкла оставили консультантом, он отправлял множество записок с рекомендациями, но не

342

Теперь полностью финансируемый Фондом Форда Конгресс, очевидно, достиг независимости, чего не удалось Джоссельсону. Но, по словам Джона Ханта, летом 1967 года между британскими, французскими и американскими секретными службами развязалось негласное жесткое соперничество по сохранению лидерства в организации. «Опасения заключались в том, что одна из этих организаций, которым на раннем этапе помогали американцы, рано или поздно будет подмята союзнической службой, — объяснил он. — Неопытные, тихие американцы продолжат вкладыватьденьги, а мы [европейцы] — мозги, и мы получим великолепно проведенную, чистую операцию, мы будем управлять всем»²¹. В конечном счете каждый получил свое. Американцы провели своего кандидата на пост президента и исполнительного директора — Шепарда Стоуна. Вся его карьера от Высокой комиссии в Германии до Фонда Форда и теперь — Конгресса была связана с разведкой. В своих мемуарах глава восточногерманской разведки Маркус Вольф (Markus Wolf) утверждал, что Стоун был офицером ЦРУ. Французы провели своего человека на пост директора — Пьера Эммануэля; его причастность ко Второму бюро (разведслужбы Франции. — Прим.ред.) долго являлась пищей для различных слухов. Британцы спустя некоторое время провели своего человека содиректором: им стал Адам Уотсон, офицер связи Секретной разведывательной службы Великобритании с ЦРУ, базировавшийся в Вашингтоне в начале 1950-х, эксперт по психологической войне; затем Уотсон координировал секретные отношения Отдела информационных исследований с Конгрессом за свободу культуры.

Все изменилось, но в действительности осталось неизменным. За исключением борьбы между конкурентами и напряженных отношений, которые Джоссельсону удавалось сдерживать на протяжении многих лет — это, несомненно, его заслуга. Злоба и мягкотелость, унаследованные от всех интеллигентских конклавов, теперь доминировали в организации, потерявшей устремленность, сделавшую ее такой успешной в разгар холодной войны. Из Женевы Джоссельсон не мог сделать ничего, чтобы помочь воссозданному Конгрессу уйти с пути, который неизбежно вел к краху и забвению. Набоков иногда присылал новости, называя своих новых руководителей «ловкачами». Также пренебрежительно отзывался и Эдвард Шиле, который порвал с организацией в 1970 году. Это была, по его словам, крайне дискредитированная «говорильня для самодовольных, пресыщенных интеллектуалов»²². В другом

343

Наконец, в январе 1979 года Международная ассоциация за свободу культуры со своей старой номенклатурой, более не заинтересованной в успехе, потеряв интерес своих покровителей, была упразднена.

В 1959 году Джордж Кеннан писал Набокову, что не знает «никакой другой группы людей, которая сделала больше для укрепления нашего мира за эти последние годы, чем вы и ваши коллеги. В этой стране, в частности, немногие будут когда-либо понимать масштабы и значение ваших свершений»²⁶. В течение многих десятилетий Кеннан был убежден, что те догматы, на которых он помог спроектировать концепцию «мира по-американски», были правильными. Но в 1993 году он отрекся от своего монистского кредо, заявив: «Я должен прояснить, что полностью и решительно отрицаю любую и каждую концепцию мессианской роли Америки в мире, отрицаю наш образ учителей и спасителей остальной части человечества, отрицаю все иллюзии нашей уникальности и превосходства, пустую болтовню об особой судьбе или американском столетии»²⁷.

Именно на суждении, что судьба Америки — занять место лидера вместо старой, увядающей Европы, были построены основные мифы холодной войны. Как оказалось, это была ложная концепция. «Холодная война — иллюзорная борьба между реальными интересами, — написал Гарольд Розенберг в 1962 году. — Шутка холодной войны заключается в том, что каждый из противников знает, что идея конкурента стала бы чрезвычайно привлекательной, будь она претворена в жизнь... Запад хочет установить свободу, чтобы она обеспечивала частную собственность и прибыль; Советы хотят установить социализм, отвечающий условиям диктатуры коммунистической бюрократии... [Фактически] революции в XX веке делались ради свободы и социализма... реалистическая политика имеет большое значение, политика, которая избавилась бы раз и навсегда от этого обмана — свобода против социализма»²⁸. С этими словами Розенберг проклял манихейский дуализм, из-за которого обе противоборствующие стороны сошлись в конвульсирующем па-де-де, пойманные в «деспотизме формул».

Милан Кундера (Milan Cundera) однажды встретил «человека принципов» и спросил: «Что такое принцип? Это мысль, которая... затвердела. Именно поэтому романист систематически должен десистематизировать свою мысль, пробивать брешь в баррикаде, которую он сам строит вокруг своих идей».

344

ПримоЛеви (Primo Levi) в «Утопленном и спасенном» предложил подобное, хотя в психологическом отношении и более сложное понимание: «Есть... те, кто лжет сознательно, хладнокровно фальсифицируя саму действительность, но более многочисленны те, кто уходит, отдаляется на мгновение или навсегда от подлинных воспоминаний и создает для себя удобную действительность... Спокойный переход от неправды к хитрому обману полезен: любой, кто лжет из добрых побуждении — лучше остальных, он играет свою роль лучше, ему проще поверить»³¹.

Если те, кто принимал участие в культурной холодной войне, действительно верили в то, что они делали, то про них нельзя сказать, что они сознательно обманывали других. Даже если все это было вымыслом и искусственной действительностью, тем не менее оставалось правдой. Однажды кто-то сказал, что если собака пометила Нотр-Дам, это не означает, что с собором что-то не в порядке. Но есть другая пословица, которую Николай Набоков любил цитировать: «Невозможно выйти сухим из воды». Демократический процесс, который западные «рыцари культурной холодной войны» поспешили сделать легитимным, был подорван его собственной недостаточной искренностью. Свобода, которую он обеспечил, оказалась скомпрометированной несвободой в том смысле, что все это основывалось на противоречивом императиве необходимой лжи. Контекст холодной войны, как он понимался наиболее воинственной частью интеллигенции в Конгрессе за свободу культуры, заключался втом, что деятельность велась под знаком полнейшей верности идеалу. Цели оправдывали средства, даже если приходилось лгать (напрямую или путем замалчивания) коллегам; этика подчинялась политике. Они перепутали свою роль, преследуя собственные цели, играя на душевном состоянии людей, выставляя вещи в нужном им свете, в надежде на достижение определенного

345

Преследуя абсолютистскую идею свободы, они, в конце концов, предложили другую идеологию — свободоизм, или нарциссизм свободы, — которая превознесла доктрину над терпимостью за еретические взгляды. «И конечно, Истинная Свобода — намного лучшее название, чем просто свобода, — говорит Энтони в «Слепом в Секторе Газа». — Истина — одно из магических слов. Объедините его с волшебством слова «свобода» и получите потрясающий эффект... Умные люди не говорят об истинной истине. Я думаю, что это звучит слишком странно. Истинная истина... истинная истина... Нет, это явно не звучит. И сильно напоминаетberi-beri (авитаминоз) или Wagga-Wagga (австралийский город Уогга-Уогга. — Примред.)»^п.

Эпилог

Замороженность бывает и качеством человеческого мозга.

После рокового лета 1967 года Николай Набоков получил от Фонда Фэрфилда щедрое вознаграждение в размере 34 500 долларов и переехал в Нью- Йорк, чтобы читать лекции «Искусство в социальной среде» в Городском университете, где он получил грант при содействии Артура Шлезингера. Набоков и Стивен Спендер обменивались сплетнями о своих бывших собратьях и шутили о написании «забавной, как у Гоголя, истории о человеке, который, независимо от того, что бы он ни делал, и кто бы ни был его работодатель, обнаруживал, что ему всегда платило ЦРУ»¹. В 1972 году между ними произошла небольшая размолвка. Исайя Берлин советовал Набокову позволить проблеме утихнуть. «Оставьте его», — сказал он. Берлин также предостерегал Набокова от публикации своих воспоминаний о Конгрессе. Дело в том, что Набокове 1976 году то ли шутя,толи всерьез обещал написать книгу под названием «Лучшие времена ЦРУ» (Les Riches Heuresdu С1А). «Если вы серьезно настроены сделать это, позвольте мне дать вам искренний совет — не делать этого, — предупреждал Берлин. — Память склонна нас подводить; предмет по меньшей мере серьезный... Я сомневаюсь, что вы хотите весь остаток вашей жизни быть в центре бесконечного скандала... Таким образом, позвольте мне настоятельно посоветовать вам оставить это минное поле в покое»².

Многие не хотели ворошить прошлое. Спендер, на дружбу которого с Набоковым не повлияла даже их ссора в 1972 году, записал в дневнике, что в марте 1976-го он посетил некую церемонию во французском консульстве в Нью-Йорке, на которой Набоков был награжден орденом Почетного Легиона. «Атмосфера комедийности — консул так построил свою речь, что, пройдясь по всей жизни [Набокова], провел границу между «творчеством» и «карьерой». Консул перечислил все музыкальные фестивали, которые он организовал, но ловко избежал темы Конгресса за свободу культуры. Пустота

347

В последние годы Набоков продолжал преподавать и писать музыку. Его самый главный проект — музыка для «Дон Кихота» в постановке Джорджа Баланчина (исполнял Нью-Йоркский городской балет). В статье про «Дон Кихота» для журнала «Нью-Йоркер» Эндрю Портер написал: «Нет ничего, увы, что можно сделать с плохой партитурой Николая Набокова... Эта задыхающаяся, повторяющаяся, ничтожная в своих слабых попытках достичь бодрости музыка, то и дело пытающаяся поправить ситуацию, обращаясь к соло трубы или удару гонга»⁴. Девиз Набокова, вспоминал один изего друзей, мог быть такой: «Я иду на компромиссы». Возможно, он унаследовал это от своего отца. Молодой офицер разведки на одном из вечеров в послевоенном Берлине встретил девяностолетнего отца Набокова. «Старик, как все Набоковы, был либералом в царской России. Я увидел, как он подошел к каким- то высокопоставленным советским представителям и сказал: «Вы знаете, я всегда был на стороне народа!», а затем перешел на другую сторону комнаты [к хозяину вечера] и с той же самой обворожительной улыбкой заявил: «Я очень хорошо знал вашего дедушку, его императорское высочество великого князя Александра Михайловича!». Я задался вопросом: как такой пожилой человек мог чувствовать потребность в таком лицемерии!»⁵.

Набоков умер в 1978 году. Его похороны, вспоминал Джон Хант, «были настоящим театром. Присутствовали все пять его жен. Патрисия Блейк была на костылях после травмы на лыжах. Она говорила: «Я чувствую, что все еще замужем за ним». Мари-Клэр заняла всю первую церковную скамью, как будто она все еще была замужем. Его последняя жена Доминик сказала, что чувствует себя полностью опустошенной. Еще одна бывшая жена наклонилась над его гробом и попыталась поцеловать его в губы»⁶. Это были театральные похороны театрального человека, любившего яркие жесты.

Джон Хант покинул Международную ассоциацию за свободу культуры, как и было запланировано, в конце 1968 года. На секретной церемонии (ее не поленились организовать на плывущей по Сене яхте) он был награжден медалью ЦРУ за заслуги. Позже он занял должность исполнительного вице- президента Института Солка в Калифорнии. Его позицию по Вьетнаму можно было выразить как «иди-ты-к-черту-Хо-Ши-Мин», и он с горечью смотрел, как Америка, которую он так хорошо знал, начала сходить с ума. Он пожаловался Джоссельсону, что чувствует себя иностранцем в собственной стране⁷. Наигравшись с идеей поработать с Роби Маколеем в «Плэйбое», Хант стал исполнительным вице-президентом Университета Пенсильвании. В 1976 году он написал пьесу об Алгере Хиссе, которая была поставлена в Кеннеди-центре. Позже он уехал на юг Франции.

Ирвинг Кристол с Даниэлом Беллом основал журнал «Пабликинтерест», а в 1969 году стал профессором в Нью-Йоркском университете. К тому времени он уже начал называть себя неоконсерватором, что определял как «либерал, который столкнулся с действительностью». Он присоединился к

348

Мелвин Ласки оставался редактором «Инкаунтера» до 1990 года, то есть пока журнал не прекратил существование. К этому времени немногие были готовы охарактеризовать его с положительной стороны. «Инкаунтер» часто казался чем-то вроде карикатуры на самого себя в более ранние времена: он рутинно продолжать запугивать холодной войной с многочисленными страшными предупреждениями об опасности ядерного разоружения»¹². Редактор отдела литературного приложения «Нью-Йорк Таймс» консерватор Фердинанд Мунт (Ferdinand Mount) действительно написал прощальную речь«Инкаунтеру» и провозгласил МелвинаЛаски как «однозначно бесчестного пророка его приемной родины»¹³. Но эта своеобразная дань уважения не привела к потеплению отношений с теми, кто полагал, что Ласки должен был остаться дома.

После прекращения финансирования ЦРУ «Инкаунтер» оказался в тяжелом положении и переживал один финансовый кризис за другим, а Ласки тратил большую часть своего времени на поиск спонсоров. В 1976 году Фрэнк Платт, который остался в ЦРУ, написал Джоссельсону: «Замечательная картина... Мэл, говорящий с этими жестокими ультраправыми (он еще хочет, чтобы старик Хант выглядел как Гэс Холл), с главой пивной империи «Коре» (Coors) в Денвере. Этот пивной магнат хотел встать у руля журнала, сделать его своим собственным. Носил наплечную кобуру и кольт 45 калибра в течение всей встречи! Нет, спасибо, хозяин Коре»¹⁴. Пока Ласки был «у черта на