С. Е. Никитина устная народная культура и языковое сознание введение предлагаемая книга
ЛИЧНОСТЬ И СОЦИУМ. ЯЗЫКОВОЙ КОЛЛЕКТИВ
жүктеу/скачать 1.96 Mb.
|
ЛИЧНОСТЬ И СОЦИУМ. ЯЗЫКОВОЙ КОЛЛЕКТИВИ КОЛЛЕКТИВНАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬОбратимся теперь к рассмотрению вопросов, связанных с языковой личностью в русской народной культуры. Мы будем говорить о личности в традиционной крестьянской культуре и укажем такие ее свойства, которые отложились в языке, оказались на ее речевом поведении, т.е. проявились в языковом сознании и самосознании. Главное — невыделенность личности из социума, обусловленная прежде всего традиционным образом жизни, т.е. воспроизведением опыта предшествующих поколений без существенных изменений, одинаковостью занятий, подчинением миру — общине, регламенти- ровавшей практически все проявления личной жизни, коллективными производственными и этическими традициями. Деревня могла ощу- щать себя единым целым, происходящим от одного родоначальника. Об этом часто говорят названия деревень. Так, старообрядческие поселения в Верхокамье (Урал) сплошь носят производные названия от собственных мужских имен (форманты онки/ёнки, ата/ята, ы); Степанёнки, Абрамёнки, Евтёнки, Киршонки, Абросята, Нифонята, Андронята, Трошата. Егоры, Макары, Сидоры. Замечательно, что эта древняя патронимическая идея отражается не только в назва- ниях, но и в синтаксических оборотах, их включающих: "Где была?" — "У Карпушат". — "Куда ходила?" — "К Евтёнкам" (сходные све- дения см.: [Сморгунова, 1982; Пауфошима, 1989]). Будем считать, что языковой коллектив, коим, несомненно, явля- ется деревня или куст деревень, объединенный одним говором, единым образом жизни, подчиняющийся общим социальным, эконо- мическим и религиозным установлениям, имеет общий тезаурус, в ко- тором и набор понятий, и семантические связи между словами также общи для всех. В этот тезаурус входят набор прозвищ, собственных имен и пра- вила их употребления. Можно видеть, сколь различны эти правила для разных языковых коллективов и какой объединяющей силой они наделены. О собственных именах написано очень много, мы же оста- новимся только на двух примерах. Если в деревнях России к людям любого возраста обращаются по имени без отчества и на юге чаще всего в уменьшительной форме [см.: Пауфошима, 1989], то в любых старообрядческих об- щинах — и на севере, и на юге, принято обращение по имени-от- честву, особенно по отношению к наставникам, уставщикам или ду- ховным отцам, или по отчеству — Павловна, Харитоновна, Савель- евна. Различаются именования "по-простому", т.е. среди своих, и обращения, которыми должен пользоваться чужак. Это связано не только с прозвищами, которые, конечно, неприемлемы в устах чужого, но и с упрощенными именованиями по полной форме. Уставщика одной из старообрядческих общин на Средней Волге все называли Мина Миныч, но, когда я к нему пошла, предупредили: "Только называй Михаил Михайлович, а Мина-то неловко!" В другой старо- обрядческой общине, которой руководил Егор Иванович, мне сделали замечание: "Смотри, он ведь Георгий Иванович, Егором-то не назо- ви. Георгий-то ведь Победоносец, а не Егор". В среде духоборцев, живущих в Закавказье, до сих пор действует правило употребления только димунитива для номинации людей лю- бого возраста. Ванюшка, Валюшка, Малашечка — люди, перешаг- нувшие за восьмидесятилетний рубеж. Мне пришлось присутствовать на похоронах Лушечки восьмидесяти семи лет и Петруни восьмидесяти лет. Духоборские предводители, почитаемые на уровне святых, назы- вались точно так же. Есть псалом, где они перечисляются: Васюшка с Малашечкой, Ларюшка, Петюшка, Лушечка. Последняя — Лу- керья Васильевна Калмыкова — самая знаменитая женщина-духобор- ка, стоявшая во главе духоборцев во второй половине XIX в., — именовалась родимой Душечкой, причем уменьшительное имя в рас- сказах о ней сочетается с почтительным множественным числом: "Здесь родимая Лушечка изволили отдыхать". Духоборцы объясня- ют, почему они так называют друг друга: " Мы как одна семья, так учили наши вожди. Если слышишь — Петруня, Малашечка, Петюш- ка, — значит, наши люди". Таким образом, сами духоборцы осозна- ют форму имени как знак принадлежности к определенной религиоз- но-этнической группе, к спаянному языковому коллективу. Глубокую зависимость личности от социума создавали, сохраняли и укрепляли коллективные представления и коллективные тексты, их выражающие. Коллективные тексты участвовали в организации жизненного и годового циклов, давали людям веками отработан- ные формы и способы регулирования поведения человека во время тяжелых эмоциональных потрясений (например, похоронные плачи). Коллективные фольклорные тексты были достоянием каждого члена традиционного социума. В особом взаимоотношении человека и текстов в народной культуре кроется существенное отличие тради- ционного крестьянина от современного горожанина. На языковом уровне это проявляется в специфическом взаимодействии в языковом сознании и речевом поведении двух стилей, или языков, — диалекта (соответственно диалектной речи) и языка фольклора (соответственно фольклорных текстов). Горожанин, не писатель и не поэт, знающий художественную литературу, сознательно отделяет свою речь от ав- торских художественных текстов. Цитируя — точно или приблизи- тельно, трансформируя первоначальный текст художественного произ- ведения, он осознает грань между своим (бытовым или даже худо- жественным) и чужим авторским текстом. Носители народной куль- туры этой грани так резко не ощущают, и перетекание фольклор- ной речи в бытовую и обратно — естественное явление. Особенно это касается малых жанров — пословиц и поговорок, которые по при- роде своей "ничьи" и являются достоянием всего общества (не толь- ко носителей традиционного фольклора). Фольклорные произведе- ния — песни, сказки, былины — также "ничьи", одновременно принадлежат всем, кто их исполняет и является сотворцом. Эти произведения — творения одного удивительного автора, чьи бесчис- ленные произведения существуют в бесконечном количестве вариан- тов и множестве диалектных разновидностей. Этот автор — кол- лективная языковая личность, фольклорный социум, субъект, творя- щий свое мироздание, свою эстетику, свою аксиологию, свой поэти- ческий язык и свои коллективные культурные тексты. Последнее обстоятельство — производство коллективных текстов, коллективное авторство — представляется нам весьма существенным. Это признак отделяет коллективную языковую личность от языкового коллектива. Языковой коллектив — таким, например, является деревенский со- циум - объединен общностью диалекта, ценностной картины мира, запечатленной в общем тезаурусе. Однако существенный признак коллективной языковой личности — производство общих текстов _ присутствует здесь спорадически. Так, всем "миром" деревня может сочинять письма, жалобы, соборные постановления (последние — у старообрядцев). Бытовые же тексты, как правило, индивидуальны. Кроме собственно фольклорных текстов, в замкнутом деревенском социуме создаются общие языковые стереотипные выражения, описы- вающие определенные ситуации. Такие выражения, конечно, есть не только у представителей крестьянской культуры. Мы говорим "светло так, что читать можно" о ситуации, когда по норме полагалось быть темно, сравнение представляет собой укоренившийся стереотип. О та- кой же ситуации носительница традиционной культуры скажет: "Свет- ло так, что шить можно". И эти два стереотипных высказывания дают нам яркое представление о двух разных культурах. Можно предположить, что во времена складывания основных тра- кальным, территориально замкнутым культурам, например какому-то кусту деревень или даже отдельной деревне. Так, на р. Онеге жи- тели нескольких деревень, вспоминая о прежнем мощном ансамбле- вом исполнении протяжных песен, говорили одну и ту же фразу: "Пели так, что изба ходуном ходила". На юге России о такой же ситуации говорили: "Пели так, что лампы (керосиновые. — С.Н.) тухли" (пример Щурова [1983]). В старообрядческих поселениях Восточного Полесья о громком дружном пении говорили: "Улица кололась от песен" или "Здесь поешь, а на X-е (название деревни или отдаленной части большого села) слышно". И такая квалифика- ция исполнения песни была зафиксирована более чем от десятка не связанных друг с другом информантов. Можно предположить, что во времена складывания основных тра- диционных фольклорных жанров фольклорная коллективная языко- вая личность и бытовой языковой коллектив по мироощущению, системе ценностей, а также по языку были близки друг другу (как известно, язык русского фольклора хранит множество древнерус- ских элементов на всех уровнях). Это значит, что близки были и те- заурусы, содержащие регулярные семантические связи между слова- ми и понятиями, посредством которых фиксировалась языковая картина мира, т.е. существенная часть языкового сознания. Время, изменения в укладе, натиск цивилизации неуклонно разводили их. Разрушалась община, "мир" переставал быть непререкаемым судьей, менялся лексикон крестьянина и даже его синтаксис. Фольклор реагировал на это возникновением новых форм (на- пример, частушек, где диалект и фольклорный язык образуют своеобразную смесь) или включением в фольклорный обиход город- ского романса, в котором ценностная картина мира и стилистика иные, чем в традиционном фольклоре. Происходили изменения в соответствующих тезаурусах. Глубинная связь между двумя тезаурусами — бытовым и фольк- лорным — осуществлялась и осуществляется в тех представителях народной культуры, которые владеют фольклорным богатством. Думается, что одной из главных задач в исследовании языкового сознания в народной культуре является параллельное составление словарей тезаурусного типа как отдельной личности, так и целого сообщества (деревни, например), как для говора, так и для языка фольклора (см. пример создания словаря одной личности: [Тимо- феев, 1971]. Итак, носитель народной культуры владеет двумя языками — бы- товым и поэтическим. Исчерпывается ли этим стилевое разно- образие его языкового поведения? Городской житель играет мно- жество социальных ролей, в соответствии с которыми он должен использовать разные языковые стили — устные и письменные. У но- сителя традиционной крестьянской культуры социальных ролей зна- чительно меньше, и они закреплены за определенными личностями в социуме, например роли шутника, колдуна, сквернослова; каждая из этих ролей реализуется прежде всего в речевым поведении [см.: Пауфошима, 1989]. Тем не менее и здесь для каждой личности прослеживаются разные стилевые пласты. Различается бытовая разго- ворная речь и речь в каком-нибудь официальном месте, существуют наборы этикетных формул для различных коммуникативных ситуа- ций (на гулянке, на похоронах, в гостях и т.д.). Так, отмечая большое количество номинаций возлюбленного в говоре и фольклор- ных жанрах, В.Е. Гольдин [1978] показывает распределение этих номинаций в разных коммуникативных ситуациях: слово "залетка" для обозначения возлюбленного в Тульской обл. употребляется только в частушках, так как в бытовой речи этикет предписывает называть парня по имени. Иногда слова, обозначающие лиц, в том числе родственников, типичные для говора, попадают в фольклорные тексты. Обращение к матери — няня, нянюшка, типичное для го- вора духоборцев Закавказья, проникло в местные фольклорные тексты. Героиня баллады обращается к матери: Радимая мая нянюшка, пусти мине ябагрецца (ЭЗА)1. Но существует такой тип народной культуры, где письменный
Здесь же мы остановимся на одном случае речевого поведения, упоминаемого в исследованиях по народной культуре [Ефименко, 1877; Дмитриева, 1988], но никогда не привлекавшего внимания лингвистов, отчасти, по-видимому, потому, что не были точно зафиксированы соответствующие тексты. Речь идет о так называемой икоте — за- болевании, которое медики относят к разновидности истерии. Болеют им преимущественно женщины. Проявляется это заболевание в раз- двоении языковой личности. В человеке начинает говорить чужой голос, иногда членораздельно, иногда междометиями. По поверьям, в виде икоты в человека вселяется бес. Нам приходилось бывать в деревнях в верховьях Камы, буквально "зараженных" икотой. По одним сведениям, икота, не нашедшая своей жертвы, может существовать не более сорока дней, по другим — годами. О пове-
Икота имеет свой век, и если она доживает до старости, то "идет в осину". Вселяется икота, обычно залетая в рот мухой. Этого можно не заметить. Если намеченная жертва ведет праведный образ жизни, кладет крестное знамение во всех необходимых случаях, не поми- нает черта, то вселиться в нее невозможно. Однако человек грешен, и почти всегда можно улучить момент, когда он отходит от строгих канонов. Так что "безработными" икоты долго не бывают. Вселив- шаяся икота сообщает свое имя — всегда мужское. В одном человеке могут быть две икоты, например своя и материнская. Икота часто вредит своей хозяйке, поскольку "говорит всю правду". Так, одна женщина рассказывала, как в гостях поблагодарила хозяйку за то, что та поднесла ей питье: "А то к Павловне зашла, та не угостила". Икота — тут же: "Ой, неправда, чашечку выпила". Икоту лечат знахари. Не всякую икоту можно лечить. Не всякую долечивают до конца. Недолеченная икота — "немтая", она не го- ворит, только "ухает". В результате успешного лечения больная ро- дит какую-нибудь неприятную мелкую тварь — типа лягушки или крысу. Это и есть икота, или пошибка. Ее кладут в туес и бросают в печку в огонь с воскресной молитвой. Пошибка ревет в печи на разные голоса. В это время крестят печную заслонку. Если икоту не сжечь, а просто закопать в землю, то она выйдет оттуда и снова в кого-нибудь вселится. Нам удалось зафиксировать на магнитофоне речевое поведение икотницы. Икота говорила в ней сдавленным голосом высокого регистра. Себя она называла икоточкой. Замечательно, что икота не употребляла местоимения "я". По христианскому учению только че- ловек имеет образ и подобие Божие, т.е. личность. Каждая лич- ность имеет свое "я". Бес личности не имеет, стало быть, не имеет "я". Икота, говорящая от лица другого человека, может употреб- лять местоимение "я", но, говоря от себя, употребляет только местоимение третьего лица. Запись разговора, приводимая ниже, это демонстрирует. В разговоре участвует икотница-хозяйка (X.), ее икота (И.) и автор (Н.). X.: В каком году я заболела? Умирала вовсе. Вздуло всю. Кололо. На операцию назначили. Пришла с фермы-то — колотьё сильное стало. В субботу в баню сходила, тут и началось! Как умираю. Парню годика два было — он помнит — я болела. Из бани пришла, ничего не пила, не ела, только пресную брагу пила с хлебом. Процедила брагу, выпила, в роту как дерево стало. Две сестры были, мама на печке была. Совсем мне плохо. Давить стало. Меня отваживали, ни рук, ни ног не было. Потом, говорят, рот разжимали, лили в рот с иконы (воду. — С.Н.) После ико- ны тожно заухала. Заухала икота, ухала целый год. Год не работала, была как уголь черная. Врачи-то не стали призна- вать эту мою болезнь, врачи-то не признают, а уж начальство по лекарям меня направили. К старухам возили — куды попало! Н.: Какие старухи, какой веры? X.: Это я ж уж не знаю — какой. Всякие были. Воду дадут — пила,
Н.: Икота что говорила? X.: Тогда не говорила, только ухала. Говорить стала лет восемь.
Н.: А кто лекарь? X.: Да хороший человек в поселке. Через больницу к нему направ-
Н.: А как лекаря зовут? X.: Не знаю, как его зовут. И.: Иван Алексеевич. Н.: А фамилия? И.: Сказать тебе? Не пиши часто-то. Н.: Сколько вам лет? И.: Ей? Шестьдесят один — икоточка отвечает. Ее поставьте на вид, чтобы она всю жисть на дороге была. Н.: Кто?
И.: Да Анна Ивановна. Н.: Ну, мы икоту выпустим на дорогу лучше или вот туда (в маг- нитофон. — С.Н.) загоним. И.: Ну, икоточка, вот тебя и окастрировали. Н.: Ну почему же? И.: Икоточка, ты не бойся, я же тебя не боюсь — скажи так. X.: Я боюсь — негодный я человек (ухает). Н.: Что вы — годный! И сейчас все нормально будет. X.: Вот эдак ухала целыми месяцами. И.: Ой, икоточку уберут. Н.: Да, и хорошо будет. И.: Она мешать не будет, мешаться... X.: Я живу все равно — мучаюсь... Н.: Да нет никакой икоты. X.: А чево Ивана Алексеевича упоминала — я ведь его не знаю, не знаю и сейчас. Н.: Но Вы же там были. X.: Была, была, да и не помню ничего, где. И.: Прокатят тебя, Аннушка, прокатят. Нехорошо дело будет. Н.: Как это — прокатят? И.: Она никуда не хаживала, никого не видела. Сорок лет никого
Н.: А где парни? И.: Парни у ей работают хорошо. Один на фабрике работает в Пер-
Н.: Приезжают? X.: Приезжают, маленько-то помогают. О господи... (Дальше идет
X.: Икоточка тоже говорила, что какую бы песню спела... А мне неловко стает. Ух! И.: Гляди прямо в глаза людей. А ты боишься смотреть на них. Не бойся! Все одно: помирать — один день терять. X.: Ой, неудобно ухать-то! И.: Икоточка скажет: хороший начальник хочет ее взамуж взять.
Н.: Почему в лопоточках? И.: А с ево кожу снимут. Н.: С кого? И.: С икоточки да. Сегодня икоточку обдирать будут.
жүктеу/скачать 1.96 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|