Рецензент: д-р ист наук, заслуженный деятель науки рф, проф. В. Г. Тюкавкин

Исход

Вторая революционная ситуация не переросла в революцию, как и первая, главным образом из-за слабости массового движения, из-за отсутствия класса, способного поднять массы, возглавить их и повести за собой. Ни буржуазия (как это было во Франции 1789 г.), ни пролетариат (как это будет в России 1917 г.) тогда, на рубеже 70—80-х годов, для такой роли еще не созрели, а многомиллионное российское крестьянство было столь придавлено экономически и унижено политически, что могло лишь бунтовать — стихийно, локально, беспорядочно. Слабость массового движения, с одной стороны, объективно выдвигала тогда революционную партию (народовольцев) на первый план как решающую силу, а с другой — обрекала ее, лишенную поддержки масс, на поражение. Партия взяла на себя роль, посильную только для целого класса, взяла и — не осилила.

Другой причиной неудачи народовольцев была теоретическая несостоятельность доктрины, которую они исповедовали (рево­люция мыслилась как социалистическая, хотя она в то время могла быть только демократической, причем вершителями ее считались крестьяне, которые на это были не способны). К тому же “красный” террор, взятый народовольцами на вооружение, не только не возбудил, вопреки их расчетам, крестьянские массы, но и отшатнул от них (именно как от террористов) либеральное общество. Это сузило социальную базу “Народной воли” и ускорило ее гибель.

Общепринятый в советской историографии тезис В.И. Ленина о том, что “революционеры исчерпали себя 1-м марта” (по существу верный), нельзя понимать буквально. “Народная воля” и после 1 марта сохранила значительную часть своих сил, а затем, пополняя их, еще долго, до конца 80-х годов, продолжала борьбу. Но возместить понесенные в связи с “охотой” на царя материальные (гибель основного ядра “Великого ИК”) и моральные потери (крах расчетов на то, что цареубийство повлечет за собой взрыв революционной активности масс) она уже не могла. В результате победила реакция.

В контексте анализа событий 1879—1881 гг. просто решается спорный вопрос об историческом месте партии “Народная воля”: как главный фактор второй революционной ситуации “Народная воля” со всеми ее достоинствами и недостатками знаменовала собою высший этап народнического движения. Бытующее у нас мнение (академиков М.В. Нечкиной, И.Д. Ковальченко и др.), будто во второй половине 70-х годов революционное народничество переживало не восходящий, а нисходящий период своего развития, противоречит логике истории второй революционной ситуации. Ведь если считать народовольчество уже нисходящим этапом народнического движения и учитывать к тому же, что борьба, рабочих и крестьян даже в момент ее относительного подъема на рубеже 70—80-x годов оставалась еще очень слабой, то как объяснить, из чего сложился в 1879—1881 гг. (как раз в годы “Народной води”!) революционный натиск? Почему вдруг царизм именно в те годы стал подумывать о возможности капитуляции? И перед кем?

Видимо, в поисках ответа на эти вопросы И.Д. Ковальченко выдвинул тезис, первая часть которого исключает вторую: “Деятельность народовольцев представляла собой уже нисходящий этап в истории революционного народничества. Но это, разуме­ется, не означало спада общего накала революционного движения”¹. Слабый накал крестьянского и рабочего движения! 70-80-х годов удостоверен фактами. По мнению автора цитируемой книги, и народовольческое движение было ущербным. Спрашивается, откуда же, за чей счет рос тогда “общий накал” революционной борьбы?

Распространенная в русской либеральной (до 1917 г.) и современной Зарубежной литературе мысль о том, что рево­люционеры своим экстремизмом заставили царское правительство свернуть с пути реформ Александра II к контрреформам Александра III ошибочна. Именно революционеры, как, впрочем, и либералы, всегда толкали царизм к реформам. Половинчатость реформ 60-х годов подсказала им вывод о том, что самодержавие не пойдет на более радикальное преобразование России. Поэтому


¹ В.И Ленин и история классов и политических партий в России. М., 1970. С. 81.

они решили свергнуть его, но, даже казнив Александра II, предлагали Александру III (в письме ИК от 10 марта 1881 г.) добровольно созвать народное представительство “для пересмотра” существующих форм государственности и обязывались при этом условии не оказывать “никакого насильственного противодействия правительству”. Однако царизм и подпиравшие его собою реакционные силы, уступив в 60-е годы, далее руководствовались девизом Победоносцева: “Осади назад!” От М.Н. Муравьева-Ве­шателя и П.А. Шувалова они вели страну по реакционному курсу, а любую оппозицию подавляли.

“Конституция” Лорис-Меликова была новой, сугубо вынуж­денной и очень малой уступкой со стороны царизма, которая обозначила момент относительного равновесия противоборству­ющих сил. Вопрос о том, приведет ли эта уступка к настоящей конституционной реформе или будет взята назад, зависел от дальнейшего соотношения сил. Если бы антиправительственная оппозиция смогла усилить давление, она заставила бы царизм согласиться на конституцию (хотя бы и ограниченную), которая достойно и выигрышно для России увенчала бы цикл “великих реформ” 60-х годов и сделала бы их действительно великими. Но верх взяла реакция и принялась осуществлять то, к чему она стремилась и что планировала заранее, т.е. контрреформы.

Как бы то ни было, демократический натиск 1879—1882 гг. стал важной вехой в истории русского освободительного движения. Он вырвал у царизма много уступок в различных областях политики, экономики, культуры. Наиболее крупными из них были уступки в крестьянском вопросе: упразднение временнообязанного состояния крестьян, отмена подушной подати, снижение (примерно на 30 % по стране) выкупных платежей, одновременное сложение 14 млн. руб. безнадежных недоимок, учреждение Крестьянского банка. В рабочем вопросе царизм вынужден был положить начало фабричному законодательству (1 июня 1882 г. вышел закон об ограничении детского труда и введении фабричной инспекции). Из политических уступок, вырванных революционным подъемом, царизм одни взял обратно (например, “конституцию” М.Т. Ло­рис-Меликова), но другие оставил: было ликвидировано III отделение, освобожден из сибирской ссылки Н.Г. Чернышевский. В области культуры примечательны отставка весной 1880 г. министра просвещения Д.А. Толстого и начавшийся пересмотр реакционнейших толстовских школьных правил, отмена 24 марта 1882 г. монополии императорских театров, воссоздание (с 1879 г.) грузинского и начало (с 1882 г.) украинского профессионального театра.

Но дело не в этих конкретных (разумеется, весьма ограничен­ных) уступках. Дело в том, что освободительное движение вступило в новый, решающий фазис своего развития. Во-первых, теперь определилась в стране более зрелая расстановка социальных

и политических сил. Либеральная буржуазия еще раз после 1859—1861 гг. доказала свою слабость. Революционные демократы как выразители интересов народных масс убедились, что для победы революции совершенно необходима не только и даже не столько в теории, сколько практически, опора на массы. В массовом движении как самостоятельный, качественно новый фактор революционной ситуации выделилась борьба рабочих и начала выдвигаться на первое место по значению. Таким образом, реальнее и яснее стали перспективы вызревания революции в России — революции демократической. Установилась даже — ив сущности, и в протяженности — своего рода цикличность развития страны к грядущим потрясениям: через 20 лет после первой революционной ситуации — вторая, еще через 20 лет — третья революционная ситуация и первая революция. Это — во-первых.

Во-вторых, революционная ситуация 1879—1882 гг. явилась итоговой проверкой теоретической доктрины народничества на практике и воочию показала, что народничество как руководящая теория в условиях новой расстановки социально-политических сил уже несостоятельно. Тем самым опыт второй революционной ситуации ускорил переход русских революционеров от народниче­ства к социал-демократии. Новая доктрина, судя по тому, как она уже зарекомендовала себя в Европе, была более целесооб­разной и перспективной. К несчастью для России, здесь она приняла отличную от западной социал-демократии экстремистскую форму большевизма.

Историографическая справка¹. Российские профессиональные историки до 1917 г. не изучали революционную ситуацию 1879—1882 гг. как таковую. Не употребляли они и самого понятия “революционная ситуация”. Но они видели, что власть, общество, вся Россия оказалась на рубеже 70—80-х годов в кризисном состоянии, и пытались раскрыть смысл, причины и последствия этого кризиса.

Историки-охранители (граф С.С. Татищев, князь Н.Н. Го­лицын, жандармский генерал Н.И. Шебеко, агент III отделения А. П. Мальшинский) усматривали главное препятствие националь­ному развитию в происках народнической “крамолы”, а главную причину кризиса — в слабом противодействии ей со стороны карательного аппарата империи. Целиком оправдывая “белый” террор царизма, они осуждали “диктатуру сердца” М.Т. Лорис-Меликова, который, мол, напрасно заигрывал с недоразвитым русским обществом и чуть ли не приободрял революционеров “мерами снисхождения и кротости”².


¹ Подробно см.: Троицкий Н.А. Историография второй революционной ситуации в России. Саратов, 1984.

² ТатищевС.С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. С. 653.

Либеральные историки (А.А. Корнилов, В.Я. Богучарский, С.Г. Сватиков, Б.Б. Глинский), напротив, возлагали вину за национальную конфронтацию на царизм: “Неспособностью вы­носить малейшую оппозицию со стороны общества и склонностью прибегать для ее подавления к мерам произвольным и террористическим правительство сделало невозможным мирное развитие страны. Зачинщиком в том двойном терроре, при котором пришлось русскому обществу жить и развиваться после великих реформ 60-х годов, являлось именно правительство”¹. Отвергая “двойной террор” (и “белый”, и “красный”), либералы старались доказать, что реформы суть движущая сила истории, а революция — это исторически несостоятельная крайность слева, как реакция — столь же несостоятельная крайность справа.

Советская историография приняла к руководству учение В.И. Ленина о революционных ситуациях, но при этом, как и в изучении первой революционной ситуации, обычно преу­величивает размах и силу массового (особенно рабочего) движения 1879—1882 гг. в ущерб народовольческому². Научно сба­лансированная оценка крестьянского движения как социальной базы революционного народничества и как фактора, угрожающе воздействовавшего на политику царизма 1870-х годов, дана в статье A.M. Анфимова и в монографии В. Г. Чернухи³.

Либерально-демократическое движение до недавних пор вообще игнорировалось в советской историографии как исследовательская проблема. В 1966 г. на всесоюзной дискуссии о периодизации разночинского этапа освободительной борьбы в России акад. М.В. Нечкина попыталась изъять либеральную оппозицию из самого понятия “освободительное движение”, заявив, что это понятие у В.И. Ленина — “синоним революционного” и что оно включает в себя только деятельность революционеров⁴. Лишь с 1970-х годов началось изучение либеральной оппозиции как вспомогательного фактора второй революционной ситуации в России⁵.

Наиболее обстоятельно исследован такой компонент второй революционной ситуации, как кризис “верхов”, главным образом в монографиях П.А. Зайончковского и М.И. Хейфеца¹. Итоговая коллективная монография “Россия в революционной ситуации на рубеже 1870—1880-х годов” под редакцией Б.С. Итенберга (М., 1983) освещает все вопросы темы, хотя некоторые из них (о периодизации революционного кризиса, соотношении между его восходящей и нисходящей фазами, компонентами и т.д.) остаются спорными.

В зарубежной историографии преобладает идея альтер­нативности русской революции, согласно которой реформы 60-х годов поставили Россию на единственно правильный путь национального прогресса, но революционеры своим безрассудным экстремизмом рассердили царский режим и вынудили его прибегнуть к контрреформам. Такую концепцию раньше других обосновал английский историк Б. Пейрс², а сегодня ее развивают в числе других известные американские исследователи Р. Пайпс и А. У лам³.


¹ См.: Зайонч.ковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880-х годов. М., 1964, Хечфеи, М.И Вторая революционная ситуация в России. Кризис правительст­венной политики М.,1963.

² Труды Б. Пейрса издавались в Англии и США с 1920-х годов. См., к примеру: Pares В. Russia. Between Reform and Revolution. N. Y., 1962.

³ См.. Ulam A. In the Name of the People: Prophets and Conspirators in pre-revolutionary Russia. N. Y., 1977; Пайпс P Россия при старом режиме. М„ 1993.