Революция и диктатура в парагвае

Вскоре после окончания Парагвайской войны 1864—1870 гг. вышла двухтомная «История Парагвая» Чарлза Эймса Уошберна ¹⁵⁶. Будучи с 1861 г. посланником США в Асунсьоне, автор, вероятно, не без ведома государственного департамента, вел враждебную Парагваю деятельность, в связи с чем был в 1868 г. выслан. Стремясь снять с себя обвинения в организации заговора против правительства Ф. Солано Лопеса, он написал книгу, весь второй том которой посвящен войне, интерпретировавшейся, конечно, с резко антипарагвайских позиций. Но для того, чтобы возложить всю ответственность за развязывание войны на Парагвай, нужно было и предшествующую историю страны представить в негативном свете. Подобный подход определил оценку Уошберном эпохи Франсии, занимающей значительное место (около 200 страниц) в первом томе его объемистого произведения (гл. IX— XXI).

Уошберн находился в более выгодном положении, чем его предшественники. Он имел возможность основательно использовать свидетельства очевидцев — Ренггера и Лоншана, Робертсонов, Сомельеры. Кроме того, за годы пребывания в Парагвае ему удалось побеседовать с некоторыми современниками Франсии (в частности, с бывшим депутатом конгресса Франсиско Ла Гуардией, учителем Хуаном Педро Эскаладой) и получить у них сведения, представлявшие определенный интерес ¹⁵⁷. Однако информаторы Уошберна были в то время уже глубокими стариками, и их данные, по его собственному признанию, не отличались особой точностью ¹⁵⁸. К тому же, поскольку в период диктатуры они подвергались гонениям, от них трудно было ожидать беспристрастности¹⁵⁹. Но эти обстоятельства не смущали автора, который вообще не склонен был критически относиться к используемым источникам, хотя тенденциозность некоторых из них не подлежала сомнению. Да это и понятно, если учесть, что в его задачу входило не объективное исследование, [287] а обоснование уже готовой идеи, предпринятое с заранее обдуманным намерением.

Заимствуя из имевшихся в его распоряжении материалов преимущественно отрицательные моменты и игнорируя положительные, Уошберн нарисовал крайне одностороннюю картину истории Парагвая 1810—1840 гг. В соответствии с версией Сомельеры о решающей роли последнего в революционных событиях 14—15 мая 1811 г. в Асунсьоне, он отрицал участие Франсии в «майской революции» ¹⁶⁰. Выступая против распространенного представления о парагвайском диктаторе, как человеке большого ума, таланта, обширных знаний, автор заявлял, будто тот вовсе не обладал такими качествами, зато отличался огромным самомнением, эгоизмом, невероятным тщеславием и вызывал всеобщую ненависть. Он безжалостно расправлялся не только с инакомыслящими, но и со всеми способными и образованными людьми, пользовавшимися влиянием и уважением в обществе ¹⁶¹. Антиправительственного заговора, на который ссылались Франсиа и ого апологеты для оправдания массовых репрессий, в действительности, по словам Уошберна, не существовало. Его якобы выдумал сам диктатор в поисках предлога, чтобы уничтожить нежелательных лиц и терроризировать весь народ ¹⁶². Установленный Франсией режим автор рассматривал как лишь незначительно модифицированную систему управления, применявшуюся в свое время иезуитами в парагвайских редукциях ¹⁶³.

Признавая, что существовавшая в эпоху диктатуры изоляция страны стимулировала развитие сельского хозяйства и промышленного производства, Уошберн считал, что эти успехи были куплены слишком дорогой ценой и никак не компенсировали тяжелых лишений, выпавших на долю парагвайцев ¹⁶⁴.

По его утверждению, Франсиа с целью упрочения своей власти усиленно прибегал к социальной демагогии. Нисколько не заботясь в глубине души о благе народа, он вместе с тем старался, чтобы низшие слои не испытывали [288] голода и нужды, которые могли бы восстановить их против правительства. Как уверял Уошберн, при плодородии почвы и обилии скота в Парагвае было нетрудно обеспечить население продуктами питания. К тому же диктатор заставлял богатых помещиков отправлять скот на государственные бойни, а мясо бесплатно раздавалось малоимущим семьям. Подобная политика, по мнению автора, способствовала популярности Франсии среди городских низов, а также поощряла их лень, праздность и распущенность, вызывала антагонизм между различными классами общества ¹⁶⁵.

Подводя итоги долголетнего правления Франсии, Уошберн заявлял, будто оно привело к обнищанию и духовному вырождению парагвайского народа, ставшего, по его словам, угрюмым, недоверчивым, замкнутым, невежественным и менее гостеприимным ¹⁶⁶.

В исторической литературе второй половины XIX в. воспроизводились преимущественно негативные оценки режима Франсии, данные его личными врагами Робертсонами, Пэришем, Сомельерой, Хельи, Моласом, Пеньей, Родригесом, а также Гопкинсом, Демерсэ, Хилем Наварро, Уошберном и др., критические высказывания Ренггера и Лоншана и т. п. В ряде случаев подобное освещение обусловливалось обстоятельствами, связанными с обострением международных противоречий на Ла-Плате, Парагвайской войной 1864—1870 гг. и ее последствиями. Отчасти оно представляло собою, по-видимому, и скрытую полемику с Карлейлем (хотя его имя зачастую прямо не называлось), вызванную тем, что английский историк, восхваляя и полностью оправдывая действия Франсии, по существу, противопоставлял применявшиеся им методы демократическим формам правления.

Наиболее резко против Франсии выступали в тот период аргентинские либеральные историки.

Среди них надо прежде всего назвать Бартоломе Митре, являвшегося также крупным государственным и военным деятелем. В своем труде «История Бельграно и [289] независимости Аргентины», изданном в конце 50-х годов, он довольно подробно осветил ход парагвайской кампании армии Бельграно (главы XII—XIV), которого рассматривал как подлинного инициатора революции в Парагвае ¹⁶⁷. Отдавая должное способностям Франсии, Митре наделил его всевозможными отрицательными чертами и именовал «самым варварским из тиранов», запятнавшим себя бесчисленными преступлениями ¹⁶⁸. Аналогичное мнение высказал современник Митре, видный историк Висенте Фидель Лопес. В своей десятитомной «Истории аргентинской республики», вышедшей в 1883—1893 гг., он писал о «свирепой тирании доктора Франсии, страшная и мрачная личность которого хорошо известна всему миру» ¹⁶⁹. Не изменилась позиция Д. Ф. Сармьенто, как и прежде решительно отвергавшего «ужасный деспотизм доктора Франсии, светского представителя индейско-иезуитской системы» (1883 г.) ¹⁷⁰. Свою точку зрения он сформулировал в статье о Франсии, написанной за год до смерти, в сентябре 1887 г., во время пребывания в Асунсьоне ¹⁷¹.

В связи с началом войны между Парагваем и тройственной коалицией Аргентины, Бразилии и Уругвая аргентинский историк, публицист и политический деятель Хосе Мануэль Эстрада поспешил выпустить книгу «Исторический очерк революции комунерос Парагвая в [290] XVIII веке», где в приложении специальный раздел был посвящен периоду 1810—1840 гг. ¹⁷² Будучи ярым противником Франсии (и его преемников Лопесов), автор видел в диктатуре последнего главную причину всех бедствий, постигших Парагвай. Аргентинец Федерико Тобаль, противопоставляя Франсию Боливару, Сан-Мартину, Бельграно и другим деятелям Южной Америки, характеризовал его как одержимого тщеславием «мрачного тирана» и «наглого деспота», загубившего будущее своего народа и обрекшего парагвайцев на уничтожение ¹⁷³.

Значительное внимание уделено режиму Франсии в книге чилийского священника Хосе Игнасио Виктора Эйсагирре «Католические интересы в Америке». Автор, совершая по поручению государственного секретаря Ватикана поездку по Южной Америке, в сентябре 1856 г. побывал в Парагвае. Он в самых мрачных тонах обрисовал деятельность Франсии, выглядевшего в его описании форменным исчадием ада. Поведение парагвайского диктатора Эйсагирре объяснял отсутствием религиозных устоев и пренебрежительным отношением к церкви, а также жаждой власти и свойствами характера ¹⁷⁴.

Весьма критические суждения высказывали о Франсии его соотечественники, особенно после кровопролитной Парагвайской войны, когда стали очевидны катастрофические последствия военного поражения Парагвая.

В книге врача Диохенеса Деку «Атлантида», вышедшей в середине 80-х годов, «верховному диктатору» посвящалась целая глава. Характеризуя режим Франсии, как самую жестокую тиранию, когда-либо существовавшую в Америке, автор утверждал, что она явилась не столько результатом сознательных, преднамеренных действий, сколько следствием хода событий, предрасположения парагвайского народа к беспрекословному повиновению, отсутствия у него представлений о свободе и демократических институтах. Возвышение диктатора он объяснял врожденной пассивностью парагвайцев, их неспособностью [291] сопротивляться насилию. В его изображении Франсиа выглядел человеком с ненормальной психикой, состояние которой во многом зависело от колебаний погоды, ибо влажный северо-восточный ветер оказывал на него крайне отрицательное влияние ¹⁷⁵.

Разделяя в принципе отрицательную оценку Франсии, либеральный историк Мануэль Домингес писал в 1894 г., что «историческая критика не находит никаких смягчающих обстоятельств» в его пользу¹⁷⁶. Но точка зрения Деку вызвала у него серьезные возражения. В ответ на второе издание «Атлантиды», появившееся в 1901 г. в Буэнос-Айресе, Домингес в том же году опубликовал очерк об этой книге. Из десяти разделов очерка шесть, объединенных общим названием «Деспотизм Франсии», содержали разбор соответствующей главы «Атлантиды». Заявляя, что Деку, умолчав о многих существенных вопросах, сосредоточил внимание на незначительных деталях, в освещении которых допустил ряд фактических ошибок, Домингес выразил несогласие с его основными положениями. В отличие от автора «Атлантиды», рассматривавшего диктатуру Франсии исключительно как продукт определенной среды и объективных условий, он склонен был объяснять ее установление и развитие преимущественно субъективными причинами — целеустремленной политикой диктатора. Из тех же соображений Домингес отверг тезис о патологических отклонениях Франсии от психической нормы, так как подобная постановка вопроса означала, по его мнению, что тиран не несет ответственности за совершенные им преступления ¹⁷⁷.

Историк, писатель и государственный деятель Мануэль Гондра выступил в 1894 г. со статьей «Революция независимости и диктатор Франсиа», в которой подчеркнул «роль, принадлежавшую в революции народу, ибо теперь нельзя писать историю без учета этого важнейшего фактора» ¹⁷⁸. Критикуя политику Франсии, он оправдывал заговор 1819—1821 гг., как направленный против тирании ¹⁷⁹. [292]

За пределами Южной Америки об эпохе «верховного диктатора» писали главным образом путешественники, военные, дипломаты, бизнесмены, побывавшие на Ла-Плате.

Так, по мнению командира североамериканского судна «Уотер-Уич» Томаса Джефферсона Пэйджа, находившегося в парагвайских водах и на территории Парагвая около года (1853—1854), Франсиа «совершил серию преступлений, перечень которых наполняет нас ужасом». В число этих «преступлений», заявлял Пэйдж, входили бесчисленные казни и множество арестов. Соглашаясь, что в то время как другие лаплатские государства раздирались анархией, в Парагвае царило сравнительное спокойствие, он замечал: «То был покой… политического и социального паралича, вызванного системой Франсии, которая унижала национальный дух, делая его покорным любой власти, без моральной или физической решимости противиться угнетению» ¹⁸⁰.

С точки зрения автора объемистой работы «Современный Парагвай» Бенжамена Пуселя диктатура Франсии, несмотря на определенные достижения (предотвращение анархии, национальная консолидация), означала кровавый деспотизм, произвол, варварство и т. п. ¹⁸¹ Он объяснял установление и сохранение подобного режима в течение 26 лет присущим парагвайцам уважением к власти, которое им сумели в свое время внушить отцы-иезуиты ¹⁸². Альфред Деберль в своей «Истории Южной Америки», вышедшей в 1876 г., характеризовал правление Франсии как «азиатскую тиранию». В деятельности диктатора, по словам автора, находили выражение его «кровожадная натура», «деспотические и жестокие инстинкты», «ненасытная жажда власти» и т. п. Политика Франсии, утверждал Деберль, отнюдь не способствовала развитию сельского хозяйства, торговли и промышленности ¹⁸³. [293]

В 1885 г. Антверпенское королевское географическое общество под заголовком «Диктатор Франсиа, или Кровавая страница истории Парагвая» опубликовало сообщение, с которым на его заседании выступил член общества А. Баге¹⁸⁴. Хотя последний утверждал, будто его рассказ основан на заметках, сделанных во время пребывания в Парагвае в 1846 г., и ссылался на личные беседы с современниками Франсии, он не сообщил почти ничего нового и, по существу, ограничился повторением отдельных фактов, приводившихся Робертсонами, Демерсэ, Уошберном и другими авторами. Но Баге дополнил их некоторыми красочными подробностями, являвшимися, судя по всему, плодом его воображения. Ибо имеются серьезные причины сомневаться в том, что он вообще бывал в Парагвае. Во всяком случае иностранцы, посетившие страну в те годы, о нем не упоминают, да и сам Баге не называет ни одного из них (хотя в 1846 г. там находились, например, Э. Мупк аф Росеншёльд, А. Демерсэ, Ф. Виснер, североамериканская дипломатическая миссия Брента — Грэхема и др.). Это тем более странно, что в то время приезд каждого иностранца в Парагвай был целым событием ¹⁸⁵. Следует заметить, что такой компетентный исследователь, как П. Шмитт, посвятивший специальную главу своего труда отношениям между Парагваем и Бельгией в 1840—1870 гг.¹⁸⁶, даже не упоминает имени Баге.

Можно предположить, что под видом информации, полученной из первых рук, бельгийский автор внес свою лепту в модное тогда «разоблачение» Франсии, оперируя материалами своих предшественников и присочинив кое-что для придания колорита.

В традиционном односторонне-негативном духе, доминировавшем в историографии со второй половины 40-х годов, были выдержаны и краткие описания парагвайских событий 1810—1840 гг. в очерках и путевых заметках [294] Уильяма Хэдфилда, Джорджа Томпсона, Ильдефонсо Антонио Бермехо, Огюста Мейлеманса, Эрнеста ван Брисселя ¹⁸⁷.

О том, насколько диктатура Франсии ассоциировалась в сознании многих людей прошлого века, придерживавшихся различных убеждений, с представлением о беззаконии и произволе, свидетельствуют, в частности, любопытные высказывания А. И. Герцена. Для него, человека довольно далекого от южноамериканских проблем, этот режим являлся как бы символом угнетения. Еще в одной из ранних своих статей «Дилетанты и цех ученых» (написанной в 1842 и опубликованной в следующем году) русский писатель весьма нелестно отозвался о тогдашнем Парагвае. «Республика ученых — худшая республика из всех когда-нибудь бывших,— писал он,— не исключая Парагвайской во время управления ею ученым доктором Франциа» ¹⁸⁸. «Парагвайский деспотизм» был для Герцена синонимом тирании, и он употреблял это выражение как нарицательное. Так, характеризуя в письме Г. Гервегу от 26 марта 1850 г. обстановку в Париже периода Второй республики, где верховодили роялисты, добивавшиеся реставрации монархии, Герцен заметил: «Нет ничего проще, как установить в настоящее время какой-нибудь парагвайский деспотизм без доктора Франсиа» ¹⁸⁹. В 1854 г., находясь в Англии, он опять вспомнил о режиме Франсии при характеристике самодержавного строя царской России: «Устройство русской империи …это правление доктора Франсиа в Парагвае, в приложении к стране с пятьюдесятью миллионами населения» (письмо Уильяму Линтону от 20 февраля 1854 г.) ¹⁹⁰. [295]

Заглушаемые дружным хором громогласных обвинений и проклятий но адресу парагвайского диктатора, лишь изредка доносились голоса людей, возражавших против его безоговорочного осуждения. Одним из немногих (и, пожалуй, первым в Америке), кто во второй половине XIX в. призывал беспристрастно разобраться в истинной подоплеке и мотивах тех или иных поступков Франсии, был аргентинский мыслитель и писатель Хуан Баутиста Альберди. У него нет специальных работ на эту тему, но он многократно касался ее в своих трудах.

Еще в известном произведении «Основы и исходные положения для политической организации Аргентинской республики» (1852 г.) Альберди, сравнивая диктатуру Франсии с режимом, определявшимся парагвайской конституцией 1844 г., отдал предпочтение первой, так как, по его словам, она представляла собой временное явление, конституция же — постоянный фактор. «Раньше страна была рабой доктора Франсии,— писал он,— теперь же она является рабой своей конституции» ¹⁹¹.

Особенно часто Альберди высказывал свое отношение к правлению Франсии в середине 60-х годов, когда не раз разоблачал в печати агрессивные цели правящих кругов Аргентины и Бразилии, развязавших войну против Парагвая под фальшивым предлогом его освобождения от гнета диктатуры Ф. С. Лопеса. Признавая негативные стороны деятельности Франсии, Альберди вместе с тем считал действия «верховного диктатора» вызванными не зависевшими [296] от него обстоятельствами. Он подчеркивал, что парагвайцам пришлось установить диктатуру, вступить на путь самоизоляции и прибегнуть к другим крайним мерам только вследствие гегемонистских притязаний и происков Буэнос-Айреса, проводившего политику блокады Парагвая. В этой связи Альберди напоминал о безуспешных попытках Франсии покончить с изоляцией, наладив торговые отношения с Англией ¹⁹².

Отмечая, что Америка знает историю Парагвая лишь в изложении его врагов, Альберди указывал на необходимость воссоздать ее, «отдавая должное великой революции, к которой принадлежит и доктор Франсиа, сочетающий, подобно Робеспьеру и Дантону, с мрачной славой честь способствовать победе американской революции. Доктор Франсиа провозгласил независимость Парагвая от Испании и отстоял ее от посягательств соседей при помощи изоляции и деспотизма: двух ужасных средств, к которым необходимость заставила его прибегнуть во имя благородной цели… Франсиа не торговал интересами государства, он не нажил состояния» ¹⁹³.

И. Э. Ваппэус в своем очерке о Парагвае, сочувственно цитируя высказывания Карлейля, разделял позитивную оценку режима Франсии¹⁹⁴. «В общем и целом его система правления,— указывал немецкий ученый,— видимо, отвечала национальным особенностям, потребностям и желаниям парагвайцев. И, действительно, Франсиа создал государство, которое не укладывается, конечно, в привычную нам классификацию государственных систем, однако, как показала история Парагвая, было жизнеспособным и имело перспективы развития» ¹⁹⁵.

В защиту «верховного диктатора» выступил также английский военный врач Джордж Ф. Мастерман, уделивший ему несколько страниц книги о своем пребывании в Парагвае ¹⁹⁶, где он с 1861 по 1868 г. возглавлял армейскую аптечную службу. [297]

Одобрительно, хотя и с некоторыми оговорками, отзывался о Франсии известный бразильский публицист Руи Барбоза, посвятивший ему целый раздел одного из своих «Писем из Англии» (датировано 2 мая 1895 г.). Противопоставляя парагвайского диктатора большинству других южноамериканских каудильо, Барбоза подчеркивал его интеллектуальное превосходство над соотечественниками, сочетание безразличия к личному благополучию с заботой о благе нации, указывал на царившую при нем безопасность в стране, хотя и отмечал присущие ему человеческие слабости и недостатки ¹⁹⁷.

Однако те или иные оценки диктатуры Франсии (как негативные, так и позитивные) вплоть до конца прошлого столетия являлись, как правило, не результатом научного исследования и анализа документов, а основывались на различной интерпретации одного и того же ограниченного круга источников, на некритическом, механическом повторении высказанных ранее и ставших традиционными суждений ¹⁹⁸, диктовались подчас чисто политическими, эмоциональными, личными и т. п. мотивами. По существу, с 40-х годов в историографии утвердилась своего рода «черная легенда» о Франсии, которой противостояла не менее тенденциозная «белая легенда», пущенная в ход Карлейлем и подхваченная без особых доказательств некоторыми другими авторами.

Подобное положение объяснялось в значительной мере тем, что на протяжении долгого времени архивные материалы фактически оказались вне поля зрения исследователей.

Парагвайский архив был основан еще в конце XVI в. Франсиа постоянно заботился о том, чтобы он содержался [298] в порядке. Учетом и хранением государственных документов непосредственно ведал его секретарь. Личного архива диктатор, видимо, не имел, так как не вел частной переписки. Все, что он писал или диктовал, а также адресованная ему корреспонденция, носили официальный характер ¹⁹⁹. Это были правительственные декреты, распоряжения, инструкции, отчеты и донесения подчиненных, их запросы и т. п. Таких документов накопилось много, ибо Франсиа, твердо державший в своих руках бразды правления, строго регламентировал действия должностных лиц всех рангов и категорически запрещал им предпринимать что-либо без его санкции и подробнейших указаний.

Однако вскоре после смерти диктатора получила распространение версия, согласно которой при его жизни все подписанные им бумаги подлежали возврату с отметкой об исполнении, а затем уничтожались. В результате якобы почти не сохранилось документов периода диктатуры. Можно предполагать, что впервые об этом заявил Э. О. Гопкинс ²⁰⁰. Вслед за ним то же самое почти дословно повторили А. де Броссар, А. Демерсэ, Т. Д. Пэйдж²⁰¹. В письме М. П. де Пеньи, датированном 17 декабря 1857 г., утверждалось, будто 24 августа 1840 г. (т. е. меньше чем за месяц до своей смерти) Франсиа начал жечь все важные бумаги, вследствие чего в его апартаментах возник пожар ²⁰². Эти сведения и послужили, вероятно, источником для аналогичного сообщения А. X. Каррансы, который не назвал, правда, точной даты, а ограничился замечанием, что диктатор, «чувствуя приближение конца», распорядился сжечь архив ²⁰³.

Версию об уничтожении всего или, по крайней мере, большей части архива Франсии разделяют Ф. Виснер, А. Марбе дю Грати, Ч. Э. Уошберн, X. Льянос, Г. Кабанельяс [299] и многие другие историки ²⁰⁴. Но едва ли можно признать ее достоверной. Во всяком случае, о ней даже не упоминал столь осведомленный современник, как X. А. Хельи, а крупный знаток архивных фондов Парагвая Б. Гарай считал, что она «не заслуживает особого доверия», и указывал на наличие в Национальном архиве Асунсьона различной документации эпохи Франсии ²⁰⁵. Такого же мнения придерживался М. Домингес ²⁰⁶. По авторитетному свидетельству X. П. Бенитеса, в упомянутом архиве, а также в Национальной библиотеке Рио-де-Жанейро, некоторых частных архивах Буэнос-Айреса, Асунсьона и других хранилищах имеются многочисленные материалы, касающиеся режима Франсии, в частности его указы, циркуляры, обширная переписка с представителями местной администрации и т. д.²⁰⁷

Разумеется, вполне возможно, что часть документов, особенно те, которые в какой-то мере компрометировали диктатора (например, следственные дела заговорщиков, протоколы их допросов, предписания об арестах и казнях), действительно была уничтожена, но ценные архивные фонды той эпохи, несомненно, сохранились ²⁰⁸.

По распоряжению президента К. A. Лопеса асунсьонский архив подвергся реорганизации, однако доступ к нему практически так и не был открыт (за единичными исключениями). В конце Парагвайской войны его вывезли