Рецензент: д-р ист наук, заслуженный деятель науки рф, проф. В. Г. Тюкавкин

Канун освобождения

Как личность, Александр II был, конечно, привлекательнее отца — умнее, образованнее, мягче и сдержаннее характером (сказалось на нем влияние его воспитателя В.А. Жуковского). Внешне, статью и выправкой,— вылитый отец, он умственно и нравственно больше походил на своего дядю, Александра I, чем на отца. Однако и Александр Николаевич тоже сочетал в себе — не столь кричаще, как Николай Павлович,— пороки самодура и ретрограда, да и чрезмерно полагался на бывших служак Николая, о которых Ф.И. Тютчев в 1856 г. сказал, что они ему “напоминают волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле”.

В отличие от сильной, хотя и ограниченной, истинно жандармской натуры Николая, Александр был по натуре не столько слаб, сколько изменчив. Этим он тоже напоминал своего дядю. В молодости он, к примеру, то безропотно терпел, как

отец под горячую руку хлестал его по щекам (оттого, по уверению злых языков, щеки у Александра смолоду отвисли), то вдруг дерзал презреть отцовскую волю и стоять на своем. С годами Александр II сохранил эту неустойчивость натуры — и в личной, и в государственной жизни, “всегда шел то вправо, то влево, беспрестанно меняя свое направление”¹ . Долго колебался он и прежде, чем проявить инициативу в отмене крепостного права. Главное же, эта его инициатива была вынужденной, навязанной царю силою обстоятельств — силою, давно и неуклонно нарастав­шей, в виде экономических и социальных бедствий, стихийного протеста крестьянских масс, давления со стороны либералов и революционеров.

Подготовка отмены крепостного права в России началась с того, что 3 января 1857 г. был учрежден очередной Секретный комитет по крестьянскому делу, как это делалось время от времени при Николае I. В состав комитета вошли 11 вельмож: бывший шеф жандармов А.Ф. Орлов, настоящий шеф жандармов В.А. Долгоруков, будущий “Вешатель” М.Н. Муравьев, бывший член суда над петрашевцами и будущий председатель суда над ишутинцами П. П. Гагарин и другие, почти все без исключения реакционеры, крепостники. Орлов даже похвалялся, что “скорее даст отрубить себе руку, чем подпишет освобождение крестьян с землей”. Он и был назначен (не за это ли?) председателем комитета.

Таков был комитет по подготовке освобождения крестьян. Члены его не скрывали своей готовности похоронить крестьянский вопрос в разговорах “о крестьянском вопросе”, как это было в таких же комитетах при Николае I. Однако нарастание рево­люционной ситуации и в особенности подъем крестьянского движения заставили комитет через 6,5 месяцев абстрактных прений конкретно приступить к делу. 26 июля 1857 г. член комитета министр внутренних дел С.С. Ланской представил официальный проект реформы и предложил создать в каждой губернии дворянские комитеты с правом вносить свои поправки к проекту. Это предложение означало, что царизм, проявляя максимальную чуткость к интересам помещиков, так повел реформу, чтобы инициатива ее осуществления исходила от дворянства с минимальным для дворян ущербом. Сам Ланской афишировал свои крепостнические убеждения, печатно заявив, что государь император поручил ему “ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству”. 20 ноября царь узаконил предложение Ланского в рескрипте на имя прибалтийского генерал-губернатора В.И. Назимова. Рескрипт Назимову был разослан для сведения всем губернаторам и опубликован. В нем излагались те сформулированные Ланским

принципы реформы, которыми должны были руководствоваться губернские комитеты, а именно:

1) помещики сохраняют в своих руках всю землю и вотчинную (т.е. полицейскую) власть над крестьянами;

2) крестьяне получают лишь юридическую свободу личности, да и то после так называемого переходного периода (до 12 лет), а также усадьбу за выкуп, без земли.

Прежняя система феодальной эксплуатации крестьян в виде барщины и оброка за помещичью землю сохранялась. Царский рескрипт Назимову положил начало открытой подготовке рефор­мы. Так вошел в историю освобождения крестьян и сам Назимов. Это был человек не только реакционных, крепостнических убеждений, но и “замечательно глупый” (по выражению генерала П.А. Черевина), хотя и везучий: начал карьеру с уроков марширования наследнику престола и кем только не был! — например, попечителем учебного округа в Москве, где он и повелел воздвигнуть в зале университета, увидев там все девять муз, десятую музу “для симметрии”.

К концу 1858 г. губернские комитеты были созданы во всех губерниях Европейской России. Все они подчинялись Главному комитету по крестьянскому делу, который был преобразован (фактически лишь переименован) из Секретного комитета. Большинство в губернских комитетах (как и в Главном комитете) составляли откровенные крепостники. Только Тверской комитет был либеральным. Председательствовал в нем местный пред­водитель дворянства, позднее знаменитый адвокат, друг М.Е. Салтыкова-Щедрина A.M. Унковский.

Все комитеты, кроме Тверского, пеклись не о крестьянских, а о помещичьих интересах и поддержали принципы, изложенные в царском рескрипте Назимову. Крепостники стремились в ходе реформы сохранить как можно больше, а уступить как можно меньше, причем с наибольшим шумом, чтобы, говоря словами Щедрина, “мужик как можно больше восчувствовал, а помещик как можно меньше ощутил”. Возражения либералов звучали робко и встречали злобный отпор со стороны крепостнического большинства. Так, в Калужском комитете один из его членов, бывший декабрист П.Н. Свистунов на торжественном обеде членов комитета вступился за крестьян. Это вызвало переполох в комитете: “...члены комитета криками выражали свое негодование; губернский предводитель, сидевший возле губернатора за обеден­ным столом, вскочил и закричал: "Каторжник!"”¹ . Недаром член Симбирского комитета Я.А. Соловьев официальное название губернских комитетов — “комитет для улучшения быта крестьян” — переиначил в “комитет для улучшения быта помещиков”.


¹ Корнилов А.А. Крестьянская реформа в Калужской губернии при В.А. Арцимовиче. М., 1904. С. 115.

21 апреля 1858 г. Александр II утвердил программу Главного комитета по крестьянскому делу на принципах рескрипта Назимову. Эта программа, фактически действовавшая со дня опубликования рескрипта и до конца 1858 г., предусматривала не ликвидацию, а лишь смягчение крепостной зависимости крестьян. Герцен, внимательно следивший за ходом подготовки реформы, писал об Александре II: “Нет, не по его плечам эта ноша”; “Тихо, ужасно тихо идут дела на Руси, слабая рука Александра Николаевича дрожит”.

Между тем опубликование царского рескрипта, т.е. начало открытой подготовки реформы, вызвало новый подъем крестьян­ского движения. Крестьяне требовали не только воли, но и земли (“Одна воля хлебом кормить не станет!”). Они не верили устным и печатным толкам о безземельном освобождении, считая их выдумками “бар”, и готовились к тому, что сам царь будет разъезжать по деревням и лично провозглашать волю крепостному люду.

В годы подготовки реформы крестьяне все сильнее заявляли о своих интересах. По данным III отделения, крестьянские волнения, которые удавалось подавить лишь с помощью войск, учащались из года в год:

1858 г.— 86 таких волнений

1859 г. — 90 "—"

1860 г.— 108 "—"

Обычными становились волнения целых деревень. Шеф жандармов В.А. Долгоруков в отчете за 1858 год внушал царю, что “крестьяне при ожидании переворота в их судьбе находятся в напряженном состоянии”, и поскольку “терпению при ожидании есть предел”, то с реформой “долго медлить невозможно”.

Таким образом, крестьянское движение ускорило ход подго­товки реформы. Более того, оно (как и давление политической оппозиции) вынудило царизм к более радикальному решению крестьянского вопроса, по сравнению с апрельской программой 1858 г.

4 декабря 1858 г. была принята новая программа Главного комитета, которая, в отличие от старой, подрывала самые основы крепостничества. Составил ее член комитета генерал-адъютант Я. И. Ростовцев — тот самый, который в молодости шел вместе с декабристами и 12 декабря 1825 г. донес Николаю I о готовящемся восстании, после чего сделал верноподданническую карьеру и в деле петрашевцев (1849) был уже членом Следственной комиссии. Желая подчеркнуть, как изменилось время, Герцен пишет в 1858 г.: “Яков Ростовцев спрашивал в Петропавловской крепости у Петрашевского и его друзей, не было ли у них преступных разговоров об освобождении крестьян. Теперь царь стал во главе

освобождения, и Яков Ростовцев председателем в комитете освобождения”.

Вот основные положения программы 4 декабря. Крестьяне получают личную свободу. Все они обеспечиваются земельными наделами в постоянное пользование с правом выкупить их в собственность, для чего правительство содействует крестьянам посредством кредита. Переходное же (“срочнообязанное”) состо­яние регламентируется. Эти положения новой программы Главного комитета, как мы увидим, и легли в основу реформы 1861 г.

Новая программа требовала переработать многочисленные проекты губернских комитетов, составленные по старой программе. Для редактирования этих проектов в марте 1859 г. были учреждены при Главном комитете Редакционные комиссии. Сначала предполагалось создать две комиссии: одна должна была разработать проект общего положения для всех губерний, другая — местные положения для отдельных регионов. Однако была образована всего одна комиссия, сохранившая тем не менее наименование во множественном числе: “Редакционные комиссии”.

Председателем комиссии был назначен Я.И. Ростовцев, но фактически руководил ею Николай Алексеевич Милютин — чиновный либерал из именитой семьи (один его брат, Владимир, был видным публицистом и экономистом социалистического направления; другой, Дмитрий,— крупнейшим государственным деятелем, военным министром и генерал-фельдмаршалом). Н.А. Некрасов посвятил Николаю Милютину стихотворение под выразительным названием “Кузнец-гражданин”.

Редакционные комиссии работали очень бойко, словно их в самом деле было две. Уже в августе 1859 г. проект “Положения о крестьянах” был закончен. Начали вносить в него правку по замечаниям депутатов от губернских комитетов. В конце августа прибыли депутаты “первого приглашения” — от 21 губернского комитета. Среди них был и A.M. Унковский. Он и четверо его единомышленников представили “адрес 5-ти” с предложением реформировать суд, администрацию и печать. Александр II на полях этого адреса испуганно пометил: “Т.е. конституцию!!!” Унковский был признан неблагонадежным, отстранен от должности предводителя дворянства и сослан в Вятку.

В феврале 1860 г. были вызваны с мест депутаты от остальных 24 губернских комитетов. К тому времени Ростовцев умер (перед смертью воззвав к царю: “Государь, не бойтесь...”), и председа­телем Редакционных комиссий был назначен министр юстиции граф В.Н. Панин — внук усмирителя пугачевщины, даже по выражению кроткого Г.А. Джаншиева “окаменелый консерватор”, а в действительности озверелый крепостник, весь в деда,— пожалуй, даже не просто крепостник, а человеконенавистник, который не только прекословия, но и обыкновенного говора людского не выносил, отчего населял свою квартиру попугаями,

выбирая тех, что “поречистей”. Внешность Панина была под стать его внутреннему миру. Герцен назвал его “жирафом в андреевской ленте”, но еще больше он походил на орангутанга — такой же огромный, безобразный и свирепый, а главное, неразумный. Информацию о назначении Панина председателем Редакционных комиссий Герцен поместил в траурной рамке и сказал о нем и о тех, кто назначил его, следующее; “В прошлое царствование одного из умнейших людей в России П.Я. Чаадаева считали по высочайшему повелению умалишенным. Теперь сумасшедший Панин по высочайшей воле считается умным. Действительно, неограниченное самодержавие”.

Назначение Панина было уступкой со стороны правительства дворянской оппозиции справа. Панин не только остановил начавшийся с декабря 1858 г. процесс радикализации реформы, но и повернул его вспять: добился, чтобы Редакционные комиссии уменьшили нормы земельных наделов и увеличили размеры повинностей для крестьян. 10 октября 1860 г. проект Ре­дакционных комиссий поступил в Главный комитет по крестьян­скому делу, который “обогатил” проект еще некоторыми изменениями, выгодными для помещиков (в частности, еще раз понизил нормы земельных наделов). С конца января 1861 г. началось рассмотрение проекта в последней перед царем инстанции — в Государственном совете.

Александр II в речи на заседании Государственного совета подчеркнул, что в предыдущих инстанциях “все, что возможно было сделать для ограждения интересов дворянства, сделано”. Государственный совет, однако, нашел возможным еще кое-что сделать: он принял идею князя П. П. Гагарина о “дарственном” наделе. Этот “кошачий”, по выражению крестьян, надел составлял четверть нормального надела (как правило, меньше одной десятины). Помещикам, без сомнения, выгодно было освобождать крестьян с такими наделами, а чтобы соблазнить крестьян “кошачьей” нормой, объявили, что эти наделы предоставляются крестьянам в собственность немедленно и бесплатно. Зато, получив такой надел, крестьяне уже не могли более претендовать на землю. Бывшие крепостные отнеслись к “дарственным” наделам без воодушевления. По подсчетам П.А. Зайончковского, взяли “дарственные” наделы примерно 500 тыс. ревизских душ, т.е. не больше 5 % помещичьих крестьян.

17 февраля 1861 г. проект “Положения о крестьянах” поступил на подпись к царю. 19 февраля, в шестую годовщину своего вступления на престол, Александр II подписал “Положение о крестьянах” и Манифест, возвещавший о реформе. Но обнародо­вать тот и другой документы правительство решилось не сразу. Дело в том, что грабительский характер реформы был очевиден для ее творцов. Сам Александр II перед обнародованием Манифеста сказал: “Когда народ увидит, что ожидание его, то

есть что свобода по его разумению не сбылась, не настанет ли для него минута разочарования.”¹ Воистину, “чует кошка, чье мясо съела”!

Опасения властей росли еще оттого, что с 26 февраля на Руси была масленица — пора, когда весь простой люд пьет и гуляет. Власти и боялись, что на масленицу, если объявить о реформе, народ взбунтуется особо — под пьяную руку.

В итоге реформа была объявлена после масленицы, на великий пост: 5 марта в Петербурге и Москве и с 7 марта по 2 апреля — в остальной России. А между 19 февраля и 5 марта не только шла передислокация войск в губерниях, но и приводились в боевую готовность войска в самом Петербурге, с артиллерией.

Царь и правительство 19 февраля были в страхе. Войскам в столице выдали боевые патроны, офицерам приказали не отлу­чаться круглосуточно из казарм. Сам Александр II не отважился ночевать в своих апартаментах и перешел в покои младшей сестры Ольги Николаевны, отличавшейся большой личной храбростью. Тем временем в царских покоях всю ночь дежурили министр двора и шеф жандармов, держа наготове для царя лошадей² .

Так было 19 февраля. Но и 5 марта Зимний дворец был объят тревогой. Собравшиеся в ожидании царя сановники перепугались, услышав гул, похожий на орудийный залп. Генерал-губернатор приказал узнать, что случилось. Ему до­ложили: глыба снега сброшена с дворцовой крыши. Прошли минуты, и вдруг раздался колокольный звон, принятый чуть не за набат. Вновь опрометью помчался фельдъегерь и по возвра­щении доложил, что звонят у Исаакиевского собора по случаю похорон какого-то священника.

Если так робели в столице под охраной артиллерии правители государства, то каково было тогда поместным дворянам! Многие из них бросали в те дни свои усадьбы и стекались в города, а иные бежали даже за границу.

Историографическая справка. До 1917 г. российские историки не изучали революционную ситуацию как таковую. Не употреб­ляли (и не признавали) они и самого понятия “революционная ситуация”. Не только ученые-охранители, как, например, их “классик”, праправнук знаменитого историка XVIII в. В.Н. Татищева граф С.С. Татищев — автор капитальной биографии Александра II, но и либерально-буржуазные исследователи (И.И. Иванюков, Г.А. Джаншиев, А.А. Корнилов³) игнорировали и кризис “верхов”, и кризис “низов” 1859—1861 гг., а борьбу вокруг


¹ Татищев С.С. Император Александр П. Его жизнь и царствование. СПб., 1911. Т. 1.С. 330—331.

² См.: ВалуевП.А. Дневник. М., 1961. Т. 1 (1861—1864). С. 72—73.

³См. Иванюков И.И. Падение крепостного права в России. СПб., 1882; Джаншиев Г.А. Эпоха великих реформ. СПб., 1892; Корнилов А.А. Крестьянская реформа. СПб., 1905.

отмены крепостного права сводили к спорам между крепостниками и либералами, причем Герцен и Чернышевский зачислялись в либеральный лагерь.

Советские историки, догматически усвоив ленинскую кон­цепцию революционной ситуации, сосредоточились на изучении Герцена и в особенности Чернышевского (о нем давно уже защищено больше 500 диссертаций!)¹ , но мало интересовались либеральным и правительственным лагерями и долго не могли подготовить обобщающего исследования всей темы.

В 1957 г. при Институте истории АН СССР была создана исследовательская группа по изучению первой революционной ситуации под руководством академика М.В. Нечкиной. К 1978 г. группа выпустила в свет семь больших сборников статей с преимущественным вниманием к Чернышевскому, Герцену и революционному лагерю. В русле работы этой же группы были подготовлены и опубликованы (кроме множества статей) моно­графии И.В. Пороха о Герцене и Чернышевском, Я.И. Линкова о Герцене и Огареве, Н.Я. Эйдельмана о Герцене, Н.Л. Рудницкой об Огареве, B.C. Кружкова о Добролюбове, Н.Г. Сладкевича о борьбе различных течений русской общественной мысли конца 50-х — начала 60-х годов, Г.Н. Вульфсона о революционном движении тех же лет на периферии. Появились серьезные труды по истории либерализма (В.Н. Розенталь, И.П. Попова, С.С. Секиринского, Т.А. Филипповой) и охранительства (В.А. Китаева, В.А. Твардовской).

Наконец, в 1978 г. была издана коллективная монография “Революционная ситуация в России в середине XIX века”, где рассматриваются все основные вопросы темы. К сожалению, монография целиком подчинена концепции ее редактора М.В. Нечкиной, которая преувеличивала зрелость и силу рево­люционного и размах массового движения, преуменьшала разно­гласия внутри революционного лагеря (между Герценом и Чернышевским особенно), недооценивала демократизм либералов, причем злоупотребляла укладкой фактического материала в жесткие ленинские оценки.

В зарубежной историографии проблема революционной ситу­ации не рассматривается, а влияние крестьянского и рево­люционно-демократического движения на отмену крепостного права игнорируется даже в самых серьезных исследованиях — Т. Эммонса, Д. Филда (США)², Д. Бейрау (Германия). Существен­ный пробел, которым страдает советская историография, пренеб­регая личностями царей, восполнил видный представитель российского зарубежья К.К. Грюнвальд в книге “Царь Александр II” ³.