Рождение разума


Глава 4. Пурпурные цифры и острый сыр



бет8/11
Дата11.06.2016
өлшемі0.92 Mb.
#128700
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11
Глава 4. Пурпурные цифры и острый сыр

' У многих более «грубых» синестетиков особые цвета связаны не только с цифрами но и с буквами, с тем, что мы называем графемами. В этом случае, по-видимому, зрительный образ буквы также представлен в веретенообразной извилине. Таким образом, тезис с «перекрестной активации» может объяснить и эти про-

У других синестезия связана со звуками букв —-фонемами, и это может быть обусловлено перекрестной активацией на более ранней стадии, рядом с височно-теменно-затылочным соединением (ВТЗ) и ангулярной извилиной (Ramachandran, Hubbard, 2001 a. b).

Это расширяет возможности нового терапевтического подхода хотя бы к некоторым формам дислексии * или врожденным расстройствам чтения. Джером Летвин, Гэд Гейгер и Джанет Аткинсон предположили, что по крайней мере одна форма дислексии может быть вызвана дефектом внимания, который создает эффект «толкучки». Единственная буква распознается без труда, но когда она заключена в слове, это становится невозможным, поскольку другие буквы играют роль «отвлекающих».

В наших исследованиях сннестетики могли преодолеть эффект «толкучки» из-за возникшего цветового различия между буквами. Это наводит на мысль: нельзя ли преодолеть дислексию, окрашивая букаы (или слова) в разные цвета? Мы получили некоторые обнадеживающие предварительные результаты, которые тем не менее требуют дополнительных экспериментов.

Эта теория не предполагает, что обучение в раннеи детстве не играет никакой роли в сннестезнн. В определенном смысле оно должно играть роль, поскольку мы не рождаемся с нейронами, определяющими цифры. Поэтому перекрестная активация едва ли создает основу — она лишь обусловливает предрасположенность к привязке цифр к тщету, но не «назначает» цвета определенным цифрам.

Следовательно, неудивительно, что у разных синестетиков некоторые цифры могут вызывать различные цвета. Однако цветовое распределение нередко имеет общие черты — например, «о» чаще всего бывает белым и гораздо реже зеленым Подобное происходит и при синестезии фонем и цветов. Поначалу сходство кажется случайным, однако если распределить фонемы на категории; губно-губные, зубно-альвеолярные, небные, задненебные, губно-зубные (а также глухие и звонкие и т. д.), в зависимости от способа их воспроизведения, можно увидеть определенные шаблоны. Не будем забывать урок из периодической системы элв> ментов Менделеева. Казалось бы, элементы формировали определенные группы (например, галогены или щелочные металлы), но не было никакого четкого шаблона для их объединения, пока Менделеев не открыл «правило порядкового числа атома», что позже позволило ему придумать периодическую таблицу.

Дополнительное доказательство этой точки зрения при* шло во время наблюдения эффекта изменения контраста цифр. У «нижних» сннестетиков чем меньше контрастности, тем бледнее становятся цвета, при контрастности ниже 8% цвет полностью пропадает, хотя сама по себе цифра остается видимой (Ramachandran, Hubbard, 2002). Высокий уровень чувствительности к такому физическому параметру стимула, как контрастность, указывает на перекрест проводящих путей на ранних стадиях нейронной обработки Что происходит, когда объект визуализирует или мысленно представляет себе цифру? Это довольно странно, но многие испытуемые признавались нам, что цвета кажутся более яркими. Чтобы найти этому объяснение, нужно иметь в виду следующее: мысленное представление объекта вызывает частичную активацию тех же сенсорных путей мозга, что и при реальном зрительном восприятии. Такая нисходящая внутрь активация может быть существенной для перекрестной активации цветовых пунктов переплетения. Но когда вы действительно смотрите на черную цифру, происходит одновременная активация нейронов мозга, которая посылает сигнал обратно, и они «накладывают вето» на синестетиче-ские цвета. Для мысленного представления цифр этот запрет не налагается, соответственно цвет становится более ярким.

Другой относительно распространенный тип сннесте зии, описвнный Фрэнсисом Голтоном, — «числовая ось». Эта синестезия выражается в том, что каждая цифра всегда имеет определенное место среди других цифр, организованных в дл1гнные ряды (иногда такие ряды составляют от 30 до 100 цифр). Часто они могут скручиваться и даже закольцовываться таким образом, что, например, девятка может оказаться ближе к двойке, чем к восьмерке, как в евклидовом пространстве* Недавно мы изобрели устройство, позволяющее провести объективное тестирование этого феномена (Ramachandran, Hubbard, 2O01b). Когда нормальных людей просит ответить, какое из двух чисел больше, их реакция зависит от линейной «дистанции» между этими числами, как если бы они сч1гтывали их с числовой последовательности. Поэтому рядом стоящие цифры труднее отделять друг от друга. (Это было показано Станисласом Дехане.) Но когда мы тестировали наших синестетиков, которые имели закрученные числовые ряды, то обнаружили другую картину. Время их реакции не зависело от числовой «диствнцйи» — они демонстрировали нечто среднее между трехмерным и линейным пространством (Ramachandran, Hubbard, 2002).

Эта направленность синестезии также требует комментария. Многие обратили внимание на то, что цифры вызывают цвет, но цвета редко вызывают цифры (см. выше). Возможно, манера, в которой «цветовое пространство» обозначено в картах мозга, по сравнению с тем, как представлены графемы, предоставляет автоматическое смещение в сторону ненаправленной пере» крестной активацнп (Ramachandran, Hubbard, 2002).

В отличие от обычной премудрости в обыденном языке метафоры даже не являются произвольными — есть лишь преимущественные направления (Lakolf, Johnson, 1999), и это защищает наше утверждение об аналогии между метафорой и синестезией. Например, мы говорим «крикливая рубаха», но не «красный звук»; «мягкий» или «резкий звук», но не «громкая ткань». Мы говорим «острый» вкус, но никогда не скажем «кислый на ощупь». Полагаем, что все это отражает анатомические ограничения.

Мы встречали только одну женщину с синестезией, которая видела цифры, когда смотрела на цвета, но не наоборот. Соответственно, когда она видит ткань в горошек или двухцветную чешскую юбку, она видит сумму даух цифр, а затем разлагает их, чтобы понять, что она бессознательно их сложила. Такие примеры напомнили нам, что мы имеем дело не с психикой, а с биологией, где есть место исключениям

Синестезия может служить мнемоническим средством. Многие рассказывали нам, как их цветовые ассоциации помогали им обучаться машинописи (или музыкальной грамоте), где «зашифрованы цвета» (Ramachandran, Hubbard, 2001 а)

Есть и более экзотические формы синестезии, например осязания и вкуса (как у Цитовика (Cytowick, 2002), прославившего «Человека, который знал вкус формы», или у нашего исггытуемого Мэта Блэйксли). Мы предположили, что это, возможно, отражает близость инсулярнои коры, которая имеет области вкуса и соматосенсорики руки на карте Пснфилда-

Карты мозга, которые уже частично совмещены, вполне могут быть вовлечены в синеететическую перекрестную активацию. Такие карты часто находятся анатомически близко друг от друга (как цветовая и цифровая области в веретенообразной извилине, цветовые и слуховые ноля рядом с районом височ-но-теменно-затылочного соединения (ВТЗ) или осязательная и вкусовая карты в инсулярнои коре). Но это необязательно Недавно Джейми Уорд изучал синестетиков, у которых звуки вызывали вкусовые ощущения, и ou выявил связи между инсулярнои корой и зоной Брока.

Испытывают ли нормальные люди синестезию? Часто говорят об определенных запахах, например, о лаке для ногтей, что он сладкий, хогя никогда не пробовали его на bkvc Это должно включать близкие нейронные связи и перекрестную активацию между загихом и вкусом, что можно считать синестезией, которая существует в мозгу у каждого из нас. В данной ситуации не всегда имеется функциональный смысл — например, сладкие фрукты тоже имеют «сладкий» запах, как и ацетон, но также и структурный: обонятельные и вкусовые нервные пути тесно переплетаются и проецируются на те же части лобной долл.

И наконец, рассмотрим тот факт, что, даже будучи детьми, мы морщили нос и поднимали руки, когда сталкивались с неприятными запахами и вкусом. Почему во всех культурах про дурные вещи или поступки говорят, что это «плохо пахнет», а нелепый выбор называется «безвкусица»? Почему мы связываем это со вкусом и запахом2 (Почему, например, не сказать, что это неприятно или глупо?) Я снова утверждаю, то происходящее связано с эволюционными и анатомическими ограничениями. В определенных разделах лобных долей низших позвоночных есть обо11Ятельнью и вкусовые карты, но у млекопитающих с более выра женными общественными связями эти кар1Ы оказались заполненными такими социальными функциями, как захват территории, агрессия и сексуальность, которые в конечном итоге завершились в отображении всех социальных измерений — морали. Отсюда и взаимозаменяемые слова и гримасы для выражения как вкуса/запаха, так и морального отвращения (Ramachandran, Hubbard. 2О01а, b).

Могут ли эти неврологические расстройства разрушать метафоры и синестезию? Это не изучено подробно, но, как было сказано на лекции, мы заметили отсут стене эффекта «буба—кики», как и в интерпретации пословиц, у пациентов с повреждением ангулярной извилины. Недавно я обследовал одного пациента с амнестической афазией*, вызванной поражением левой ангулярной извилины и обнаружил, что в 14 из

15 пословиц он ошибался, понимая их буквальный, а не метафорический смысл.

Говард Гарднер показал, что пациенты с право-полушарнымп повреждениями также имеют проблемы с метафорами. Было бы интересно посмотреть, связан ли этот дефект со случайными или с пространственными метафорами, такими как «он слетел с поста директора» или «с его способностями он далеко пойдет». Я заметил, что они парадоксальным образом вполне способны каламбурить (что главным образом является заслугой левого полушария, которому не препятствует повреждение правого).

Больные шизофренией также не справляются с пословицами, но любопытно, что они часто невольно создают каламбуры и «пронзительные ассоциации» Я поражен сходством между шизофрениками и пациентами с лобно-теменным поражением. Бредовая симптоматика («Я Наполеон» или «Я не парализован») и галлюцинации («Моя левая рука касается твоего шкап) случаются и у тех, и у других; н, как шизофреники, пациенты с правополушарными поражениями способны каламбурить и остроумно шутить. Это позволяет предположить, что у них может быть правая лобно-теменнав гипофункция и аномальное повышение ективности в левой стороне.

Марта Фарра и Стив Косслии показали, что порождение внутренних представлений и контроль над ними — в основном функция левой лобной долп. Я же полагаю, что «сличение» их с реальностью происходит в правой доле (Ramachandran, В1акеь1ее, 1998). Таким образом, поражения при шизофрении, а которых мы здесь говорим, могут приводить к возникновению бесконтрольных и нереалистичных образов (галлюцинации) и представлений (бред)

Слово означает гораздо больше, чем просто ярлык. Я остро это почувствовал, когда недавно обследовал индийского пациента с расстройством речи, называемым амиестической афазией, или феноменом «на кончике языка», вызванным повреждением его левой ангулярной извилины. В придачу к его амнестической афазии (трудности при назывании предметов и в подборе подходящих слов в спонтанной речи) у него были признаки синдрома Гершмана: неспособность называть пальцы руки — ни свои, ни врача: и путаница в определении право/лево (интересно, что он не мог указать, на которую ногу обут ботинок, даже глядя на ботинок и ногу одновременно) — это форма «слепоты соотнесения».

Когда ему показывали предмет, он часто произносил смысловые характеристики, например, при виде очков он говорил: «Лекарство для зрения», подтверждая общепринятое представление о том, что предмет ему знаком, но его название от него ускользает. Однако было много категорий предметов, для которых это не срабатывало. Когда ему показали скульптуру индийского бога Шивы (которого немедл^нно узнает любой индийский ребенок), он не опознал ее и сказал: «О, это бог, который помог Раме пересечь океан» (имея в виду бога обезьян Ханумана). Когда я подсказал ему: «Имя начинается с Кр.. », он воскликнул: «Ну конечно, это Кришна... он не помогал Раме». То же случилось И С некоторыми предметами, которые он исходно не опознавал; исправление имени позволило ему восстановить и правильные ассоциации. Эти исследования, в противовес популярным взглядам, позволяют предполагать, что имя является не просто ярлыком это волшебный ключик, который открывает даери В сокровищницу ассоциаций, связанных с тем, на что ВЫ смотрите.

Учитывая то, что мой пациент Fie мог называть паль цы, мне хотелось узнать, что он станет делать, если я покажу ему грубый жест средним пальцем. Он сказал, что я показываю на потолок, снова демонстрируя, что утрачено не только слово, но даже бросающиеся в глаза ассоциации.

И наконец, этот человек был также совершенно неспособен понимать метафоры: из 15 пословиц 14 он Ит^рпретировал буквально (см примечание 8), несмотря на то что был абсолютно нормальным в других тес-тах, требующих интеллектуальных решений. (Этот пациент — довод в польчу моей идеи о том, что левое ВТЗ — особенно антулярная извилина — может играть кардинальную роль в возникновении метафоры у человеческих существ.)



111 Если в этой идее есть доля правды, то почему же все языки не используют одно и то же слово для обозначения определенного объекта? В конце концов, по-английски мы говорим «дог», по-французски — «шьен», а по-тамильски — «наи».

Дело в том, что ниш принцип распространяется на родовой «протоязык», когда все только начиналось. И как только основа была заложена, возникающие непроизвольные различия породили расхождения в языках: включился магический механизм. Как происходит толчок к началу новых процессов — это всегда вопрос эволюции.

Поддержка этой идеи также приходит из сравнительной лингвистики (Berlin, 1994). В одном южноафриканском племени есть дюжина слов для обозначения разных видов рыб и также много имен для птиц. Если попросить англоговорящего человека классифицировать эти непонятные ему слова по группам — на рыб и птиц, он прекрасно с этим справится, что свидетельствует о непроизвольной связи между внешним видом объекта и звуками, которые используются для его обозначения.

11 Синтаксический «набор» слов имеет поразительное сходство с движением рук. Если я говорю «потрогай свой нос», вы без труда двигаете рукой по кратчайшей траектории, согласованно сгибая локоть и пальцы в соответствующей последовательности сокращения мышц. Но вы также можете, если захотите, занести свою руку за шею и потрогать нос, выставив ее вперед, даже если никогда прежде этого не делали. Иными словами, заданы только цель (коснуться носа) и вся стратегия [сокращение проксимальных мышц 16 в первую очередь и постепенное подключение других подпрограмм для более отдаленных соединений), а не точная последовательность мышечных сокращений. Этот ориентированный на цель «набор» даигательных подпрограмм не отличается от «набора» слов в длинном предложении,

Мы также должны отделить вопрос о функциональной автономии синтаксиса и семантики в мозгу современного человека от вопроса о его эволюционных источниках. Синтаксис почти наверняка является модульным, поскольку мы знаем, что пациенты с поврежденной зоной Вернике могут иметь один модуль при отсутствии другого Они способны складывать безупречные грамматические формы, не имеющие никакого смысла (как в примере Хомского- «Бесцветные зеленые идеи неистово спали»), демонстрируя, что зона Брока может создавать синтаксические структуры сами по себе. Однако из этого ие следует, что синтаксис не развивался из некоторой способности к обработке.

По аналогии посмотрим на три маленькие косточки в нагнем среднем ухе, которые усиливают звуки. Оии присущи млекоп11Тающпм — у наших предков-рептилий их не было Оказывается, что у рептилий, тем не менее, есть три косточки на каждой стороне миого-створчатой нижней челюсти, пригодной для глотания крупной добычи, но не для жевания, в то время как у млекопитающих есть только одна нижняя челюсть. Из сравнительной анатомии мы знаем, что из-за их случайного анатомического расположения дае задние кости челюстей рептилии ассимилировались у млекопитающих в ухе для усиления звуков.

«Модули» слуха и жевания современных млекопитающих независимы друг от друга структурно и функционально (то есть вы можете потерять челюсть и не стать глухими). Как только эволюционная последовательность четко прослеживается, становится кристально ясно, из какой функции развивается другая. А по моему убеждению, подобное то и дело могло происходить с синтаксисом и другими качествами языка, как было показано здесь, — предположение, которое неприемлемо для многих лингвистов.

Одна из причин трений между «чистыми лингвистами» и нейрофизиологами заключается в том, что первую группу интересуют только правила, присущие системе, и не заботит вопрос, почему эти правила сформировались и как онн связаны со структурами мозги и с другими его функциями. Такие вопросы для правоверного лингвиста также лишены смысла, как теоремы Ферма17 или Гольбаха" для некоторых теоретиков, интересующихся простыми числами. (И любой разговор об эволюции, нейронах или роли ангулярной извилины в способности считать будет казаться далеким от его интересов!) Ключевое различие заключается в том, что синтаксис претерпевал эволюцию в течение 200 тысяч лет или дольше в процессе естественного отбора, тогда как теории чисел меньше 2000 лет, и присущие ей правила не прошли ни отбора, нн адаптации в любом смысле. Несомненно, сама по себе полная бесполезность теорнн чисел делает ее соблазнительной для многих математиков, занимающихся «чистой» наукой!
Глава 5. Неврология — новая философия

1 Есть и другая возможность. Это «запаздывание» не имеет функционального значения, а происходит из-за того, что событие в мозгу неизбежно «растягивается» во времени. Поскольку там нет «кнноэкрвна», на который в реальном времени смотрит маленький человечек (гомункулус), нет основания ожидать точной синхронности между переживанием волевого усилия и нервной активностью, порождающей соответствующие движения. Эту точку зрения бурно отстаивает выдающийся

Теореме Ферма — утверждение теории чисел, со1ласно которому уравнение х" + у" = z" при п > 2 не имеет целых положительных решений. Ферма, высказавший эту теорему, не оставил ее доказательства

Догадка Гольбаха — недоказанная теорема, по щггорой каждое целое четное число больше 2 можно записать как суиму двух простых чисел американский философ Дэн Деннет, и в ней есть преимущество закона экономии. (Хотя в биологии закон экономии может быть обманчивым, учитывая пути эволюции. Как однажды сказал Фрэнсис Крик: «Бог хакер, а не строитель».) Вегнер (2002) и Черчлэнд (1996, 2002) внесли важный вклад в развитие проблемы свободы воли. Благодаря им, а также Фрэнсису Крику, Кристофу Коху и Джеральду Эдельману, сегодня изучение сознания считается достойным занятием.

Здесь возникает одна трудность с идеей «растянутости» во времени — почему сбой в синхронизации между активностью мозга и ощущением волевого акта происходит всегда в одном направлении. Если это просто сбой, то можно было бы ожидать, что переживание произвольного актв хотя бы в редких случаях опережает активность мозга.

Честно говоря, философы, с некоторыми исключениями, недалеко продвинулись в понимании сознвния. В частности, это касается Пат и Пауля Черчлэнд, Джона Серла, Дэна Деннета, Джерри Фодора, Дейвида Чал-мерза, Билла Херстеина, Неда Блока, Рика Кратна, Алвы Ноу и Сузан Херли (хотя даже эта группа просвещенных имеет склонность находить извращенное удовольствие в несоглаенн между собой ad nauseam18).

Если эти идеи верны, тогда мы можем сделать еще одно предположение. Нормальный человек, посылая руке команду двигаться, получает обратную связь от зрения и пропрноцептивных ощущений (суставов и мышц) о том, что рука повинуется команде. Но если использовать систему зеркал и помощника в перчатке, тогда испытуемый будет видеть свою руку совершенно неподвижной — то есть не двигающейся. Даже невзирая на это, двигательные команды будут отслеживаться его мозгом, а рука будет чувствовать движение, но выглядеть недвижимой (Ramachandran, Blakeslee, 1998). Нормальные люди, сталкиваясь с такой несообразностью, будут переживать потрясение, говоря что-нибудь вроде: «Боже мой, что происходит! Почему рука не двигается?». Тем не менее, когда мы попробовали провести этот опыт над непарализованной правой рукой у больной с анозогнозией, вызванной поражением правого полушария, она спокойно сообщила нам, что отлично видит, как двигается ее рука, то есть проигнорировала это несоответствие. Продолжая аналогию между анозогнозией и шизофренией, я предполагаю, что в ситуации с «зеркальным ящиком» шизофреники будут вести себя таким же образом — опи будут видеть «галлюцинацию» со своей движущейся рукой.

Существует два различных взгляда на проблему квалии (Ramachandran, Blakeslee, 1998). Первый, как я думаю, теснейшим образом связан с самоощущением — это вопрос-головоломка о наличии вообще каких-либо субъективных ощущений. Почему каждый из нас, включая и меия, не может быть зомби, который выполняет свою работу? Почему могут существовать два параллельных описания или «рассказа» о мире — субъективный рассказ Т и ос>ьектнвный рассказ «Оно»? Второй — почему ощущения принимают те или иные конкретные формы. По моему мнению, он более поддается научному изучению, и решение этой проблемы может также подвести нас ближе к ответу на первый вопрос.

Давайте проиллюстрируем его следующим парадоксом. Представьте, что я показываю вам двух абсолютно схожих людей. Одни из них с этого момента (без его ведома) будет помещен в камеру и обречен па мучительное существование, а другой будет жить на свободе в свое удовольствие. Если я спрошу вас: «Хорошо ли я поступлю, если я поменяю местами этих двух людей, пока онн спят?» — вы согласитесь или по крайней мере не увидите никакой причины, по которой так делать нельзя. Но если я изменю вопрос и скажу: «Пред-положтч, что вы один из них (тот, кто жнвет на свободе)... Хорошо ли будет, если я произведу этот обмен?» — вы ответите: «Нет, нехорошо». И как вы объясните это логически, если считаете, что сущестьл-ет только «объективный мир» — мнение третьей стороны?

Похожий вопрос поднимался в Древней Индии философами Санкхья* (как цитирует его Эрвин Шродингер в книге «Mind and matter» («Разум и материя»).

В качестве примера второй проблемы квалии посмотрим, каким образом мы ощущаем два разных физических измерения: длину волны (зрение) и высоту звука (слух). Несмотря на то что длина волны является непрерывным изменением, мы видим цвета как четыре качественно различных ощущения — красный, желтый, зеленый и синий. Эти четыре цвета субъективно воспринимаются как «чистые» — они не кажутся промежуточными или состоящими из других цветов. Смежные цвета в этом наборе четырех — «смешивающткмгя», то есть мы можем видеть, что оранжевый составлен из красного и желтого, а лиловый — из красного и синего. Но несмежные цвета не поддаются смешению, как масло и вода. Довольно трудно представить себе голубоватый желтый или красноватый зеленый. Следовательно, по-видимому, цветовое восприятие «раскладывается» на четыре несмешивающпхся вида. Но в случае с частотой звуковой волны это не так: мы слышим весь спектр от самой низкой до самой высокой частоты как непрерывное звучание в квалии

Все это очевидно, но вопрос в том, почему так должно быть. Сказав, что это происходит из-за того, как цвета закодированы (используя три рецептора в глазу — для красного, зеленого и синего — и четыре нервных пути), все равно не объяснишь, почему квалия должна раскладываться на четыре элементарных субъективных ощущения. И наконец, поскольку информация о длине волны извлекается с помощью вычислительных коэффициентов активности трех классов колбочек, теоретически оии должны быть представлены в мозгу и субъективно восприниматься как непрерывные, подобно высоте звукового тона. Тот факт, что разные модальности ощущений прилагаются к длине волны и частоте тона, предполагает, что квалия не может быть вторичной. У нее должна быть эволюционная функция, например служить мнемоническим задачам, чтобы помечать такие вещи, как съедобные фрукты (красные), несъедобные фрукты (зеленые) или, наоборот, съедобные листья (зеленые), или сексуально привлекательный зад самки примата (красный и голубой) ит.д. Высота тона не используется подобным образом для «меток» объектов. По общему признанию, это притянутый за уши аргумент для различения цветовой квалии, но, размышляя на эту тему, трудно избежать таких натяжек [см. также Crick, 1994; Ramachandran, Hirstem, 1997; Crick, Koch, 1998) Ричард Докинз спросил меня, могут ли летучие мыши, которые «видят» предметы и качество поверхностей с помощью эхолокации, использовать цветовые ярлыки, когда онн ощущают и обозначают структурные качества звуковой информации. Я согласился с тем, что это не такое уж неправомерное предположение.

Другой взгляд на интроспективное сознание состоит в том, что исходно оно возникло для того, чтобы стимулировать разум других людей — помогать развивать сложные идеи в сознании других. Ник Хамфри высказал эту версию на конференции, которую я организовал в Кембридже (Josephson, Ramachandran, 1979). Подобные идеи были у Дейвида Премакаи Макса Хаузера. На той же встрече Хорас Барлоу предположил существование тесной связи между языком и сознвнием.

Квалия может нуждаться в самоощущения, но мие трудно поверить в то, что ей необходим окончательно сформировавшийся язык в обычном понимании этого термина. Как я заметил на той конференции в Кембридже, квалпя в целом, а цвета в частности гораздо более «мелкозернисты», чем слова, которые используются для их обозначения.

Было бы интересно посмотреть, как пациент ствнет реагировать на укол иглой, испытывая эффект «отстраненности» от тела. Будет ли у него кожно-гальваниче-ская реакция? Будет ли он чувствовать боль или хотя бы тактильные ощущения, как если бы его тело испытывало боль, а он просто наблюдал за этим со стороны? Вопрос о кожно-гальванической реакции также можно задать про пациентов, находящихся под воздействием кетамина*. поскольку они тоже испытывают чувство отстраненности от тела.

Другой способностью, тесно связанной с семантическими аспектами языка, является обращение с символами: способность «жонглировать» зрительными образами объектов в своем мозгу «офлайн».

Чтобы проиллюстрировать это, я предлагаю мыслительный эксперимент (в отличие от экспериментов философов, мой опыт можно провести). Представьте себе, что я показываю вам три ящика разных размеров, стоящие на полу, и некий приятный предмет, свисающий с высокого потолка. Я быстро составляю три ящика, вниз поставив самый большой и сверху два меньших, затем становлюсь на них, чтобы достать награду.

Шимпанзе тоже может решить эту задачу, но он добьется этого решения путем проб и ошибок, исследуя ящики на практике.

Теперь я вношу в эксперимент изменение. Все три ящика помечаю тремя цветными светящимися точками, например красной — большой ятцпк, синей — средний ящик и зеленой — маленький ящик, и размещай; их порознь на полу. Я приглашаю вас в комнату и даю вам некоторое время, достаточное, чтобы запомнить, какую точку имеет каждый из ящиков. Далее выключается свет, и теперь вы видите только символы ящиков — светящиеся цветные точки. После этого я вношу в темную комнату светящийся предмет-награду и закрепляю его на потолке. Если у вас здоровый мозг, то вы без всяких колебаний поставите красную точку в основании, синюю в середине, а зеленую сверху, а затем вскарабкаетесь на них. Другими словами, будучи человеческим существом, вы способны создавать случайные символы (по свободной аналогии со словами), а потом «жонглировать» зрительными образами объектов н своем мозгу, производя мысленное воспроизведение реальности, чтобы найти решение. Вы сможете сделать это, даже если на первом этапе увидите ящики только с красной и зеленой точками, отдельно — ящики с зеленой и синей точками, а на стадии эксперимента я покажу вам отдельно ящики с красной и зеленой точками {поскольку сложение даже двух ящиков дает вам лучший доступ к на] раде). Совершенно уверен, что теперь вы сможете мыс ленно «жонглировать» С11Мволами, чтобы определить переходные условия: если красный ящик больше, чем синий, а синий больше, чем зеленый, значит, красный должен быть больше, чем зеленый Это позволит вам и в темноте поставить челе-пый ящик на красный, даже при том, что относительные их размеры будут невидимыми.

Человекообразная обезьяна определенно не сможет выполнить такое задание, поскольку оно требует мысленных манипуляции «машчеекпми» (условными) знаками, что является основой языка Тем не менее, до к*кой степени речь является необходимым усювием рассуждений «если. . то» — особенно в новых ситуациях? Что, если бы вы попробовали провести эксперимент с пациентами, страдающими афазией Вернике *, не понимающими речь? Или с афазией Брока**, при которой люди имеют трудности с такими грамматически-функциональными образованиями, как «если... то» ? Такие эксперименты могут сильно помочь нам в изучении неуловимого раздела между речью и мышлением.

А как насчет способностей, которые требуются для игры в шахматы (необходимость предположения «если., то»), решения алгебраических задач (у Джона и Мэри было девять яблок: у Джона было вдвое больше, чем у Мэри Сколько яблок было у каждого?) или составления компьютерных программ? Могут ли больные с афазией Брока или Вернике выполнять такие задания, если предположить, что они были хорошими шахматистами, математиками или программистами до болезни? И наконец, у классической алгебры есть собственный «синтаксис», у программирования — свой «язык», но до какой степени они пгрдключаются к механизмам мозга как естественный язык?

Однако не слишком ли мы перегибаем палку? В конечном счете большинство из нас может представлять себе последовательность зр1ггельных образов, не называя в уме такие слова, как «если., то», — так зачем вообще ссылаться на язык? Однако здесь нам нужно быть осторожнее, чтобы не потонуть в интроспекции; ведь вполне возможно, что даже то, что воспринимается как жонглирование зрительными символами, может быть безмолвным бессознательным использованием тех же нервных механизмов, что и в определенных аспектах речи.

Но не приводит ли этот взгляд на «репрезентацию рс-презентации» к бесконечному регрессу? Не понадобится ли вам еще и третичная репрезентация вторичной репрезентащш?

Это необязательно. Представьте себе предложение: «Я знаю, что ОН знает, что я знаю, что он угнал мою машину». Оно влечет за собой репрезентацию его репрезентации моей репрезентации. Но если я пойду дальше, то ие смогу удерживать большее колтгчество репрезентаций одновременно; они начнут угасать, как вхо. (Хотя я могу7 вычислить их в уме.) Одна метарепрезентация уже является большим подспорьем, и здесь у эволюции может просто не быть иного выбора, кроме как развивать способность к ограничениям, учитывая наши уже существующие лимиты памяти и внимания. Сознание имеет гораздо более ограниченные возможности, чем мы обычно полагаем.

7 Что именно влечет за собой это «изготовление удобных в обращении порций» квалий, речи и мышления {см. с. 115)? Здесь мы входим в сумеречную зону: это загадочная ступень эволюции, которая трансформировала человекообразное мышление в человеческое сознание и самосознание. В книге «Фантомы мозга» я высказываю предположение о существовании четырех функциональных свойств, совмещенных с нейрофизиологическими событиями, которые оказываются привязанными к квалиям, в противоположность качествам, не связанным с этими событиями (как, например, ретроспективный взгляд). Я называю их «четыре закона квалии»: 1) очевидность/бесповоротность; 2) воскрешение в памяти явного смысла или семантических значений; 3) кратковременная память; 4) внимание.

В книге «Фантомы мозга» я подробно описываю первый закон, поэтому сейчас просто сделаю короткое резюме остальных трех. У пациента с параплегией коленный рефлекс остается неповрежденным — удар по его сухожилию неизменно вызывает коленный рефлекс; но он не испытывает квалию. Причина в том, что ощущение, идущее от спинного мозга, подключается только к одному выходу — сокращению мышцы — и ие может быть использовано любым другим образом. С другой стороны, нагруженный квалией объект восприятия {такой, как зрительное восприятие желтого пятна на брюках) имеет несчетное количество толкований, например «банан», «желтый зуб», «лимон». Слово «желтый» предоставляет вам роскошь выбора: какое «толкование» выявляет текущие потребности, предписанные пояспой извилиной и другими лобными структурами. Выбор, в свою очередь, требует от вас удерживать информацию в «рабочей» памяти {закон третий) столько времени, сколько понадобится, чтобы задействовать внимание, используя поясную извилину [закон четвертый). На этом мы закончим наш экскурс в мои «четыре закона квалии».

Преимущество знания этих критериев состоит в том, что вы можете применять их к любой системе, чтобы понять, обладает ли она квалией и самосознанием. {Например, применимы ли они к лунатику?) Они также выявляют такие глупые вопросы, как: «Испытывает ли венерина мухоловка сенсорную квалию от насекомого, когда она захлопывает свое рыльце?» — нет не испьпьгвает; «Имеет ли термостат температурную квалию?» ит.д, Эти вопросы имеют мало смысла для нейрофизиолога, как и следующий: «Являются ли вирусы живыми существами?» — да, являются для молекулярного биолога, работающего после открытия Уотсо-на и Крика. Такие пограничные примеры нужно приводить, чтобы прояснять туманные различия.

В среде нейрофизиологов и индийских мистиков стало модно утверждать, что «Я» является иллюзией, но если это так, следовательно, на нас ложится бремя доказательств, как возникла эта иллюзия. Самое яркое толкование этой проблемы дал Золтан Торей, который выдвинул остроумное предположение, что и самосознание, и квалия могут базироваться на внимании, переключающемся от одного полушария головного мозга к другому. Торей и Дейвид Дарлинг исследовали также связь между речью и самосознанием {Тогеу, 1999; Darlrng, 1993), как и я в этой главе. В частности, книг» Торея полна новых блестящих догадок по многим аспектам этой проблемы.

О ключевой роли специализации полушарий в человеческом сознании говорили Марсел Киисборн, Джек Пот-тигру, Майк Газзанига, Джо Боген и Роджер Спсрри.

Несколько лет назад Вильям Херстейн и я опубли ковали работу, которая показывает, что невербальное правое полушарие пациента с расщепленным мозгом может обманывать (например, при невербальном конг такте дается неверный ответ экспериментатору Б по-


еле получения инструкций от экспериментатора А обмануть Б) Это доказывает, что ложь не требует речи. Примите во внимание, что даже несмотря на то что правое полушарие не имеет синтаксиса и не может говорить, у него все-таки есть некоторый протоязык — рудиментарная семантика и определенный набор слов, обращенный к предметам

Поэтому единственным способом разрешения этого может служить тестирование левого полушария пациента с расщепленным мозгом, который впоследствии пережил инсульт и получил повреждение речевой зоны Вернике в левом полушарии! Будет ли способно его левое полушарие на автономную манипуляцию символами и самосознание? И сможет ли оно обманывать?

Мы также пробовали тестировать личность и эстетические предпочтения двух полушарий по отдельности, пользуясь той же процедурой, а именно обучая правое полушарие пациенте давать нам невербальные отвс*ы «да/нет» или «Я не знаю» при помощи выбора левой рукой одной из трех абстрактных фигур. Представьте себе наше удивление, когда мы столкнулись с тем, что левое полушарие пациента Л. Б сказало нам, что верит в Бога, в то время как правое полушарие сообщило, что он атеист Эта проба на внутреннюю согласованность нуждается в проверке, но по меньшей мере она показывает, что два полушария могут одновременно иметь прогнвопо ложное отношение к Богу. Эти наблюдения должны вызвать шоковую реакцию в теологическом сообществе. Что же будет, когда такой пациент в конечном inure умрет — окажется ли одно из егс полушарий в преисподней, а другое — в раю?

См.: V. S. Ramactiondran. Mirror neurons and the great leap forward (Рамачандран В. С. Зеркальные нейроны и великий скачок вперед), 1999; http://www.edge.crg/3rd_culture/ ramachandran/rarnachandran_index.htrnl

СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ
Я хотел бы поблагодарить сообщество ученых-нейрофизиологов за разрешение воспроизвести этот словарь терминов. В нем были сделаны некоторые исправления



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет