«Россия, я верю в твою силу » Светлана Лурье


Русские в сознании западных армян



бет2/3
Дата11.06.2016
өлшемі261.5 Kb.
#127732
1   2   3

Русские в сознании западных армян

В течении XIX века в Западной Армении образ России как покровителя сформировался уже достаточно прочно. Армяне действительно получали от России не малую помощь - собственно в мире не было больше никого, кто, пусть с ворчанием, а иногда и явным не удовольствием, считая это «неизбежным злом», проявлял-таки к судьбе армян неизменное участие. Однако армяне не мало и «подставляли» себя, служа России или проявляя свою благодарность. Как свидетельствуют историки, «в турецкой Армении мы вели войну [1878 - 1879 гг.] как бы на своей собственной территории, благодаря армянскому населению. В Турецкую войну Армянское духовенство в самих пределах Турции выходило в полном облачении с образами и хоругвями на встречу нашим войскам и благословляло их на глазах всего мусульманского населения...

Военный губернатор Эрзрума С.М.Духовский несколько раз собирал у себя почетных армян, как мирян, так и духовенство и убеждал их воздерживаться от такого открытого проявления любви к нам, заявляя, что Эрзрум будет возвращен Турции, ибо войска наши лишь временно его занимают и что турки отомстят им за то, как и случилось. Ибо стихийное народное чувство осталось глухо к предостережениям Духовского.

Осенью 1878 года во дни выступления наших войск из Эрзрума, после передачи его туркам, на глазах всего мусульманского населения армяне обоего пола буквально всех возрастов до детей включительно бросались на землю с громким плачем и целовали следы, следы ног русских солдат». 18

«Сделать что-либо большее армяне не могли. Однако им пришлось поплатиться за свои симпатии к русским. Сразу же после ухода русской армии началась резня армянского населения в ранее оккупированных районах. Это произошло за десять лет до начала первых революционных выступлений армян». 19

Геноцид 1915 года был вызван тем, что армяне вели себя в Турции как «пятая колона». Они не только приветствовали наступающие русские войска, не только облегчали им всеми возможными мерами войну, но и вербовали из своей среды добровольцев, которых отправляли на фронт воевать за Россию.


Русские в сознании армян в советские годы и образ армян в сознании самих армян в годы, предшествующие перестройке
Все советские годы русские находились слишком близко, всегда вместе и полностью исчез страх, что они могут уйти из жизни армян; и это были не идеальные, а реальные русские, которые в некоторых отношениях могли вызывать у армян недоумение и раздражение. Я сама помню еще те «далекие времена», когда за мной с любопытством наблюдали, как я с удовольствием варю борщ и делаю сложные овощные и мясные блюда — предполагалось, что русские обычно обходятся бутербродами с колбасой, а к плите подходят только по праздникам. Этот стереотип забывается сразу же, как только ситуация становится более или менее экстраординарной. Правда и в спокойные для Армении времена русские продолжали восприниматься как дружественная и покровительствующая сила. Престижным считалось русское образование, детей предпочитали отдавать в русские школы, а в городах зачастую с младенчества старались обучать русскому языку, часто раньше, чем армянскому.

Жизнь в составе империи (тогда - Советского Союза) воспринималась как желательная или даже как просто совершенно естественная. Знакомый физик рассказывал, как на научных конференциях прибалты пытались поделиться с армянами, как плохо в империи угнетенным нациям. «А нам так неудобно было сказать им, что мы по другую, чем они, сторону баррикады».

Действительно, после геноцида 1915 — 1922 годов в Османской Турции (в постановлении Государственной Думы России его временные рамки определены именно так), единственной страной, которая не воспринималась армянами как враждебная, оставалась Россия, уже Советская Россия. В целом же в период формирования Еревана вера в дружественность России была особенно важна, потому что не давала отчаяться до конца, разувериться во всех и стать уже неспособными к позитивным действиям. В конце концов она давала надежду (или иллюзию) быть когда-нибудь понятыми. На существование Еревана под российским покровительством смотрели как на нечто совершенно естественное.

Несмотря на психологические трения Ереван во многом был дитем Российской империи — не хочу говорить, Советской, поскольку уверена, что в данном случае это не имеет значения — хотя, действительно, сформировался Ереван как миллионный город, столица, центр собирания армян, разбросанных по всему свету в советские годы. Я приведу цитаты из статьи, противопоставляющей ереванских и карабахских армян, написанной несколько в полемическом тоне (что показывает уже ее название «Ереван против Степанакерта») и потому в чрезмерно прямолинейных и резких выражениях: «Сформировавшись как дитя советской империи за короткий период 1930 — 80 годов, современный Ереван редко чувствовал себя ответственным за всю нацию. Это был город, развивающийся и творящий сам себя. Высшим авторитетом для него была центральная советская власть, которой только он и готов был служить от души... Являясь олицетворением героического мифа — термин не мой (Это мой термин. - С.Л.) — армянского народа, он воспринимал восторженное отношение к себе всей нации как должное. Ереван стал ареалом-театром реализации национальных идеалов, в наибольшей мере, идеалов спюрка [диаспоры], идеологических догматов Айдата.* И это выработало соответствующее восприятие реальности у его жителей. Главной его особенностью было то, что все ценности были отнесены в историю — реальности не существовало, реальность только мешала, реальность сузилась до беззаветного служения империи... Существовала лишь бесконечная благодарность советской империи, обеспечивающей возможность проявления национальной мечты. Бесчисленные учреждения и предприятия союзного подчинения стали символами воодушевленного служения империи. А если и было робкое недовольство империей, то только тогда, когда ощущалось недостаточное уважение со стороны империи к национальным абстракциям, и не более того».20

Обращаясь к образу «идеального русского» в сознании армян, я должна уточнить следующее. В последние годы это был именно русский империи, русский, олицетворяющий действия империи. Именно ему приписывался весь набор положительных характеристик. Русский язык хотели учить, как язык империи. На русского как представителя империи бытовая неприязнь распространяться не могла. Империю любили не просто как гарант мира и спокойной жизни армян, не просто из восхищения сильным государством, ее любили из-за своей причастности к ней, как бы к ее тайне. Ереван был ее порождением, ее дитем, он мог расти и хорошеть под ее заботой и отвечать ей своей любовью и своей заботой о ее интересах. Тот Ереван, который возник на месте маленькой провинциальной Эривани, никогда не знал дурного к себе отношения. Он был как ребенок воспитанный в счастливой семье: немного капризный, избалованный, но добрый и преданный. Он даже помыслить не мог, что на его долю выпадут блокада, холод, голод, длинные темные ночи.

Ереван имеет много черт, делающих его как бы городом-памятником жертвам геноцида. Но даже образ «турка-врага» превратился почти в абстракцию. Поэтесса Сильва Капутикян писала, отражая в своих стихах мнение многих своих соотечественников:

«Мне сказали тогда: погляди

Как близка к Еревану граница,

Стоит лишь Аракс перейти,

И твой город, твой дом загорится.

Я сказала: не сыщут путей,

Слишком времени минуло много

От турецкой земли до моей

Чрез Москву пролегает дорога».21


Представление армян о себе сводилось теперь прежде всего к представлению о своей цивилизованности и культурности. Пережитая несколько десятков лет назад трагедия не забылась, но как бы отошла на второй план. Это не были уже армяне жаждущие мести, готовые отвечать кровью на кровь. Воспоминания о геноциде выражались более всего в ощущении себя жертвой, жертвой дикости и бескультурности. Память о народных мстителях — фидаи — почти исчезла, образ армянина, проливающего кровь, был почти нонсенсом. Возможно причиной такого восприятия было не только забвение некоторых из страниц своей истории, а ощущение внутренней победы. Разделенный, переживший геноцид, разуверившийся было во всем и вся народ смог-таки создать свой город, свою столицу — Ереван, ставший точкой собирания армян рассеянных по всему свету, смог начать новую страницу своей истории, основать свою новую, не имевшую аналогов в прошлом ереванскую цивилизацию. Армяне построили потрясающе уютный город, где весь план, все строения (кроме неизбежных «спальных районов», один из которых и поныне носит привычное русскому уху и странное для Армении название — Черемушки), все площади, парки, скверы были продуманы со вкусом и любовью и в каждый метр которого было вложено много человеческого труда.

И это были имперские армяне, армяне, любившие империю и считавшие ее своей, родной. Они верили в законность империи, в справедливость империи.

Полторы тысячи лет до того армяне не жили столь спокойно и не чувствовали себя столь сильными. Это был период расцвета армянской науки, архитектуры, скульптуры, литературы, живописи и поэзии. Творчество почти возводилось в культ. В ереванских кафе любили интеллектуальные разговоры, споры.

Город, казалось, действительно, почти не думал о реальности.

Все оборвалось в один миг, в ночь Сумгаита.

Многое из тех давних самопредставлений армянам пришлось пересмотреть.


Карабахский конфликт: с кем он был?
А теперь обратимся к истории Карабахского конфликта, но не с политологической, а с этнопсихологической точки зрения, причем с точки зрения психологии ереванцев.

Я хочу сразу предупредить читателя, что то поведение и эмоции армян, которые я описываю, вовсе не глупы и не смешны. Они ничуть не глупее и не смешнее того, как вели себя в первые годы перестройки мы, и я со своей стороны полагаю, что армяне все время руководствовались более идеальными и высокими мотивами, чем это делали мы. Кроме того я рассказываю о глубокой человеческой трагедии, о которой бы и вовсе не стала писать, не касайся она нас самым непосредственным образом. Время сейчас течет необыкновенно быстро, эпохи сменяют друг друга как годы, и потому то, о чем я хочу рассказать — это прошедшее, далекое. Но думаю, мы, русские, должны об этом все-таки знать. Это история трагической любви к нам.


Как начинался Карабахский конфликт?
Причин возникновения Карабахского конфликта я затрагивать не буду — это не моя тема. Отмечу лишь некоторые нюансы. Очевидно, что инициаторы народного движения хотели воспользоваться теми возможностями, которые с их точки зрения предоставляла «перестройка». Идея сознательно использовать «перестройку» для своих национальных целей, «действовать в унисон перестройке» в кругах оппозиционной политической элиты в Армении существовала, но она была выражена все-таки минимально, намного меньше, чем представляется сегодняшним историкам и аналитикам.

Среди тех, кто начинал Карабахское движение, даже среди его лидеров, существовала иллюзия, что они действуют по разрешению Москвы. Никогда номенклатура Нагорно-Карабахской области не подписала бы обращение к Верховному Совету СССР (февраль 1988 года) — документ, положивший начало карабахскому движению — если бы не пребывало в иллюзии, что действует по рекомендации Центра. Рассказывалась история о посещении известным публицистом Зорием Балаяном и поэтессой Сильвой Капутикян Горбачева, который пообещал успех Карабахскому движению.

Я еще по горячим следам спрашивала об этом посещении Сильву Капутикян, и она отрицала, что Горбачев подал им какие-либо надежды, она не знала, как возникла эта легенда. Однако в тот начальный момент легенда была широко распространена. Уже потом, когда полилась кровь, легенда трансформировалась следующим образом: на вопрос, есть ли у нас хоть небольшая розовая надежда, Горбачев ответил, что есть большая красная. Но в любом случае можно с абсолютной уверенностью сказать, что начиная борьбу за Карабах, армяне были уверены, что они действуют с разрешения Москвы и при ее поощрении. В противном случае движение никогда бы не пошло в массы.

Но был еще один момент, который ощущался, хотя и завуалировано, с самого первого дня движения. Требование справедливости в Карабахском вопросе воспринималось как испытание империи на прочность. Причем отнюдь не для того, чтобы ее сломать, а, напротив, для того, чтобы почувствовать ее надежность и свою защищенность. Карабах был символом справедливости. Степень выраженности мотивов собственно национальной борьбы осознавалась в тот момент еще минимально — армяне Армении имели слабое понятие о жизни Карабаха, между ереванцами и карабахцами существовал значительный антагонизм.

Чтобы понять, как получилось, что Карабах мгновенно стал общенародным лозунгом, следует указать, что в сознании ереванцев (именно ереванцев) идея империи, справедливости империи и идея Айдата, как идея исторической справедливости, причудливым образом сплелись, и потому именно империя начала восприниматься как субъект Айдата, как его носитель. Перенос образа «покровителя» на Россию создавал иллюзию ее поддержки во всех сложных для армян ситуациях, в том числе и в национальных требованиях. Психологически это естественно.

Коротко остановимся на различиях в понимании Карабахского конфликта Ереванцами и карабахцами. Для армян Нагорного Карабаха не характерна ни идеология ци­вилизованной жертвы, ни стремление к возвращению потерянных тер­риторий. «Доминантным мотивом в поведении армян Нагорного Ка­рабаха всегда служило стремление защитить свою реальность от лю­бых внешних посягательств, от любых внешних воздействий, будь то захватчики этой территории или же воздействие перемен, способ­ных качественно трансформировать эту реальность»4. Перестройка в Нагорном Карабахе сразу «вылилась в действия по защите своей реальности, а в Армении — в лозунги о защите историчес­кой справедливости. Доминантой «в Армении стала, по сути, идея защиты нового явления в Нагорном Карабахе, воспринимающаяся в виде воплощения традиционного Айдата»5.


«Сумгаит и вокруг него»
В ответ на открытые (и порой бурные, вплоть до рукопашной и даже человеческими жертвами) выступления карабахских армян с требованиями выхода Нагорно-Карабахской области из состава Азербайджана и присоединения ее к Армении, случился печально знаменитый погром армян в г. Сумгаите, одном из промышленных центров Азербайджана с этнически смешанным населением. Многие из ереванских армян говорят теперь, что они с самого начала предвидели возможность «сумгаита». Это верно лишь отчасти. Предчувствие было чересчур смутное, армяне в тот момент ощущали себя очень сильными и защищенными. С другой стороны, события в Сумгаите действительно не вписываются в обычную человеческую логику: жители доселе мирного города не могли в один час потерять голову, поэтому всерьез предполагать такое развитие событий вряд ли было возможно. Мне доводилось слышать, что в Сумгаите распространили слух, что из Армении (из Кафана) прислали вагоны ( ! ), нагруженные трупами азербайджанцев. Эта ложь была пущена в ход или другая, но мы имеем дело с неожиданной и сильной провокацией.

Тот комплекс переживаний, который у армян при этом возник, был весьма сложным. Погром в Сумгаите напоминал страшные страницы армянской истории и внушал мысль о невозможности уйти от судьбы.

Другой ряд переживаний был связан с тем, что в решении Карабахского вопроса, как были уверены армяне, совершилась вопиющая несправедливость, которая должна быть понятна всем, и если все не реагируют на нее так же однозначно, как сами армяне, то исключительно потому, что не располагают достаточной информацией.

Третий ряд переживаний касался русско-армянских отношений и был связан с тогда мало осознававшимся, но обостренным ожиданием того, что русские придут на помощь армянам, как только поймут, что тем грозит беда.

Кроме того, присутствовала внутренняя борьба, на первых порах так же почти не осознававшаяся, связанная с противоречием между почти уже забытым стереотипом восприятия и действия, где единственный способ остановить кровопролитие — это ответить кровью на кровь, — и прочно усвоенной системой ценностей, требующей апелляции к правовым нормам.

И все-таки в первую очередь после сумгаитских событий у армян активизировался образ себя как жертвы. О поведении армян в период погромов в Сумгаите рассказывались поразительные вещи, как будто бы они абсолютно безнаказанно давали себя убивать. Я помню такую историю, которую тогда приводили в пример: в квартиру вломились погромщики, и один из сыновей предложил защищаться, на что отец ответил, что это будет противозаконно и погиб.

Действительность не соответствовала этим рассказам. Более подробные беседы с беженцами убеждали, что на самом деле сопротивление порой было отчаянным, и совершенно не факт, что количество жертв с обеих сторон не было равным. Но этих историй никто не слушал. Я сама не раз пыталась доказывать, что довольно глупо выставлять себя перед всем миром такими «овцами», но факт сопротивления тогда народным сознанием не воспринимался. Нет, никто не боялся говорить, нечего уже было бояться, просто события воспринимали только так, а не иначе.

Образ себя как цивилизованного народа, который никогда не опустится до пролития крови, был в тот момент очень силен. Силен настолько, что несмотря на бурные события последующих месяцев, армяне не допускали себя ни до малейших насильственных действий. Самое серьезное что было, это антиазербайджанская демонстрация в райцентре Масис. Началась она угрозами, а кончилась чтением моралей самим себе о культуре и цивилизованности.

Между тем события в Суигаите грозили повториться в каком-либо из районов Карабаха, известия об относительно мелкомасштабных событиях доносились оттуда постоянно. Постепенно сгущались тучи над Баку. Шли столкновения в райцентре Шаумяновске и селе Геташен.

Осенью 1988 года начались полномасштабные погромы армян в Кировобаде (крупный город на Севере Азербайджана, ныне — Гянджа), где должен был состояться «второй сумгаит». Однако в Кировобаде была организована самооборона, которая прочно была связана с именем одного из молодых лидеров карабахского движения Игоря Мурадяна. Это, по сути, было первый героический эпизод с начала Карабахской войны. Армянам почти всего города удалось собраться около армянской церкви и продержаться своими силами около месяца.

Однако по инерции армяне продолжали думать о себе, что они сопротивления не оказывали. Первые девять месяцев преобладал комплекс жертвы. Я с большим трудом выудила у себя в памяти те события, боюсь, что в Ереване о кировобадской эпопее уже не помнит почти никто. Многие помнят, однако, огромные потоки беженцев из Азербайджана в армянских приграничных селах.

Напряжение все росло и росло пока не привело к срыву через девять месяцев после сумгаитских событий, в самом конце ноября 1988 года, — насильственной депортации азербайджанцев из Армении, практически за три дня (компактные поселения азербайджанцев встречались вдоль всей армяно-азербайджанской границе, а кроме того, они в тех или иных пропорциях проживали почти во всех сельских районах Армении). Впрочем, большинство армян узнало о факте депортации только спустя много месяцев, когда летом на ереванских рынках не оказалось азербайджанцев, и очень многие так и не поняли, как и когда все произошло.

Это было как мгновенный взрыв, за которым должна была бы последовать психологическая разрядка. Ведь депортация поставила точку в психологическом конфликте между армянами и азербайджанцами. Он шел ровно по нарастающей и разрешился депортацией. Дальше остался политический, потом военный конфликт, но не психологический. В армяно-азербайджанских отношениях на много лет вперед наступила полная ясность.

Но в это время набирал уже силу армяно-русский конфликт.


Карабахский конфликт как психологический конфликт с русскими
Этот конфликт автоматически вытекал из двойственности образа русских в сознании армян. Как только с армянами случилась беда, «идеальные русские», «русские а la Абовян» должны были бы немедленно появиться на арене действия, отомстить обидчикам и разрешить все армянские проблемы.

Образ «русских а la Абовян» моментально активизировался в сознании армян, и следующие несколько месяцев прошли под знаком ожидания их пришествия. Замедление объяснялось только тем, что русские не знают, что с армянами приключилась беда. Из Армении в Россию хлынул мощный поток информации. Отправлялись эмиссары. В различные общественные организации направлялись письма с рассказами и требованиях армянами восстановления исторической справедливости и рассказах о зверствах в Сумгаите. С разных заводов и учреждений по инициативе их работников на связанные с ними предприятия и учреждения в России отправлялись факсы. Пытались докричаться.

Следующим этапом были забастовки (первые в СССР), быстро перешедшие в общереспубликанскую стачку. В забастовках, люди участвовали исключительно с этой же целью — докричаться, обратить на себя внимание русских. Цели организаторов были иными. Я говорю о причинах, подвигших народ к массовому в них участию. Я вообще не буду касаться в своем рассказе действий политиков — у них своя логика.

Все время ожидалось, что русские вот-вот придут. Тогда начали появляться первые признаки обиды, первые симптомы конфликта. Я расскажу одну из распространенных в 1988 году историй. Ничего не могу сказать, имеет ли она под собой хоть какое-нибудь основание, но даже если это легенда, она показательна. На демонстрацию 1 мая было задумано остановить колонны у площади Ленина (ныне — площади Республики), чтобы еще раз привлечь внимание к своим проблемам. В колоннах неожиданно оказалось значительное количество светловолосых людей. Армяне восприняли, что это русские приехали выказать им свою солидарность. Когда колонны попытались остановиться, эти люди однако продолжили движение и тем сорвали акцию. Вывод — это были КГБшники — банален. Удивителен другой мотив в легенде — увидев в колонне светловолосых людей, хотя те ничего и не говорили, армяне приняли их за своих союзников, «идеальных русских».

Забастовки шли по нарастающей. Союзные СМИ давали по их поводу только негативные коментарии. Конфликтность нарастала. Русские, можно было заподозрить, оказывались не такими «идеальными».
«Идеальный русский из Звартноца»
В июле 1988 года к общенациональной забостовке подключился крупнейший армянский аэропорт «Звартноц». Ее смысл объяснялся так: если русские могут не замечать остановки предприятий Армении, то не обратить внимание на остановку работы одного из крупнейших аэропортов Советского Союза невозможно. Таким образом, в глазах народа это была последняя отчаянная попытка докричаться до русских. Цели ее организаторов были, возможно, иными, они не могли не представлять ее последствий. В этом случае, с их стороны это было провокацией, но я доподлинно этого не знаю и к моей теме это не относится.

В довершение к забастовке произошло следующее. К площади, где проходил митинг (а митинги в те дни были ежедневными) подъехала колонна автобусов и желающим было предложено в них сесть, отправится в Звартноц и поддержать бастующих в аэропорту. В момент накала страстей в желающих, естественно, недостатка не было. Так что забастовка сопровождалась демонстрацией.

И вот тогда русские, которых ждали и звали, наконец, спустились с неба в буквальном смысле, но вооруженные дубинками. Сначала избивали пассажиров, совершенно случайных людей, прибывших в аэропорт и не знавших о забастовке. Предварительно разделили «черных» и «белых». Всех русских пассажиров согнали в центральную часть аэропорта и там заперли. Остальных били, вряд ли сильно, скорее, чтобы напугать. Затем избивали демонстрантов. По слухам, один молодой парень скончался. Относительно достоверности этого факта я сомневаюсь, но тогда так было объявлено на митинге, и это влияло на настроения.

Ереван был вне себя. В этот вечер на площадях и улицах проклинали русских. Конфликт достиг своей первой кульминации.

А дальше произошло чудо. Среди пассажиров был один — ленинградец, Сергей Фролов — который на следующий день заявил, что готов публично дать показания обо всем, чему свидетелем он был. Ему каким-то образом удалось выскользнуть из центральной части аэропорта и он успел обежать его кругом и увидеть, как били пассажиров. Фролова одного хватило, чтобы антирусская истерика вмиг затихла. Ереван взирал на него с восторгом. Наконец появился тот самый «русский а la Абовян», которого срочно показали по армянскому телевидению и предложили выступить на митинге. Таким образом, о нем тогда узнал весь Ереван. И его, даже одного было достаточно, чтобы о русских опять начали говорить с надеждой. Те, кто избивал, были забыты в миг — словно они были не настоящие русские.

В Ереван были введены войска — для усмирения. Их встретили цветами. Друг другу объясняли: «Это наши дети». Им носили фрукты. Никакой дружественности солдаты не проявляли, но этому находили сотни объяснений, их оправдывающих.

В армяно-русском конфликте мгновенно наступил спад. Затем начался новый медленный подъем. Помощи и поддержки от русских не было, и ее, наконец, как будто почти уже перестали ждать.
Срыв
В Карабах также были введены дополнительные войска. Но если в Ереване отношения с ними вплоть до последних чисел ноября 1988 года оставались в целом мирными, то в Карабахе с лета 1988 года уже происходили первые столкновения армян с советскими войсками, особо сильное у села Ходжалу, рядом со Степанокертом (это еще отнюдь не были бои, как в последствии).

Последовал очередной антирусский всплеск. Общегородские митинги на площади перед Оперой, начавшиеся еще ранней весной происходили почти ежедневно до глубокой осени, но тональность их изменилась. Все сильнее звучали антирусские мотивы, будущий президент Армении Левон Тер-Петросян с презрением и негодованием говорил о «великорусской тупости». В сентябре тут же на площади несколько представителей верхушки карабахского движения объявили голодовку, в которой среди прочих требований был и вывод советский (читай, русских) войск из Карабаха и Армении.

И снова произошло чудо. На арене опять появились русские а la Абовян. На этот раз их было двое. Татьяна Лиханова и Николай Журавский, тоже из Ленинграда. Они приехали поддержать проходившую на Театральной площади голодовку. Я знала их обоих. Их решение присоединиться к голодовке было совершенно личным, просто один из голодающих был их другом. Голодовку они начали еще в Ленинграде вполне неофициально и не знали, почему об их решении в Армении стало известно столь широко. В аэропорту их встречала толпа. Им целовали ноги и просили простить весь антирусский бред, который несли до того. Эти ребята абсолютно никого не представляли и заведомо никак не могли повлиять на политику. Это не имело значение. В том, как вели себя армяне, не было уже политики. Они просто жаждали хоть изредка видеть «идеальных русских». Отношение к войскам снова на какое-то время смягчается.

Может быть подобные истории были еще, мне о них не известно. Но уму непостижимо, как один-два сугубо частных человека в те времена могли менять настрой целого народа. Вернее, до какой неимоверной степени народ хотел, чтобы хоть кто-то сменил этот настрой!

Новый спад и новый подъем конфликта. Конец октября. В здании Оперы (в самом центре города) Сессия Верховного Совета, принимающая заявление о присоединении Карабаха к Армении, транслируетсяся на площадь. В городе войска. Сессию разгоняют. По телевизору передают распоряжение всем срочно разойтись по домам. В ответ буквально весь Ереван выходит на улицу — старики, домохозяйки — и спешат к Опере. Они и попадают под дубинки войск, введенных в город. Правда, если я правильно помню, серьезных жертв не было.

Последовал уже очень сильный срыв. Его непосредственное разрешение — депортация азербайджанцев из Армении, немедленная, почти мгновенная, практически все было кончено за три дня. Организованность действия говорит о том, что оно не было вполне спонтанным, более того, я не уверена, что армяне сами могли проявить столь высокую степень мобильности и организованности, что за депортацией не стояли, знали это тогдашние армянские лидеры или не знали, какие-либо силы в Центре, которые хотели разжечь Карабахскую войну (равно как я не уверена в непричастности этих же сил и к сумгаитским событиям). Другое дело, что армяне, для того, чтобы пойти на непосредственное насилие, должны были в ином свете увидеть себя самих, отрешиться от прежнего, сложившегося за десятилетия «имиджа». В те дни жажда мести стала главной движущей силой. Такой срыв мог произойти только в такой момент, когда армяне посчитали, что Россия навсегда их оставила, отвернулась от них, и прежняя картина мира как будто рухнула.


«Русские — это белые турки»
В эти дни, после разгона Сессии Верховного Совета Армении и практически первого непосредственного столкновения ереванцов с войсками, враждебность к русским нарастает. И тут появляется новая линия конфликта — конфликт армян с миром вообще как таковым. 7 декабря происходит мощнейшее землетрясение, после которого несколько городов на северо-западе Армении оказываются в развалинах.

Приезжает М.С. Горбачев. Он ведет себя так, что вызывает общую ненависть. Может быть, он просто не смог понять чужого горя и неправильно толковал реакции обездоленных людей, чем вызвал враждебность по отношению к себе такую, что его чуть ли не самого обвинили в организации (!) землетрясения. Старик у развалин дома, где была погребена его семья, заявил в лицо Горбачеву, что требует Карабах. На весь мир Горбачев произнес, что это величайший цинизм. Здесь не было цинизма, это было отчаяние. Я слышала эту историю в пересказе ленинаканцев. Только тогдашний премьер, Николай Рыжков, сдерживал нарастающее чувство враждебности. Я никогда не слышала рассказов о том, что он делал и что говорил. Рассказывали только, как он смотрел. Видимо, этого было достаточно.

Затем почти сразу последовал арест половины членов комитета «Карабах», остальные были арестованы в течение следующего месяца. Произошло несколько серьезных столкновений с войсками. Конфликт нарастал.

На его подъеме, в феврале 1989 года, появился лозунг: «Русские — это белые турки». Это была кульминация психологического армяно-русского конфликта. Русские безоговорочно были отнесены в врагам. Что-то должно было произойти.

Но не произошло ничего, абсолютно ничего. Лозунг появился только раз, может быть два, хотя в этом я сомневаюсь. И он сам снял напряжение. Казалось, что армяне сначала сами написали его, а затем уже прочитали. И пришли в ужас. Лозунг запрятали как можно дальше и постарались о нем забыть. Когда через 3 — 4 месяца мне захотелось доказать, что такой лозунг существовал, я смогла это сделать, только найдя человека, у которого в подвале он был засунут.
Впереди — гражданская...
В эти дни (апрель - май 1989 года) впервые появился навязчивый мотив гражданской войны. Гражданской, поскольку война с русскими воспринималась именно как таковая. Правильнее было бы сказать, что это был нарастающий ужас перед гражданской. Я в разных домах снова и снова слышала такие разговоры.

Может быть, если бы армяне уже не зашли так далеко, то они тогда попытались бы остановиться. Было поздно. Но вместо того, чтобы бороться против русских как против оккупантов, которые уже однажды были названы «белыми турками» и, казалось, можно было ожидать рецидива, грядущая война называлась гражданской. А значит уже тогда русские перестали восприниматься как враги, к чему дело склонялось зимой. Страшное слово было произнесено и отвергнуто народным сознанием. Острота конфликта спала, но сам конфликт тем не менее продолжался. И снова и снова начал всплывать образ «русского а la Абовян».

А в центре городе в то время стояли танки, площадь у Оперы было прочно блокирована, был строгий комендантский час. Небольшие столкновения с войсками с умеренным мордобоем стали чуть не традицией. Так было до мая.
Исчезнувший митинг
На 6 мая был назначен массовый несанкционированный митинг. Кто его назначил, мне неизвестно. Все известные мне политические активисты от него открещивались, более того, как мне показалось, искренне пытались его отменить. Он грозил стать новой кульминацией армяно-русского конфликта. Вышло иначе.

4 мая по телевизору выступил комендант города (может быть, я неправильно помню его должность) генерал Сурков и заявил: только попробуйте митинговать, будут вам невинные жертвы. Еще месяца не прошло со времени тбилисских событий и никто точно не знал, что и как в Тбилисси происходило. Выступление генерала привело к резкой вспышке негодования и отменить митинг стало невозможно. Когда же пришло известие, что прибудет народ из районов, показалось, что катастрофа неизбежна.

Кто-то сказал мне тогда: «Ты будешь свидетелем». В городе было страшно от мрачной решимости и ненависти. Люди, в доме которых я жила, попытались не пустить меня на митинг, заперев в квартире, но, помня о том, что должна быть свидетелем, я сбежала. Я медленно шла вверх по Проспекту, к Матенадарану, где начинался митинг. Чтобы чуть-чуть подбодрить себя, по дороге я купила туфли. Дальше шла, обнимая коробку и размышляя, что когда буду убегать, мне все равно придется ее бросить, не удобно с коробкой бегать. А к тому же я и город знала плохо, если убегать, то как я решу, в какую сторону. Чем выше я поднималась по Проспекту, чем меньше оставалась вокруг женщин. Там наверху у Матенадарана были только мужчины и я увидела, что у многих спрятаны куски арматуры. Зубы сжаты, настроение самое решительное. Было более 100 тысяч человек, как мне потом сказали. Такого я раньше не видела. Тогда я не понимала армянского языка совсем и о чем говорили на митинге не знала. Армянская политическая лексика вся своя собственная, я и сейчас понимаю ее плохо, тогда же до меня докатывался только страшный рев: «Комитэ», что означало комитет, подразумевается Комитет «Карабах», который в тот момент весь в полном составе сидел в «Матросской тишине». Внезапно вся толпа двинула вниз. Рев «Комите» стал просто невыносимым. Понять, что происходит, я не могла. Огромная колонна воинственно настроенных мужчин двигалась к Опере, где тогда стояли танки. Я только на миг представила, что сейчас будет. От страха мои ноги стали ватными, я присела на скамейку как раз наискосок от танков и закрыла глаза. Рев стих, причем не то, чтобы стал слабее, а стих совсем. Получилось, минуты четыре — пять я ничего не видела. Когда же я наконец открыла глаза, то увидела абсолютно пустой Проспект и снова пришла в ужас. Как я, потенциальный свидетель, могла потерять стотысячный митинг? Город был абсолютно пуст. Даже спросить не у кого. Я бросилась вниз по Проспекту вперед, но увидела только у касс аэропорта человек сто спокойно беседующих мужчин. Бежать дальше было бесполезно. От митинга простыл и след. Через десять минут мне наконец объяснили, что на митинге передали обращение генерала Суркова с предложением сейчас всем разойтись, а через несколько дней собраться с его разрешения, если даже не по его приглашению.

И вот тогда, мне кажется, что чуть не сам генерал Сурков оказался в роли русского а la Абовян. (Если я правильно знаю, впоследствии ему предложили даже стать главнокомандующим армянской армии.) Антирусские настроения пошли на убыль и к лету были практически незаметны. Армяне снова хотели смотреть на Россию с надеждой. И это при том, что в это время все, что делалось центральными властями в Карабахе, никак не могло быть истолковано в пользу армян. Действительно, надежда умирает последней.

Определенную роль в армяно-русских отношениях сыграл и приезд и выдвижения в качестве депутата от Армении в Верховный Совет СССР Галины Старовойтовой. Ереван был увешан лозунгами: «Галина — самый армянский депутат». Ее встречали аплодисментами и чуть ли не слезами. И хотя в Армении подавляющее большинство не разделяло ее политических взглядов, по-человечески ее зачастую вспоминают с большой теплотой и заинтересованностью.
Мой прогноз
Потом мне пришлось самой в некотором смысле испытать роль «русского а la Абовян», без каких либо громких эффектов (поэтому я подозреваю, что было не так мало русских, сыгравших в те годы эту роль).

Причиной были мои политологические разработки лета 1989 года и прогнозы. К этому времени, мне кажется, я сама уже сильно попала под влияние армянской логики, и что бы и как бы я не анализировала, выходило, что после множества испытаний и жертв Россия в конце концов придет Армении на помощь и в результате всех катаклизмов Армения останется с Россией.

Если коротко, то получалось так: депортация армян из Баку, одновременно очередное сильное обострение в Карабахе, армяне из Армении спешат на помощь карабахцам, путь перерезан (тогда никакого Лачинского коридора еще и в помине не было), в Нахичевани в это время бьют или убивают каких либо армян (казалось, что центральным властям все это не трудно спровоцировать), внимание резко переключается с недоступного Карабаха на Нахичевань, одним своим краем открытую на Араратскую долину. Далее — вторжение армян в Нахичевань, которое вызывает резкую реакцию со стороны Турции. Существует договор 1921 года между Турецкой республикой и Российской Федерацией, по которому Нахичевань непременно всегда должна принадлежать Азербайджану, а не как не третей стороне, то есть не Армении. Поэтому турки по всей логике должны резко подтянуть к границе свои войска (существует несколько километров нахичевано-турецкой границы, далее Нахичевань граничит с Ираном). А там можно было предположить, что границу турки, конечно, не перейдут (ведь речь шла о границе СССР), но пограничные перестрелки наверняка да будут. Во всяком случае армяне успеют пережить ужас перед турецкой оккупацией, поскольку в таких случаях логика бессильна.

Ну а тогда уже придут русские войска (то есть, советские, но все равно русские) и армян как бы спасут. За что Армения останется еще на век России благодарна и будет препятствовать развалу СССР. Для чего все и делается. (Когда я попыталась сейчас восстановить по пунктам в памяти этот прогноз, он мне самой показался очень странным, но в 1989 году в Армении он казался совершенно не странным, не удивительным, а очень даже правдоподобным.)

Получалось примерно то, что я услышала однажды в одной из больниц. Старая санитарка успокаивала: «Не бойтесь. Вас, конечно, до смерти доведут, но потом обязательно спасут».

Самое поразительное, что ядром прогноза было то, что армян обманут и именно обманом заставят остаться с Россией. Мне казалось тогда важным предупредить о возможности обмана, ловушки. Впечатление от моих рассуждений было обратным, чем я ожидала. Радость вспыхивала и в глазах политических деятелей тех лет и простых людей. Меня снова и снова просили повторить свои рассуждения. Лица собеседников напрягались, они словно считали вслед за мной, приходили к выводу, что все как будто логично и вдруг начинали улыбаться. Армяне 1989 года хотели быть обмануты, хотели, уже хотели остановить процесс разрыва, забыть все, как страшный сон. Мне казалось, что говорю вещи неприятные, а звучали они как радостная весть, и я оказалась в роли человека, несущего это весть.

Позднее я услышала свою версию развития событий со ссылкой на совершенно таинственный источник, чуть не инопланетного происхождения. Но чем было мое тогдашнее удивление по сравнению с тем, что мне удалось пережить 1998 году. Мне снова довольно близко к тексту повторили мой старый прогноз. И если тогда он был хоть как-то правдоподобен, то теперь выглядел абсурдным. Все реалии уже давно изменились. Но миф и не обязан согласовываться с реальностью.
Легенда о Нахичевани.
Осенью 1989 годы подъем антирусских настроений действительно начался, хотя он не был столь высок, как предыдущей зимой. В январе же 1990 года грянули бакинские события, которые вопреки моим ожиданиям сильного антирусского всплеска в Армении не вызвали. Вышло наоборот. На этот период пришлась попытка армян в ответ на погромы в Баку, стоившие десятков жизней, оккупировать часть Нахичевани. Попытка окончилась неудачно.

Зато моментально возникла легенда, которую в Армении, наверное, уже не помнят, но которая поразила меня своей чистотой восприятия образа «идеального русского».

Рассказ состоял в следующем. На Нахичевань в полном масштабе шло наступление. Когда же войска продвинулись вглубь территории на 20 — 25 км, навстречу войскам вышел русский офицер (в легенде он, по-моему, фигурировал в чине подполковника) и сказал: «Теперь ребята поворачивайте назад». И «ребята» дружно, чуть не в обнимку, с песнями (!) повернулись и пошли назад. Когда я, услышав рассказ, спросила, почему же его послушались, мне на полном серьезе ответили, что потому, что в этот момент русские и армяне рука об руку сражались под Геташеном (это было столкновение совершенно локального значения, но зато оно действительно было, есть живые участники). Когда же я усомнилась, что, во-первых, наступавшим на Нахичевань было об этом известно, а во-вторых, так, как об этом говорилось в легенде, просто-напросто невозможно остановить наступление (что воевавшим было известно значительно лучше, чем мне), мои вопросы как бы не были восприняты всерьез. И все это не было ни розыгрышем, ни бравадой. Те армяне, которые вместе со мной слушали эту историю, восприняли ее как настоящую.
«Фидаи, джан фидаи»
Следующий год-полтора Армения была во власти внутренних потрясений. Выборы парламента, регулярные столкновения на по всей линии армяно-азербайджанской и армяно-нахичеванской границы, существование множество самодеятельных партизанских отрядов и групп. Это период наиболее героический, не по событиям даже, а по самосознанию.

Имена всех более-менее известных фидаи (партизан Турецкой Армении конца XIX - начала ХХ века) и основные факты их биографии (о которых раньше почти никому не было известно, прежняя армянская этническая символика была в основном связана с историческими событиями далекого прошлого) выучивались наизусть. В моду вошли фидаинские песни конца XIX века, где доминирующим мотивом является не жалоба на извечно несчастную армянскую судьбу, а готовность к борьбе. Молодые парни организовывались в отряды и идут на границу. Иногда это было серьезно, иногда напоминало театр. Каждый отряд действовал по своему усмотрению, в тот период порядок в вооруженных формирования еще не был наведен.

Я лучше всего помню армянскую диаспору Петербурга тех лет. Воинственные разговоры с полной откровенностью велись во весь голос даже в городском транспорте (естественно, по-русски, знание армянского языка в диаспоре было довольно слабым). Цель этих разговоров — эпатаж общественного мнения и самоутверждение. Однако сама эта манера поведения в значительной мере служила способом установления связей со русской средой уже в новом качестве — чужих, имеющих свои, отличные от среды ценности и идеалы. Но при этом ни на день не умирала надежда быть когда-нибудь в будущем понятыми. Ожидается, что будет время, когда русские прийдут к сходным позициям, и тогда русские и армяне станут союзниками. Априорно предполагалось, что мир столь же враждебен к русским, как враждебен к армянам.

В сознании армян того времени было: воюя за свои интересы, они воюют и за интересы русских, даже если те этого не понимают.

С этого момента начинается новая старица армяно-русских отношений. Если до сих пор, несмотря ни на что, армяне ожидали просто помощи от русских, то теперь они делали то, что считали нужным, ожидая понимания лишь в будущем. Более правильно было бы сказать так: армяне стали ждать, что русские сами поймут, кто их друг и в чем состоят их интересы. Подразумевалось, что Армения безоговорочно является другом России и их интересы совпадают. В рамки моей темы не входит анализ того, как и насколько это мнение соответствует истине. Я лишь констатирую настроение. Впрочем, с моей (субъективной) точки зрения, в нем было много правды. В армяно-русские отношения входит откровенно трагическая нотка, ощущавшаяся ежедневно, вплоть, пожалуй, до нынешнего лета.
«А у нас нет обычая убивать русских»
Год 1991. Армянские отряды (еще не армия) сражаются не столько с азербайджанцами, сколько с советскими войсками (был такой период в карабахской войне — и бои, надо сказать, были тяжелыми). Сейчас многие в Армении считаю 1991 год последним годом, когда проявлялись антирусские настроения. Я помню, что, прилетая в Ереван, очень волновалась. Не приятно столкнуться с недоброжелательностью, с открытой конфликтностью. Но то, что я увидела вовсе не было антирусским настроем. Хотя, может быть, это было еще хуже. Я увидела нарастающее ощущение абсурда.

Началось все с того, что Ноембиряновский район и райцентр Ноемберян бомбили советские (то есть, читай, русские, самолеты). Мне неизвестна причина или даже повод, зачем они это делали. Было около 30 погибших. Армяне были уверены, что бомбили без причины и повода. Повторяю, мне лично об этом ничего не известно, но воспринималось это так, как я сказала. Последовал взрыв возмущения и, очевидно, в Армении был какой-то антирусский всплеск. В этот момент я была в Петербурге и доподлинно этого не знаю. Что касается армян в Петербурге, они, конечно, были ошеломлены.

Очень скоро начались бои между карабахцами и советскими солдатами. Казалось бы, конфликт с русскими должен был достигнуть своего апогея. Но этого не произошло. Каждый день в Ереван прибывали гробы. Почти каждый день по центральному Проспекту (я не помню, назывался ли он еще проспектом Ленина или уже проспектом Месропа Маштоца, но я тогда жила рядом с Проспектом и могла все наблюдать) проходили траурные процессии. Но люди молчали и смотрели на происходящее как бы непонимающими глазами. Они не хотели верить в реальность.

От пули советского солдата погиб командир моего близкого друга. Его жена сказала мне: «Его убили русские». Но в ее словах не было ни грана ненависти, ни капли укора. Она обняла меня и заплакала на моем плече. Мне было бы легче, если бы она дала мне пощечину. Она повторяла: «Это абсурд, абсурд. Брат убивает брата».

Абсурдность чувствовалась во всем. Парни уходили на войну, фактически войну с русскими, а в городе была популярна песня со словами «Я российский солдат, прям и верен мой путь».

Я помню еще более абсурдную сцену. Я с друзьями сидела в одном из открытых летних кафе. За спиной сидели какие-то военные, я заметила только форму, но не видела лиц. Вели себя они удивительно адекватно обстановке, так как положено вести себя в восточной кофейне. Внезапно позади возник спор в повышенных тонах. Явно, что спорили армяне и русские. Кто-то из моих знакомых подтолкнул меня к выходу. Я успела заметить, что военные были русскими. Тогда, когда шли военные действия, можно было предполагать, что спор окончится дракой. Я ожидала брошенных в лицо солдатам обвинений. Но тут же от неожиданности замерла на месте. Инициаторами спора были сами солдаты, они обвиняли, а армяне защищались. И обвиняли они армян — немного-немало — как в том, что, они плохо защищают Карабах. Причем в лицо им бросались самые презрительные эпитеты. Все разговоры в кафе замерли, все смотрели на солдат с восхищением. Словно армяне защищали Карабах в тот момент от кого-то другого, а не от советских солдат.

Видимо, ощущение абсурда передавалось всем, кто находился тогда в Армении.

Это была действительно гражданская война, о которой говорили армяне и которой так боялись. Еще в 1989 году, когда пошли первые разговоры о гражданской войне, я имела глупость спрашивать, а почему война с русскими это гражданская война? Объяснить этого тогда никто не смог или не захотел. Когда война началась, мне и в голову не приходило этот вопрос задавать.

И самое удивительное, когда она началась, отношение к русским не ухудшилось, а поразительным образом улучшилось. Ожидание войны было страшнее, чем она сама. Тогда словно бы разорвался нарыв. Армяне так боялись, что придется воевать с русскими, что жили в постоянном напряжении. Когда же на самом деле пришлось, они просто не захотели принять эту войну, отказались ей поверить, назвать реальность абсурдом.

Я помню, в разгар войны был такой эпизод. В нескольких селах армянские отряды, значительно более боеспособные, чем азербайджанские, сдали позиции прежде, чем успел завязаться бой, поскольку вперед выступали русские — то ли солдаты, то ли наемники — и требовали от армян уйти. Когда я спросила, почему их слушались, а не расстреливали на месте, мне ответили: «А у нас нет обычая убивать русских». Эти факты, вероятно, погоды не делали, но даже если так было всего несколько раз ( эти истории рассказывались в Ереване), они много говорили о восприятии войны.


Референдум
На этом фоне шла агитация за выход их Союза, вот-вот (в сентябре 1991 года) должен был состояться референдум. Армения была единственной республикой, руководство которой выразило желание отделиться от Советского Союза с применение всех установленных на тот период юридических процедур, последовательное выполнение которых занимало несколько лет, и в соответствии с которыми референдум оказывался только первым шагом, началом процесса. Но по своим исходным условиям Армения, казалось, имела немного шансов не только пройти этот путь, но и начать его. Еще весной 1991 года, когда проходил всесоюзный референдум по поводу сохранения Советского Союза, и правительство Армении официально отказалась от того, чтобы республика участвовала в нем, неофициально был проведен опрос общественного мнения. Около 70 % опрошенных высказались за сохранение Союза.

Что-то должно было надломиться, чтобы армяне проголосовали за выход из Союза. К этому стремились власти, возглавляемые Левоном Тер-Петросяном. Армяне действительно в своем большинстве высказались за выход из Союза, так же как летом 1997 года за очень короткий период было собрано более миллиона подписей (я не располагаю статистикой, но имею основания полагать, что на тот момент население Армении вместе с детьми и младенцами составляло примерно два миллиона человек) за вступление в союз России и Белоруссии. Ни обстрел Ноемберяна (апрель - май 1991), ни военные действия с советскими войсками в Карабахе (весна - лето 1991) к такому слому не привели. Летом 1991 года в армянских газетах печатались статьи против выхода из Союза. Оппозиционная газета «Эпоха» попробовала объявить по этому поводу дискуссию. После публикации нескольких статей, авторы которых предостерегали, что выход их Союза опасен для Армении и его навязывают враги, в газете появилось пояснение от редакции, дескать, мы рады бы были напечатать противоположное мнение, чтобы действительно получилась дискуссия, но никто таких статей не приносит.

Я склонна полагать, что слом общественного мнения произошел под влиянием российского телевидения и особенно программы «Вести», которая вдруг стала удивительно проармянской и которая не упускала не едино случая в своем восьмичасовом выпуске (который в основном и смотрели в Армении, так как вечерний выпуск по местному времени приходился уже на ночь), чтобы похвалить Армению за ее непреклонное стремление к независимости и сообщить, что прояви Армения в этом вопросе твердость, русские бы стали любить ее еще больше. Говорилось также, что в России уверены, что армяне все как один проголосуют за независимость. Все время предшествовавшее референдуму меня поражала навязчивость этой темы. Боюсь, что эта лесть повлияла на общественное мнение больше, чем обстрелы.

Один мой знакомый, заметив, что неучастие Армении в Новоогоревском процессе приветствуется СМИ, пошутил: «А если Тер-Петросян приедет, то то «Вести» передадут, дескать, приехал пьяный Левон Тер-Петросян и нес антисоветчину». Все почти буквально так и получилось. Когда Тер-Петросян приехал в Ново-Огорево, по «Вестям» это сообщили так: «Приехал Левон Тер-Петросян. Он был угрюм и все время молчал». (За точность цитаты, конечно, не ручаюсь, прошло много лет, по, по-моему, я воспроизвожу ее почти буквально, такое трудно забыть.) Вышло ничем не хуже, как если бы сказали: был пьян.

Однозначность выбора Армении трудно объяснить чем-либо, кроме этого «гипноза». Ведь вся опасность независимости вполне осознавалась, а сама независимость ценилась не очень высоко ввиду печально исторического опыта Армении. Я была в Армении в весь период перед референдумом, уехала за несколько дней до него и видела, что результат его вовсе не был так предрешен, как об этом говорили СМИ. Я тогда знала только одно, армяне либо все проголосуют «за», либо все проголосуют «против». А голос телеведущей из России все пел и пел свои сладкие песни. Армения подчинилась.

В конце концов сложилось следующее мнение: «Россия хочет от нас отделиться» и «мы не в праве удерживать Россию около себя». Таким образом вопрос референдума был фактически переформулирован как вопрос о праве России на независимость от Армении.

Ответить на этот вопрос положительно психологически было не легко, поэтому во всей обстановке референдума чувствовался надрыв. Гремела музыка, на участках для голосования столы ломились от фруктов, а на вопрос к чему вся эта бутафория, организаторы отвечали: «Чтобы легче прошло». То есть, пусть будет как под наркозом.
Весна 1992

(Зиму я пропущу. Был холод и темнота — ни газа, ни электричества, ни отопления, перебои с водой, нехватка продуктов. Люди почти сходили с ума. Боюсь, что описывать умонастроения невозможно. Их просто не было. Было одно желание, чтобы хоть на час-два дали свет)
Чтобы описать настроения следующей весны (1992 года), прибегну к автоцитированию. «Спешить с независимостью не хотели... Теперь медленно привыкают к тому, что Армения и Россия совсем разные страны. Я отмечала оговорки: «Мы... Ой, то есть не мы, а Россия». Разрыв с Россией переживается довольно тяжело... Кожей ощущается тоска расставания и обида за то, что русские этого так и не поняли... Сейчас это настроение притупилось, смешалось с общим тревожным чувством. Наступил новый поворот в судьбе Армении — что там, за поворотом? Умудренные горьким жизненным опытом армяне в независимость как таковую не верят. Слишком долго Армения была ареной соперничества держав, ею играли как игрушкой. И сейчас она как ощетинившийся ежик... В газетах нет-нет да мелькнут как бы антианглийские (читай, антиамериканские) статьи: «коварному Альбиону» здесь перестали верить еще сто лет назад... Чувство неопределенности мешает даже радоваться победам в Карабахе».22

«Обычно я привыкаю к Еревану почти мгновенно» дома, улицы, лица — все знакомо до мелочей. Этой весной, чтобы привыкнуть, понадобилась неделя. Ереван как будто тот же, все на месте, а словно чего-то не хватает. И ереванцы сами не могут привыкнуть к своему городу, тоже гадая, что изменилось? Я слышала разные объяснения, а один мой знакомый в сердцах сказал: «Словно чума прошла». Это о том, что все не открываются уличные кафе — нет электричества, нет кофе, нет мороженого... Чтобы выпить чашку кофе, приходится обследовать весь город. Это разрушает структуру городской жизни: вся обычная кофешная публика шатается из угла в угол, как неприкаянная. Изменились и лица людей, мало улыбок. Раз услышала: «У вас будет хорошо, если не завтра, то послезавтра, а у нас — никогда». О провозглашенной независимости — не жалеют, хотя, кажется, сами себе при этом удивляются. Но привкус ее вынужденности продолжает чувствоваться... Бытовые трудности ереванцы терпят довольно стойко — как что-то внешнее, не относящееся к существу дела. Что они, эти трудности, в конце концов, по сравнению с нарастающим чувством одиночества и смутным ощущением катастрофы».23

Странная была весна. До середины марта на улицах Еревана лежал мокрый снег.
Ностальгия
С 1992 года начинается рост ностальгии по России. В 1992 — 1994 годах можно было услышать рассуждения, что американцы не годятся русским в подметки и что «Россия — это воздух, которым мы дышим». Политика властей Армении в этот период умеренно антирусская, они пытаются помириться с Турцией и найти себе покровителей среди западных держав. Но к народу Армении эта политика имела слабое отношение. В целом эти годы — период прострации. В 1992 — череда неудач на фронте, сдан райцентр Мардакерт, крупные населенные пункты Шаумяновск и Геташен. Затем — ужасы блокады. Ереван без электричества, отопления, газа (отопления и газа нет до сих пор и в центральных районах города их уже не будет — коммунальное хозяйство вышло из строя). Страх длинных темных холодных ночей. Нищета. Один только хлеб на завтрак, на обед и на ужен. Но это еще не время, когда возникло ощущение, что Россия может окончательно отдалиться от Армении.

Оно пришло примерно в 1994 году. Возникло реальное ощущение того, что Россия не интересуется делами Армении и готова сбросить ее как ненужный балласт. Высказывания политических российских политических деятелей вполне поддавались такой интерпретации. После интервью посла России в Армении в газете «Голос Армении» была опубликована статья под красноречивым заголовком «Чужой посол родной России». Через месяц после нее — статья давшая старт аналогичным публикациям на три года вперед (вплоть до весны 1998 года) «Какая Армения нужна России?». «В условиях, когда прорусская ориентация Армении уже ни у кого не вызывает сомнений точно так же, как пробуждение если не имперских, то, во всяком случае, великодержавных устремлений Москвы, когда наши мелкие шажки в сторону Запада, а временами и Турции воспринимаются скорее как безобидные детские шалости, чем серьезные намерения по расширению круга партнеров, невольно задаешься вопросом: а насколько окончателен этот выбор? И самое главное: если все мы такие основательно прорусские, то можно ли говорить о проармянской ориентации нынешних правителей России?»24 — писал ее автор.

Эта публикация сохранилась в моем архиве потому, что это была одна из первых статей (мне кажется, самая первая) на данную тему, выдержанных в подобной тональности (и тогда эти слова воспринимались почти трагически, как крик отчаяния, тем более, что там говорилось, что русские не простят армянам независимости уже никогда впредь не будут считать армян своими), но такие рассуждения в той же тональности продолжались из месяца в месяц, из года в год. Их авторы не решаются зайти ни на шаг дальше. Альтернативного союзника, союз с которым был бы ценностно оправдан, просто нет. Опора на «мировое сообщество» читателями отвергается, равно как и разговоры о постоянном прагматическом лавировании. Это противоречит политической мифологии армян. Результат подобных публикаций был обратным ожидаемому: идея союзничества все крепче формулировалась в качестве стереотипа армянского политического мышления. Говорилось в статье о том, что возврата назад нет (перед референдумом Левон Тер-Петросян, уговаривая своих соотечественников испробовать независимое существование, говорил о том, что если не понравится, всегда можно вернуться). Говорилось о деятелях армянской культуры, которых любовно взращивала империя и о том, что никогда больше не будет ни человеческого интереса к Армении и равных отношений с ней. Ей уготовлена судьба колонии, не более того. А то и нечто еще более ужасное.

И вот тогда впервые в Ереване стала как заклинанье звучать песня со словами: «Россия, я верю в твою силу. Узнаешь ты, где правда, а где ложь. Россия, наступит день, Россия, И ты святые крылья обретешь». В тот год я слышала ее несколько раз. Но самое удивительное — когда обычный рейсовый автобус ехал по проспекту Азатутян и водитель включил эту песню на полную громкость. Это было похоже на демонстрацию.




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет