Если бы она этого хотела, конфликт

«Нет никакого вопроса, сказал далее Государь, в котором интересы Германии и России находились бы в противоречии. Есть только один пункт, в котором вы должны считаться с русскими традициями и бережно к ним относиться — а именно на Ближнем Востоке. Вы не должны создавать впечатления, будто вы хотите вытеснить Poccию, в политическом или экономическом отношении, с того Востока, с которым она веками связана многими узами национального и религиозного характера. Даже, если бы я сам относился к этим вопросам более скептически или равнодушнее, я бы должен был все-таки поддерживать русские традиции на Востоке. В этом отношении и не могу вступить в противоречие с заветами и чаяниями моего народа».

Эти предостерегающие слова, — полная сила которых сказалась через без малого пятнадцать лет в 1914 г., — были произнесены в момент, когда русско-германские отношения были вполне дружественными, когда русский министр иностранных дел, отрицая приписанные ему слова о желательности возвращения Эльзаса к Франции, воскликнул «за дурака меня, что ли, считают?» — Беседа с Бюловым показывает, что Государь, занятый в то время дальневосточными планами, не забывал и о русских интересах на Ближнем Востоке, и не хотел идти дальше русско-австрийского соглашения о временном сохранении status quo.

Первые два года после занятия Порт-Артура и Kиao-Чао (начало 1898 г. — начало 1900 г.) прошли на Д. Востоке без заметных событий. Китай, казалось, продолжал «дремать»; Poccия сохраняла прежний политический курс, поддерживая добрые отношения с китайским правительством. Появление Америки на Д. Востоке (занятие Филиппин) прошло почти незамеченным, а между тем оно имело большое значение, так как закрывало Японии путь к расширению на юг, к созданию островной империи. Присоединение «ничьих» Гавайских островов к Соед. Штатам (в 1899 г.) не вызвало протестов ни с чьей стороны.

Poccия усиленно развивала строительство своего военного флота. Франко-русские отношения стали несколько более прохладными, чем во времена Ганото. Франция не особенно сочувствовала русским дальневосточным планам, успех которых сделал бы Poccию независимой от каких-либо западноевропейских влияний. Дело Дрейфуса выдвигало к тому же на первый план левые круги, менее увлеченные надеждами на русскую поддержку. Ни с той, ни с другой стороны, однако, не появлялось и мысли о расторжении союза.

Весною 1900 г., в Китае начала усиливаться агитация против иностранцев; но державы, привыкшие к полной пассивности китайцев, мало обращали на это внимания. Смутные слухи о союзе Большого Кулака, руководящем агитацией против «заморских чертей», стяжали этому движению ироническое прозвище «боксеров».

Восстание однако разразилось повсеместно и с огромной силой, точно из-под почвы всюду хлынула вода. Пекинский дипломатический корпус был застигнут врасплох стихийной силой движения. Еще 8/21 мая китайскому правительству была предъявлена нота, требовавшая ареста всех членов общества «боксеров» и всех домовладельцев, допускающих у себя их собрания, а также казни лиц, виновных в покушении на жизнь и имущество, — и казни «лиц руководящих действиями боксеров и снабжающих их денежными средствами». Еще 13/25 мая русский посланник М. Н. Гирс сообщал в С.-Петербург, что иностранные представители «не видят оснований считать центральное правительство бессильным подавить восстание боксеров» и распорядился отослать обратно в Порт-Артур присланную оттуда в Таку русскую канонерку. Для защиты миссий были все же вызваны десанты, но только по 75 человек на миссию. Еще 31 (18) мая 1900 г. Бюлов запрашивал германского посланника в Пекине, не означает ли возникающая смута начало окончательного раздела Китая: в восстании видели только один элемент: ослабление власти маньчжурской династии!

Еще 20 мая (2 июня) русский посланник сообщал, что с приходом десантов в Пекине стало спокойнее... Но уже «не далее как через неделю д. с. с. Гирс телеграфировал не без тревоги (говорится в правительственном сообщении от 25 июня), что роль посланников окончена и дело должно перейти в руки адмиралов. Только быстрый приход сильного отряда может спасти иностранцев в Пекине». Но было уже поздно: Пекин оказался отрезанным от моря, а посольский квартал — осажденным китайскими войсками. Когда посланники предъявляли требования о «наказании виновных», когда они еще чего то добивались у китайского правительства — извне уже было ясно, что власть, в данном случае, заодно с «восставшими». Китай, так долго молчавший и покорявшийся, перестал быть «мертвым телом», «связанным животным»: он восстал на иностранцев; и правительство, хотя и не вполне убежденное в целесообразности этого восстания, поддалось народному движению. Говорили — наверное никто этого не знал — что принц Туан, родственник императора, захватил власть, что вдовствующая императрица Це-Си бежала... Говорили тоже, что она сама отдала приказ — истреблять иностранцев... Молва, как обычно, умножала «китайские зверства»; но несомненно, что сотни белых, в том числе не мало женщин и детей, мелкими группами разбросанных по Китаю, погибли при этом внезапном пробуждении китайского национализма.

Сообщение с Пекином было прервано — беспроволочного телеграфа тогда еще не существовало — и в Европе были получены известия о том, что все дипломаты с их семьями погибли в страшных мучениях...

В то же время китайцы, обычно столь мало воинственные — даже презиравшие военное ремесло — вдруг оказались бесстрашными; шли на смерть почти безоружные, и английский отряд адмирала Сеймура, двинувшийся на выручку миссий, не только не пробился до Пекина, но еле-еле, при поддержке русских моряков, отступил обратно к Тянцзину.

В самый разгар этих событий, 8/21 июня 1900 г., скоропостижно скончался министр иностранных дел гр. М. Н. Муравьев; его преемником был назначен товарищ министра гр. В. Ю. Ламздорф; это, впрочем, ни в каком отношении не повлияло на курс русской внешней политики.

Все, кто предсказывал «желтую опасность», громко заговорили, что она уже стоит у ворот. Западные державы, перед угрозой их миссиям, сплотились и решили послать в Китай свои войска, и прежде всего обратились к наиболее близким державам — России и Япониии — с просьбой об оказании вооруженной поддержки.

Опять Россия стояла перед трудным выбором: стать ли ей в ряды европейских держав и вместе с ними взяться за сокрушение и раздел Китая, — или же не отступать от плана дружбы с Китаем и по мере, возможности тормозить выступления других держав?

Китайцы, в своем движении против иностранцев, не делали различия между русскими и «прочими». Но сторонники дружбы с Китаем объясняли это тем, что Россия, заняв Порт-Артур, приобщилась к политике раздела Китая. Они по-прежнему верили, что русско-китайское сотрудничество было бы возможно. Кн. Э. Э. Ухтомский издал книгу «К событиям в Китае».

«Мы стоим, писал он в предисловии к этой книге (в июле 1900 г.), накануне великих катастроф. Движение, пока охватившее лишь часть Китая, и конечно всею тяжестью обрушивающееся сейчас на Poccию, за ее, надо надеяться, временное и случайное отождествление своих интересов с интересами других, хищнически настроенных и лукаво действующих держав — это движение грозит разрастись до небывалых размеров... Нам необходимо лишь держаться исторического пути и ни на одно мгновение не терять из виду своих прямых задач в родной и близкой нам по духу Азии». Кн. Ухтомский не скрывал своего сочувствия к китайскому национальному движению и говорил даже, что китайцы «дают Западу хороший урок».

В том же духе составил свою записку «Европа и Китай» один из главных русских деятелей Гаагской конференции, профессор международного права Ф. Ф. Мартенс (в том же июле 1900 г.). В ней стояло: «Китайцы будут побеждены, но никакая победа не уничтожит народа в 430 миллионов. Это восстание против всех иностранцев имеет глубокие корни. В 1880 г. я писал «чем китайское правительство слабее, чем оно более имеет врагов в своей стране, тем более цивилизованные державы должны помнить, что всякая неуместная пропаганда, равно и всякое вмешательство в дела внутреннего управления, могут привести только к двум результатам: или вызвать падение нынешнего правительства в Пекине, или принудить последнее открыто примкнуть к народу для истребления всех иностранцев При первой гипотезе нет никакой гарантии, чтобы новая династия более благоприятствовала сношениям с внешним миром При второй — в случае истребления или изгнания иностранцев — будет весьма трудно обратно завоевать утраченное положение».

Проф. Мартенс следующим образом формулировал принципы русской политики в Китае: 1) совершенно особое преобладающее положение России; 2) неприкосновенность Китая; 3) за избиения иностранцев можно требовать только морального и денежного возмещения; 4) необходимо существование устойчивого китайского правительства. («Если ныне царствующая маньчжурская династия оказалась негодною, необходимо поставить другого китайского императора и в случае надобности поддерживать его»).

Между тем китайское национальное движение захватило и редко населенную Маньчжурию; там начались нападения на русских инженеров и рабочих вдоль линии строющейся железной дороги. Это движение явно поддерживалось мастными китайскими властями. Сообщение по суше между Порт-Артуром и Сибирью было прервано.

На Западе, под впечатлением вестей о резне иностранцев, разрасталась кампания против Китая. Император Вильгельм II, провожая отряд, отправляющийся на Д. Восток, с обычной экспансивностью произнес речь, в которой пестрели слова о «бронированном кулаке» и о том, что «пощады не давать». На эту речь откликнулся своим предсмертным стихотворением Владимир Соловьев, живший под нараставшим кошмаром «желтой опасности». «Христов огонь в твоем булате, и речь грозящая свята! — писал он, «...перед пастию дракона — ты понял — крест и меч — одно!»^*.

Русское общество сравнительно слабо откликнулось на китайские события, не сочувствуя ни Вл. Соловьеву, ни кн. Ухтомскому. («0т прогрессирующей безличности и некультурности нашего живущего миражами интеллигентного слоя, мы теряем политическое чутье в восточных делах» — писал по этому поводу автор «К событиям в Китае»).

Но русское правительство старалось выдержать среднюю линию. Оно не могло не принимать участия в действиях против «боксеров» — хотя бы уже потому, что pyccкие дипломаты вместе с другими были осаждены в Пекине, что в Маньчжурии удары китайцев непосредственно падали на русские начинания Но в то же время Россия отстаивала, в дипломатическом отношении, несколько искусственную позицию: движение — это мятеж, а с китайским правительством мы хотим оставаться в дружбе.

Япония, со своей стороны, поспешила предложить европейским державам свои услуги в деле подавления китайского восстания. В районе Тянцзиня в июле стал формироваться большой международный отряд: 12.000 японцев, 8.000 русских (переброшенных по морю из района Порт-Артура); по два-три тысячи других. Командование над этими отрядами, после долгих дипломатических переговоров, решено было поручить германскому фельдмаршалу графу Вальдерзее: Германия была наиболее обиженной стороной — подтвердились, к тому времени, слухи об убийстве германского посланника в Пекине; а Россия сама не пожелала возглавлять карательную экспедицию против Китая.

В это время на самой русско-китайской границе возникла паника. Русский пограничный город Благовещенск подвергся продолжительному ружейному обстрелу с китайского берега Амура; стреляли, несомненно, китайские «регулярные» солдаты. Русские войска были незадолго перед тем уведены вниз по Амуру. Благовещенск был почти без защиты, и паника, охватившая местных жителей и местные власти, выразилась в жестокой расправе с местными китайцами: боясь, что проживающие в городе китайцы устроят восстание в тылу, наслышавшись о зверствах, происходящих в Китае, благовещенские власти собрали всех «желтых» на берег Амура и велели им вплавь переправляться на маньчжурский берег. Только меньшинству удалось переплыть широкую реку; насколько сот китайцев потонуло. Этот трагический инцидент, понятный в тревожной атмосфере момента (местная интеллигенция — с возмущением отмечала либеральная печать более отдаленных от границ мест — одобряла эти панические репрессии) показывал, насколько трудно было выдерживать на практике линию «русско-китайской дружбы»...

Еще задолго до прибытия фельдмаршала Вальдерзее, международное войско, выдержавшее в течение месяца встречные бои у Тянцзина, двинулось (5 августа н. ст.) вперед; и уже 15 (2) августа русские войска под командой ген. Линевича заняли столицу Китая. В то же время, русский отряд ген. Ренненкампфа походным порядком пересекал Маньчжурию с севера на юг, почти не встречая сопротивления.

Посольский квартал в Пекине оказался нетронутым: он был, в сущности, только блокирован китайскими войсками в течение двух месяцев. Тотчас же Россия, возвращаясь к политике доброжелательства к Китаю, поспешила отмежеваться от остальных держав.

8/21 августа Государь, считая военную экспедирую оконченной, распорядился приостановить дальнейшую отправку русских войск в Китай. 12/25 августа Poccия обратилась к державам с циркулярной нотой, рекомендуя не только увести из Пекина международное войско, но и переселить миссии в более безопасный Тянцзин: в Пекине сейчас, все равно, нет китайского правительства, указывалось в ноте. Больше того — оно и не может вернуться в Пекин, пока в нем стоят иностранные войска; и — даже если бы оно и вернулось, — его бы не стали слушаться в стране, считая его пленным.

Германия особенно резко восстала против этой точки зрения. Poccию обвинили в том, что она нарушает единый фронт держав. Однако, вскоре и другие государства убедились в том, что русская точка зрения при создавшихся условиях была обоснованной.

С кем вести переговоры? Китайское правительство было неизвестно где; не знали в точности, из кого оно состоит. Международный отряд, опиравшийся на линию Пекин — Тянцзин — Таку, занимал китайскую столицу; европейские мародеры грабили дворцы запретного города; но это был только маленький островок во враждебном желтом море. Китай не сдался. Державы предъявили китайцам (15 сентября) требование о выдаче «виновников восстания», в том числе принца Туана; в ответ пришло известие, что 25 сентября тот же принц Туан назначен председателем государственного совета!.. Отчаянное предложение тянцзинского консульского корпуса — угроза разрушить в виде наказания могилы предков маньчжурской династии — не встретило сочувствия и у западных правительств.

Русские войска, между тем, заняли всю Манчьжурию от русской границы до Ляодунского полуострова. Работы по постройке железной дороги возобновились.

Державы стали разрабатывать проект условий ликвидации «боксерского инцидента» (в конце концов, была принята фикция. что с Китаем не было войны). Россия в этих переговорах старалась отстоять возможно более выгодные условия для Китая. В частности, она упорно боролась против требования о выдаче и о предании смертной казни высших китайских сановников, считавшихся сторонниками движения против иностранцев. В конце года нота была наконец вручена отыскавшемуся китайскому правительству, которое не замедлило на все согласиться; и международный отряд покинул Пекин^*.

В результате двух событий, вызванных не Россией — занятия Kиao-Чао немцами и восстания боксеров, Россия таким образом получила в руки незамерзающей порт на Тихом океане и полосу—широкую полосу — территорию, соединяющей этот порт с прежними русскими владениями — о чем писал Государь в своей резолюции от 2 апреля 1895 г. Эти цели были достигнуты, хотя владение территорией было еще не оформлено; однако, обстановка во многом осложнилась. Авторитет китайского правительства, на добрых отношениях с которым основывалась первоначальная «большая азиатская программа», был сильно подорваны оно еще могло поддерживать внутреннее единство государства, но во внешней политике вынуждено было все время оглядываться на весьма ревнивое национальное движение, для которого все иностранцы были равны, и всякая уступка им — казалась государственной изменой.

Следует, впрочем, отметить, что не действия России ослабили этот авторитет маньчжурской династии: поражение в войне с Японией, беспрепятственное занятие немцами Кияо-Чао, а для некоторой части интеллигенции, начинавшей «европеизироваться» — также решительный отказ от внутренних реформ, все это создавало китайской власти растущее число врагов, совершенно независимо от занятия русскими Порт-Артура. Если бы Россия совершенно отстранилась от китайских событий и не закрепила за собой соседних областей — это едва ли бы создало для нее лучшее исходное положение при борьбе за преобладание на Дальнем Востоке: весьма вероятно, что это было бы только сочтено признаком слабости; китайский народ, все равно, не стал бы выделять русских из общей массы «белых чертей», а благоволение слабеющей маньчжурской династии весило уже весьма немного.

Маньчжурия в ту пору была весьма редко населена — на ее огромном пространстве, около миллиона квадратных верст, было всего 3—4 миллиона жителей. Эта провинция, вотчина китайского императорского дома, была тогда еще закрыта для поселенцев. Во многих местностях вдоль строящейся Восточно-Китайской дороги китайское население почти отсутствовало. Маньчжурия была как бы прямым продолжением Сибири — в лучших, наиболее плодородных ее частях.

Указом 12 июня 1900 г. Государь провел важную реформу — об отмене ссылки на поселение в Сибирь. Мера эта, упразднявшая так хорошо — понаслышке — известную всюду заграницей «сибирскую ссылку», отнюдь не была отменой жестокой системы репрессий, которую в таких мрачных красках представляли себе в Западной Европе под «страшным» именем Сибири: это была мера предохранения ценной русской окраины против ее «засорения» нежелательными элементами. Не Сибирь была слишком плоха для ссыльных — ссыльные были недостаточно «хороши» для Сибири! Государь, как говорится в указе, решил «снять с Сибири тяжелое бремя местности, в течение веков наполненной людьми порочными»^*.

В качестве места ссылки был оставлен только остров Сахалин; кроме того, разумеется, не были упразднены существовавшие в Сибири (и не только в Сибири) каторжные тюрьмы. «Вестник Европы» вполне основательно сопоставлял отмену ссылки в Сибирь с развитием событий в Китае: «В будущем, более или менее близком, следует ожидать или действительного преобразования Китая, или соперничества держав на его развалинах. И в том и в другом предположении, такая обширная часть нашей империи, как Сибирь, непосредственно примыкающая к древнему Китаю, не должна являться только узкою железнодорожной полосой, служащей к соединению Европейской России с берегами Тихого океана; надобно желать Сибири быстрого и широкого развитая местных сил, что, в свою очередь, будет иметь последствием привлечение в нее из метрополии всего, что в ней есть лучшего и предприимчивого — в противность тому, чем европейская Россия награждала Сибирь до настоящего времени, и чему теперь, весьма и весьма своевременно, положен конец».

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Русская литература и искусство к концу XIX века. — Организация революционных сил. — Вопрос о продолжении земской реформы 1864 г. — Манифест 3-го февраля 1899 г. о Финляндии.

Студенческие волнения 1899 г.; события 8-го февраля; комиссия Ванновского; временные правила 29 июля. — Полемика кн. С. Н. Трубецкого с кн. Д. Н. Цертелевым.

«Самодержавие и земство». — Правый курс; назначение Д. С. Сипягина. — Кончина Наследника; болезнь Государя. — Отъезд духоборов в Канаду и отлучение гр. Л. Н. Толстого.

«Россия накануне ХХ-го столетия». — Убийство Н. П. Боголепова. — Демонстрация 4 марта 1901 г. — Назначение генерала Ванновского министром народного просвещения.

Конец XIX-гo века — «чеховские годы» в русской литературе. Один за другим сошли в могилу А. Н. Майков (1897), Я. П. Полонский (1898), Д. В. Григорович (1899). На первое место выдвинулся А. П. Чехов, этот тонкий психолог и меткий наблюдатель, которому радикальная критика прощает «отсутствие положительных общественных взглядов» за его «тоску по идеалу», выражающуюся в изображении серости и скуки русской провинциальной жизни. Среди новых имен выделился в эти годы Максим Горький, ставший знаменитым почти вдруг (1898 г.); его рассказы о «босяках», у которых ничего нет, но которым ничего и не надо, казались чем то новым на фоне перепевов «гражданской скорби».

«Северный Вестник», отражавший новые течения в литературе, закрылся, но «декадентство», как называли тогда представителей символизма и духовных исканий, нашло ряд новых представителей: Д. С. Мережковский создал свою трилогию «Христос и Антихрист»; 3. Н. Гиппиус — книги рассказов и стихов; Федор Сологуб — первые книги стихов и роман «Тяжелые Сны»; стал выдвигаться К. Д. Бальмонт; Валерий Брюсов выпустил свои первые сборники, жестоко осмеянные Вл. Соловьевым.

Новые течения еще ярче проявлялись в живописи, чем в литературе. Стараниями группы художников, объединенных вокруг С. П. Дягилева, возникли (в конце 1898 г.) сначала выставки, а потом и журнал «Мир Искусства». В нем участвовали Александр Н. Бенуа, К. Сомов, М. Добужинский, Л. Бакст, К. Коровин, В. A. Cеров (получивший на Парижской всемирной выставке 1900 г. первый приз за портрет В. К. Павла Александровича). Левый шаблон в живописи начинал приедаться; выставки «передвижников» казались тусклыми и меньше привлекали публики. «Мир Искусства» вступил в борьбу с «толстыми журналами», защищая чистое искусство.

«Нас назвали детьми упадка, писал С. П. Дягилев, и мы хладнокровно и согбенно выносим бессмысленное и оскорбительное прозвище декадентов. Что должны мы считать нашим расцветом? Где наши Софоклы, Леонардо, Расины, которые могут презрительно видеть в нас лишь немощное извращение созданного ими искусства? У нас модно царили такие силы, как Чернышевский, Писарев, Добролюбов». И презрительно отозвавшись об учениях «отводививших искусству роль послушных школьников на помочах у противохудожественной теории социализма», редактор «Mира Искусств» писал: «Великая сила искусства заключается в том, что оно самоцельно, самополезно, а главное — свободно».

Примечательно, что лозунг «свобода искусств» в России был направлен не против царской власти, отнюдь на него не посягавшей, а против морального гнета радикальной интеллигентской критики. Русская императорская власть, следуя лучшим монархическим традициям всех времен, оказывала широкую поддержку изобразительным искусствам: А. Н. Бенуа заведовал художественной частью Нижегородской выставки; Л. Бакст и другие работали в Императорских театрах или художественном издательстве при Красном Кресте (Община св. Евгении); среди произведений В. A. Серова видное место занимают портреты Царской семьи, в особенности лучший и наиболее известный из портретов Государя, написанный в 1900 г. для Императрицы Александры Фёдоровны^*. Ему же принадлежат картины коронационных торжеств.

7 марта 1898 г., был открыт в С.-Петербурге, в помещении Михайловского дворца, Русский Музей имени Императора Александра III; туда были перенесены произведения русских художников и скульпторов из Эрмитажа; музей далее неизменно пополнялся новыми приобретениями лучших картин с современных русских художественных выставок.

В области театра, кроме расцвета Императорского балета, наблюдались новые искания: в Москве открыли в 1897 г. Художественный театр, который, под руководством К. С. Станиславского, создал себе затем громкое имя в России и заграницей. В. Ф. Комиссаржевская, появившаяся в конце 90-х годов на сцене, быстро завоевала горячую симпатию публики.

Быстро распространилась «живая фотография» — в то время далекая от искусства. Уже в 1898 г. было издано распоряжение, запрещающее показывать на экране Спасителя, Богоматерь или святых угодников.

Неизменно, из года в год, росли ассигнования на народное образование; особенно быстро развивалась сеть церковноприходских школ; министерство финансов в свою очередь создало свой особый тип средней школы «коммерческие училища», и подготовляло открытие Политехнического Института в С.-Петербурге.

В экономическом отношении два неурожайных года (1897-й и 1898-й), а также кризис, распространявшийся по всей Европе, несколько замедлили быстрый темп роста русского хозяйства; но самый рост промышленности и развитие железнодорожной сети продолжались, несмотря на эти затруднения. Поступление косвенных налогов и сбора с увеселений и зрелищ неуклонно возрастали. «Как. видите, нам живется веселее», иронизировал, сообщая этот факт, либеральный журнал.

«В свирепой трудной борьбе с самодержавием — провозглашал заграничный нелегальный орган^* необходимы все наличные силы, несмотря на то, какого цвета или формы их отличительные ярлыки, и какую именно кличку они для себя почему либо выбрали. Единственным символом веры, единственным условием sine qua non мы признаем только враждебность принципу самодержавия. Вы — наш союзник, раз Вы искренне верите в этот тезис; а как Вы считаете наилучшим уязвить и уничтожить его — это дело Вашей собственной совести и понимания».

Тайные революционные организации были наиболее распространены в студенческой среде. В частности, в Киевском университете были сильные группы «Бунда» и польских социалистов. Конечно, только незначительное меньшинство входило в эти организации; но другие направления оставались вовсе неорганизованными.

Последовательный консерватор «аристократического» толка, кн. В. П. Мещерский, писал на Новый 1898-й год: «Раздаются новые голоса, рождаются «новые мысли, являются новые желания и стремления, чуются новые воли; из мутной тины осадков давнего прошлого восстают какие-то новые государственные вопросы,... из всей этой мути слагается нечто вроде настроения... Наружность, платья такие же и вид один и тот же, но дорожащие только этим сходством настоящего с прошлым не замечают, что платье это понемногу расползается по швам». — «Наши друзья французы нередко говорят в беседах с нами: вы, вы счастливее нас, у нас 500 волей распоряжаются Францией, а у вас одна воля управляет Россией; у вас Бог есть главная жизненная потребность, у нас Он только роскошь»... — Признаюсь, я предпочел бы, чтобы не французы нам это говорили с завистью, а чтобы мы это говорили французам с гордостью»...

Государь знал, разумеется, что городская интеллигенция относится враждебно к существующему порядку; но Он глубоко верил, что отношение народных масс — совершенно иное. В беседе с московским губернским предводителем дворянства кн. П. Н. Трубецким (летом 1898 г.) Государь коснулся вопроса об ограничении самодержавия, и сказал, что Он готов был бы поделиться с народом властью, но сделать этого не может: ограничение царской власти было бы понято, как насилие интеллигенции над Царем, и тогда народ стер бы с лица земли верхние слои общества. (Судьба интеллигенции и «буржуазии» после свержения Царской власти показала, что в этом представлении было не мало верного).
Не желая непрестанно ломать и строить сызнова, Государь в то же время продолжал «достройку» и «ремонт» здания Российской империи, и постепенно окружил себя сотрудниками по своему выбору. К концу века, восемь (из двенадцати) министров, которых Государь застал при своем восшествии на престол, были уже заманены другими (трое вследствие смерти)^*. Из министров эпохи Императора Александра III, оставались только К. П. Победоносцев, С. Ю. Витте, и назначенные в последний год царствования Н. В. Муравьев (юстиции) и. А. С. Ермолов (земледелия).

На место скончавшегося на 79-м году жизни министра народного просвещения графа И. Д. Делянова (занимавшего этот пост свыше 16 лет) был назначен в начале 1898 г. профессор римского права Н. П. Боголепов. «Я сознаю — сказал он в речи к чинам своего ведомства при вступлении в должность — что во всех областях народного образования жизнь выставила требования усовершенствований и нововведений. Но я держусь того мнения, что и те и другие должно производить с большой осторожностью и постепенностью. Я не сторонник радикальной ломки».

Министерство внутренних дел, в котором с 1897 г. к И. Л. Горемыкину присоединился товарищ министра кн. Алексей Дм. Оболенский, включило в список мер, соответствующих принципу «достройки и ремонта», распространение земских учреждений на те губернии, где их еще не было. Прецедентом служила такая же мера, принятая в отношении судебных уставов 1864 г.

Этот проект вызвал сразу же неодобрение правой печати. «Московские Ведомости» сначала даже опровергли слух о нем. «Гражданин» как раз вел резкую кампанию против земства, доказывая, что оно и бесполезно, и не по силам земским плательщикам. «До десяти земств проворовалось, — сказал мне мой знакомый» (писал кн. Мещерский). — «Слава Тебе Господи, сказал я с просиявшей физиономией и перекрестился. Об одном грущу, что не все 34 проворовались. Теперь не будут вводить земства там, где их нет, не будут топить дворянство в земской луже»...

Тем не менее, И. Л. Горемыкин, с одобрения Государя, внес в Государственный Совет проект введения земства в девяти губерниях Западного края и в Архангельской, Астраханской, Оренбургской и Ставропольской губ. (В стороне были пока оставлены три Прибалтийских губернии и область войска Донского). В то же время, тифлисское дворянство ходатайствовало о введении земства в Закавказье. Внесению проекта предшествовал опрос губернаторов и губернских предводителей дворянства; все они высказались в пользу введения земств. В виду особых местных условий — преобладания польского элемента среди землевладельцев Западного края — существовали опасения, что земство может быть использовано в антирусских целях. Поэтому предположено было на первых порах не создавать выборных