С. С. Ольденбург Царствование Императора Николая II

Государственная власть оберегала крестьянское землевладение путем целого ряда законодательных мер. Земли, попадавшие в руки крестьянских обществ, становились их неотчуждаемой собственностью: крестьянские владения могли только рости, и действительно росли из года в год. Существовал даже особый государственный орган, Крестьянский банк, целью которого была скупка земель у частных владельцев для перепродажи их крестьянам на льготных условиях платежа.

Между тем, крестьянское землевладение было, в хозяйственном отношении, наименее производительным. Даже средний уровень урожайности на частновладельческих землях был примерно на 1/3 выше, чем на крестьянских; в отдельных, более культурных имениях урожайность была еще много выше. Во время диспута о «влиянии урожаев и хлебных ценах», указывалось, что огромное большинство крестьянских хозяйств (говорили о 91 проценте, но эта цифра была преувеличена) не имеет хлеба для продажи; следовательно, прокормления городов, фабрик и даже крестьянства тех губерний, где своего хлеба не хватает, зависало преимущественно от частновладельческих земель; эти же земли давали тот избыток, который вывозился заграницу и являлся главной статьей русского торгового баланса; из того же избытка в голодные годы кормилось крестьянство пострадавших от неурожая местностей.

Заслуживает внимания, что в общем наиболее страдали от неурожаев как раз те губернии, где был наибольший процент крестьянского землевладения: Казанская, Самарская, Уфимская, Воронежская, Пензенская, Тамбовская, Рязанская и т. д. Все это были плодороднейшие, обильные земли; и тем не менее, все яснее становилось, что сельское хозяйство в этих местностях переживает тягчайший кризис.

Сами крестьяне обычно усматривали причину этого кризиса в малоземелье, или в переобременении налогами. Но и соляной налог, и подушная подать были отменены еще в 1880-х годах; земельный налог составлял ничтожную величину и, собственно, единственным серьезным прямым налогом, лежавшим на крестьянстве, были выкупные платежи за землю, полученную при освобождении^*.

Основная причина сельскохозяйственного кризиса была в условиях крестьянского хозяйства и прежде всего в условиях землепользования. Огромное большинство крестьянских земель принадлежало общинам. Крестьяне владели землею не единолично, а коллективно — земля считалась принадлежащей «миру», который не только мог перераспределять ее между своими членами, но и устанавливать правила и порядок обработки земель.

Община господствовала во всей центральной, северной, восточной и южной России и на северном Кавказе, тогда как лишь в западном крае (гл. обр. в губерниях, принадлежавших Польше до конца XVIII века) преобладала крестьянская частная собственность на землю в виде подворного владения. (К востоку от Днепра, подворное владение господствовало только в Полтавской губ. и в частях Черниговской и Курской губ.).

Знаменательным был тот факт, что ни одна из западных губерний с подворным владением не знала того голода вследствие неурожаев, который становился периодическим бедствием центральной и восточной России, — хотя крестьянские наделы в западных губерниях были много меньше, а процент крестьянского владения много ниже, чем в остальных частях России.

Власть «мира» в общине заменила собою при освобождении крестьян власть поимщика. Община имела много сторонников; ее отстаивали, при этом, не столько по экономическим, сколько по социальным соображениям; ее считали особым русским способом разрешения социальных вопросов. Указывали, что благодаря общине, связь с которой даже при уходе в город не то что легко было сохранить, но и при желании было трудно порвать, — в русской деревне почти не было безземельного пролетариата. Каждый крестьянин был совладельцем надельной земли. Когда семья увеличивалась, она могла расчитывать На прирезку за счет других, менее многочисленных семей. Крестьянин, ушедший на фабрику, мог оттуда вернуться домой и снова приняться обрабатывать землю. Община имела несомненные преимущества и для казны: она коллективно отвечала за уплату налогов, благодаря круговой поруке; поэтому-то она неохотно отпускала своих членов «на волю»: каждый уход увеличивал налоговое бремя для оставшихся.

Поклонники социалистических форм хозяйства долго считали общину «своей», рассматривая ее, как выработанное жизнью практическое приложение социалистических принципов к русской деревне. Правда, их не могло не смущать, что при этом хозяйство велось, все же, на единоличных началах; артельная обработка земли была исключением. Все же, социалисты-народники, и вслед за ними либеральная интеллигенция, горой стояли за общину; за нее же высказывались и славянофилы, и представители того «демофильского» направления русских правящих сфер, наиболее ярким представителем которого был К. П. Победоносцев. Из левых течений, против общины высказывались только марксисты, считавшие, что она тормозит развитие капитализма — необходимой предпосылки социалистического строя.

Но недостатки общины становились все очевиднее с течением времени: община, спасавшая слабых, тормозила деятельность крепких, хозяйственных крестьян; она способствовала уравнению, но препятствовала повышению общего благосостояния деревни. Численность населения росла несравненно быстрее, чем доходность надельных земель, и этот процесс уже сам по себе, помимо каких либо других причин, приводил к понижению экономического уровня. 90-е годы в этом отношении были переломными: сельское хозяйство стало явно «отставать» от общего хозяйственного роста страны; застой местами превращался в упадок.

Еще в середине 90-х годов это многими оспаривалось; и народники даже могли утверждать, что крестьянство, пребывающее на уровне натурального хозяйства, тем самым избавляется от бедствий сельскохозяйственного кризиса. Этот кризис — выразившийся гл. обр. в резком падении хлебных цен — действительно сперва наиболее резко отразился на частновладельческих имениях.

Конкуренция заморского хлеба на европейских рынках нанесла тяжелый удар и без того пошатнувшемуся дворянскому землевладению. Только самые крупные владения могли выдержать это новое испытание. Задолженность землевладельцев Дворянскому банку перевалила далеко за миллиард рублей. Характерным проявлением упадка духа, который в то время обозначился среди поместного дворянства, было выступление екатеринославского губернского предводителя дворянства А. П. Струкова (еще в 1896 г.) с предложением о временном секвестре задолженных дворянских имений.

Указывая, что в одной Екатеринославской губернии дворянские владения за 35 лет сократились с 2,9 милл. десятин до 1,4 милл., А. П. Струков писал, что доходы от имений сплошь и рядом не покрывают процентов по долгам, и предлагал, чтобы Дворянский банк взял бы такие имения в управление, разрешив владельцам остаться жить в усадьбах, и выдавая им пособие на воспитание детей. Такой проект, конечно, был порожден крайним отчаянием, и против него резонно возражали, что едва ли чиновник-управляющий, назначенный Дворянским банком, извлечет из имения больший доход, нежели его исконный владелец...

Весною 1897 г., было учреждено, указом на имя председателя Комитета Министров И. Н. Дурново, особое совещание о нуждах поместного дворянства. Оно существовало почти пять лет, но почти никаких реальных мер содействия дворянству не придумало. На основании его работ, был издан в 1899 г. закон о временно-заповедных имениях: дворяне получали право, на два поколения объявлять свое имение неделимым и неотчуждаемым, и завещать его любому из своих сыновей. Летом 1901 г., был издан закон, разрешающий частным лицами покупать (а дворянам — и арендовать) на льготных условиях казенные земли в Сибири. Но этим и ограничились меры в пользу поместного дворянства. Государственная власть, руководясь исключительно соображениями о пользе целого, не сочла возможным оказать дворянству сколько нибудь широкую поддержку из общих средств.

Интеллигенция смотрела на тяжелое положение дворянского землевладения с нескрываемым злорадством. Противополагая друг другу интересы крестьян и помещиков, интеллигенция искренно воображала, что ухудшение положения дворян в какой то мере должно было принести улучшение крестьянам. И когда падение хлебных цен больно ударило по сельскому хозяйству, значительная часть общества легко успокаивалась на мысли о том, что страдают только помещики и «кулаки», а крестьянская масса чуть ли не в выигрыше от низкого уровня цен! Между тем, упадок крупного землевладения еще более понижал общий хозяйственный уровень деревни; он лишал землевладельцев возможности подавать пример более совершенных форм хозяйства; лишал крестьянство побочных заработков; наконец, понемногу иссушал те «резервуары хлеба», из которых в неурожайные годы могли на месте, без подвоза издалека, получать пропитание крестьяне, пострадавшие от неурожая. Оскудение дворянского землевладения, наряду с влиянием общинного землепользования, только способствовало нарастанию сельскохозяйственного кризиса в деревне.

Когда вслед за грозным предостережением 1891 г., неурожай, со всеми его пагубными последствиями, постиг снова (хотя и в меньшей степени) те же пострадавшие местности в 1897 и 1898 годах, оптимистические голоса умолкли, и понемногу стало общепризнанным, что во всем русском сельском хозяйстве нечто серьезно неблагополучно.

Тот государственный деятель, который в первые годы царствования Императора Николая II играл роль министра народного хозяйства — С. Ю. Витте — при всем его разностороннем уме, имел весьма слабое ощущение потребностей сельского хозяйства и питал определенное нерасположение к поместному дворянству. С. Ю. Витте проводил с большой энергией план «индустриализации» русского народного хозяйства; его симпатии принадлежали городу и фабрике скорее нежели деревне. И если ему случалось провозглашать «по моему глубокому убеждению, нет на Руси более важного экономического вопроса, более охватывающего все стороны нашей хозяйственной жизни, как именно вопрос о коренном улучшении хозяйственного быта нашего сельского населения в строгом смысле этого слова»^* — это было, для министра финансов, только доводом в пользу протекционизма и развития промышленности, как рынка для русского сельского хозяйства. Эту политику — сперва промышленность, потом сельское хозяйство — критиковал В. И. Гурко, писавший в «Новом Времени»^**, что везде промышленность вырастала на почве спроса: «неужели же мы в состоянии опрокинуть этот порядок: сначала создать промышленность, а лишь затем обеспечить сбыт ее произведений путем повышения благосостояния народных масс?».

Сам Государь, хотя и принимал близко к сердцу интересы деревни, — (как Он это высказал, между прочим, при коронации, обращаясь к депутациям дворян и крестьян), — за первые годы своего правления почти не вмешивался в сложные и спорные вопросы экономики.

Голоса, свидетельствовавшие об упадке деревни, раздавались громче всего из дворянской среды. Известный деятель саратовского дворянства Н. А. Павлов, кн. В. Кудашев (в «Новом Времени»), Н. А. Энгельгардт и другие выступали уже в 90-х годах с указанием на оскудение центральных губерний России, на падение количества скота и т. д. «Нет», говорил еще в 1897 г. гр. А. А. Бобринский, петербургский предводитель дворянства, — мы не «известная группа землевладельцев! Мы — представители интересов землевладения всей России, представители нужд и наших и крестьянских, и общегосударственных!». И хотя пропитанная «классовыми» предрассудками интеллигенция этого не сознавала — поместное дворянство действительно отстаивало не столько групповые интересы, сколько интересы деревни в целом.

Интересно отметить, что по совершенно другим соображениям, на кризис сельского хозяйства обращали внимание марксисты, считавшиеся «пролетаризацию» крестьян необходимой предпосылкой развития капитализма в России: «марксистский» журнал Начало» отмечал (еще весною 1899 г.) «парадоксальное на первый взгляд явление»: крестьянская масса страдает больше всего в тех губерниях, где у нее больше всего земли (при том — наилучшего качества), и где господствуете община...

Сознать, что на лицо серьезный кризис, — еще не значило найти из него исход. Так, русская народническая интеллигенция была склонна считать, что главное — это предоставить крестьянам политические права, распространить в деревне знания, отдать крестьянам казенные, монастырские^* и помещичьи земли, — и кризис будет устранен.

Но даже либеральные экономисты сознавали, что уничтожение среднего и крупного землевладения в России может оказаться весьма пагубным хотя бы уже потому, что урожайность владельческих земель была много выше крестьянской, вследствие чего эти земли давали тот избыток хлеба для вывоза за границу, который играл столь видную роль В русском финансовом хозяйстве. Известный земский конституционалист Ф. И. Родичев, еще во время спора о «влиянии урожаев и хлебных цен», говорил: Прибавка земли крестьянам не поможет... Всякие разговоры об увеличении наделов — не более, как абстрактная фантазия... Тут не в малоземелье беда, земли не мало, но она скверно обрабатывается».

Весною 1899 г., по почину тов. мин. финансов В. И. Ковалевского, были учреждена небольшая комиссия из сведущих лиц по вопросу об оскудении центральночерноземных губерний. Этот факт обратил на себя вникание печати: правительство открыто признавало факт неблагополучия. Народники по этому поводу писали, что оскудение, конечно, есть, но не только в центральных губерниях, а во всей стране, из-за общих политических условий. В более правых кругах высказывали мнение, что такое положение объясняется слишком большими расходами в интересах окраин и чрезмерным обложением великорусских губерний. Против общины в тот момент высказывались почти только «марксисты». «Это — массовое крушение мелкого землевладельческого самостоятельного хозяйства», в 1899 г. писало «Начало». «Это, во-первых, вопрос не только центра, а во-вторых — это не оскудение всего центра, а только известной части хозяйства... Снова теперь в нашей житнице производитель хлеба сам остался без хлеба. И это в той общине, над которой мы долго задумчиво останавливались, как над ребенком в колыбели, гадая об ее будущем. Теперь уже почти никто не спорит, что современная община быстро разрушается».

В то время, такое мнение было одиноким. За правление Императора Александра III был взят решительно курс в пользу общины; еще в последний год его царствования 14 декабря 1893 г., был издан ряд законов, укреплявших ее: раньше крестьянин, погасивший свой долг за землю, мог свободно выйти из общины; по новому закону, для этого нужно было согласие двух третей ее членов. Община считалась одним из устоев государства. Ее отстаивала власть; ее защищало и большинство противников власти; на этом сходились противоположности...

Даже кн. В. П. Мещерский только косвенно, как бы приводя чужое мнение, подходил к этому вопросу, когда он цитировал «голые и резкие мысли» о желательности разделения сельского населения на землевладельцев и батраков, «как во всем мире». Но для этого не было достаточно одной отмены общины; нужно было бы еще отменить также и законы, запрещающие продажу крестьянской земли «на сторону», не только крестьянам.

Особое совещание 1899—1901 г.г. собрало интересный материал о положении центральных губерний, подтверждавший мнение относительно упадка сельского хозяйства в этом районе. Но оно, в сущности, не наметило никаких путей для выхода из положения. Оно признало, что одной из причин кризиса является дальнейшее дробление земли в пределах общины, но сочло, что это — неизбежное зло: «Относительное уменьшение количества земли, находящейся во владении крестьян, как естественное последствие роста населения, не требует доказательств, оно вытекает из самой природы вещей» — фаталистически заявлялось в сводке работ особого совещания^*.

В 1901 году — после двух благополучных годов — снова повторился неурожай, и опять в тех же центральных и восточных районах (в 42 губерниях урожай ниже среднего). Этот неурожай сделался, между прочим, предметом полемики между либеральными органами и правой печатью, так как это был первый случай применения новой организации продовольственного дела, которое, по закону 1900 г., было передано из рук земства в руки администрации. Но государственная власть сделала из этого нового бедствия вывод о необходимости принятия срочных мер для улучшения положения деревни.

Теперь все чаще можно встретиться с мнением — писало «Новое Время» на 1902-й Новый Год, — что это явление — не простая случайность, а последствие во всех отношениях неудовлетворительной обстановки у нас земледелия». Но общество, поскольку оно представляло собою нечто организованное, в этом отношении не могло помочь власти. Оно рассматривало сельскохозяйственный кризис только как одно из проявлений общей несостоятельности «самодержавия»; либеральная и социалистическая печать регистрировала признаки этого кризиса, ставя их на одну доску с задержкой роста промышленности. Сами крестьяне, которые не могли учесть общих условий народного хозяйства, либо мечтали о «прирезке» земли, либо искали исход в переселении (за период 1894 — 1901 г. в Сибирь переселилось свыше 1.200.000 крестьян).

Но власть знала, насколько ограниченным является земельный фонд; знала, какое большое экономическое значение для всего народного хозяйства имеют частновладельческие земли, с их более высокой урожайностью. Что касается переселения, то емкость Сибири была не столь велика, как можно было думать по карте; Средняя Азия требовала огромных оросительных работ, а Маньчжурия еще не была закреплена за Россией.

12 ноября 1901 г. было объявлено об учреждении новой, более обширной комиссии «для всестороннего обсуждения вопроса об экономическом упадке центра в связи с условиями хозяйственной жизни других частей Империи». В программу этой комиссии входило исследование условий землевладения и землепользования, условий податного порядка, отхожих промыслов, доходности честного и крестьянского хозяйства и т. д. Председателем этой комиссии был назначен товарищ министра финансов В. Н. Коковцов; к участию в ней были приглашены, наряду с представителями ведомств, специалисты-теоретики и земские деятели из числа сельских хозяев.

Но эта комиссия, целью которой было только всестороннее обследование части сельскохозяйственной проблемы, не могла дать быстрого ответа на поставленные вопросы; она занялась собиранием обширного статистического материала, и только через два года — в октябре 1903 г. — собралась на пленарную сессию для подведения итогов своих работ.

В январе 1902 г. Государь принял важное принципиальное решение, чтобы сдвинуть с мертвой точки аграрный вопрос. 23 января было утверждено положение об Особом Совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Это учреждение имело целью не только выяснить нужды сельского хозяйства, но и подготовить «меры, направленные на пользу этой отрасли народного труда».

Под председательством министра финансов С. Ю. Витте — хотя он и был всегда далек от нужд деревни, — при ближайшем участии Д. С. Сипягина и министра земледелия А. С. Ермолова, это совещание состояло из двадцати сановников, причем наряду с членами Гос. Совета был привлечен и председатель Моск. О-ва сельского хозяйства, кн. А. Г. Щербатов.

В первом же заседании, 2 февраля, были определены рамки работ. С. Ю. Витте указал, чти совещанию придется коснуться и вопросов общегосударственного характера, за разрешением которых затем надо обратиться к Государю. Д. С. Сипягин отметил, что «многие из вопросов, существенных для сельскохозяйственной промышленности, не должны однако разрешаться исключительно с точки зрения интересов сельского хозяйства»; возможны иные, общегосударственные соображения.

Затем совещание решило — обратиться к заинтересованным кругам населения с запросом о том, как они сами понимают свои нужды. Такое обращение было смелым шагом; в отношении интеллигенции оно едва ли бы могло дать практическое результанты; воззрения интеллигенции были достаточно известны и сводились к требованию политических преобразований всего государственного строя в духе самых радикальных современных теорий. Но в данном случае вопрос задавался не городу, а деревне — тем слоям населения, дворянам и крестьянам, в лояльности которых Государь был убежден.

Не находя ответа на вопрос о нуждах деревни ни в традиционной политике, унаследованной от отца — политики всемерной защиты крестьянского землевладения и общины, — ни в теориях, господствовавших в русском обществе, Государь обратился к людям практики, к «земле», чтобы услышать их мнение по самому сложному вопросу русской жизни.

Но как было определить этих представителей «земли»? Земские собрания, пополнявшиеся путем выборов, в ту пору — зачастую основательно — подозревались в принципиальной оппозиционности. Между властью и земством были натянутые отношения Какие нибудь два года перед тем, С. Ю. Витте доказывал несовместимость земства с самодержавием, и Д. С. Сипягин также не питал симпатий к выборным учреждениям. Выход был найден в широкой децентрализации опроса.

Во всех губерниях Европейской России были учреждены губернские комитеты по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности. Затем были также организованы комитеты на Кавказе и в Сибири. Председательствовал губернатор; входили в них по должности представители дворянства со всей губернии, председатели и члены земских управ, несколько высших чинов губернской администрации, а также все лица, участие коих председатель комитета сочтет полезным. Такие же комитеты создавались и во всех уездах; только председателем уездного комитета являлся уездный предводитель дворянства. В неземских губерниях комитеты пополнялись лицами из среды местных сельских хозяев. По всей России было образовано около 600 комитетов.

Широкие полномочия, предоставленные председателям, были использованы неодинаково в разных случаях. В общем, уездные комитеты получили более самостоятельный, «общественный» характер, тогда как губернские были более «казенными». В ряде случаев, в состав уездных комитетов бывали приглашены все члены местного земского собрания; получились многочисленные и разносторонние коллегии. Так как комитетам были заданы практические вопросы, разрешение которых заботило правительство, им был сначала дан большой простор для суждений. Среда, из которой пополнялись комитеты, была в общем мало затронута политической пропагандой, и комитеты, за весьма немногими исключениями, не воспользовались своими правами для выставления политических требований. Предложение Д. С. Сипягина о составе комитетов оказалось удачным: они оказались авторитетными в своей области и деловыми учреждениями.

Д. С. Сипягин, однако, не дожил до окончания работ совещания: в самый разгар работ, 2 апреля 1902 г., он был сражен пулею социалиста-революционера Балмашова, который явился к нему в Мариинский дворец, где шло заседание Государственного Совета, в адъютантской форме, заявив, что привез пакет от В. К. Сергея Александровича, и выстрелом из револьвера смертельно ранил министра. Д. С. Сипягин скончался через час, в полном сознании. «Я верой и правдой служил Государю Императору и никому не желал зла», сказал он перед смертью. В лице Д. С. Сипягина Государь потерял убежденного и преданного сотрудника, трудно заменимого человека. Как и Н. П. Боголепов, так и Д. С. Сипягин погиб в качестве представителя государственного строя, ненавистного революционным кругам; человек мягкий и глубоко честный, он ни в ком не мог вызывать личной неприязни.

Убийство Д. С. Сипягина сыграло роковую роль в русской жизни. Оно создало пропасть между Государем и оппозиционным обществом. Государь был глубоко потрясен и возмущен этим убийством. Он назначил министром внутренних дел через два дня после убийства — статс-секретаря по делам Финляндии В. К. Плеве, который был известен, как сторонник крутых репрессивных мер. Убийцу Д. С. Сипягина, Балмашова, было решено судить военным судом — это означало смертную казнь, так как гражданский суд не мог выносить смертных приговоров, и убийца Н. П. Боголепова был приговорен к 20 годам каторжных работ (он вскоре бежал с каторги). Балмашов держал себя мужественно и корректно на суде; он сказал своей сестре, что все слухи о том, будто его истязали — ложны; он не имеет оснований жаловаться на обращение. Когда смертный приговор был вынесен, Балмашов отказался подать просьбу о помиловании. Его казнь — в мае 1902 г. — была